Полная версия
Красная Книга
Ингвар видел, что поколение, годившееся ему в дети, было другим.
Они были важны, неторопливы, знали себе цену. Хотя и не понимали, что знают неверную, беззастенчиво заломленную цену, которую им сулили родители – никто больше не желал раскошеливаться так щедро. Они снисходительно отрывались от ксонов. Они делали одолжение всем Лоа Лалангамены, раскрывая свои тощие Мактубы.
Оттого наушники и перестали покрывать резьбой и украшать металлом. Только лаком выглаживали, и всё. Это, кроме чисто утилитарного смысла, было очередной гранью новой моды.
Не держись за вещи, не держись за старое. Потерял – плюнь. Это ж наушник – камешек или косточка. Не более. Не наделяй вещи большим смыслом, чем у них есть.
Не музыка ж из них играет, в конце-то концов.
Мода вести себя с миром как ленивая, избалованная любовница всегда нравилась Нинсону, хоть сам он и не следовал ей. Он понимал, что среди рыхлых и квёлых модников всегда больше шансов обратить на себя внимание. Заслужить уважение тех, кто читает Мактуб.
Не говоря уже о своём собственном.
Нинсон глянул вверх.
На ночном небе было не разобрать строк.
Лес скрывал и луну, и пронзительные очи Матери Драконов.
Ингвар привычно понадеялся, что его читают, и под это испросил себе удачи: «Двадцать-двадцать-двадцать!»
Музыкант положил лиару. Четверо воинов, игравших в Башню Фирболга, постарались отодвинуть поле так, чтобы не сшибить расставленные фигуры. Игроки в Улей отложили нерастраченных кузнечиков и пожали руки, соглашаясь на ничью.
Хозяина лагеря было не видать. Он жил в алом шатре с зашнурованным пологом. Штандарт стоял недалеко от нодьи. Рыжие всполохи то и дело выдёргивали из темноты герб.
В красном поле три золотые саламандры головами друг к другу. Рядом маленький шалаш на одного человека, крытый шкурами. Кто там? Любовница? Телохранитель? Персональный алтарь?
Воины жили в большой палатке человек на двадцать. Из-под закинутого наверх полога струился дымок. До сигнала к отбою палатка окуривалась от насекомых. Воинский штандарт стоял ближе к огню.
Чёрный жук в красном поле. Тот же символ был и на щитах, пирамидой сложенных перед входом в палатку.
Ингвар призвал на помощь лучника:
– Кин, наверное, ты меня представь парням. А то как-то у нас туговато идёт.
Оглянувшись, Нинсон понял, что за его спиной остался только призрак фамильяра. Уголёк едва набрался сил, чтобы обернуться хромоногим котом. Кин исчез.
К Ингвару подошёл пожилой господин. Даже старый. В тысячу диэмов, что называется. Щётка седых волос над высоким лбом. Заплетённая серебряной косичкой бородка. Взгляд спокойной власти, без желания её утверждать или хотя бы показывать. Пояс без оружия. Руки без перчаток. Короткий хвост чёрной лисицы на плече.
– Гэлхэф, милорд Тайрэн! Это я, Рутерсвард! – Вояка учтиво поклонился. Каждый боец в лагере сделал то же самое.
– Гэлхэф! – повторил Ингвар, отвечая на поклон.
Он прикрывал постыдно выставленный на всеобщее обозрение пупок. Надо было прикинуть, как бы ловчее разыграть удачный жребий. Они приняли его за кого-то другого? Благодаря темноте или врождённой глупости? Или Тайрэном звали того легендарного колдуна, которого знала Тульпа?
Замёрзшие мысли медленно елозили в голове большими шершавыми ледышками.
Стражи, уже убравшие руки от оружия, настороженно переглядывались. Они не знали, что делать дальше. Великану явно требовалась помощь лекаря – благо все кровоточащие раны были хорошо видны. Но при этом командир не давал никаких распоряжений. Казалось, что-то выбило старика Рутерсварда из колеи.
Из шалаша, крытого шкурами, появился другой старик.
– Милорд, милорд! Гэлхэф! Гэлхэф! – Он сражался с тяжёлым пологом.
Отвоевав у занавеси чёрную шапочку, отряхнул её, водрузил на голову и бодро зашагал к Нинсону. Ингвар понял, что это никакой не старик, а крепкий пожилой мужчина с острыми чертами аскета. Серый облик и бородка будто маскировали его, добавляли лет двадцать. Но движения выдавали кипучую бодрость.
Ингвар присматривался, силясь вспомнить, где же он видел этого человека. Волосы благопристойно убраны под смешную высокую шапочку. Седая бородка аккуратно пострижена. Халат из серого шёлка, покрытый множеством плохо различимых в темноте узоров, застёгивался шестью парами чёрных шнурков. Каждая пара держалась каменным брелоком, выполненным в виде веве – персонального знака Лоа. Широкий чёрный пояс, чёрная сумка через плечо, чёрные сапоги. Старик был сама аккуратность и опрятность. Он поторапливал себя посохом с навершием в виде трёх обнимающихся ящериц.
Ни одной металлической детали не было в его наряде.
Похоже, колдун.
Ингвар понял, где видел мужчину. В гримуаре дознавателя, которым пришлось тайком воспользоваться для связи. Только там Нинсон был лишён возможности оценить пружинистую походку и принял этого человека за дряхлого старца.
Так, стало быть, никакой путаницы. Всё, как и говорила Тульпа.
Он подал сигнал. Чёрное зеркало ответило ему.
Старик обещал ждать. И вот ждёт.
И что же это выходит, тут расквартированы его люди?
– Милорд. Мой дорогой! – Старик чуть было не ринулся обниматься. Остановился только в последний момент. Со стороны должно было показаться, что его сдержали приличия. Дядька он ему, доверенный секретарь или верный помощник, но кто бы ни был, а всё же не ровня, чтобы обнимать легендарного колдуна.
Ингвар же чувствовал, что здесь скрывалась обычная брезгливость. Он посмотрел на замершие в нерешительности руки старца. Серые перчатки из паучьего шёлка ткались полгода, а стоили, наверное, десятки золотых талантов. Дорогой наряд неминуемо пострадал бы при встрече с подтёками крови и горячечного пота. За этой брезгливостью было невозможно что-то прочесть.
Стало ясно только то, что старик себе на уме и тревожится за господина куда меньше, чем показывает. Нинсон напомнил себе, что было бы странно, выбери он себе в помощники какого-нибудь мягкосердечного лаптя.
Но скребущее ощущение не ушло.
– Моё имя Эшер, милорд! Я сенешаль вашей временной резиденции и ваш помощник. Помогу вспомнить, что тут и как. Но первым делом нужно вас почистить. Во всех смыслах. Следуйте за мной.
Эшер повёл его за лагерь, на ходу распорядившись:
– Ставьте воду. Грейте камни. Готовьте всё.
Уголёк, прихрамывая, трусил за хозяином. Янтарные глаза кота казались мутными от усталости, а хвост походил на облезшую ёлку. Питавшийся оргоном хозяина, он был едва жив.
Люди работали слаженно. Прикатили к костру чурбаны, так как никакие сошки не выдержали бы веса больших медных котлов. Залили приготовленную в вёдрах воду, раздули пламя, убрали обувь подальше от вздымающихся облаков пепла.
Ингвар послушно ковылял за сенешалем, хотя уходить от огня не хотелось.
– Что случилось с вашими провожатыми? – спросил Эшер.
– С Кином? Да он вроде бы тут был. Отстал, наверное. Он же ещё шкуру тащит.
– Хм… Значит, вас встретил… хм… Кин?
– Ну да. Парень с луком. – Чувствуя недоумение собеседника, Ингвар добавил: – Чумазый, с папоротником на башке. Со свистулькой. Не слышали?
– Хм… Понятно. Да. Это наш… хм… как вам сказать… дозорный… да. А на горе? На вершине? Вас встретили наши люди? Бьярнхедин и Яла.
– Нет, там был только труп здоровяка. – Отмечая высокий рост найденного мертвеца, Ингвар показал, что мужчина доходил ему аж до подбородка.
– И больше никого?
– Может, это и был Бьярхендил? Его закололи. И обобрали. Оставили великолепную шкуру белого медведя. Сейчас Кин принесёт.
– Хм… Кин принесёт. Да. Это наши встречающие. Кажется, что-то пошло не так.
– Не так? Для бывшего носителя шкуры уж точно. Кто это был?
– Это ваш телохранитель. Они должны были вам помочь. И привести к нам. С той скоростью, с которой вам комфортно. У них и мази, и еда, и одежда. Как раз, чтобы вам не пришлось появиться в лагере в таком виде…
– То есть их убил кто-то, кто разминулся со мной? А Яла – это кто?
– Яла – это служанка. Красивая женщина. Её, наверное, похитили.
– Наверное, – согласился Ингвар.
Но подумал, что служанка сама себя украла.
По лицу Эшера легко читалось, что и он думал точно так же.
Его следующая фраза звучала двусмысленно и могла обещать как спасательную, так и карательную операцию:
– Можете не волноваться. Я пошлю людей.
Глава 10
Темница – Легендарное Колдовство
Ингвар принял из рук Тульпы крупный бараний рог.
– На вот, выпей, – сказала она. – Сейчас станет легче.
Рог был залит сургучом и воском, но Тульпа уже распечатала его. Внутри бултыхалось тёплое молоко. Действие зелья было мгновенным. Боль и тревога ушли. Приятная слабость дремоты наполнила тело и мысли. Странные ощущения заинтересовали Ингвара.
Но сама способность интересоваться чем-либо тоже покинула его, смытая тёплым молоком.
С отсутствующим видом он смотрел, как Тульпа вынула бархатную секцию с трубкой и кисетом. У шкатулки обнаружилось двойное дно.
«Тут, похоже, у всего есть двойное дно», – с грустью подумал Ингвар.
– Что это значит, что тебя здесь нет? – спросил он.
– А то и значит, мой прекрасный колдун, что я – это ты. И не плоть от плоти. О нет, папочка. Я – это ты. Слепок твоих мыслей, твоего духа. Я твоя тульпа. Снаряд, который ты пустил сквозь сотню лет, чтобы я пришла сюда, сейчас, открыть тебе, кто ты есть, помочь в кромешной тьме и одиночестве.
В её глазах стояли злые слёзы.
– И так как я твой слепок, то и слепилась по образу и подобию. Вся моя вторая сигнальная система – это такой вот словесный вихрь, густо пересыпанный ругательствами и присказками. Ты знаешь, где я видала твоё вычурное эпистолярное колдовство? Я тебе скажу где! В твоём долбаном сундуке синонимов того места, где я вижу тебя и твою клятскую любовь к пышным словесам. Тебя, твои древние свитки, твои медовые речи, твой серебряный язык, твоё золотое перо, твою изумрудную скрижаль, твою алмазную пудру!
Она заставила себя успокоиться. Вытерла щёки.
– Теперь по поводу искалеченной руки. Я – твоя мысль. Галлюцинация, фактически. Я ничего не смогу вылечить. А вот ты сможешь. Но для колдовства тебе нужен оргон. У тебя его мало. Поэтому я буду использовать свой. Проблема в том, что тогда я быстро сгорю.
– Я не колдун, – твёрдо сказал сказочник. – Я – сказочник.
Уголёк неслышно мяукнул из угла камеры.
Она, словно бы не услышав его, продолжала:
– Особенно непросто это будет из-за моей манеры речи. Знаешь, на что это похоже? Я тебе скажу, на что это похоже! Это как если бы я находилась на корабле и должна была подать знак другому кораблю. Там ведь ветер, не докричишься особо. И я бы могла это сделать с помощью небольших флажков, которые крепятся к верёвке между мачтами. Некоторые флажки – это целое слово или понятие. Вроде как «на борту все заболели». Или «нужна вода». Ну, чтобы не ковыряться по букве, надевая на верёвку «Т» – «О» – «Н» – «Е» – «М», когда корабль тонет, а сразу вздёрнуть нужный флажок «тонем». Удобно, да? Только в распоряжении матросов маленькие флажки, вот такие. – Тульпа показала жестами, какими, по её мнению, флажками орудуют матросы. – Вот как обычные люди общаются. Их флажки легко снимать и надевать на верёвку, которую вздёргиваешь на мачту. А в моём распоряжении нет маленьких флажков. Нет… О нет, клять… В моём распоряжении огромные сложные и хитро сформулированные конструкции. Это не флажки! Это знамёна из тяжеленного бархата с рюшками, оборками, вышивкой, гербами, бубенчиками…
Она отодвинулась, чтобы посмотреть в глаза пленнику.
– Пахтать их в жопу! Да это, клять, просто гобелены, а не словесные конструкции. Ну почему ты не можешь как люди разговаривать, а? Просто, нормально, как все…
– Я постараюсь быть… проще. Тульпа, послушай меня. Не знаю, кто ты. Но я совершенно точно не колдун, – твёрдо сказал колдун. – Думаю, тут какая-то ошибка.
– Ты реально отбитый? – изменилась в лице Тульпа.
– Я не…
– Просто подумай: как я могла явиться кому-то другому? Меня, кроме тебя, вообще никто не видит! Я же твоя Тульпа. Это всё равно что глитчу сказать, что он ошибся адресом. Или сну. Мол, ты чего мне снишься, вон снись жене, на соседней подушке.
– Допустим, ты явилась по адресу. Но ты же видишь, что я никакой не колдун.
– Вижу. Вижу, что колдуна тут сейчас нет. Это может означать только одно.
– Именно!
– Нет, не это! А то, что тот колдун так хорошо спрятался, что его и не видно. Я же тебе всё объяснила уже! Поскольку я точно знаю, что ты колдун, и само моё существование объясняется только тем, что ты колдун, было б странно, если бы ты от меня – мысли колдуна – добился признания, что подумавшего эту мысль колдуна не существует.
– Нет, Тульпа, послушай…
– Я сейчас тебе коротенько изложу основы. Поэтому ты уж постарайся расчехлить свои знаменитые на весь мир мозги и всё-таки понять меня. Ты, когда хочешь, прямо на лету схватываешь. Ладно?
– Ладно.
– Видишь ли, наш мир – это большая книга. И Лоа пишут туда историю, а люди пишут свои маленькие истории. И оргон – это вроде чернил. Вот представь, что ты пишешь книжку! Если у тебя много чернил, то не факт, что ты много напишешь. И не факт, что напишешь интересно. Но у тебя хотя бы есть шанс. Поэтому, если хочешь писать в этой большой книге, обязательно нужно накопить оргон. Это личная сила. Значимость для мира. Интерес для духов. Они сами будут подсовывать тебе чернила и вынуждать писать. Конечно, если твоя история им интересна. И ты увидишь, как быстро заканчиваются оргон, удача, кураж и сама жизнь, когда ты никому не интересен.
– А я интересен?
– Любой, про кого есть книга, достаточно интересен.
– Замкнутый круг какой-то.
– Мактуб, брат, – в своей особенной манере согласилась Тульпа.
– Но на самом деле я помню, что такое оргон. Я многое помню. Просто всё как будто перемешалось. Как будто посмотрел дюжину интересных кино подряд. После каждого пил с комедиантами. Играл с ними, поднимался на сцену, и так двое суток, и теперь я не понимаю, в каком кино было то, а в каком сё. Кто автор и кто я. Да, кто я?
– Ну… Как по мне, так странно совершенно не это. А то, что у тебя когда-то было по-другому. – Тульпа шмыгнула носом. – Ты только что описал нормальное состояние для смертных.
– Ох уж это высокомерие бессмертных.
– Я не бессмертная. Меня просто нет. Это тоже ощущение так себе. Не фонтан.
– Правда? – встрепенулся Ингвар. Он вдруг понял, что до этого как должное воспринимал помощь этой женщины, её советы, её злую бодрость.
– Дурачок, что ли? Нет, конечно. Мне глубоко до задницы. Это так. – Тульпа покрутила в воздухе рукой, подбирая формулировку. – Предусмотренный эмоциональный контакт. Типа, мы на одной волне, бро. Я понимаю, как тебе тяжко, бро. Можешь мне доверять, бро. Вот эта вся лабудистика.
– Нда, ясненько, – смутился Ингвар. – Прямо почувствовал сейчас эту общую волну. Прямо окатило. А как меня зовут, кстати? Я – Великан Ингвар Нинсон. Но помню…
И тут Тульпа прыгнула на него. Так быстро, что врезалась ему в живот. Испуганный Уголёк зашипел. Женщина зажала Великану рот. Одной рукой его рот, а другой свой собственный. Потом приблизила лицо близко-близко, так, что тыльные стороны её ладоней соприкоснулись. Зашептала.
Ингвар почувствовал на лице её дыхание.
Вкус и запах чужого воздуха. И тела.
Под цветочным запахом или чаем наподобие каркаде, которым было сбрызнуто платье, ощущалось ещё много других запахов. Прелая листва. Дорожная пыль. Конская грива. Выделанная кожа. Весенний снег.
Нинсон различал духи. Но Тульпа не душилась. Так пахла сама её кожа, оттого что она долгое время пользовалась каким-то одним ароматом. Запах был необычным, неброским, узнаваемым. Дорогим. Определённо очень дорогим. Напоминавшим… напоминавшим…
…нет, ускользнуло.
Тем более что сильнее всего пахло платьем как таковым. Тканью. Приятным, но старым запахом долго неношенной вещи. И ещё какими-то травками, он не помнил названия, но точно знал, что их кладут в сундуки с одеждой, от моли и крыс.
А ещё она пахла потом молодой женщины. Этот аромат был скрыт, завёрнут в пыльный запах ткани, заретуширован запахом духов. Но Ингвар хорошо чувствовал его. При иных обстоятельствах он будоражил бы.
Она убрала руку.
– Извини, я прослушал.
Тульпа всё ещё стояла к нему вплотную, их лица почти соприкасались, поэтому для вопроса ей было достаточно поднять брови.
– Я… уплыл немного. Повтори, пожалуйста.
Тульпа помотала головой, то ли сокрушенно, то ли восхищенно:
– Ты реально всё прослушал? Я просила, чтобы ты не говорил никому своего колдовского имени. А особенно секретного имени, полученного при переходе. Ты – Ингвар Нинсон. И довольно этого. Запомни! Запомнил?
– Запомнил.
Он и был Ингвар Нинсон.
Так что сложностей тут не предвиделось.
Тульпа отскочила от смутившегося колдуна. Закатила глаза.
– Извини. Но ты мне нравишься, – ухмыльнулся Нинсон.
– Серьёзно? То, что я тебе выдала, должно было притупить боль. И остановить кровь. А не разогнать её. Больно хорошо ты себя чувствуешь.
Тульпа отёрла тряпкой следы желчи и крови, в которых выпачкалась после прикосновения к бороде Великана.
– Больно мужественно, – ещё раз прокомментировала Тульпа.
– Ключевое слово «больно», – проворчал он, плотнее запахиваясь в попону. – Ты мой глитч. Но при этом материальный. Я могу тебя потрогать, а твои зелья на меня действуют. Может быть, штаны мне сотворишь?
– Для почитателя Девятого Лоа ты посредственно формулируешь мысли, скажу я тебе. Даже для бывшего. Надеюсь, это просто действие побоев, и оно пройдёт. Но пока ты жалок с этими просьбами. То тебя полечить, то тебе объяснить, то найти тебе штанишки. Ингвар, если дело так и дальше пойдёт, то тебе не будут сопереживать читатели. Соберись уже!
– Читатели? Ты имеешь в виду Лоа? Тех, кто читает мою книгу? Мактуб?
– Мактуб, брат! – обрадовалась Тульпа. – Кто же ещё! Похоже, не все мозги тебе там отколотили.
– Нет, серьёзно. По поводу того, что ты, ну… ненастоящая. Я могу тебе всё что угодно приказать? Всё-всё?
– Ну… До какой-то степени.
– Поясни.
– Наверное, можно это объяснить в двух словах. Но я уже говорила, откуда у меня эта патологическая тяга к многословным и образным примерам. Так что потерпи. Если положить на землю доску шириной в две твоих стопы, то ты по ней пройдёшь без каких-либо проблем. Так?
– Так, – подтвердил Ингвар.
– А если мы ту же доску поднимем на высоту десяти метров?
– Тоже пройду. Но будет сложнее.
– Правильно. Хотя вся разница, пока ты не упал, будет в голове.
– Ну, на самом деле, там же всякая вибрация добавится, ветер…
– Хватит умничать.
– Просто приведи пример получше.
– Когда в тебя целится из лука стрелок. Больше шансов уклониться от стрелы, если у тебя будет холодная голова. Но разве ты можешь приказать себе не бояться? Не дрожать, не потеть?
– Я понял. Мы управляем своими мыслями не полностью. Понял.
– Или, учитывая контекст, ты спрашивал меня о том, можешь ли приказать мне отсосать у тебя?
Ингвар спрятал эмоции за одной из масок, коих предостаточно в наборе профессионального рассказчика. Хотя сейчас, после всех этих микстур, не очень хорошо владел собой.
– Нет, ну нет, ну что ты, нет, ну…
– Вообще удивительно, что ты не принялся пробовать, как только я за собой дверь в камеру закрыла. Похоже, всё-таки сказочника ты из себя сделал посдержаннее, чем был колдуном.
– А как на меня тогда действуют твои снадобья? – Ингвар поспешил перейти к другому вопросу.
– Ну, смотря какое… Тебе про каждое, что ли, рассказать?
– Нет, я имею в виду, как они могут на меня влиять? Если они не настоящие, а придуманные. Это же мои глитчи, получается.
– А, в этом смысле. Ну, точно так же, как всю твою придуманную ненастоящую жизнь на тебя влияло что-то другое придуманное и ненастоящее. Ночной кошмар, например. Тебе снится, что ты сорвался с обрыва. Просыпаешься. Вскакиваешь. Подушка в поту. Обрыв – ненастоящий, просто мысль, так? А страх – настоящий. Пот – настоящий. Тут так же. Колбы выдуманные. Реакции – реальные.
– А тебе снятся сны?
– Ты ещё спроси про овец.
– Ладно, а кроме страха у тебя есть какие-нибудь примеры?
– Кроме страха есть только любовь, Ингвар. Ты же знаешь…Хочешь пример с любовью?
– Нет, – решительно остановил её Нинсон, но про себя подумал, что хочет.
– Ладно, ладно. Не буду бередить твои душевные раны. Вот тебе пример без страха и с любовью, но понятный такому жирдяю. Ты почувствовал запах жареного мяса, шипящего жирка, резкий сочный хруст разрезаемой луковицы, чмоканье разламываемого солёного огурца, стук проломленной о краешек сковородки яичной скорлупы.
Ингвар сглотнул.
– И захотел есть, – улыбнулась Тульпа, видя эффект, произведённый её словами.
– Ну… Тут совсем другое. Запах-то на меня повлиял настоящий.
– Какой ещё запах? Ты что, сумасшедший? Ты же только что в книжке об этом прочёл! Чёрные буквы на светлом фоне. Откуда слюни? Ну, или точнее, услышал голос. В голосе, который тебе рассказал про аромат свежезаваренного чая, про тонкий молочный запах ломтика сыра поверх пышного ломтя хлеба, какой в этом голосе был запах?
– Ну… Я просто так живо представил. Ты хорошо описала.
– Дело не в том, как живо я описала. А в том, как живо ты представил. Твоего представления хватило на то, чтобы у тебя во рту появилась самая настоящая слюна.
Ингвар кивнул.
– Вот, считай, что мои зелья – это такое же представление. Я как бы даю тебе знак. Представь, что у тебя кровь по жилам бежит быстрее. И она бежит. Или представь, что зелье унимает боль. И боль унимается. Хотя тут не было свежезаваренного чая. Только слова о нём. А запах ты почувствовал. Колдовство?
– Мактуб, сестра.
Она улыбнулась. Похоже, ей нравилось, когда её передразнивают, ничуть не меньше, чем нравилось передразнивать самой.
– Хочешь ещё пример?
Ингвар кивнул.
– Писательство. Человек пишет слова на бумаге. Через сто лет их читает другой человек. Другого возраста. Другого пола. И плачет. Потому что тот, первый, передал ему не буквы, а грусть. Или улыбается. Потому что он ему не шутку передал сквозь время и расстояние. А радость.
– Колдовство так же работает?
– Молодец! Ты всё правильно понял, Великан!
Сейд, руны – грамота.
Оргон, колдовская сила – чернила.
Танджоны, где он содержится – разноцветные чернильницы.
Колдовские техники – навыки письма, скоропись, чистописание.
Гальдр – наука и искусство, правописание и словообразование.
Необходимые пассы и ритуалы – выведение букв на чистом листе Мактуба…
Глава 11
Лалангамена – Паучья Перчатка
Ингвар шёл за Эшером.
– Я хотел бы поговорить о своём имуществе. Для начала… Например, о штанах.
Эшер ничего не ответил.
– Я хочу пить. Я хотел бы попросить… Можно мне хотя бы воды?
Никакого ответа. Может, он тугоухий, этот старичок-сенешаль?
– Я хочу…
Ингвар разозлился. Предполагалось же, что он тут главный.
– Можно мне воды?! Или немного эля? Сенешаль? Эшер!
Старик показал, что услышал, но только махнул рукой, мол, поторапливайся.
– Стоп, – Ингвар упрямо остановился. – Эшер! Мне нужна большая кружка приличного эля. Самого лучшего. «Мохнатого шмеля»! И штаны!
Это возымело действие. Сенешаль остановился. Медленно повернулся на месте. Внимательно и долго посмотрел на Великана и прошипел:
– Кружку «Мохнатого шмеля»? Может быть, сразу две? А знаете что, может быть, сразу «Трёхгорного пряного эля»? М? С корицей, имбирём и мускатным орехом? Нет? Может быть, ещё льда? Может быть, ещё что-нибудь? А то моя пивоварня тут, в сраной глуши, уже застоялась без дела-то!
Ингвар решил сразу же поставить наглеца на место:
– Так, сбавь-ка обороты, любезный…
Сенешаль вскинул руку и сжал переносицу, скривившись, будто от сильной боли.
– Ах, простите меня, милорд. Я не хотел. Мы все слишком тут переволновались за вас. Ещё минуту терпения, милорд.
Эшер легко коснулся руки Нинсона и повторил:
– Ещё всего одну минутку терпения, милорд. Идёмте.
Ингвар посмотрел на красные отметины, оставшиеся на переносице старика. На его утомленное лицо и трогательно приглаженные волосы, на дрожащие от усталости руки.
– Ладно. Забыли.
– Идёмте.
На полянке, куда они вышли, было почти темно. Большой круг белел кольцом просыпанной соли. Внутри круг поменьше, из дюжины воткнутых в землю факелов. В центре совсем маленький круг из растущих грибов.
Ингвар не сомневался, что ему во внутренний.
«Жопу в мишень!» – как говорила Тульпа. Где-то она теперь?
Спутница воспоминаний.