Словно сон: сага о Хильде

– Мы помогаем людям в бурю, – серьёзно сказал Тюффир. – Она наш гость, и запасов у нас хватит.

– Ни в коем случае, – возразила Хильда. – Мне правда не хочется вас обременять.

– Как тебя зовут? – спросила Крака.

– Хильда.

Брат Краки встал:

– Она не местная! Шлите её прочь! Ты сам знаешь, Тюффир, что буря успокоится лишь через три луны.

Тюффир и брат Краки вступили в спор, а тот перерос в нападки и угрозы. Дети сели рядом с Хильдой и озорно смотрели на неё. Самая младшая устроилась у плеча своего брата, который выглядел на десять зим, а брат постарше сел нога к ноге с Хильдой.

– Они постоянно так ругаются, – сказал старший. – Меня зовут Торскильд, сестру Эйвор, а брата Друт.

– У вашего дяди особое отношение к странникам, – Хильда улыбалась, а ей улыбались в ответ.

– Прошлой зимой к нам постучался потерянный путник, отец его впустил. Сейдрик предупреждал отца, что он нехороший человек, но у нашего отца доброе сердце.

– Странник что-то своровал? – спросила Хильда.

– Нет, – задумчиво сказал Торскильд. – Ночью он пытался изнасиловать нашу мать, вот отец и выгнал его в самую бурю. Весной нашли его тело в густой траве, всё сгнившее, сине-зелёное.

– Странник нарушил закон гостеприимства, вот он и поплатился за это.

– А ты когда-нибудь убивала? – спросила Эйвор. Её глазки сверкали, как опалы.

– Я воительница, – гордо заявила Хильда. – Я прошла через много боёв, даже убила одного короля!

– А расскажешь? – возбудившись от интереса, Друт запрыгал на скамье.

– Может быть, если ваши родные наладят мир.

Но мир не скоро образовался в этом доме. Спор был жаркий и перешел на личности. Сейдрик называл Тюффира слабым, не способным защитить семью, слишком мягкосердечным и без чувства приоритетов. Тюффир был строго убежден в своих догмах и атаковал Сейдрика своими аргументами. Хильда устала от брани и решила положить этому конец. Она попросила Краку усадить мужчин за стол, дать им выпить и ни в коем случае не вступать в диалог и не принимать ничью сторону.

Тюффир расправлял свою бороду пальцами, а Сейдрик кисло улыбался детям, которые доставали его своими вопросами. Хильда села во главе стола, сложила руки замочком и внимательно посмотрела на спорящих.

– Сора в доме – ненастий час. Вашим спорам должно положить конец. Вам нужно сойтись на чём-то едином, что сплотит вас. Тюффир, почему бы тебе не высказать своё мнение?

– Ещё мой отец наставлял меня быть вежливым и услужливым к странникам. Мы живём в суровых краях, и зимы здесь лютые: волки и стужа губят десятками. Когда я женился на Краке, боязно было принимать незнакомцев. Многих я прогнал в страхе ревности, и все они сгинули, а весной мы их находили. Меня грызла совесть, и я обратился к богам! Всеотец – он странник и часто путешествует. Тогда родилась Эйвор, была её первая зима, в дверь постучал мужчина – это был Один!

– Опять ты про Одина! – перебил Сейдрик. – Тебе мозги отморозило, не было тут Одина! Думаешь, Всеотец бы спустился к тебе?!

– Это был он! – Тюффир стукнул ладонью по столу.

– Сейдрик, – Хильда была спокойной. – У тебя есть иная версия, и мы её выслушаем, но Тюффир должен окончить свой рассказ.

– Да, – шмыгнув, Тюффир продолжил: – Странник с одним глазом, седой бородой, не стар и не молод. Высокие речи, тихий, скоромный, что ни слово – то мудрость. Он видел, как я на него пялюсь с недоверием, и тогда он подошел ко мне. Для нас, северян и каждого норманна, гостеприимство – это святое! Всеотец открыл мне глаза и забрал страх. Каждый гость в моём доме уважаем и заслуживает достойного обращения. Так мне велел Один.

– Мы услышали тебя, Тюффир. – Хильда повернулась к брату Краки. – Сейдрик?

– Я был тогда дома, – начал лысый Сейдрик. – И видел я этого странника: было у него два глаза, и волосы у него были седые, как у любого старика. Ты сама видела его, Крака!

Крака хотела ответить, но Хильда выставила ладонь вперёд:

– Спор между вами, и Крака вам не помощник. Вы должны решить всё сами.

– Не нужно нам ничего решать! Ты впустил эту женщину сюда, и она строит из себя ярла! Судит нас!

– Сядь, Сейдрик, – настоятельно рекомендовал Тюффир.

– Мы еле-еле концы с концами сводим! Сейчас она говорит, что есть не будет, а ночью сворует запасы – и пропали мы!

– Сейдрик, если у тебя ссора со мной, то обращайся ко мне, – Хильда встала и строго посмотрела на взбеленившегося брата Краки.

– Я не доверяю тебе! Перед твоим появлением небо горело красным, и во сне видел я тебя! Убирайся прочь!

Тюффир не выдержал и, обойдя стол, схватил Сейдрика за плечи и кинул его на пол. Крака бросилась к мужу в надежде успокоить, но он ей пригрозил пальцем. Хильда вздохнула в ожидании мордобоя. Дети затихли на скамье.

– Что, теперь своих за чужаков бить будешь? – язвил Сейдрик.

– Не испытывай меня! В моём доме я хозяин и я решаю, кого прогнать, а кого оставить! – Тюффир покраснел от накипающей злости.

Сейдрик встал, выпятил грудь, сжал кулак, Хильда могла бы его остановить, но что-то удержало её. Тяжёлый удар Сейдрика выбил зуб Тюффира, и началась бойня. Дети спрятались в углу, старший, Торскильд стоял перед ними, раскинув руки, как живой щит. Столько отваги и ответственности было в этом юноше, что Хильда вспомнила Скалли, когда они познакомились, будучи ещё девушкой и юношей. Тюффир хоть и был крупнее Сейдрика, но тот был проворнее и наносил гадкие удары в печень. Тюффир скрючился от боли и больше не мог встать. Крака подошла к Сейдрику и влепила ему пощёчину. Бой окончился.

Жена ухаживала за мужем, дети шёпотом обсуждали случившееся, а Хильда стояла в углу и смотрела на Сейдрика, на его завистливый взгляд, с какой обидой он наблюдает, как сестра ухаживает за мужем, а ему даже не поднесла воды с тряпкой. Он самостоятельно вытирал кровь жестким обрывком холщовой ткани с костяшек пальцев и лица, прополаскивал рот и сплёвывал в пустое ведро. Хильда положила руку на мешочек у себя на поясе и подсел к Сейдрику.

– Чего тебе надо? – в его голосе не было обиды на неё, лишь на самого себя.

– Вижу я, как ты смотришь на сестру: ты ревнуешь.

– Она всегда заботилась обо мне. Залечивала раны и поддерживала, а теперь вертится вокруг него.

– Братья часто привязываются к своим сёстрам и видят от них заботу, которую некогда дарила мать. И хотел бы ты обладать сестрой, но не твоя она собственность, и её собственную жизнь сплели норны. Отпускать сложно и порой невозможно. Но задумайся: ты хочешь видеть её счастливой и полной сил, желания жить?

– Хочу конечно, – голос Сейдрика звучал грустно и подавленно. – Мне так стыдно за содеянное. Как я восстановлю доверие сестры и семьи? Даже дети на меня не смотрят.

– Синяки и раны заживают. Откровенным должен быть ты с теми, кого любишь. Сестра не перестанет быть твоей сестрой, если ты ей скажешь, что ревнуешь её. Важно доказать, что ты раскаиваешься и готов к изменениям, – Хильда встала и улыбнулась краем губ. – Норны сплели начало и конец, добро и зло, но сейчас мы творим сами.

– Ты права, Хильда, – Сейдрик был воодушевлён. – Прости, что мои эмоции обрушились на тебя. Я не держу на тебя зла или обиды.

– Мне известно, к чему могут привести эмоции. Не вини себя за это, ведь мы все совершаем ошибки. Прощение и помилование можно найти даже от короля, а от себя сложнее. Прости себя в первую очередь – и на сердце станет легче.

– Я так и поступлю, – уверенно сказал Сейдрик и пошел говорить с Кракой.

Хильда сидела с детьми и рассказывала им истории боёв, как она убила одного из конунгов, как преодолела Северное море в одиночку, и о своих многих приключениях. Дети хлопали глазами и впитывали всё сказанное, как губки.

Крака крепко обняла своего брата, и на её глазах проступили слёзы. Внутри Хильда чувствовала, что её приход сюда был неспроста – он был задуман Отцом павших. Ей удалось установить равновесие в семье, за что Крака и всё такой же добрый Тюффир её благодарили. Но больше всех её благодарил Сейдрик. Дети с трудом отпустили воительницу. Долго махали, провожая её на третью луну, когда буря утихла.

Тёплые воспоминания укутали Хильду и согревали её зимней ночью, когда она шла до буйной реки, которая не замерзает зимой. Ей не удалось построить такой большой семьи со Скалли, и её мучила зависть, но с другой стороны, ей стало легче, что она смогла сохранить хотя бы эту семью.

С высокой заваленной снегом и заросшей ёлками горы текла могучая река. Хильда опустила руку в кристальную воду и смаковала её долго – свежий и чистый вкус оживил её. Пока было время, можно было насладиться природой, покоем и беззаботностью. Река сужалась, и когда пороги стали реже, на её пути встретилась лодка. Коричневая, уже знакомая лодка с одним веслом и двумя скамейками. Хильду несло по течению, она смотрела на небо, грезя об утерянных мечтах со Скалли.

Лодка вышла в спокойные воды, и Хильду укачало в сон. А она всё плыла и плыла – лодка сама знала путь.

Fimmta réttarhöldunum: reiði[13]

Погода изменилась, и светлое небо стало чёрным, цвета сажи. Вода была беспокойна, и лодку жёстко прибило к острову. На жертвеннике сидел ворон Мунин и чревовещал. По его перьям расползались бежевые линии и связывались на спине в руну Maðr.

– Хильда, дочь Харальда, – склоняя голову то влево, то вправо, говорил ворон. – Смогла ты принести мир в дом своей мудростью и вниманием. Отец павших ожидал, что ты справишься.

– А где он сам? – спросила Хильда.

Ворон каркнул:

– Локи набедокурил вновь, и Седобородый отправился в Асгард.

– Что меня ждёт дальше?

– Я и Хугин сопроводим тебя, – Мунин захлопал крыльями. – Ярость! Ярость!

Ворон вспорхнул и воссоединился со своим товарищем в небе. Портал излучал пурпурный цвет, и исходили оттуда звуки бойни. Мунин и Хугин спикировали и залетели в портал. Хильда поколебалась, но всё же вошла.

Такой битвы она ещё никогда не видела: тысячи трупов, стоны, крики, звон и лязг. Расколотые щиты лежат на земле, трупы и умирающие лежали одним ковром, что ни травы, ни камушка не видать. Хильда шла по телам, которые ещё дышат и издают предсмертные стоны. Под её ногой хрустят чьи-то сломанные шеи и хребты. Два ворона Одина, как ветер, проносятся между воинов, хищно каркая, готовясь к пиру.

Воин с копьём разгоняется и пронзает мечника, кровоточащая туша взмывает в воздух, и рекой кровь стекает по древку копья на руки копейщика. Он орёт, воет, рычит, – животный оскал, глаза опьяневшего от крови медведя, дыхание разгневанного лося. Тело, как мясо на шпажке, соскальзывает на наконечник, и копейщик ногой сталкивает труп.

Воин с секирой вгрызается в щит воина, пинает его ногой и сокрушительным ударом отрубает ногу. Вопль поднимается в воздух. Одного удара ему достаточно, чтобы убить каждого на этом поле боя. Его секира раскусывает кольчугу и разрезает плоть, словно по воде водит. Смерть приходит с неба: стрела пробивает череп воина с секирой и тот замертво падает на груду трупов. Мунин и Хугин садятся на только что павшее тело и принимаются его клевать.

Хильде дурно, её одолевает страх, отчаяние. Запах крови заставляет её голову кружиться, тёплый пар от тел и крови окутывает ноги. В глазах каждый удар меча, топора, копья сверкает как вспышка, яркие звезды, что загораются и тут же гаснут, уступая место более крупным вспышкам. Это магия войны. Ярость бушует между скрещенными мечами, раздробленным щитом, разрезанной плотью и пробитым черепом. Кровь, что течёт под горами трупов, – это ярость.

Хильда идёт по трупам, которые она сама и выложила за свою жизнь воительницы. Клича Тюра и Тора, Одина и Фрею, Фрейра и Фригг, Сифф и Ньёрдра. Посвящая каждое своё убийство всем Асам, всем Ванирам. Ярость, что она сеяла на боле битвы, – несгораема, вечна. И вот она уже слышит свой собственный вопль в каждом лязге, в каждом соприкосновении оружия.

– Хватит! – в отчаянии крикнула Хильда. Бойня продолжалась. – Я сказала, хватит! – Крикнула Хильда ещё громче, и воины застыли на месте.

– Человеческая натура состоит из ярости, – Мунин сел на плечо Хильды и говорил ей прямо в мозг. – Человек порождает любовь, страх, ярость, неуверенность – и это всё реализуется в Нифельхейме.

– Это мир мглы и тьмы? – озадаченно спросила Хильда.

– Да, – Хугин приземлился на другое плечо Хильды. – Ты породила множество теней в этом мире.

– Теней? – переспросила Хильда.

– Человек отбрасывает тень не только от солнца, но и от своих поступков, привычек и характера, – говорил Хугин.

– Но я поборола в себе ярость! Эту воинскую жадность крови! – и трупы под её ногами зашевелились.

– Поборола, – передразнил Мунин и засмеялся долгими, протяжными кар-кар. – Натура твоя жива и питает тень Нифельхейма.

Хильду схватил за ногу труп, за ним другой, и они принялись её валить. Она топталась, пинала их, но всё больше рук вылезало и хватало её.

– Ты никогда не смоешь своего естества – человеческого естества, – и Мунин взмыл вверх.

– Это всё проделки Одина! Он пытается меня сломать! Его натура пропитана яростью, и сам он ярость! Но я никогда не стану частью его гнилого естества!

– Тогда мгла Нифельхейма поглотит тебя, Хильда, дочь Харальда, – Хугин каркнул и тоже улетел прочь.

Хильда выбилась из рук мертвецов и побежала вперед, неважно куда – главное, подальше отсюда. Но выхода из тени не было. Она бежала и бежала, но вереница воинов всё тянулась, а земля из трупов не заканчивалась. Зацикленность – одна из черт мира мглы, теней, холода и пустоты. В голове звучали голоса. Они звучат громко, вгрызаются в самые глубокие части мозга. Каждый голос холоден как лёд, стрекочет как костер, а некоторые звучат как шипение раскалённого металла, когда его окунают в масло. Хильда не выдерживает и падает на колени.

Руки мертвецов медленно тянутся к ней. Удручающие взгляды воинов давят на неё, и она так хочет от них скрыться. Рука трогает её ногу, и она рубит её топором, за ней вторую, третью, она обрубает каждую тянущуюся к ней руку. В ней закипает гнев, она встает и принимается рубить воинов. Свирепыми, самыми жестокими ударами она валит их одного за другим. Обезумевшая от крови, она не чувствует границы, всё становится бессмысленным, никчёмным. Её топор и сакс легко вспарывают брюхи, глотки; кровь льёт фонтаном, поливает Хильду. Да, вкус крови на губах, она заливает глаза: теплая и солёная. Она улыбается широко, довольно, смех её истерический, на грани радости, удовольствия и ужасной горести, трагический. Кровь уже просто хлещет отовсюду. Она закрывает глаза.

Вся в крови, с дрожащими руками, Хильда оказывается на острове, где не дует ветер, где небо вновь белое и вода покрыта лёгкой рябью.

– Ты знал, – сдерживая слёзы, заговорила Хильда. – Знал, что я сломаюсь. Не хочешь признавать, что твоё естество ужасно, да?

– Задачи не было у меня сломать тебя, – спокойно ответил Всеотец. – Ты отрицала саму себя, свои силы. Этого испытания раньше не было, оно само избрало тебя, и Нифельхейм воззвал тебя не просто так.

– Твои речи, – Хильда взбесилась. – Они напыщенны! Говоришь загадками, которые не имеют под собой смысла! Может, ты и Всеотец и мудрее тебя нет, но ты однозначно узколобый, не способный видеть дальше собственного носа! Я поборола ярость внутри себя ради спасения своего мужа, а ты…

– Остров сам выбирает испытания, и моих рук тут нет, Хильда Кусачий Меч. Зачем отрицать что-то, что даёт тебе столько сил? Если намерена ты побороть отряды Хель и спасти Скаллигрима, то ты должна искать силы в том, что их даёт. Любишь ты кровь, её запах и вкус, и слаще неё нет ничего. У тебя дух Ульфхеднара, как у Скаллигрима.

– Пути назад уже нет, – всхлипнула Хильда. – Кровь и впрямь меня опьянила. Я готова к тому, что будет дальше.

– Тогда подходи к порталу, – Один указал рукой на него и посмотрел на воительницу из-под капюшона.

Скалли понял бы её. Он бы не судил её, а лишь обнял, сказав, что принимает её такой, какая она есть. Хильда тешила себя этой мыслей, но легче почему-то не становилось. Надо освободить голову, дать пространство для мыслей. Хильда, дочь Харальда, Кусачий Меч делает глубокий вдох и протяжный выдох. Она скрывается в портале. Мунин и Хугин садятся на плечи Одина и довольно каркают.

Sjötta réttarhöldunum: Valravn[14]

Хильда стояла в ложбине посреди леса. Земля была вся промёрзшая, твёрдая как камень, от неё пахло серой и чем-то знакомым, но вспомнить не удавалось… Чеснок? Деревья были одной высоты, тёмными тенями они стояли, словно сгоревшие до углей, и как по венам, между сгоревшей коры бежал красный свет. Он пульсировал, становился то ярче, а то и вовсе блек. Пахло тлеющей листвой, и над деревьями вздымался дым.

Хильда вышла из портала. От природы ей стало не по себе. Будто кожа вспомнила мир ужаса и невыносимо тяжёлой тьмы. Живот крутило от страха и постоянного беспокойства, было ощущение, что сотни глаз смотрят на неё с деревьев и откуда-то из тьмы. Красные дышащие вены деревьев освещали лес на мгновение, и всё погружалось во мрак. И пусть длилась тьма ничуть не дольше моргания человека, но ощущалась она вечностью. Даже топор и сакс в руке не придавали защищённости. Лишь ты и мистический лес, полный неизвестности.

Ей на глаза попался старый сарай посреди леса, вокруг нет ни души, домов не видно. Дверь у сарая отсутствовала, стены и пол сгнили, крышу перекосило, а прямо напротив дверного проёма был прибит полуразложившийся труп. Кожа на черепе полностью сгнила, мышцы ещё догнивали, челюсть обвисла. Грудь была облачена в заржавевшую кольчугу, брюхо пробито вилами, которые и приковали его к стене. Лишь мгновение спустя в нос ей ударил несносный смрад разложения. Хильда закашлялась и зажала нос. Запах был настолько резкий, что из глаз пошли слёзы и живот выворачивало наружу, он так и желал выпрыгнуть через рот от такого смрада.

Она бы никогда не подумала, что хруст веток может быть столь зловещ. Словно она была одна в самом центре моря, где пучина таит страшное и неизвестное. Воительница стоит между деревьями, которые выглядят и пульсируют одинаково. Единственное её укрытие – это сарай, но даже на грани смерти она не побежит туда. Хруст раздался за её спиной, она развернулась, испуганными глазами рыская по тьме в поисках источника звуков. Силуэт пронёсся между деревьев. Карканье десятка воронов разлетелось по лесу. Мурашки пробежали по телу Хильды, и волосы встали дыбом даже на голове. Её некогда прекрасные волосы выглядели удручающе: грязь, кровь, пепел образовали новый цвет, заменив её прекрасный золотистый на багрово-чёрный.

Вот оно то, что ускользнуло у неё прямо из-под носа. Это был высокий силуэт, чёрный, с бледной кожей. Дыхание оборвалось, когда ей всё же удалось встретить это нечто своими глазами. Он был высотой в три с половиной локтя, с бесформенным лицом, на котором с трудом читались некогда человеческие рот и нос. Худые бледные руки и ноги, голый торс, лишь куски драной чёрной ткани покрывали плечи и голову, создавая подобие капюшона. В одной руке чудище держало секиру, а в другой меч. Хильду сковал ужас. Она видела в этом безобразии знакомы черты, и будто взгляд чудища был ей знаком и пробивался в самую глубь сознания, пробуждая давно забытые воспоминания. То, чем она некогда хвалилась, стояло прямо перед ней в своей самой омерзительной форме.

Чудище воткнуло меч в землю и скинуло капюшон, на лице засверкали вспышки, мелкие-мелкие, и из неоткуда появился череп ворона. Длинный, белый, с горящими глазницами. Ужас охватил Хильду, как огонь охватывает сухой хворост. Слово «чудище» слабо подходило для описания этого. Нечто подняло меч и в три шага подошло вплотную в Хильде.

– Хорошо, что ты узнала меня, – хрипело нечто, словно в глотке у него застряла кость. – Любуйся своим детищем, Кусачий Меч! Ты была так горда собой, не так ли?

Хильда молчала. Страх миновал и не сковал её. Её кровь закипала. Чёрная слизь капала с нечто, а соприкасаясь с землей – прожигала её.

– Ты застала меня врасплох, с лёгкостью убила моих ребят, а затем и меня. Оставила меня на поляне на корм воронам, ты думала, что я не вернусь? – Хильда ничего не ответила. – Молчишь? Даже глаза боишься поднять на то, что сама сотворила. Сегодня уйдёт только один из нас, Хильда, дочь Харальда, жена Скаллигрима Волчей Шкуры.

Хильда не страшилась поднять глаза и увидеть ею сотворённое исчадие, нет – она набиралась сил. Нечто присело и упёрлось своим клювом ей прямо в лоб, она чувствовала, насколько тот острый, кровь побежала по её переносице вниз по щеке и на землю.

– Давай же, посмотри на меня, – настаивало нечто. – Подними свои лицемерные, трусливые глаза и встреть то, что сама сотворила, Хильда Кусачий Меч!

Хильда заорала в гневе. Её удар топором откинул нечто – из его раны сочилась чёрная слизь. Бой начался, деревья разрушались, рассыпались в пепел и пыль. Пульсация учащалась, становилось всё ярче, и она отчётливо видела, что стоит перед ней Вальравен.

Хильда выглядела ничтожно по сравнению со своим противником, который не подпускал её близко. Ей приходилось уклоняться и уворачиваться, меч и секира свистели у её носа, плеча, ноги. Удача – ей удалось заблокировать удар меча и проскользнуть под ногами Вальравена. Своим саксом она пробила коленку нечто, но не успела вытащить свой клинок – тяжелый, как от дубины, удар откинул Хильду на другой конец поля битвы. Вальравен пытался встать, но огромной туше было сложно устоять на костлявой ноге. Удар был слишком сильный, в глазах то и дело мерцали вспышки – красные, жёлтые, зелёные.

– Ты смогла, – прозвучал голос Скалли, который она так давно не слышала. – Тебе осталось добить его. Заверши начатое.

Хильда встала. Ноги запутались. Упала. Снова поднялась. Вальравен стоял на одной ноге и при попытке взмаха секирой рухнул на землю. Хильда всем телом замахнулась и обрубила руку Вальравена, которая тянулась к секире. Но противник не собирался сдаваться так просто. Своими длинными пальцами он схватил Хильду за предплечье и повалил её, холодная земля вздрогнула. Вальравен поднял голову над лицом Хильды, слизь упала ей прямо на губы, но вреда не причинила. Своим клювом он пробил плечо Хильды, та закричала от боли, которая прошла по всему телу. Её же кровь капала её лицо, Вальравен сардонически засмеялся.

– Спустя столько лет скитаний во тьме, в мечтах о мести… Ты сама приходишь ко мне в лапы. Грязная, уставшая, полная печали. Тешишь себя надеждами о спасении Скаллигрима? Знай же: он вечно будет гнить в Хельхейме, и воспоминания о нём сотрутся в каждом мире.

– Меч, – сказал Скалли в голове Хильды.

У неё под рукой действительно лежал меч. Она схватила его и пронзила грудную клетку Вальравена. Он засипел, захрипел, издал бульканье и пал. Хильда поднялась над ним, тело ещё шевелится. Топор вновь крепко держится у неё в руке, в этот раз она не потеряет хватки.

– Ты сам наслал на себя это проклятие, – речь Хильды была уверенна. – Даже со второй жизнью, но я победила тебя. И если надо будет – то и в третий раз я оставлю тебя на корм воронам.

– Скаллигрим знал, – кашляло знакомое нечто. – Он знал, что день придёт. Я знал, что погибелью моей станет женщина, что носит месть на сердце за смерть волка. Воронов я видел, что клюют мой труп… Холодный, белый – настоящий пир для пернатых. Однажды конунг для людей, теперь конунг для воронов. Что дальше, Хильда Кусачий Меч?

– Ты будешь забыт, как и всякое воспоминание о тебе. Твои правнуки не стану слагать о тебе слово, твои родные давно не оплакивают твою погибель, а твоё имя стало не больше чем тенью во мгле Нифельхейма.

– Значит, забвение ждёт меня, – голос Вальравена становился всё человечнее.

– И пустота, – дополнила Хильда и отрубила голову нечто.

Чёрная слизь брызнула из дырки в шее пару раз и перестала. Она вытащила сакс из коленки Вальравена, посмотрела ещё раз на его тело и с каменным лицом ушла в глубь леса. Деревья светились одной прямой полосой, указывая путь. Лес закончился, и она вышла на пустой фьорд, где одиноко стояла лодка. Она знала, что делать.

Sjöunda réttarhöldunum: sköpun og óreiðu[15]

Один неоднозначно смотрел на воительницу. Ей лишь оставалось раскинуть руки и пожать плечами. Мунин и Хугин сели на плечи Одина – почему они выглядят такими довольными?

– Гуннар, сын Сигурда не заслуживал даже места в Хельхейме? – спросил Всеотец.

– Его имя будет носиться во мгле мира льдов и тьмы – забытое и ненужное.

– Гордилась ты так его убийством, – продолжил Один. – Но думала ли ты, когда оставляла его на корм моим воронам?

– Нет, – кратко ответила Хильда и подошла к порталу.

– Он совершил акт бесчестия твоего мужа, а ты обесчестила его дважды.

– Он заслужил оба раза, – ответила Хильда.

– А где лежит твоя честь? – вопрос Одина заставил Хильду сжать губы.