Рай начинается вчера

– Храни тебя Бог, Саша! Храни!..

Я улыбнулся ему в ответ.

– Не боись! Кто боится, тот гибнет!

– Ты все помнишь! – усмехнулся он, выходя из машины.

Отъезжая, я посмотрел, как Боря, ссутулившись, шел к пустынной остановке.

«Как приговоренный!» – невольно подумал я, и тоска к нему резанула меня изнутри. Задорно посигналив, я, рванув с места, увидал в зеркало, как он, повернувшись, прощаясь, поднял свою руку вверх.

Уехать Боря так и не успел. В этот же вечер на него напали. Напали внезапно, но он успел убить одного из нападающих и погиб, не назвав ни одного имени.

Петля начинала затягиваться.

– 20 -

Начало конца

После гибели Сухого я вновь встретился с Варравой, пытаясь убедить его в немедленном нападении на Акифа.

– Нет! – выслушав меня, резко отрезал он. – Нет, Михай! Ни о каком нападении не может быть и речи! Не время.

– Да пойми ты! – кипятился я, пытаясь убедить Варраву. – Сухой первый. А кто следующие, не трудно догадаться!

– С чего ты это взял?!! – взглянул на меня Варрава. – Из-за Сухого что-ли?!! Мол, кореш твой! Да кто, Михай, поймет?!! Ты с ним… сколько лет не виделся?… А?!! Да уже никто и не помнит о том. Можешь мне поверить! Никто!

– Да причем здесь Сухой?!! – нервничая, убеждал я его. – Им как белый день понятно, кто стоит за этим. На «стрелку»-то они не явились… к кому?!! Да и напряги у них с нами!

– Ну и… что из этого? – усмехнулся Варрава. – Отказ от встречи – еще не повод для крови. И ты прекрасно знаешь, что мы новую встречу Слону забивали!… Да не успел он, – хитро блеснув глазами, продолжал Варрава. – Так причем здесь мы?!!

– Напрасно ты считаешь, что Акиф ничего не понимает! Напрасно! – нервно прошелся я по комнате. – Если....

– Если бабе приделать кое-что, то она мужиком будет?!! – перебил меня Варрава – Козе понятно, что они знают одно… Что это дело рук Сухого. Месть за племянницу. Сухой мертв. А кто с ним был, пусть ищут. Он не наш человек! Он не был у нас в группировке! Не общался с нами. А кто с кем корешовал, или на зоне чалился – дело десятое. С нами тоже чуть ли не полстраны «отдыхало»! Так что из этого?!! – засмеялся Варрава.

– «Не пойман – не вор!», как говорится. Они беспредельничать без доказательств не рискнут. Пропылят да и сядут на одно место. Сговорчивей в следующий раз будут! …Торгаши оборзевшие! – развалившись на диване, закончил Варрава и добавил: – …Да! К Сухому, Михай, на похороны не суйся. Это… не просьба!

Хотя я и должен был признать, что во многом он был и прав, уезжал я от него с тяжелым сердцем.

Жизнь потекла своим чередом, но с каждым днем во мне нарастало чувство тревоги, и оно не обмануло меня.

Через несколько дней после смерти Сухого прямо на набережной автомобиль Варравы был обстрелян. Кислый был убит на месте, но, умирая, он все же сумел вывести автомобиль из-под обстрела и в последний миг остановить его у самого края набережной, выдавив бампером чугунную решетку ограждения, с тяжелым всплеском упавшую в воду. Варрава каким-то чудом не получил ни царапины.

О нападении на Варраву мне сообщил Бэдя:

– Варрава сходняк собирает! Решать будет, че делать! – пока мы ехали к дому Варравы рассказывал он мне. – А че тут базарить?!! И так ясно! Мочилово будет – я те дам! Надо было сразу их всех…– недовольно сказал он и замолчал.

Я промолчал, не ответив ему.

Подъезжая к дому Варравы, я увидел с десяток автомобилей, стоявших вдоль улицы.

«Собрались уже», – подумал я, втискивая свой автомобиль ближе ко входу. Когда мы с Бедей, минуя охрану, вошли в дом, в комнате было тесно и накурено. Дым не успевал рассасываться в приоткрытую форточку, и потолочный вентилятор гонял его кругами, над головами людей. Оглянувшись, я поздоровался с присутствующими. Варрава собрал у себя не только свою верхушку, но пригласил людей и из других группировок. Было здесь и несколько человек, которых я видел впервые. Судя по разношерстности компании, я понял, что это будет представление одного актера. Варрава держался с достоинством и спокойствием, как будто ничего не случилось, и лишь блеск его глаз выдавал его внутреннюю нервозность.

Сходка началась, и все было так, как я и думал. Говорили много, но ничего конкретного. Слова летали, как мухи над навозной кучей, но дело было сделано. По реакции присутствующих я видел, что Варрава, настраивая влиятельных братков против Акифа, достиг своей цели. Уже никто и не думал о каких бы то ни было перемириях. Подпорки из-под Акифа, если и не были выбиты, то были существенно подпилены, и оставалось только толкнуть их.

Когда присутствующие разъехались, я заметил, что Варрава, сбрасывая с себя маску, надетую по случаю его «выступления», как-то сразу осунулся. Он молча достал из шкафа бутылку самогона и, разлив его по стаканам, устало сказал:

– Помянем… парня! …Обязан я ему!

И, не дожидаясь нас, жадно, как воду, осушил свой стакан. Халим, я и Бэдя, не чокаясь, выпили следом.

Обведя нас взглядом и опервшись руками о стол, Варавва со скорбью в голосе, вздохнув, словно потерял любимого сына, проговорил:

– Похороним Пашу!… А там и схлестнемся с Акифом! Схлестнемся! – обведя нас взглядом, зло бросил он. – Чтобы понял, сучара, на кого руку поднял! В пепел сотру! В порошок! Медленно сотру, чтобы прочувствовал начало своего конца!

– 21 -

Взгляд

Хоронили Кислого в воскресенье. Варава хотел устроить пышные похороны с отпеванием в центральном соборе, но мать Кислого настояла на своем, и отпевали его в старом храме на окраине. Так как в то утро Варрава задерживался, к храму я подъехал один.

Погода была теплая и сухая. Казалось, что в этот скорбный день природа хотела одарить людей своим последним уходящим теплом. Когда, чуть наклонившись, я, пройдя через крашеную-перекрашенную арочку калитки, ступил на длинную ведущую к храму аллею, то сразу понял, как была права мать Кислого, настояв на своем. И сама аллея, густо поросшая с двух сторон деревьями, и изредка стоявшие вдоль нее зеленые скамейки, и сам храм, чисто выбеленный, с нежно-зеленого цвета крышей, со своими тремя небольшими куполами, устремленными золотом крестов в небо, и усыпавшие аллею ярко-рыжие листья деревьев завораживали. Во мне вдруг стало разливаться необычайное спокойствие. Мне стало казаться, что я коснулся душой неземного, незнакомого мне, мира, словно куполом укрывшего территорию вокруг храма. У меня возникло ощущение того, что обычная земная жизнь с ее суетой осталась где-то далеко-далеко, хотя до калитки был всего один шаг.

За свою жизнь мне нечасто доводилось бывать в храмах. И потому я всегда чувствовал себя в них транзитным пассажиром на чужом вокзале, одним глазом выискивающим буфет с минералкой, чтобы утолить жажду, а вторым – следившим за поездом, чтобы не отстать от него. Поборов неловкость, я, наскоро и неумело осенив себя крестом и жадно глотая пряный осенний воздух, медленно пошел вдоль аллеи к центральному входу храма. Подойдя, я увидел стоявшую сбоку от входа крышку гроба и повязанный белым полотенцем крест с надписью «Кислов Павел Федорович». Скользнув взглядом по датам на кресте, я без труда высчитал возраст Павла – 23 года. Войдя в храм и опять неловко перекрестившись, я, интуитивно почувствовав невидимую границу, разделявшую находившихся в нем людей, подошел ближе к своим. Мы и люди со стороны матери Павла стояли обособленно. Я заметил, что они смотрели на нас так, как смотрит путник на лежащую впереди него чужую землю: с любопытством и страхом, как на непонятный и пугающий мир. По своему опыту я знал, как потом все громче и громче будут шептаться за спиной его матери о том, что сын ее был бандитом. А сейчас и «друганы» Павла, и сама его смерть от пули в перестрелке окутывала его ореолом «таинственной романтики».

Гроб с телом стоял посреди храма, а у его изголовья, поддерживаемая под руки двумя другими женщинами, с выражением безысходного горя на лице застыла миловидная мать. При взгляде на нее у меня вдруг возникло чувство вины перед ней. Будто именно из-за меня она потеряла своего сына. Я знал, что Павел был у нее единственным ребенком, и с его гибелью она оставалась совсем одна. Ее муж и отец Павла, работавший испытателем на автозаводе, погиб десять лет назад. Когда я купил автомобиль, то Павел, тянувшийся ко мне, сам вызвался обучать меня. Водил он виртуозно, и однажды после того, как я похвалил его, он, зардевшись, показал мне карточку отца, которую бережно хранил. С нее, обаятельно улыбаясь, смотрел светловолосый молодой мужчина в кожанке и шлеме.

Варрава, заметивший привязанность Павла ко мне и не препятствовавший нашим отношениям, будто специально настоял на том, чтобы вместо Шалого и Танкиста я взял его и Рыжего. Так как дело было очень серьезное, ни Павел, ни Рыжий меня не устраивали. Но Варрава в этот раз был непреклонен:

– Пора их в дело вводить! Хватит им дурковать да телок развлекать! Пора сдуть с них понты! – когда я сказал ему об этом, резко пресек он тогда меня.

«Вот с одного уже и сдули!» – невольно подумал я, глядя на гроб с телом Павла.

В свете горевших свечей казалось, что он спит, и лишь восковая бледность лица его говорила о том, что он был мертв.

Вскоре на ступенях раздались тяжелые шаги, двери распахнулись, и в лучах солнечного света, проникшего в храм, возникли темные фигуры. Отбрасывая длинные тени, прорезавшие ломаными линиями, словно ножами, внутренность храма, вошли Варрава, Халим и Бэдя. Ни на кого не глядя, Варрава, трижды поклонившись, истово перекрестился. Бэдя, глядя на него, прочертил своей лапой непонятную фигуру, напоминающую крест. Халим не крестился вовсе. Через распахнутую черную шелковую рубаху на его груди виднелся золотой полумесяц размером с кофейное блюдце, болтавшийся на толстой золотой цепи. Певчие, посмотрев на него, недовольно переглянулись. Но равнодушно жующему жвачку Халиму было наплевать не только на них. Поздоровавшись со мной взглядом, Варрава подошел к матери Павла и, участливо тронув ее за руку, зашептал слова соболезнования. Но она, с ненавистью посмотрев на него пустыми от слез глазами, и, словно видя перед собой Дьявола, резко выдернув руку, отпрянула в сторону. Не обращая никакого внимания на ее реакцию, Варрава, невозмутимо поклонившись ей, подал знак служке и отошел к загородившему вход в храм Халиму. Вскоре вышел священник, и панихида началась.

Мысли мои, и так рассеяно блуждавшие во мне, теперь окончательно заблудились в моей голове. Я совершенно не мог уловить ни смысла в словах священника, ни смысла в пении певчих. И тихий шорох, издаваемый людьми, и запах ладана, и потрескивающий огонь свечей сбивали меня. Стараясь не смотреть на гроб с телом, я, бездумно рассматривая иконы и недорогое убранство храма, вдруг ощутил на себе чей-то притягивающий меня, словно магнитом, взгляд. Бездумно поводя глазами, я неожиданно для себя наткнулся на потемневшую икону с изображением Христа. Его лик, едва заметно улыбаясь, смотрел на меня, словно живой. Нежно-грустный всепонимающий взгляд Христа, пронизывая меня насквозь, заставил затрепетать мою душу. Не в силах оторвать свой взгляд от лика, я вдруг почувствовал, как легкий холод прошелся по моей коже. Я смотрел на него, не замечая вокруг себя никого. У меня стало возникать ощущение того, что под его взглядом я словно растворяюсь. Обволакивая мою душу, словно коконом, взгляд Христа пробуждал во мне целый хоровод чувств. Страх, стыд, стыд, страх, и внезапно внутреннее блаженство опалило меня огнем! У меня сильно запершило в горле, сдавило грудь, и мне захотелось плакать. Глаза мои наполнились слезами, и вдруг я услышал пение. Услышал и голос батюшки, и голоса певчих! Мягко сливаясь и дополняя друг друга, голоса наполняли пространство храма необъяснимой и чудной мелодией. Исподволь посмотрев на стоящих в храме людей, я увидел, как просветлели их лица, и почувствовал, как разделявшая нас невидимая граница, связывая наши души воедино, начала бесследно исчезать.

– 22 -

Всю жизнь в тюрьмах-лагерях

Халим на кладбище не поехал, и потому Варрава с Бэдей ехали в моем автомобиле. Колонна двигалась утомительно медленно, и мы не разговаривали.

Уже подъезжая к кладбищу, Варрава первым нарушил молчание:

– Жаль! Жаль парня!

– Да, – встрял в разговор Бэдя, – вышивал Кислый неслабо. За рулем, шо чертила! Ас… я те дам!

– Причем здесь это?!! Умелых много, умных мало! – прервал его Варрава. – Павел парень надежный был… Внимательный! Еще до обстрела уводить тачку начал, едва те хмыри Акифовы форточку на двери открыли! А так бы, – не окончил он, замолчав, но через время снова продолжил: – За кой… плачу этим?!! Метались, как жир по сковороде, а толку ноль, – намекая на наемную охрану, кивнул он головой назад.

– Слышь, Варрава! – подался к нему Бэдя. – А мож наехать на них?!! Хай платят, коль фраернулись! А то за шо им такое бабло отстегивать?!!

Варрава, закурив, выпустил вверх тонкую струйку дыма.

– Нельзя, Бэдя, наезжать! Нельзя! Мне они для понтов положены! Не возьму же я тебя или абреков Халима?!! И так от моей анкеты шарахаются! А вы и остальных разгоните, как хорьки в курятнике кур, – закончил он.

– Слышь, Варрава! А шо… если и нам свое агентство открыть?!! – сделав ударение на первом слоге, почему-то перешел на шепот Бэдя.

– Только послушай, Михай, – усмехнулся Варрава, перекривив Бэдю, – «агенство»! А туда же!

– А что?!! – через время, подумав, сказал Варрава. – Чем не мысль?!! – и повернулся к Бэде: – А?!!

– А я че базарю?!! – вновь оживился обидевшийся Бэдя. – И волыны законно тягать можно и ментов бывших нанять! А наймем их в шестерки – сами будем их пасти! Мент, он и в Африке мент, только и секи за ними!

– Голова! – с ехидцей похвалил его Варрава.

– Да ладно! – не почувствовав в словах Варравы сарказма, расцвел Бэдя и, заерзав от удовольствия, добавил: – Жаль Кислого! Так и не скопил на хату! Все матери хотел хату купить! Вытянуть ее из коммуналки.

– Считай, скопил, – задумчиво сказал Варрава и повернул ко мне голову: – Проследи, Михай.

– Ей сейчас не до этого, – ответил я.

– Сейчас нет! А потом да! – сказал Варрава. – Жизнь продолжается!

– Да какая у нее там жизнь будет?!! – вспомнив свою маму, ответил я.

– Слышь, Михай, не надо! Не надо мне на психику давить! – недовольно пробурчал Варрава. – Нет в его смерти моей вины! И твоей нет, – вздохнул он. – Судьба!

«Да… судьба!» – подумал я, не ответив Варраве.

– Слышь, Варрава, а какую хату брать будем матери-то Кислого?!! – не унимался Бэдя.

– Трехкомнатную в центре. Скажем, расчетные сына, – спокойно ответил тот.

– Да это же такое бабло надо! – присвистнул Бэдя.

– Тебя, видно, мать не учила, что «пусть будет жалко, чем стыдно!», – обрезал Варрава и Бэдя вновь обиженно замолчал.

Когда близкие Павла начали прощаться с ним, некая невидимая сила потянула к нему и меня. Подойдя к гробу и наклонившись над телом Павла, я поцеловал его в лоб, покрытый белой лентой с тисненным на ней золотым крестиком. Внезапно дунувший легкий ветерок пошевелил локон его волос, и мне показалось, что Павлу мое прикосновение было приятно. Выпрямившись, я, встретившись взглядом с Варравой, увидел мелькнувший в его глазах сарказм.

«Пусть думает, что хочет», – равнодушно подумал я, отходя от гроба.

Едва подняли крышку гроба, чтобы забить его, мать Павла кинулась к сыну, осыпая его лицо поцелуями. Находившиеся рядом с ней женщины, что-то говоря ей, пытались отвести ее от гроба. Но она, не слушая их, вдруг выпрямилась и, ища кого-то взглядом, оглянулась назад. С тяжелым сердцем наблюдая за матерью Павла, я увидел, как к ней подошла девушка, что-то протягивая ей. И мать, словно боясь опоздать, торопливо взяв у нее из рук игрушечную, со стертой краской, машинку, бережно положила ее в гроб. У меня вновь заныло в груди – я понял, что это была детская игрушка Павла. Не сдержавшись, я подошел к стоявшему автобусу и, войдя в салон, нажал клаксон сигнала. Водитель удивленно взглянул на меня, но, все поняв, стал сигналить сам.

Когда начали забивать гроб, мать Павла обмякла и пришла в себя только тогда, когда его уже опустили в яму. Когда она бросила на крышку гроба ком земли, ей снова стало плохо и над ней вновь захлопотали женщины. С навалившейся на меня тоской, я, как и другие, подойдя к яме, бросил в нее три горсти земли. С легким стуком они упали на крышку гроба, и в их ритмичном стуке я будто услышал голос Павла:

«Всю жизнь в тюрьмах-лагерях

В старых рваных прахарях,

А теперь о маме я пою!»

Всю дорогу домой слова песни то слабее, то сильнее крутились у меня в голове, не оставляя в покое ни на минуту. Войдя к себе в комнату, я лег на кровать, но они по-прежнему все крутились и крутились во мне, лишая меня душевного равновесия.

«…Всю жизнь в тюрьмах-лагерях! …Всю жизнь в тюрьмах-лагерях!»

И вдруг я вновь увидел лик Христа. Он смотрел на меня со старой иконы, висевшей в углу. Икона висела здесь всегда, но сейчас я увидел ее как будто впервые. Все тот же нежно-мудрый взгляд, который смотрел на меня и в церкви. Он, словно преследуя, молча звал меня. Не имея сил оторвать от него взгляда, я, медленно поднявшись с кровати, как завороженный, тихо прошептал: «Господи!.. Господи!» Но слова «…В старых рваных прахарях… В старых рваных прахарях!», крутившиеся во мне заезженной пластинкой, перебивая робкие слова моей первой молитвы, не давали мне больше ничего вспомнить.

Тогда, выйдя из комнаты и подойдя к тете Паше, я спросил у нее молитвослов:

– Ну, где молитвы! – пояснил я, прикрывая словами, свое стеснение.

– Как не быть, сынок?!! Счас принесу! – заметушилась она, забегая в свою комнату.

Неловко смотря на приоткрытую дверь, я услышал ее возбужденный шепот: «Слава тибе, Матушка! Слава тибе!»

Затем торопливо, словно боясь, что я могу уйти, она вынесла мне потертый молитвослов. Когда я взял его в руки, тетя Паша с повлажневшими от слез глазами, перекрестив меня, надела мне на шею висевший на суровой нитке латунный крест:

– Это твой крещеный, Сашенька! Я Вареньке обищалась отдать тибе ево, как объявишься… Да, видна, тока и приспело тибе время-то, сынок! Хватит тибе ужо как нехристю-то ходить!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.