Рай начинается вчера

– Так, хватит, Михай, всякую матню думать. Варрава знает, кто ты, и боится, что можешь не у него оказаться. Побаивается тебя – значит уважает. Иди.

Оставшись один, я, отбросив все свои сомнения, вскоре уснул.

И когда через неделю вечером у ворот дома раздался автомобильный сигнал, я спокойно надел куртку и вышел из дома.

– Ты куда будешь, Саша?!! – увидав «Волгу», забеспокоилась тетя Паша, с тревогой заглядывая мне в глаза.

– Не переживай, теть Паш, – обняв ее за плечи, сказал я. – Ничего страшного. Это по поводу работы.

– Слава тибе, Господи! – перекрестилась она, оживившись. – Слава тибе, Господи! Услыхал ты мине, грешную!

– А ты, сынок, смотри! – провожая меня до калитки, говорила она. – Кажый – кувец свого щастя! Шо скуваешь, то и будет!

Молча кивнув, я открыл калитку, выходя из двора на улицу.

– А шо за работа?!! – запоздало крикнула мне в след она. – Шо за работа, сынок?!!

– У Христа за пазухой, – стараясь не смотреть на нее, открывая дверь «Волги», ответил я.

– Не охальничай, Сашка! – остановившись у калитки, недовольным голосом пробурчала тетя Паша. – Не охальничай!

Не ответив ей, я сел в машину, захлопнув за собою дверь.

– 12 -

У Христа за пазухой

Прошло более полутора лет с тех пор, как я вошел в банду Варравы:

«…В банде были урки, шулера.

Банда занималась темными делами,

Воровскую жизнь она вела…»

Наша группировка контролировала Центральный и Промышленный районы города. Несколько позднее под наше «крыло» «легла» еще одна небольшая группировка Восточного района. Во главе ее стоял шустрый пахан по кличке Кука. Кука, не обладавший какими-либо особыми талантами, прославился среди братвы тем, что, купив на рынке электронно-лучевую трубку для автомобильного телевизора, все не мог понять, «как же этот «гребанный» фонарь светит?!!»

Изначально основным видом нашей деятельности был обычный бандитизм, так называемый рэкет.

Дань взымалась со всех торговых точек, ресторанов, частных таксистов и всевозможных кооперативов, появляющихся на свет Божий как грибы после дождя. Схема была проста до боли. Потенциальной жертве в зависимости от места расположения ее деятельности и примерно прикинутых объемов указывалась сумма, которую ей необходимо было платить. Если жертва, рассудив здраво, соглашалась отстегивать, ее более никто не трогал и не беспокоил. Даже наоборот: мы оберегали ее так же заботливо, как муравей тлю. Ну а в случае же когда она, насмотревшись заморских боевиков или начитавшись сказок о законности, вставала грудью на защиту своих интересов, ей вначале в мягкой форме указывалось на ее ошибки, но если и это не помогало, применялись более действенные санкции.

Нет, ни в коем случае!!! Никто не бегал за ней с волыной или финкой, угрожая в подъезде или пугая расправой с близкими. Делалось все гораздо проще. В одно прекрасное время ее имущество сгорало, как вражеский танк под Прохоровкой. Это неплохо впечатляло непокорного и было эффективным наглядным примером и для других. При правильной постановке дела, как правило, безропотно платили все. Исключения составляли лишь близкие родственники крупных чиновников и силовиков. Из простых смертных по приказу Варравы не платили лишь мастера-одиночки и всевозможные кустари. «Ты, видно, окалину потом не запивал! – едко выговаривал он какому-нибудь рьяному «братку», проявившему ненужную инициативу. – Убери тебя – никто и не заметит! А убери мастерового,… то тебя, – тыкал он сухощавым пальцем в сторону провинившегося, – мы через неделю вместо солонины съедим. Своим горбом не разбогатеешь, а на мужике все и держится. Усек?!!» «Ну… и если ты меня правильно понял, – сверлил он жестким взглядом провинившегося, – то честь тебе и хвала!»

– Я, Михай, – однажды разоткровенничался Варрава, – сам в кузне деду своему помогал. Пришлось помахать молотом! Детства у меня как-то и не было! Хотя, наверное, это и были мои самые лучшие годы…– с грустью выдавил он. – А вот торгашей не люблю! Все беды, Михай, из-за них! Им ведь все мало! Сами-то они ничего не делают своими руками! Да оно им и не надо. А вот чужое, не ими сделанное, перепродать – для них первое дело! Да еще накрутить на этом, как быку хвост. Они ведь, по большому счету, больше производителя имеют! Во-о парадокс! Так пусть и платят! Ты знаешь, после войны время голодное было, а кума мамина, крестная моя, так маму «обула», что корову нам пришлось продать! А что было делать?!! Отец погиб на фронте, а нас четверо! Я да три сестренки. Я как сейчас помню, как мама у той стервы в ногах валялась. Все молила, мол, верни день-ги!!! А та сука: «Не брала я, кума! Сама, небось, посеяла, а на меня валишь! Грех тебе, Лидия! Грех!»

– Тьфу… тварь!!! – злобно выругался Варрава. – А деньги-то, Михай, колхозные!!! Тогда за это, сам понимаешь… не миловали! По полной раскручивали!! За колосок всякая ментовская мразь, чтобы выслужиться, на «пятишку» мужика крутила. А здесь деньги государственные и не малые… Вот тогда кузня нас и спасла от смерти голодной! Да председатель Карпыч!!! Дай, Бог, Царства ему Небесного! – выдохнул Варрава.

– Да-а! Жадность – страшная штука! Я когда той суке дом спалил, она умом и тронулась. Только тогда с ее домом и мое, видать, что-то сгорело! Да ладно! – отгоняя кусучий рой воспоминаний, скривился он. – Видать, стезя моя такая! У всех у нас стезя не нами начертана, Михай! Не нами!

Вначале Варрава поставил меня «курировать» весь транспорт Центрального района.

– «Движение – это жизнь!» – сказал гепард, догнав оленя! – «благословляя» меня на мою «трудовую» деятельность, пошутил он. – Так что дерзай, Михай! А будут непонятки, не боись – поможем!

Быстро войдя в курс дела, я стал успешно «дерзать» на новом поприще. Официально я числился старшим экспедитором Центрального рынка, о чем и сообщил тете Паше, для убедительности показав ей «выписку» из своей девственной трудовой книжки.

– Спедитор! Ох и работа!!! – повертев выписку в руках, охнула тетя Паша. – Да тибе там усех собак навешают! Знаю я тех спедиторов! Вон Тихоныча, ты его не помнишь, годов двадцать тому «БЕХЕСЕС» засадила! Тож спедитором был!

И, словно боясь, что ее услышит «ОБЭХЭЭСЭС», она с тоской оглядела комнату, словно прощаясь с домом.

– Усе у него тада подчистую забрали! У одном исподнем Зинку его оставили да с двумя ребятенками у придачу! Так у Тихоныча, кажись, и диплом был! А у тибя шо?!! Э-эх… – раздосадовано махнула она рукой.

– У Тихоныча, тетя Паша, не тот диплом был, – погладил я ее по плечу. – Твой Тихоныч был просто «спедитор», а я – читай – «старший экспедитор!»

– Старшый! – отстранилась она от меня. – Исче, видать, лучшей! «Хрен редки не слащи!»

– Да не переживай, тетя Паша, – успокаивал я ее. – Не заберут твои хоромы. Сейчас «ОБЭХЭЭСЭСа» уже нет. Время другое.

– Время-то другое, – вздохнув, согласилась она, – да кандалы все теж.

– Теть Паш, – серьезно посмотрел я на нее, – ты скажи, а куда мне надо было идти? Меня ведь даже в ЖЭК не взяли. Побоялись! Скажи спасибо и за это.

Ничего не сказав, она молча вышла из комнаты.

Несмотря на страхи тети Паши, я плодотворно трудился на новом поприще, получая за то хорошие деньги.

«Да… жаль, что у нас, урок, нет переходящего знамени. А то я бы тебя наградил им, Михай! – шутил Варрава, ухмыляясь. – А что?!! Может, и нам свое знамя пошить?!! В сине-грязную полоску, например, как у «полосатиков», а с боку в рамке звезды воровские! Ну чем хуже американского?!! Со знаменем проще по жизни идти! Знамя, оно многое покрывает! Как снег замусоренную дорогу!»

Через год Варрава поставил меня «смотрящим» крупного Промышленного района на место авторитета Зазы, любившего женщин, как натуралист бабочек, и угоревшего с одной из них в своем автомобиле.

Приняв район, я с Шалым и несколькими своими людьми, включая и Лешика-Писаря в придачу, около полугода разгребали «бурелом», оставленный нам в наследство любвеобильным Зазой. К этому времени Варрава уже начал проявлять свой интерес и к производителю. И моей основной задачей стало выколачивание денег из государственных еще предприятий. Это было намного сложнее и опасней, чем работа на транспорте. В сознании директоров предприятий еще не укладывались даже мысли о том, чтобы кому-то и за что-то перечислять деньги. Многие из них еще свято верили в незыблемость государственного строя. Моя задача и состояла в том, чтобы поменять устаревший стереотип в их мышлении. Несмотря на все сложности, схема тоже была довольно проста. Вначале нами пробивалось, кто и чем из них дышит: какие у кого дачи, машины, любовницы – в общем, кто из них плохо спит. Затем им в законной форме писались прошения выделить средства на развитие, например, очередного спортивного клуба. Если нечистый на руку директор, не желая помочь «будущему поколению», начинал держать «стойку», то для начала с помощью все того же классического «коктейля Молотова» у него внезапно сгорала дача или автомобиль. Эта братия, шарившая в государственном кармане, была, как правило, труслива и по своей воровской сути понимала, что наворованное ними у государства – это свое, а свое, оно и есть свое, и оно дороже государственного. Потому, не желая терять свое, они и начинали перечислять государственные деньги на различные «липовые» счета. А затем с тех «липовых» счетов государственные деньги уходили туда, куда им и надо было уходить. То есть, кормя продажных и плюющих на страну государственных чиновников, деньги львиной долей оседали у Варравы. И дальше, на эти же деньги начинали массово скупаться акции предприятий. Рабочие, не получавшие за свой труд месяцами и непонятно как выживавшие, особо не задумываясь над тем, продавали их всевозможным «представителям». Я тогда мало что понимал в этой свистопляске, да оно мне было и не надо. Забот у меня хватало с головой и я, почти не бывая дома, все реже видел тетю Пашу. Профессия «спедитора» с ее ненормированным рабочим графиком подходила для этого как нельзя лучше.

Быстро обогащаясь, наша банда, подобно и другим бандам, становясь сильнее и независимее, все больше опутывала бездействующее государство, словно паутиной. Но, в отличие от других группировок, наша была самой малочисленной.

Вначале Варрава, поддавшись общему психозу «гонки вооружения», стремился укрепить свое влияние, как и другие крупные группировки, путем увеличения количества своей «армии», но я сумел убедить его не делать этого.

– К чему нам «Македонская фаланга»? – увещевал я его. – Что нам это даст? Много людей – это много проблем. Людей кормить надо, а они пирожки с капустой есть не будут. Им на булку с икрой подавай. Так какой в этом смысл? Больше выбивать, чтобы больше отдавать?!!

– Э-э, много ты понимаешь, Михай!.. – возражал мне Варрава. – Не будем своих кормить, чужих не пришлось бы!

– Не придется! – не сдавался я, настаивая на своем. – Нас и так боятся как огня. А если «вдруг разборки», как ты говоришь, – разберемся! По моему мнению, лучше иметь меньше, да лучше. Кто в «пехоту» полезет? Ну, кто? Молодняк! А у них мышление о жизни другое, Варрава! Им все сразу надо и побыстрее. Ты не хуже меня знаешь, что у других делается. Их орлы то туда залетят, то там напорют. А накажешь – не только недовольство затаят, а в случае чего, и пойти против нас могут! Ну или нагадить в лучшем случае. Я думаю, надо больше опытных людей привлекать. Тех, кто «Крым и Рым прошли». Лучше им больше давать. Люди с жизненным опытом подумать могут, что им терять в случае чего… Конечно, это тебе решать, но я тебе свое мнение сказал.

– А если все же придется кое с кем схлестнуться?!! – не сдавался Варрава. – Тогда как нам прикажешь быть?!! Объявлять о всеобщей мобилизации братвы через мусарню?!!

– Да какая там мобилизация?!! Ты не хуже меня знаешь, что сразу не налетают. Мое мнение, все же лучше держать больше авторитетных людей, так сказать, офицерского состава, а мелочь всегда набрать сумеем. Время для маневра будет. И вообще, дела, Варрава, надо стараться по уму делать! Как моя тетка говорит, «не стиркой – так полосканием». А пушки, ты не хуже меня знаешь, – последний довод.

В нашем споре меня неожиданно поддержал Халим, преданный Варраве, как сторожевой пес. Перестав крутить в руках свои «вечные» четки, он заинтересованно посмотрел на меня:

– Валыны – паслэдный довад! Кто сказал, Мыхай?

Мельком переглянувшись со мной, Варрава, скрыв усмешку, пояснил ему:

– Людовик один.

– Из чэй шобли? – посмотрел на него Халим.

– Из французской! – ехидно ответил Халиму Варрава.

– Да-а!!! – многозначительно покачал головой Халим, задвигав снова четками. – Хараше сказал! Хараше.

– Хорошо, я прикину, что к чему, – думая о своем, посмотрел на меня Варрава и улыбнулся: – А знаешь, Михай, я с тобой себя настоящим вождем начинаю чувствовать. У меня, кажется, даже свой Чичерин появился!

И, взглянув на Халима, пояснил тому, не ожидая его очередного вопроса:

– Это из бывшей «Столичной» шоблы! Но нам до нее расти и расти надо!

И, сделав большой глоток чефира из кружки, давя ухмылку, отвернул голову в сторону.

Халим, как волк, не прощал обид и насмешек никому, даже хозяину, и Варрава хорошо знал об этом.

– Да-а! Хараше сказал! – думая о своем, через время снова посмотрел Халим на Варраву. – Хараше! Умний чэлавек! Хачу с ним пабазарытъ! Как-нэбудъ свэды с ным!

Варрава, выпучив глаза и едва не захлебнувшись чифиром, с усилием кивнул головой:

– С-ве-ду… Позже…

Жизнь продолжалась! Несмотря на многие сложности в решении всевозможных постоянно возникающих проблем, в общем, все было относительно спокойно. Варрава, как опытный лоцман, обходя всевозможные опасности, уверенно вел нашу «пиратскую посудину» по коварному морю жизни. Несколько позже я начал получать еще более хорошие деньги и вскоре купил себе автомобиль.

Узнав о том, Тетя Паша ахнула.

– Тибе шо, нужна та дурандела?!! …Вон одна уж есть! – намекнула она на стоявший в гараже без дела мотоцикл своего покойного сына. – А тута эту куды тыкать? – и тут же недоверчиво спросила: – И шо, так много платят спедиторам?

– Хорошо платят, тетя Паша, – поняв недосказанное ею, постарался унять я ее тревогу. – Хорошо! Да я и работаю как вол! Сама видишь. Зря не трачу и не прогуливаю.

– То верно! – вздохнула она, вновь недоверчиво качая головой. – Дай бы Бог!

Но чтобы переубедить тетю Пашу, надо было уметь. Несмотря на свою необразованность, она была далеко не глупой, в чем я не раз убеждался, выкручиваясь ужом, уходя от ее вопросов. Воистину, «Глас народа – глас Божий»!

Имея деньги, я действительно не впадал в загулы, как другие братки. Меня не привлекало ни спиртное с вечно пьяными базарами, ни бани-сауны с продажными истеричными шлюхами.

В редко выпадавшие свободные минуты я, как и в юности, вновь ударился в чтение книг. Мне нравилось читать, и я читал все без разбора. Но читал я уже немного по-иному. Я уже внутренне отфильтровывал прочитанное, и меня влекло в этот удивительный мир не только желание отвлечься. Читая, я уже старался понять движение душ человеческих, задавая себе при этом много вопросов и, к большому сожалению, не всегда находя на них ответы. Но было в этом и еще одно, что влекло меня к книгам. Читая, я, словно путешествуя во времени, возвращался в то далекое время, когда была жива моя мама, которой мне все сильнее и сильнее не хватало.

Покупать книги я старался не в магазинах, а на так называемых блошиных рынках. Я ездил побродить туда, словно на свидание с ушедшей навсегда своей юностью.

Тетя Паша, видя мое увлечение, периодически успокаивалась. Она, не читавшая, кроме старой Библии, ничего, благоговела перед книгами, как перед чем-то ей непонятным и умным. Но книги книгами, а следуя своей женской интуиции и жизненному опыту, тетя Паша в своих мыслях исподволь готовилась к крупномасштабной «стратегической операции», касающейся моей одинокой телесной жизни. Но ее «хотения» не совсем совпадали с моими желаниями. Меня, как вольную птицу, не привлекала «клетка» семейной жизни. Внутреннее одиночество моей прошлой и настоящей жизни наложило на меня свой глубокий отпечаток. Уставая до одури от всей этой человеческой меркантильной возни с ее предательской подлостью, жадностью и жестокостью, я давно полюбил одиночество. Я просто любил побыть один. Любил побродить по блошиному рынку, любил смотреть на старые вещи, словно на осколки некогда Великой Империи. Империи, которая бездушным катком прошлась и по мне, но о которой я печалился, как раб, потерявший своего «Господина».

Как-то в одно из таких посещений я и столкнулся на рынке с Яковлевичем. Я знал, что за выслугой лет он несколько месяцев назад вышел в отставку, но виделись мы с ним давно. Он уже вовсе перестал бывать у тети Паши. По этому поводу она не раз сетовала на то, что он, мол, не приходит ее попроведовать. Я, конечно, понимал, в чем заключена причина его нежелания, но что я мог сказать тете Паше? Что?!! Да ничего! И вот сейчас, подавив в себе некую неловкость, я, улыбнувшись, протянул ему руку:

– Здравствуйте, Николай Яковлевич.

Остановившись, он медленно поставил на землю тяжелую хозяйственную сумку и, внимательно посмотрев на меня, поздоровался, не подав мне руки:

– Здравствуй, «племянничек», коль не шутишь…

– Как Вы?!! – попытался я выровнять возникшую обоюдную неловкость нашей неожиданной встречи.

Тень ухмылки мелькнула в его потухших глазах.

– Как говорится, твоими молитвами! А у тебя, «племянничек», я вижу, дела пошли как дети в школу.

– Ну зачем Вы так, Николай Яковлевич? – отбросив ненужную дипломатию, сказал я. – Что я Вам такого сделал?!!

Неторопливо закурив, он, мельком бросив взгляд на мой автомобиль у бордюра, внимательно посмотрел на меня.

– Сделал? Да нет, еще не сделал! А делаешь! И не только мне. Что, не понимаешь? – ухмыльнулся он. – Так я объясню…

– Ты вот и им делаешь, – неопределенно повел он головой, указывая на суетливую толпу, наполнявшую территорию рынка. – Только они о том или не хотят знать, или не думают. Но, как я понимаю, скоро все узнают. Все ощутят на своей шкуре!.. Уже ощущают, но еще не догадываются, какое пойло вы им приготовили! И слушай, что тебе старый мент скажет. Бандит, он и есть бандит! Это суть его гнилая. И не смотри на меня так. Не боялся я вас и уже не собираюсь. Одно мне, темному, не совсем понятно до конца! Одно в толк никак не возьму! Все ваши «малины» вместе с вами в картотеки внесены, и хлопнуть вас всех как мух – раз плюнуть!.. Но, видно, кому-то это не очень выгодно. Ну ничего! Если это государство не хочет кормить таких верных псов, как я, то оно будет вынуждено кормить таких крыс, как ты, и тебе подобных!

И, растерев в пыль об асфальт окурок, он, взяв свою сумку, медленно пошел к остановке. Ничего не ответив ему на его правду, я молча посмотрел ему вслед. На душе вдруг стало противно, словно туда плюнули. У меня пропало всякое желание бродить по рынку, и я, сев в автомобиль, уехал.

«Крысы»… Вспоминая слова Яковлевича, пытался наполнить я себя злостью. Наполнить, чтобы сбросить некий невидимый груз с души, но не смог. У меня не было никакого зла на этого некогда искренне пытавшегося мне помочь человека. Во мне возникло странное чувство, что я в чем-то предал его, и, пытаясь внутренне оправдаться перед ним, не могу этого сделать. Со временем это неприятное ощущение некой моей вины притупилось, но не ушло. По сути, Яковлевич был прав, но у меня была своя жизнь, и я ничего не мог изменить в ней. И эта моя жизнь преподносила мне все новые и новые заботы. И чем серьезней они были, тем будничней появлялись. Без барабанного боя и фанфар.

– 13 -

Однажды осенью

Однажды, в самом начале осени, нежданно и негаданно для меня пришел ко мне мой старинный приятель и бывший подельник Боря Сухой. Не виделись мы с ним долгие годы, но встретились просто и тепло, как могут встречаться лишь близкие некогда люди.

В саду под яблоней накрыли стол, и когда тетя Паша поставила на него сковороду с дымящейся картошкой, Боря, вопрошающе взглянув на нее, достал из сумки бутылку водки:

– Ругаться не будешь, хозяюшка? А то как-то…

– А шо вас ругать! – скривила тетя Паша губы. – Вы шо, мине послухаете? У мужиков, как у трактора без соляры, без утэтой заразы, – протерла она фартуком бутылку, – языки не заводются.

– Тетя Паша, – шутливо погладил я ее по руке, – у нас самый главный генерал в борьбе с «зеленым змием»! Так сказать, «Министр обороны»! И надо как-то попробовать уговорить нашего «министра», – подмигнул я Боре, – обменять твою «казенную заразу» на ее министерскую фирменную марку «Змей Горыныч». Лучшего ты, Боря, не пробовал!

– О-о-ой! – улыбнувшись, покачала головой тетя Паша и кивнула Боре: – Он усегда со всеми такой языкастый или тока с теткою?!!

– Частично! – улыбнулся Боря.

– Час-тич-но! Эх, мужики-мужики!

Тетя Паша вновь покачала головой и, сходив в дом, принесла бутылку с самогоном темно-коричневого цвета.

– Усе! Больш не дам! – поставив ее на стол, строго сказала она. – И не просите! У ем и так шейсят градусов!.. На кедровых шишках стоял! Чистый каняк! А то я вас, мужиков, знаю!.. Вам усе мало!

И пошла в дом, тихо бурча: «Эх, бобыли, бобыли…»

Оставшись одни, мы, выпив за встречу, постепенно разговорились.

С Борей я познакомился в лагере, куда попал, получив свой второй срок. Были мы с ним из одного города, но не это способствовало началу нашей дружбы. Среди заключенных землячество особой роли не играло. По этому поводу в лагерях недаром ходила одна злая шутка: «Дашь земляку в морду – как на родине побываешь!» Но, как бы там ни было, Боря стал опекать меня, и я не знаю, как бы сложилась моя жизнь в лагере без этой его опеки. Был он старше меня на десять лет и отбывал свой третий срок. Этот высокий смуглястый парень с веселым и дерзким нравом пользовался среди заключенных авторитетом и был среди лагерной «элиты» не из последних.

«Ты, Михай, смотрю я, парнишка с нужными понятиями, и стержень в тебе есть, – говорил он мне. – Но это еще полдела. Здесь этот стержень в момент могут сломать. Это тебе не с мамой браниться. Здесь смотреть ты должен всегда в три глаза. Знаешь где третий-то глаз? – шутил он. – Не знаешь?.. На затылке! «Чуйка» называется. Жизнь, Михай, – это ходьба по краю лезвия. Оступился, и все! Пополам развалит!» «Главное в жизни, – стучал он себе пальцем по лбу, – голова! Ум твой! Сильных много, а только умные ими керуют. Ты, Михай, должен зарубить себе на носу три правила, – поучал меня Боря. – Три! Первое – не бойся! Как бы тебе не было страшно, не бойся. Трясутся поджилки, тошнит от страха, но не показывай этого никому и в первую очередь себе. Люди чувствуют тех, кто боится. Нутром чувствуют, и, если не совладаешь со своим страхом, пиши – пропало!.. Укатают! Второе – никому не верь. Никому! Никому не раскрывай себя и свои секреты до конца. Самый близкий друг в момент может стать твоим самым злейшим врагом. Открыть свои секреты – что карты в открытую разложить! Никогда не выиграешь. И третье, Михай, – не проси! Никогда и ни у кого не проси пощады. Просить – значит бояться, а кто боится, тот гибнет. Ну и четвертое, – смеялся он, – никогда не садись играть в карты в одиночку, особенно против меня».

После освобождения я вновь встретился с Борей, который был на воле уже около полугода. Он помог мне с деньгами, и, едва я обменял свою справку об освобождении на паспорт, рванули мы с ним развеяться на юга, где жизнь закружила нас, как ветер мотыльков:

А на югах ах-ох закаты!

А на югах ох-ах рассветы!

А на югах ах женщин море!

И все они… почти раздеты!

Под коньяк, виртуозно играя на гитаре, в отдельном купе летевшего на юг «скорого» весело пел Боря. «Люблю я, Михай, Кавказ!.. Как там у классика?!! «Кавказ пада мною, а я на гарэ с красивий бландынкай вах пию «Хванчкрэ»!» – покачивая ногой в такт движения вагона, лихо подмигнул он мне: – Э-эх!»

Да! Кавказ действительно завораживал. Теплое море, пряный воздух, пляжи, рестораны, женщины! Казалось, здесь царит вечный праздник. Но, чтобы вечно праздновать, нужны были деньги и немалые. Но по этому поводу Боря особо не унывал: «Здесь, Михай, – улыбался он, широким жестом указывая на людей заполнявших пляж, – куда ни взгляни, одни портмоне лежат под ногами, одни портмоне! Ну и радик… кюли, разумеется». «Эх, Михай! – сладко потягиваясь под южным солнцем, выхватывал он томным взглядом разморенные стройные женские фигуры. – Женщины – «оазисы» мои на тяжелом жизненном пути! Вот мы с тобой и будем пить из этих «оазисов»!

Еще будучи в лагере, Боря, раскрывая многие шулерские секреты, научил меня сносно играть в карты. И я, сейчас успешно внедряя их в жизнь, подыгрывал ему в карточных играх с отдыхающими.

Да, алчность и глупость людей были безграничны, и редко кто, проигрывая, понимал это и останавливался. Воистину, жадность губила, и Боря был прав, говоря о портмоне, просто валявшихся у нас под ногами. Деньги текли к нам, если и не рекой, то солидным ручьем. Казалось, что мы жили в раю. Утром пляж, днем карты, а вечерами рестораны и женщины, женщины, женщины! Наша жизнь действительно напоминала песню.