Жигалов и Балатон. Последний удар «пантеры»

Потом Бабыня посмотрел на Балтабоева:

– От тебя тоже очень многое зависит. Снарядов на позиции много быть не должно.

– Так точно, немец ударит, снаряды сдетонируют, – сообщил обрадованно Шухрат.

– Правильно соображаешь! Поэтому метрах в десяти копаешь промежуточный окоп и там складируешь боеприпасы. По первому требованию, по кивку головы, по движению бровью ты должен быть возле пушки со снарядом в руках. Причем, если тебе оторвало руку или ногу, снаряд должен быть на месте все равно.

А еще служить с Бабыней было тяжело, гонял он нещадно, даже в тылу заставлял копать окопы полного профиля. Проводили тренировки-расчеты с утра до вечера. По его команде пушки появлялись из-под земли, делали выстрел и через секунду опять исчезали. А сам уйдет за километр и в бинокль рассматривает, оценивает маскировку. Потом придет и делает замечания:

– Федотов, – обращаясь к командиру третьего орудия, – я твою башку три раза видел. Что ты ее выставляешь-то? Макар вон метр девяносто вымахал, я его ни разу не заметил, а ты ростом с суслика, а все туда же!

– Да, ладно командир, не на передовой же.

– На передовой ты бы уже без головы был. Орудия выкатывать на прямую наводку, целиться в меня, – опять уходил, а в бинокль проверял качество наводки.

– Запомните, орёлики, мы противотанковая артиллерия, «чем длиннее ствол, тем короче жизнь», слышали, наверное, все, что мы сейчас делаем, это для того, чтобы жизнь вашу продлить! Ясно?!

Справедливости ради нужно сказать, что многое из того, что делал командир взвода старший сержант Бабыня, было либо с нарушением устава, либо с нарушением чьего-то приказа. И за него много раз пытались ухватиться особисты и даже смершевцы, но оправданием ему служили танки – сожженные, покореженные, пробитые насквозь, с обугленным экипажем и без него. Танки, которые оставались там, где стоял его взвод.

Взвод Бабыни, конечно, тоже нёс потери. Под Курском попали в окружение и, бросив поврежденные пушки, три дня пробивались к своим. При форсировании Днепра полк понес потери до половины личного состава. Едва они сгрузили орудия с плотов, как пошли немецкие танки. Бой был страшным, но и тогда, и потом еще много раз Бог сохранял им жизни. Шестеро из их взвода получили ранения. На фоне потерь полка, армии и всего фронта – это выглядело сущим пустяком, а они, Алексей Бабыня, Леха Макар, Сашка Буратино и Шурик Балтабоев без серьезных ранений прошли Украину, штурмовали Карпаты, громили врага в Румынии и Венгрии, вплоть до самого судного для них дня. День этот неумолимо приближался. Судным он станет не только для них, но и еще для нескольких таких же истребительных противотанковых полков, а также для нескольких стрелковых дивизий, для армии, для всего фронта.

Разведка доложила, о том, что немцы готовят танковый удар между озерами Балатон и Вельце. Какой силы будет удар, точно установить не удалось. Особого беспокойства командование фронтом не проявляло, стрелковым дивизиям был дан приказ готовиться к обороне, на передовую были брошены все истребительные противотанковые полки и штрафные батальоны из резерва армии и фронта. Оборона строилась в несколько линий, если враг прорвет первую линию, то через несколько километров наткнется на вторую и так далее, до пятидесяти километров в тыл. Выражаясь военным языком, это была глубоко эшелонированная оборона.

Полк, в котором служил Леха Макарычев, расположился во второй линии, на крайнем левом фланге. Батареей командовал капитан Кравченко, из своих, из доморощенных, начинал сержантом. Командир орудия Алексей Бабыня специальным приказом и безо всякого обучения тоже получил звание лейтенанта, но так и остался командиром своего взвода. Леха Макар стал сержантом. Шухрат Балтабоев, после долгих и трудных переговоров с Буратино, все же стал Шуриком или Шуркой. Вот и сегодня, сидя на краю окопа, с грустью поглядывая в сторону тыла, Буратино произнес:

– Что-то жрать не несут? Александр, не мог бы ты сходить на кухню?

– Я не Александр, я Шухрат, – добродушно улыбнулся тот.

– Но я ведь тоже не Буратино?

– Нет, нет, вот ты как раз Буратино и есть, и не потому что фамилия у тебя Деревянко, а потому, что ты нос свой суешь везде, даже туда куда совсем не положено.

– Это куда я свой нос сунул?

Спор прекратился, как только на позиции появился незнакомый старшина с двумя вещмешками и двадцатилитровым термосом. Заметив Бабыню, доложил:

– Старшина Фонарев, с сегодняшнего дня назначен старшиной батареи. Москвич коренной, – выдержав паузу, явно ожидая реакции и поняв, что реакции не будет, сухо добавил, – питание, каша, тушенка, водка.

– Братцы, обед! – закричал Буратино. – Жратва пришла!

Стали подходить бойцы, гремя котелками. Старшина начал выдавать продукты:

– Фляжка водки на пятерых, банка тушенки на двоих, – распоряжался Фонарев, но слова его были неуместными, старшина Яремчук просто приносил продукты, и никогда никто ничего лишнего не взял. Потому что знали, возьмешь лишнее, кто-то будет голодным.

– А где Яремчук-то? – спросил Леха Макар.

– Говорили у него вся… – Фонарев похлопал себя рукой ниже спины, – чирьями покрылась, в госпиталь отправили.

– Тушенки, наверное, обожрался, – съехидничал Буратино.

Фонарев заметил Балтабоева:

– Люблю узбеков, после них водка и свиная тушенка остается, ха-ха-ха!

Шурка Шухрат подошел к старшинским вещмешкам, достал банку тушенки, налил больше половины кружки, выпил залпом, закусывая с ножа кусками свинины, произнес:

– Если бы Аллах был, он бы не допустил всего этого, войны этой, проклятой, – потом добавил, – а я не люблю москвичей.

– Это почему, позвольте полюбопытствовать? – начал заводиться старшина.

– Вот вы подошли, сказали, что вы коренной москвич, наверное, надеялись земляков встретить? Только нет их тут земляков ваших, они в эвакуации в Алма-Ате да в Ташкенте.

– Ну, знаешь, с такими разговорами можно и по морде получить! – вскочил старшина.

– Отставить! – вмешался Бабыня. – Старшина, идите кормить второй взвод. И когда Фонарев ушел, извергая глазами молнии, по-свойски спросил:

– Что ты, Шурка, завелся-то?

– Обидно мне стало, узбеков он любит, халявщик хренов. У меня командир, трое детей было, когда призвали, жена четвертого родила уже без меня. И при мне-то голодно было, лепешки да вода, а лепешки тоже на воде. А эти эвакуированные понаехали, творческая интеллигенция, морды у всех сытые, денег полные карманы, плов на базаре жрут. Мне не понятно было, как так, немец к Москве подошел, к твоему дому. Бери оружие и защищай свой дом. А узбеков из кишлаков на фронт, они мальчишки совсем, даже паровоза никогда не видели, ты же сам видел командир, какие они вояки. Первый артобстрел или бомбежка, они в кучу сбиваются и «Мама!» кричат. Мина прилетела и все, целого взвода нет. Ладно я, хоть у меня и четверо детей дома сидят, я срочную до войны отслужил, какой-никакой опыт есть, а они же дети еще совсем.

– Родственники что ж семье не помогут?

– Жена у меня татарка, не приняли ее родственники мои, чужая, хоть и мусульманка, и от меня отвернулись, когда я на ней женился, отца ослушался. Я ведь ее со службы привез.

– Да, грустная история, – Бабыня призадумался, – а на москвичей ты может и зря. Как дивизии народного ополчения из Москвы в сорок первом уходили на фронт я видел. Правда, толку от них было не особенно много, – не подготовленные, слабо вооруженные. Два часа – и дивизии нет, но немца все же задерживали, хоть на два часа, хоть на час, но задерживали же. Я помню случай, колонну из Москвы на фронт отправили, на автобусах, без оружия, в гражданской одежде. Прямо как будто в колхоз, на картошку, а здесь танки немецкие, и давай эту колонну в упор расстреливать и гусеницами давить. Я ведь тогда тоже веру потерял во всё и во всех, духом пал, думал, не остановим немца никогда. Потом увидел вон их, – Бабыня кивнул головой на Леху Макара:

– Дивизии сибирские на станции выгружались, танки, пушки, бойцы сытые, отлично обмундированные, вооруженные до зубов, с эшелона и сразу в бой, да как жахнули… Немец и побежал. Вот тут вера ко мне вернулась. Нет, господа фашисты, мы еще повоюем! Потом пленных увидел, – продолжал Алексей, – недели через две. Жалкие, обмороженные, полураздетые, раненые. Вера моя сменилась уверенностью, что война закончится в Берлине!

– И вот мы почти доехали, – вставил до этого внимательно слушающий Буратино. – Товарищи пассажиры, следующая остановка – Берлин! Нам на выход, – и уже к Балтабоеву, – так что Александр, крысы есть везде. Тот кивнул.

– Вот у вас в Сибири есть? Товарищ сержант Макарычев?

– Я не Александр, я Шухрат – возмутился Шурка.

– Все поздно, ты уже согласился. Все засмеялись, махнул рукой и Шурка.

– Да иди ты… в Берлин!

– Обязательно пойду, – парировал Буратино, – и вас всех с собой возьму. Представляете, заходим мы в кабинет к Гитлеру, а я ему говорю: «Господин Гитлер, у нас накопилось много вопросов к вам!»

При этом Буратино не только говорил, но и показывал, как он открывает двери, как заходит в кабинет. На смех начали подходить бойцы из других подразделений.

– Мы думали к вам артисты приехали.

– Нет, Буратино свой концерт дает!

Чуть позже подошел молоденький лейтенант:

– Я ищу командира артиллеристов.

– Подходи сюда, – отозвался Бабыня, который достал из вещмешка полученное раньше новое обмундирование и теперь подшивал белый подворотничок. Застав командира за таким занятием, лейтенант, который ожидал увидеть хотя бы капитана, вместо положенного «Разрешите доложить, прибыл в ваше распоряжение» вяло произнес:

– Вот, прислали к вам.

– Зачем прислали, за пряниками что ли? Лейтенант, вы, что устав забыли? Доложите, как положено!

Бабыня быстро поставил его на место, тот вскинул руку к козырьку:

– Виноват! Командир стрелкового взвода лейтенант Магазинщиков с взводом прибыл в ваше распоряжение.

– Вот теперь вы похожи на командира. После училища?

– Так точно!

– Боевой опыт есть?

– Никак нет!

– А во взводе сколько бойцов имеют боевой опыт?

– Из тридцати человек шестеро принимали участие в боях.

– Полчаса на отдых. Потом с этими шестерыми бойцами прибыть ко мне. Ясно?

– Так точно! Разрешите идти?

– Идите.

Лейтенант повернулся, чтобы уйти, но тут влез Буратино:

– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?

– Ну да, – опять растерялся лейтенант.

– А вы случайно до призыва не по коммерческой части занимались?

– Я только школу закончил и в училище сразу.

– Буратино, – прикрикнул Бабыня. – Ступайте, лейтенант!

При этом он показал Сашке кулак.

В назначенное время лейтенант Магазинщиков прибыл со своим взводом. Они стояли, два лейтенанта, один молодой, восемнадцатилетний выпускник ускоренных командирских курсов, другой на десять лет старше, прошедший всю войну, с первого дня. Стояли и смотрели на огромную долину, простирающуюся на десятки километров.

– Когда пойдут танки, неизвестно, сколько их будет, неизвестно. Точно известно одно – они пойдут! И что-то мне подсказывает, что их будет много, – говорил Бабыня отрывисто, с хрипотцой в голосе. – Если их будет пятьдесят – это одно, если двести пятьдесят – совсем другое. Возьмите бинокль, смотрите туда. Что видите?

– Примерно в двух километрах от нас вижу противотанковые орудия, десять штук, – ответил Магазинщиков.

– Правильно было бы сказать: вижу плохо замаскированную противотанковую батарею. Это батарея капитана Долгова, и у нее самая тяжелая участь. Если немцы прорвут первую линию обороны, то пойдут прямо на Долгова. Батарея будет вести огонь в лоб, привлекая на себя внимание. Мы будем стрелять сбоку из засады. Рано или поздно они нас обнаружат и пойдут на нас. Слева у нас еще две замаскированные пушки, так что когда танки пойдут на нас, они подставят свой бок этим пушкам. Если они уничтожат нас и пойдут на эти пушки, у нас останется последнее орудие, которому они опять же подставят бок. Понял?

– Так точно! – у Магазинщикова было удивленное лицо. –Да тут целая наука.

– Точно, наука, карусель называется.

– Нужно, чтобы у немецких танкистов появилось ощущение, что по ним бьют со всех сторон, что они в «огненном мешке», и тогда у них появляется страх. Твоя задача, – продолжал Бабыня, – внимательно осмотри батарею Долгова и сделай со своими бойцами такую же точно, из дерева. Срубите жерди вместо пушек, замаскируйте ветками, чтобы ни я, ни ты, ни немцы в бинокль не смогли отличить её от настоящей батареи. Ты, лейтенант, всем нам минут пятнадцать жизни подаришь, и капитану Долгову тоже, а обстрелянных бойцов мне потом приведешь, им особая задача будет.

– Где расположить ложную батарею?

– А вот бы где ты её расположил?

– Я бы, – Магазинщиков аж покраснел от такого доверия, – метрах в ста от крайней правой пушки.

– Правильно мыслишь, лейтенант, только сто – это мало, метров двести.

– Разрешите выполнять!

– Действуй, я думаю до утра у нас время есть.

Лейтенант направился к своему взводу, но его вновь тормознул Буратино:

– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться.

– Я слушаю.

– Если выживем и до конца войны протянем, то я вам все ж таки настоятельно рекомендую попробовать себя по коммерческой части. Извините, но с такой фамилией…

– Ефрейтор Деревянко, ко мне, бегом, – Бабыня разозлился не на шутку, а Леха Макар с Шуркой – Шухратом присели со смеху, держась за животы. Минут через пять Саня вернулся:

– Ребята, что-то мне командир не нравится сегодня.

– А он тебе сейчас и не должен нравиться, он же тебя только что «поблагодарил за службу», – со смехом сказал Леха.

– Не в этом дело, покричал он, конечно, для виду, а глаза грустные такие. Опять же форму надел новую, белье поменял, подшился, ордена надел все свои, как будто на парад или…

– Да сплюнь ты, балабол, – одернул Леха, хотя перемены во взводном и сам заметил.

Прибежал вестовой:

– Лейтенанта Бабыню в штаб полка.

В штабе полка его ждал офицер связи штаба армии:

– Генерал-майор Ермолаев приказал вас доставить, садитесь в виллис.

Когда прибыли на наблюдательный пункт армии, у Бабыни от звезд зарябило в глазах, но у него на груди были такие ордена, что курившие на входе подполковники уважительно расступились. Совещание шло полным ходом. Возле карты стоял начальник разведки армии:

– Предположительно немцы ударят сегодня ночью, авиационная разведка доложила: танки выстроили в колонну в районе Секешфехервара, оттуда и следует ожидать удара, также мы располагаем сведениями, что на танках установлены новейшие приборы для вождения ночью, – молодой полковник указал на карту. – Вот здесь они начнут выстраиваться в боевые порядки, здесь будут выполнять боевой поворот.

– Сколько танков засекла разведка? – спросил командующий армией.

– Около восьмидесяти, товарищ генерал.

– Кто еще хочет высказаться?

Поднялся генерал, командир стрелковой дивизии:

– Удар восьмидесяти танков наши гвардейцы выдержат, не сорок первый год. На правом фланге предлагаю разместить танковый полк Т-34. Если немцам все же удастся прорвать первую линию обороны, наши танки ударят в фланг.

В этот момент генерал Ермолаев заметил Бабыню:

– Товарищи, Алексей Бабыня, лучший истребитель танков в нашей армии. Мы с ним с самого начала вместе, только я все по штабам, так сказать, а он на передовой. Подходи ближе, Алексей, все слышал? Что скажешь?

– Товарищ гене… – Ермолаев прервал, – давай без этого, времени нет.

– Тогда вопрос к товарищу полковнику, начальнику разведки.

– Задавайте, – кивнул генерал.

– Когда авиаразведка обнаружила немецкие танки, они стояли или шли? Если они стояли, то какое расстояние было между ними? Третий вопрос: танки стояли случайно не на краю лесного массива?

– Отвечайте, полковник, – произнес генерал.

– Танки находились действительно на краю леса, они стояли, и расстояние между ними было около двухсот метров. Только мне это ни о чем не говорит.

– Разрешите, товарищ генерал?

– Говори, Алексей.

– Это не колонна, немцы не дураки, чтобы вытягивать колонну на пятнадцать километров. Каждый танк, который засекла авиация, правофланговый, ночью из леса выйдут к нему еще по пять, а может, по шесть. То, что видела авиация, это уже построение в боевые порядки, и ударят они без всякого боевого поворота, на рассвете. Я закончил.

Штаб загудел как улей.

– Это возмутительно.

– Паникерство.

– Вы что хотите сказать, что разведка не обнаружила пятьсот танков противника?

Генерал Ермолаев посмотрел на Алексея. Тот обратился к нему:

– Товарищ генерал, я высказал свое мнение. Разрешите идти?

– Идите, Бабыня, и дай Бог, чтобы вы ошиблись. И уже когда тот вышел, добавил: За всю войну я не помню, чтобы он хоть раз ошибся. Такой прием немцы уже применяли под Курском.

В штабе воцарилась тишина…

Уже через час, докладывая обстановку командующему фронтом, Ермолаев высказал свои опасения:

– Возможен удар более чем пятистами танками противника. В основном это будут «тигры», «пантеры», а также новый «тигр-2».

– Если это произойдет, генерал, как мы сможем их остановить?

– Товарищ маршал, наша противотанковая артиллерия, вооруженная пятидесятисемимиллиметровыми пушками ЗИС-2, при лобовой атаке не сможет причинить особого вреда вышеперечисленным танкам.

– Генерал, я спросил, как мы их остановим?

– Никак, товарищ маршал.

– То есть пусть они до Москвы едут?

– Никак нет, товарищ маршал, я предлагаю дать танкам выработать ресурс топлива и снарядов, за это время мы подтянем дальнобойную артиллерию и несколько дивизионов «катюш» и накроем вторую волну, в которой будут заправщики и грузовики со снарядами для танков.

– Хорошо, действуйте!

– Товарищ маршал, если это все же произойдет, разрешите отвести армию хотя бы на десять километров?

– Нет, не разрешаю, они солдаты, пускай дерутся!

– Но ведь это верная смерть.

– Генерал, я тоже человек и все прекрасно понимаю, но отвести организованно у вас не будет времени, а неорганизованное отступление называется бегством. Если вы побежите, то они сядут вам на плечи, и тогда, точно, не до Москвы, но до Будапешта добежите.

Уснуть в ту ночь Леха Макар так толком и не смог, так, впадал в полузабытье и через несколько минут просыпался. Обстановка на батарее была гнетущая еще с вечера. Бойцы по примеру Бабыни надевали новую форму, конечно, у кого она была, подшивали свежие подворотнички, тщательно брились, писали письма, даже сапоги зачем-то чистили. «С ума все посходили, что ли?» Лехе казалось, что страшней того, что пережили за эти почти два года вместе со своими друзьями, просто быть не может:

– Подумаешь, танковая атака, в первый раз что ли? Мы-то во второй линии обороны, сюда немцы могут и не дойти. В первой линии ребята тоже не лыком шиты. И позиция у батареи лучше не придумаешь. Пушки стоят на возвышенности, посередине склона, среди зарослей кустарника, впереди небольшой овражек, который танки сходу не проскочат.

У Лехи в вещмешке тоже лежала новая форма, которую он получил месяц назад, но надевать он ее не стал.

– Через месяц, другой в Берлине будем там и надену.

Под утро вроде закемарил, проснулся от какого-то непонятного гула, еле слышного, как будто гудело в голове. Вылез из наскоро выкопанной, забросанной ветками землянки. Гул усиливался, никто уже не спал, бойцы растянулись по окопам, подошли автоматчики Магазинщикова. Все тревожно вглядывались в серую даль, а гул все нарастал и нарастал. Начало светать, и уже без бинокля стали видны маленькие черные коробочки. И теперь каждый из бойцов понял, что это за гул. Это многие и многие сотни тысячесильных танковых моторов.

Леха Макар, как и все остальные бойцы батареи, находился на высоте и в стороне, на краю долины, которая простиралась на десятки километров. В этой ситуации они были зрителями огромного амфитеатра, а через час, может меньше, все события развернутся там внизу, на арене, там проходит первая линия обороны, да и их вторая тоже проходит там же, только на пять-семь километров южнее.

Ожидаемо и все же неожиданно немецкая артиллерия начала артподготовку. Тридцать минут она утюжила наши передовые части. Тысячи разрывов наполнили долину грохотом, дымом и гарью. Отсюда сверху казалось, что там не осталось ни одного квадратного метра, куда бы ни упал снаряд или мина. Из-за этого дыма танки были не видны, а вести по ним огонь тем, кто остался в живых, там, в этом аду, было невозможно. Когда дым рассеялся, танки оказались рядом, почти на линии обороны. Ни Леха Макар, ни взводный Бабыня, ни комбат Кравченко, ни командир полка не знали, что немцы бросили в этот прорыв более восьмисот танков. Первыми шли сто двадцать новейших семидесятитрех тонных «королевских Тигра», затем более четырехсот «пантер». Завершали шествие этого зверинца множественные самоходки. С позиции батареи Кравченко они не казались танками, это было стадо огромных доисторических животных, которые величественно передвигались по долине, подминая под себя все живое, что оказалось на их пути, батальон за батальоном, полк за полком.

И вот дрогнула пехота, не выдержала, побежала, и тут же десятки танковых пулеметов ударили ей в спину, выкашивая своими огненными струями все, что хоть немного возвышалось над землей: человеческие тела, кустарники, высокую траву.

– Ложись, ложись, – почти шепотом говорил, вытирая слезы, лейтенант Магазинщиков, который стоял рядом с Лехой. – Ну что же вы, братцы! Нельзя бежать, никак нельзя!

Немцы ударили не в лоб, относительно передовой линии, а, как и сказал генералу Ермолаеву Бабыня, вкось, слева направо. И теперь танки шли параллельно позиции их полка, пока далеко, километрах в трех, но они шли клином, и этот клин расширялся. Скоро он дойдет и до них, пятнадцатая, двадцатая шеренга обязательно подставит свои грязные пятнистые бока с белыми крестами, и тогда они посчитаются за всех, за тех, кто там внизу, за живых и за мертвых. А пока они просто стояли и ждали, не в силах, что-либо изменить. Леха Макар почувствовал солоноватый привкус во рту – кровь, он прикусил губу. Ярость клокотала у него внутри, страха смерти не было, было желание убивать, пожить бы еще день, полдня, хотя бы час, чтобы уничтожить еще одну мразь, еще одну нечисть, которая как саранча ползет, отнимая их с таким трудом завоеванные километры, отодвигая тот день, о котором все они мечтают.

– Хорошо хоть без пехоты идут, – сказал Шурка-Шухрат, – у наших там больше шансов выжить!

Меж тем, там, внизу, время от времени отмечаясь вспышкой пламени и черным дымом, стреляли наши пушки. Находясь среди танков, в полном окружении, они дрались до последнего, были видны подбитые немецкие машины. Но в этой лавине это выглядело мизером. Далеко впереди, справа из-за леска показались наши тридцатьчетверки, старые с маленькими башнями и семидесятишестимиллиметровыми пушками.

– Куда, куда вы лезете, – с черным, как земля лицом, зарычал Бабыня. Он понимал, что такая тридцатьчетверка не могла нанести этим танкам ущерб более чем за четыреста метров. «Королевские тигры» начали расстреливать наши танки как на полигоне, как в тире, не останавливаясь, с ходу, с расстояния в два километра. Вот уже десять тридцатьчетверок горело. Двадцать. Уцелевшие начали отходить, а немцы все били и били по уже горящим танкам, разнося их башни и корпуса в куски бесформенного железа. Меж тем разрастающийся танковый клин начал достигать зоны поражения пушек батареи, и по полку прошла команда:

– К бою!

– Батарея к бою, – вторил ему Бабыня.

– Орудие к бою, – кричал Леха Макар.

Он припал к панораме прицела, руки сжимали рукоятки доводки, в голове была одна мысль: «Карать, карать»!

Первой ударила батарея капитана Долгова, ведя беглый огонь, она привлекала на себя внимание. До первых выстрелов этой батареи танкисты чувствовали себя на этом фланге вольготно, их головы торчали из открытых люков, многие даже сидели на башнях, опустив ноги в открытые люки и в бинокли рассматривая окрестности. Это было совсем не «на руку» нашим бронебойщикам. После того, как немцы попрятались в танках, Бабыня слегка наклонился и начал говорить почти шепотом, будто боялся, что находящиеся не в одной сотне метров немцы могут услышать. Он в эти минуты был очень похож на хищника:

– Леха, вон тот! Сейчас он зайдет в хороший градус, наводи между гусеницей и крылом, опережение половина корпуса, не торопись.

Леха тщательно выцеливал, даже не дышал, ошибиться нельзя. Сейчас бок «королевского тигра» будет как раз под девяносто градусов, рикошета не будет:

– Выстрел! И видавшая виды пушка ЗИС-2 слегка подпрыгнула и, вгрызаясь станинами в землю, влепила железному монстру кусок смертоносного металла. Танк встал, не загорелся, не задымил даже, просто встал.