Казачья Молодость

В это время из-за спины учителя показалась остроносое лицо надзирателя Блинова.

– Это не я, – взвизгнул Денис.

Денис знал, что если показалась морда Блина – так его звали в гимназии – то жди в субботу порку. Как и заведено директором гимназии.

– Знаю, что ты. На воре шапка горит, – заметила учитель, которую звали просто «А.Б».

– А кто же? – прохрипела прожженная глотка Блина.

– Не знаю, – просипел Денис, и из-под опушенных его ресниц фальшиво блеснула слеза.

– А может ты знаешь, Дауров, кто бросил тряпку в лицо учителю? – срывающим голосом крикнул Блинов, и черные пуговицы его глаз впились в меня.

Он попытался протиснуться в класс, но АБ преградила ему путь своим грузным телом.

– Он начал… -было заговорил я.

– Я тебя спрашиваю – кто бросил, а не кто – начал, – оборвал меня Блин.

Я чувствовал на себе вину и страх от этой мысли заметил на моем лице Блин. Он вонзил буравчики своих глаз в меня. Я, кажется, онемел под гипнозом его взгляда. Но я все же поборол в себе страх и твердо сказал:

– Да, это я…

Сказав это, я, глянув на учителя, попытался сказать в свое оправдание, но окрик Блина остановил меня.

– Молчать! – с холодным призрением, как приговор, крикнул Блин. – Я выбью из тебя эту казачью вольницу. В карцер его! – кричал он из-за спины АБ голосом ломающейся сухой ветки.– Тебе предстоит субботняя порка. А потом все решит директор. У нас, сколько служу, не было случая, чтобы тряпки бросали в лицо учителю гимназии. Это не проступок, а преступление.

– Ну, так подойди ко мне поближе этот герой, а я одним глазом плохо вижу тебя, -спокойно сказал учитель.

– Это не герой – это просто казак, – вырвалось из класса.

– Уж я-то знаю – вашего брата, казачков. Но здесь тебе не позволят махать шашкой. Судьба твоя будет не утешительной, – не унимался надзиратель.

– Это гнусная ваша ложь, – полетело из класса ему в ответ. – Дауров не виноват… Он защищался… он не умышленно, – теперь уже открыто в лицо Блину сказал Денис.

– Молчать! – Твоя защита не украшает твоего батюшку, Денис.

Класс видно понял, что шутка не удалась, и все принимает серьезный оборот. Раздались шумные голоса в мою защиту.

– Вы несправедливы, – сухо, но твердо, сказал Денис прямо в лицо Блинова так, что тот даже оторопел, отпрянув назад.

– Позвольте отвести его к директору? – все еще не унимался надзиратель, уже обращаясь к учителю своим скрипучим, как несмазанная дверь, голосом.

– Не мешайте мне, наконец, начать вести урок, – сказала спокойно Анна Борисовна, наша АБ, и решительно закрыла дверь перед носом Блинова.

С «подбитым глазом» – она бумагой закрыла свободное от стекла очко – она выглядела по меньшей мере Кутузовым на поле боя, сложив руки под тяжелой грудью. В классе ее вид вызвал легкий смех. Однако дверь открылась – и вновь показалось лицо Блинова.

– А! Входите… входите, Иван Сафьянович, – спокойно, как ни в чем не бывало, проговорила АБ.– Вы одного до сих пор не усвоили, что здесь не ваша бывшая тюрьма, а гимназия. И прядок здесь должен держаться не на окрике и на порке по субботам, ибо этим вы попираете достоинства этих молодых людей. Я давно вам хотела про это сказать, да все случая не было. А сейчас, я думаю, вы как раз за этим и зашли. Не правда ли?

Она одним большим глазом грозно глянула на него.

– У нас уроки, да будет вам известно, знаний, а не наказаний, господин надзиратель. Учтите, что наказание – не добавляет знания. А директору скажите, что заминка в уроке произошла по моей вине, пока я вам читала мораль.

Пристыженный, Блинов тихо удалился. Помнится, еще долго будут судачить в гимназии, как учитель русского языка отчитала грозного надзирателя. Вот ему – и по делом! Как потом говорили, что первый блин в стычке Блинова с учителем вышел комом. Хотя, сказывали, за его любовь к доносительству боялся сам директор.

– Да, Денис, место твое, как козла отпущения только вон в том углу у двери, – начиная урок, сказала АБ.

Класс враз поскучнел: где это видано, чтобы сынка прокурора и в угол.

– Мадам! Вы поступаете опрометчиво, – выглянув из-за двери, пискнул Блин.

– Нехорошо вы, ребята, обошлись с потомком Ермака. А ведь они, казаки, вам отвоевали Сибирь. Не будь таких смельчаков, как этот Дауров, не сидеть бы вам здесь. А ведь здесь в Сибири не было рабства, как в России. Вы и ваши предки были не рабами, как на западе, а были свободными людьми. Вы, образованная часть России, должны это понимать. Вам здесь в Сибири свободу, выходит, отвоевали казаки. А вы семеро на одного. Так на Руси не принято было, – говоря все это, учительница поглядывала на меня.

А дело было в том, что я сжал в руке оторванную пуговицу так, решаясь сказать правду, что я затеял эту потасовку, что по пуговицей проступила кровь. И вот теперь я зажал просто ладонь. Учительница поняла в чем дело – она протянула мне свой чистый платочек.

– А вот я рада, что встретила живого потомка Ермака. Вот так, господа гимназисты, мы встретились в живую с историей нашего края. Мы должны, как благодарные потомки, признать заслуги казачества. – Она то и дело поправляла очки на мясистом носу. – И еще! Я скажу вам, но как говорится не для печати, что само вольномыслие – пошло в России скорее от вольницы казачьей. А вот мы, дети двадцатого века почему-то боимся про это сказать. Прячем голову в песок, будто не было этого всего. Нет, господа, оно было. Было рабство, был и Радищев, кто первый сказал о рабстве – за что был признан сумасшедшим и сослан на каторгу. Зато казаки сохранили свой казачий круг, а это осколок того разбитого Новгородского Веча – древней республики Руси. Они сохранили и бережно берегут его, это свое право, на казачий круг. Будущность России – казачество, писал Л. Толстой. А вот Наполеон был так напуган казаками – ведь они чуть было не взяли его в плен, – что как-то сказал, что если бы он разбил Россию, то обезопасил бы мир от казаков. Ведь не зря царь взял в Англию именно казачьего генерала Платова, а там тому дали англичане золотую саблю в память о славных делах всех казаков в борьбе с французами. А ведь были герои и из гусар – тот же Денис Давыдов – а кавалергарды, а кирасиры. Да мало ли было героев той войны, но выбрали казака. Уж больно они отличились своей удалью, безумной храбростью и каким-то буйным молодечеством. А вот он, потомок тех героев, среди нас. Я думаю, он дал вам достойный его предков вам отпор. С казаками я бы вам не советовала шутить в другой раз. Они ведь шуток ваших не понимают. Казаки верны одному: то ли грудь в крестах, то ли голова в кустах. Я бы не удивилась, если бы он в пылу вашей атаки выхватил бы шашку. Ведь вы унижали его казачью честь и достоинство. Хотя и без его шашки – вы бежали с поля боя, – проговорила она, указав почему-то рукой на стоящего в углу унылого Дениса.

4

В нелегкой борьбе за место в классе прошли первые недели в гимназии. Единственным укрытием для меня был мой дом. А точнее небольшая угловая комнатка на втором этаже дома. О случившемся я в доме не мог никому сказать. Все обитатели – посторонние мне люди. Да и что, собственно, я должен был сказать той же хозяйки, хотя она и учительница немецкого языка в гимназии. Я не мог, не хотел говорить о своих бедах кому-то чужому. Это не в моем характере. Чаше, сославшись на головную боль, я закрывался от всех в своем углу дома. Я не знал, что делать. Я не находил себе место. Была даже мысль – бросить гимназию. Хотя из этого дома мне вовсе не хотелось уходить – так тепло я был здесь принят.

Я вспоминал свой первый день в гимназии. Было солнечное утро. Меня ведет в гимназию сама хозяйка дома. Как с учителем, с ней все здороваются на входе, обращая внимание и на меня. На мне в тот день все было с иголочки. Мундир на мне сидит ловко, блестят на солнце серебряные пуговицы и на фуражке сияет серебряная кокарда. Да и я сам, кажется, весь свечусь от переполняющих меня чувств. Как я был рад в тот день… Ведь я был на верном мне, казалось, пути к мечте – стать путешественником. И сама гимназия в тот день казалась храмом. Чистый каменистый двор, по размеру не меньше нашего большого огорода в станице. Стекла окон, вдоль которых мы идем, что зеркала, и я стараюсь незаметно глянуть на себя, полюбоваться собою. Бронзовые ручки на входной двери горят золотом. В коридорах запах краски. В гулких светлых классах стоит гогот в высоких потолках от радости встреч старых городских друзей. Помню, первое построение. Развод по классам после приветствия директора. Мы по команде надзирателя строем расходимся по классам. Пока идем попарно. Так же попарно садимся за парты. Мне пары нет. Все разбирают друзей, знакомых. У меня никого нет. Я один сажусь за первую парту. Однако перепалка все же была – за место на задних партах, прозванных «Камчаткой». Там в итоге победила сила…

А теперь, выходит, рассуждал я в одиночестве в своей комнатке, все это надо забыть? И тот первый радостный день, выходит, осталось сделать последним. Стало так горько на душе, что невольно навернулись слёзы. А ведь тот платочек, что дала мне учительница, я ей так и не отдал. Я только сейчас об этом вспомнил – и мне вдруг вновь захотелось пойти в гимназию. Отдать хотя бы ей платок и поблагодарить ее и за платок, и за слова, что она сказала о казаках. Нет, я заставил себя пойти. Ведь я там, выходит, уже не один на моей стороне Анна Борисовна. Нет, решил я, надо бороться до конца. И я продолжи свои занятия в гимназии…

Позднее я узнал от хозяйки своей, а звать ее Екатерина Сергеевна, что в недрах дирекции зрела гроза, слышался отдаленный гром и, якобы, даже сверкнула молния. Это наш надзиратель пытался входить в роль Ильи-громовержца, пытаясь этим самым отработать свое жалование, а заодно поправить пошатнувшийся его авторитет учителем русского языка. Он настаивал на моем отчислении. Ведь казачьи повадки, убеждал он, ни к чему хорошему не приведут. Я знаю этих самовольных казаков. Этот Дауров, поверьте мне, внесет свою казацкую вольницу в наши строгие порядки, которые мы, надзиратели поддерживаем в гимназии.

На уроках же я сидел в ожидании, что вот-вот вызовут. Я даже, кажется, слышал голос Блинова, называвшего мою фамилию.

Но прошел день за ним и два. Меня почему- то не вызывают. А хуже всего ждать – да догонять. Так частенько мне говорил отец. Неизвестность – это самое скверное. Ведь затишье могло быть перед бурей. Заметил я – и другое. Все были удивлены, как учитель русского языка могла осадить Блинова, которого все побаивались. Он ходил всегда по гимназии в галифе и высоких сапогах со скрипом. Сутулый с длинным любопытным носом, он никогда не отвечал на приветствия нас и лишь Денису кивал в его сторону. И вдруг после случившегося в нем появилась слабость и жалость в лице.

В один из дней, когда я уже казалось успокоился, ко мне в комнате, извинившись, вошла хозяйка. Она, как известно, была сестрой Бутина и я помню тот день, когда она заверяла брата, что все трудности первых дней она поможет преодолеть. Муж ее – имя его я не припомню – был учителем кадетского корпуса в звании подполковника. Мне не приходилось с ним общаться. Да и человек он был немногословный, как все военные. Зато в доме держался строгий порядок: обедали только с его проходом. Так что я, придя из гимназии, с непривычки чувствовал себя голодным. Правда, потом я привык, так что не унывал. Было немало и тех мелочей, каких не было в станице, но это не удручало меня со временем. Словом, была вполне сносная жизнь. Хотя я долго не мог привыкнуть к строгому порядку, так как в станице мать кормила меня в любое время, когда я прибегал с улицы. А сейчас по стуку в дверь, хозяйка знала, что идет хозяин. Она тогда призывала девушек, ее дочерей, накрывать стол в столовой на первом этаже. И все же я привык к новым для меня порядкам, а вскоре и вовсе сжился. Словом, шла полоса в моей жизни вхождения в новые отношения и здесь в доме, и в классе. Оставалось только вспоминать слова отца, что все будет для тебя новым, как если бы ты пошел служить. А, мол, на службу жаловаться нельзя, ведь ты будешь не у мамки родной, а у дяди чужого. Так что службу, как и учебу, надо принимать так, как она есть. Помни, где бы ты ни был, – ты всюду казак. И никакого уныния не должно быть. Учение твое – это образ твоей жизни. А жизнь прожить – не поле перейти. Мы живем на востоке. А на востоке, чем труднее, – тем легче. Слова эти отца помогли мне в эти трудные дни.

Дочери хозяйки учатся в женской гимназии. Нина, старшая, учится в третьем классе, а младшая Наташа, как и я, в первом классе. Обе энергичные, подвижные, они с неприкрытым интересом рассматривали меня, чужого мальчика в их семье. Любопытно, как они будут жить с ним под одной крышей. Помню, первые день-два я был в казачьей форме. Они заглядывали на меня, а потом смеялись. Мне было обидно. Но потом они признались, что в форме я выглядел, как оловянный солдатик. Спустя время, Нина скажет, как я стеснялся в первое время, краснел. Больше молчал, глядя в стол. Они смеялись надо мною, чтобы развеселить меня, отвлечь от грустных дум. Как потом признается Нина, они все знали от матери про мои дела в классе. Со слов Нины они долго присматривались к казаку из глухой провинции. Им я казался странным – ведь они впервые видели так близко «живого» казака, ловили каждое мое непривычное для них слово. Они рассказывали, что видели в городе на конях бородатых казаков с лампасами на шароварах с плетками и с шашкой на боку. Все обычно сторонились их. А тут у нас свой казак. Мол, до него даже можно дотронуться – он без плетки и шашки. Им никто в гимназии не верил, что у них поселился настоящий казак. Так еще долго будут они рассказывать обо мне… И все ж Наташа еще долго будет смотреть и слушать меня, смешно раскрыв рот, все еще не веря, что перед ней настоящий казак.

Разговор с хозяйкой дома напомнил мне беседу с директором накануне.

– Яша, вас обвиняют в бестактности в отношениях с друзьями по классу. А тот злополучный ваш проступок… Надо было вести себя сдержаннее. А уж коли случилось – с кем такое не бывает – надо было признать свои ошибки, – повела назидательную речь женщина, – и, может даже, покаяться в своих грехах…

– Мне… покаяться! За что? За то, что они хотели сделать меня посмешищем в классе. На то у них есть штатный шут – Денис. Я во всем был прав. Если бы я стал, по-вашему, каяться, то этим признал бы за собою вину. Хотя половины вины я взял на себя. Уже были те, кто просил меня покаяться. И директор, и Отец Георгий. Но я стоял и буду стоять на своем: я прав. Они хотели, чтобы я их повеселил игрой в казаки-разбойники. Такой игры не должно быть. Это унижает меня как казака. Так зачем я должен каяться в том, чего я не совершал.

– Вы, Яша, не забывайте, что здесь не станица. Здесь в городе ребята не знают ни вас, казаков, ни того, как вы относитесь к их шуткам. А покаяние – это путь к утверждению мира в класс. Как вы этого не хотите понять?

После этих слов я и вовсе охладел к моей хозяйке. Даже возникла мысль: при первом же удобном случае надо оставить этот дом. Разве я не прав: они хотели сделать из меня козла отпущения, а я дал им отказ?

5

Буря, которую я так болезненно ждал, почему – то пронеслась мимо. Денис же все это время делал вид, что к той потасовке он не имеет никакого отношения. Это понял и я. Конечно, сынку прокурора все сойдет. В этом ни он, никто в классе не сомневался. А если ему кто-то и напоминал, что судьба казака зависла где-то в дирекции, то он отмахивался. С него, как с гуся… А между тем в классе наметилась группа в мою защиту. Ее возглавил сын церковного священника Игорь Светлицкий. Он как-то на перемене призвал надзирателя и в присутствии всех заявил, что Дауров не виноват. Блинов, конечно, знал отца этого светловолосого мальчика с ликом святого. Отец его священник в городском Соборе. Блинов поэтому понимал, видно, что уж, если эта святая душа просит, то что-то здесь, видимо, нечисто. Это ли так подействовало на него, но он зачастил в наш класс: в надежде увидеть здесь мир. Светлицкий тогда еще раз напомнил Блинову все те же свои слова о моей невиновности. Больше Блин у нас не появлялся.

Кажется, с тех дней жизнь в классе пошла, как по накатанной. Я успокоился. Даже ругал себя за минуты той слабости. Зря я тогда вспылил. Надо уметь держать удары судьбы! Вот такой я вынесу для себя опыт из того случая, но уже спустя годы. А ту минуту малодушия, когда я просто даже подумал уйти из гимназии, я теперь не мог себе простить. Ведь, что тогда могли сказать мать – она бы отделалась слезами, а отец. Нет, я даже не мог представить, что бы сделал после всего, как меня Бутин сам увез в гимназию, со мною мой отец? А о крестном я не подумал? А подумав, представил, как бы я тогда выглядел перед ними. Вот это бы уж точно убило мать…

И вдруг как-то меня с Денисом вызывают в учительскую. Мы побрели на подкошенных ногах туда, куда только что указал со змеиной улыбкой Блинов. В кабинете одна АБ. Денис вперед протолкнул меня. Сморю, Денис изменился в лице: ведь все знали, как круто обошлась АБ с Блином. «Видно нам готовится трепка без свидетелей, – еще по дороге буркнул мне Денис. – Ты заметил, как злобно ухмыльнулся Блин, сообщив нам эту весть. Я знаю его, не зря! Он знал, что нас ждет Голгофа».

Денис подтолкнул меня сзади – и я оказался лицом к лицу с АБ. Она предложила нам сесть, но мы задерживаться не собирались, а потому вежливо отказались. И тут она – еще более загадочно – предложила зайти к ней после уроков. Я, не раздумывая, решительно направился к АБ. Она жила во флигеле во дворе гимназии. За мной двинулся и Денис. «Ты не думай, что после этой Голгофы ты станешь святым, как Иисус» – придерживая меня за рукав, на ухо сказал Денис. Нехотя, но вынуждено, он побрел за мной.

Но каково было наше удивление, когда АБ попросила нас первым делом принести дров и затопить печь. Потом мы пили чай с оладьями и вареньем, а она стала нас расспрашивать между прочим, где поблизости есть еще не замерзшие ручьи, в которых бы водились пиявки. Я глянул на брезгливую рожу друга и понял, что этих гадов мне придется ловить одному. Он даже есть перестал, отодвинув чашку, дав мне понять, что мы влипли в «мокрое дело». Не обращая на нас внимания или делая вид – она стала объяснять, чем она болеет и почему нужны пиявки.

– Ребята, пока стоит теплая осень – вы уж помогите мне. Нет, только не думайте, что я, мол, вас откупила за немалую цену у вашего злодея Блинова. А ведь все шло по его сценарию – в субботу для вас он устроил бы публичную порку. Тогда как собранные вами вампиры облегчат мне страдания от головной боли.

Деваться некуда – Денис через дружков в городе нашел такое место, где водятся, пока еще тепло, эти самые твари. Эти самые существа сплываются – только почуяв тепло руки. Денис брезговал этих прилипучих кровопийцев и отказался их собирать. Оставалось мне. Я снимал их со своей руки и складывал в банку с водой, которую держал Денис. Словом, мы, так считал я, отделались легко. Важно было другое – я сблизился с Денисом. Вот это было куда важней, как потом окажется, чем эти скверные мерзкие пиявки. Правда, дружбы откровенной у нас не получилось – просто мы разного сословия люди. Но это ко мне придет позднее. Но Денис мне был симпатичен своей открытостью. Он признался во время наших прогулок за «вампирами», что игра в казаки-разбойники, мол, наша городская забава. Вот и в классе мы дурачились с этой игрой, как и в то, кто будет очередным козлом отпущения. И что, мол, я зря обиделся на него. Я и после всего этого с пиявками еще долго просто общался с Денисом, но класс почему-то насторожился от того, что все кончилось так гладко – и даже субботнего развлечения от порки Блин не устроил. Хотя все заметили, что Блин ходил как в воду опушенный. Не глядел ни на кого. И почему-то после этого класс отвернулся от меня. Я был в недоумении. Мне устроили блокаду. И как меня, вольного казака, стало мучить одиночество. Как я мечтал тогда о друге!

А помог все же, как ни говори товарищ, хотя и по несчастью, – Денис. Он познакомил меня с его друзьями. Встреча состоялась во дворе гимназии. И первое, что поразило меня так это их откровенность. Юноша, назвавший себя Евгением. Он сразу произвел впечатление доброго малого. Широкий в плечах с кудрявой копной черных волос. Он был из старших классов. После крепкого пожатия, он по-свойски взял меня одной рукой за плечи и отвел в сторону.

– А ты молодец, казак! Я слышал о тебе. Ты отлично сыграл свою роль чужака в классе.

– Я не играл. Я был самим собою, казаком.

– Нет, все хорошо. Мы следили за тобой: сломаешься или нет. Не сломался – не пошел никуда жаловаться. Глядя на тебя, мы решили, что ты наш. Нам нужны такие стойкие бойцы. А ведь мы хотели через Дениса проверить тебя – не стукач ли ты? Мы все городские давно знаем друг друга. Уж ты извини нас, брат, – глядя на меня черными задумчивыми глазами, спокойно проговорил Женя. – А ведь я до сих пор думаю, как ты тихо вышел без скандала из лап Блинова? Не помню, чтобы кому-то удавалось выйти сухим из такой позиции. Вот ведь вы какие на деле-то, казаки! Не знал. А ведь партия была для тебя проигрышной. Одно то, что на тебя завели «Дело» – уже что-то бы да значило. И ведь оно в папках у директора. А он может это «Дело» в любое время поднять. Ты мог лишиться гимназии – а ты спокойно сидел и ждал. Выдержка казачья!

Я, слушая его, кивал головой, а он весело подмигивал мне.

– Выходит, ты не простой казачек. И все же ты остерегайся Блинова. Теперь он будет даже здороваться с тобою первым. Не доверяйся ему – это змея ядовитая. Он может ужалить тебя в самый неподходящий для тебя час. А укус его – смертелен.

В другой раз Евгений поджидал меня за воротами гимназии. Мы пошли.

– Я подумал, Яков, что ты достоин быть в нашем литературном кружке имени Добролюбова.

Я, было, хотел ему возразить, но он опередил меня.

– Тебя никто не неволит. Я это к тому, что друзей городских у тебя нет или пока нет, – заглядывая мне в глаза, сказал просто он.– Я вижу – ты смелый казак. Решай!

Мне честно не хотелось входить ни в какие организации или партии, как это было принять у нас в классе. Любопытство мое все же побороло мои сомнения – и даже страх. Я понимал, что без друзей мне все равно не прожить. И все же я долго думал, не давал согласия. Я все же ждал, что кто-то должен посетить меня, ведь дело шло к рождеству. Уж крестный точно должен быть. Я ждал его со дня на день – мне нужен был его совет, а без него я не решался дать ответ Евгению. Но время шло. И все ж я сдался. Покорило это братство, о котором говорил Евгений, на котором держится кружок. Вспомнилось наше казачье братство, о котором так много говорил мой дядя.

И так – я решился. Меня встретили по-товарищески тепло. Простое общение и самое главное все говорят друг другу на «ты». В классе мое «ты» вызывало презрение. Я всех должен был называть на «вы». И все же я ждал вестей из дома. Думал о здоровье матери. Было письмо от брата, но он о матери ни слова – будто ее нет. А ее и в самом деле уже не было…

6

Я каждый день ждал письма от матери. В раздумьях, я не находил себе место дома и уходил бесцельно бродить по городу. Повсюду неумолчный уличный говор. То голоса извозчиков, зазывал, а то и вовсе праздно шатающейся пьяной публики. Конский топот копыт от проносящихся колясок. В воздухе смешанный запах печного дыма и паровозных топок вокзала. Стояло теплая осень. Я люблю эту пору года, когда и тепло, и сухо. Мне показалось, что в ноябре здесь холоднее, чем у нас. Однако прогулки мне не принесли ни радости, ни бодрости. Как говорится, природа не принесла мне отдохновения и душевного подъема. Сама природа, похоже, философски грустила, сбросив летний наряд, оставалась сама как бы в себе. И она размышляет с собою о прошлом лете, отдыхая, так что ей нет дела до того, – производит ли она впечатление или нет. Но эта пора навевает на меня задумчивую мудрость. Хотя я это осознаю, спустя годы. Я уже в те мои годы, любя осень, стал замечать, как природа в это время как бы умирает, оголяя себя в лесах, но ведь это обман. Все в природе, как и в людях, если что-то или кто-то умирает то, чтобы продолжить жизнь. И все же я долго бродил в тот день по чужому городу, но не испытывал никакой отчужденности. В одном месте я заметил, как повозки и прочий движущийся люд, направляются в одном и том же направлении. Вспомнив, что все дороги ведут в Рим, я двинулся в том же направлении, как и все. Так что подходя ближе, я понял, что в городе ярмарка. Я заспешил и вскоре оказался среди базарной толчеи. Всюду говор, шум. Я направился в конный ряд с надеждой увидеть кого-то из родной станицы. А еще было интересно: какая масть коней ноне в ходу? Со всех сторон только и говорили о купле и продаже, о ценах. Так что никому не было дела до гимназиста, случайно попавшего сюда, заблудившись. Я мог потрогать любого коня, потрепать его по гриве и никто не остановил меня. А ведь у меня при виде коней сердце начинало биться сильнее, ибо это билось сердце казака страстного конника. Мне пригляделся вороной конь. Я долго кружил вокруг него. То поглажу по шее, то похлопаю по крупу и все это с видом знатока. Конь слегка вздрагивает от моего прикосновения к нему. Может, чувствует во мне близкую с ним породу. Озирается в мою сторону. Вон и хозяин коня уже начал с интересом смотреть на необычного гимназиста. А во мне, чувствую, нарастает страсть всадника: вскочить бы в седло и показать – каков я есть! Уж отойдя, я обернулся – конь смотрел в мою сторону, будто понял мои мысли. Главная улица с привокзала пошла на восток, где острог и монастырь Заметно как в такой ярмарочный день города застилает пыль. Мостовые покрыты слоем земли с колес телег, что везут с ближних сельских дорог. И в лучах заходящего солнца все тонет в пыльном мареве от потока верховых и едущих в колясках. На площадях телеги мужиков, приехавших на ярмарку. Торгуют всем, чем только было присуще в старину русскому городу…