Нулевой пациент

– Я подумаю.

– Вот черт! И тут меня опередил… – проворчал Джесси. – А ведь я первым хотел сделать ей предложение. Только у меня это было запланировано на завтра.

– А для этого надо быть не первым, а нулевым, то есть математически абсолютным, – подытожил юный Стоун. – Это, друг мой, четвертый или нулевой закон термодинамики: теплота от нагретой части изолированной системы распространяется на все её элементы. Вот я и распространяю её на своих друзей. Ноль – начало и бесконечность. Точка замерзания воды, отсчет долготы, Гринвичский меридиан, порог слышимости в акустике, любимое число Декарта и Ньютона, основа трудов Птолемея, символ всей индийской и шумерской философии.

– А теперь еще и медицины, – засмеялась девушка, выслушав его сумбурный монолог.

– Ты сам-то понял, что сейчас говорил? – сконфуженно спросил Джесси.

– Нет, – честно признался Питер. – Но главное – сказал. Так что, уж извини, брат.

Они действительно были настолько дружны, что считали друг друга кровными братьями. А после того, как почти семь лет назад Джесси Оуэнса усыновили родители Питера, это практически так и было. Но с последними словами юного лорда из ветвистого ливанского кедра с громким карканьем вдруг взлетела ворона и стала кружить над их головами.

– Странно… Откуда она тут взялась? – Задумчиво промолвил Питер, глядя, как черная птица нарезает круги в солнечном небе. – Раньше они сюда не залетали. Сходить, что ли, за винчестером?

– Брось, – отмахнулся Джесси, но тоже не спускал глаз с этой предвестницы беды.

Мэри молча смотрела ввысь. Все трое были заворожены этим зрелищем, которое таило в себе какой-то мистический знак.

А Питер все-таки быстро сбегал в дом за ружьем и, почти не целясь, – он был отличный стрелок – произвел меткий выстрел в сторону Ричмонд-парка.

Красногорский лагерь, 22 мая 1945 года, день. Продолжение

С личными вещами, особенно с наградами и погонами, одни пленные расставались легко, словно отряхиваясь от прошлого, другие – с болезненным сожалением, как бы прощаясь навсегда с близким преданным другом. И тех, и других было, примерно, поровну. Все они, один за другим, проходили мимо комендатуры и бросали в деревянные ящики и картонные коробки то, что было запрещено в лагере. Конвоиры поторапливали тех, кто задерживался.

Запнулся на минуту возле наполовину заполненного ящика и Питер Стоун, хотя никаких личных вещей у него в карманах не было. Выворачивать нечего, кроме капитанских звездочек, стилизованных под Орден Бани – еще в товарняке на восток он снял их и положил в карман; лишние недоразумения и конфронтации ему ни к чему. Ему было их жаль, и тем более не следовало обращаться с ними столь непочтительно – швырять в ёмкость, смешивать с нацистскими регалиями. Поэтому Стоун завернул свое добро в платок, нагнулся и бережно опустил вниз, найдя им укромный уголок сбоку. Далее в окне регистрации и приема личных вещей он сдал стандартный военный ручной хронометр, выданный на сборочном пункте в Англии, а квитанцию аккуратно сложил вчетверо и положил в карман вместе с фотографией.

Питер с грустью вздохнул, но поторапливаемый конвоирами, двинулся дальше – вместе с цепочкой военнопленных – к блочному дому, совмещавшему столовую и кухню. В длинном помещении с тремя рядами дощатых столов и лавками горел верхний свет, хотя за окнами и без того хватало яркого солнца. В торце столовой находились два небольших окна, через которые выдавалась пища. Стоун получил свою миску щей, тарелку каши с говядиной, кружку компота и выбрал свободное место за столом. На нем уже были расставлены блюдца с кусочками масла и корзинки хлеба.

Никто не разговаривал, все ели молча. И хотя Питер тоже был голоден, как остальные «товарищи по несчастью», но пищу потреблял без всякого аппетита. Просто быстро выполнил то, что положено организму. Надо было поддержать силы. Главное – регистрация, предварительный допрос. Там он сумеет объяснить, что попал в лагерь по ошибке. Право, не все такие твердолобые, как тот офицер НКВД, затолкавший его в поезд на Восток из Германии!?

А регистрация военнопленных проходила так же быстро, как и приём пищи. И действительно носила формальный характер. Надо было успеть до ужина завести на всех персональную учетную карточку, сверить с предварительными данными, и ввести потом в общую лагерную картотеку. А через два дня на Белорусский вокзал ожидалось прибытие очередного эшелона, новое пополнение в Красногорском лагере, и перераспределение в другие лагеря.

Старший лейтенант Коренев и его помощник-стенографист работали быстро и складно, механически, как на конвейере Форда, не поднимая головы от стола. Только перо скрипело. Один чеканил слова, другой отливал их в бумагу. Первый вопрос, заданный по-немецки Питеру Стоуну, когда он, дождавшись своей очереди, вошел в кабинет, естественно прозвучал так:

– Имя, фамилия?

Стоун ответил.

– Национальность?

– Англичанин, соответственно и гражданство британское.

Несколько удивленный взгляд советского офицера. Коренев поправил на носу очки.

– Место и год рождения?

– Великобритания, Лондон, 1916-й.

– Звание и род войск?

– Капитан королевской армии Великобритании, Гемпширский механизированный пехотный полк.

Коренев впервые посмотрел на него более внимательно.

– Когда и где перешли на сторону Вермахта?

– Я не переходил на сторону Вермахта. Попал в плен случайно, по недоразумению.

– Хорошее недоразумение. А тогда объясните, как попали в плен к ним?

– Я не попадал к ним в плен. Я попал в плен к вам.

– Я вас серьезно спрашиваю. Отвечайте правду. Вникните в ваше положение.

– Правду и отвечаю. Это роковая ошибка. Превратности судьбы.

– Такого не может быть. Мы не воевали с союзниками.

– Но, тем не менее, это так. Английский излом, если хотите, крутой поворот, а точка излома…

Старший лейтенант Коренев перебил его:

– Не понимаю вашу аллегорию. Вы не хотите говорить серьёзно, пойти навстречу? Задаю вопрос еще раз: где и когда вы попали в плен к советским вооруженным силам?

– При штурме города Висмар, на восточной окраине…на линии разграничения зон огня с союзниками, четвертого мая.

– Это уже другое дело.

– Да, но я не воевал против русских.

– Тогда бы вас не взяли в плен. Согласитесь. И откуда вы так хорошо знаете немецкий язык?

– А вы кто по профессии?

– Я профессиональный переводчик.

– Я тоже. Дипломированный филолог-полиглот.

– Будьте разумней, лучше признайтесь сразу. И не юлите тут. – Последнюю фразу Коренев сказал по-русски.

– Простите, что вы сказали?

Терпению старшего лейтенанта подходил конец. Да и время, отпущенное по нормам на каждого военнопленного, заканчивалось.

– Последний раз спрашиваю: какова ваша принадлежность к войскам Вермахта?

– Бог ты мой! Вы напоминаете мне того таможенника на границе, который всё допытывался у Виктора Гюго: кем он работает? Это исторический факт, литературный анекдот. Писатель отвечает: «Пишу». Тот не понимает, вновь спрашивает: «Род деятельности?». «Писатель». «Отвечайте серьезно, чем вы зарабатываете на жизнь?» Автор «Парижских тайн» всерьез говорит: «Пером». Тогда таможенник облегченно вздыхает и записывает в документах: «Виктор Гюго, торговец пером». Так и вы, господин лейтенант. Верить надо.

– Не учите меня, чему верить, а чему нет! Вы немцы, очень хитрая нация. И коварная…

Помощник-стенографист оторвал голову от бумаг, спросил:

– Анекдот записывать?

– Всё пиши.

Лагерный делопроизводитель Коренев забарабанил пальцами по столешнице, минуту раздумывал. Потом принял решение:

– Ладно, ступайте, готовьтесь к банным процедурам. Пусть с вами капитан Волков разбирается.

– А какой номер ставить на карточке? – спросил лагерный писарь.

– Ставь пока нулевой. Следующий!

Стоун просто усмехнулся, выходя из кабинета в коридор и пропуская очередного заключенного. – «Надеюсь, что капитан Волков окажется умнее» – С горечью подумал он.

Конвойный жестом указал ему, куда идти дальше. Это была медсанчасть. Вначале, в небольшой каморке с двумя стульями, его подстригли наголо ручной машинкой, сбрили щетину, даже брызнули из пульверизатора чем-то пахучим, напоминавшим дешевый одеколон. А может быть, это была какая-то дезинфекционная жидкость. Тоже проделали с соседним военнопленным в этой изумительной парикмахерской. Орудовали две пожилые молчаливые медсестры. Всё это для Стоуна выглядело крайне несуразно, диковато и непривычно.

Затем за него принялся лагерный эскулап Топорков в белом халате, накинутом на плечи, из-под которого выглядывали погоны подполковника НКВД. Разговаривали на немецком, но лучше бы, вообще, не говорили. Не о чем, уж тем более не о здоровье.

– Есть жалобы?

– Нет.

Молодая санитарка, более симпатичная, чем парикмахерши, замерила пульс, давление, рост и вес. Медсестра, помощница Топоркова записала данные и Стоуна отправили восвояси. Теперь путь его лежал в хозблок и баню. Там, в одной из комнат на гранитном столе лежал полуметровый брус темно-коричневого, почти чёрного мыла. Двое военнопленных-старожилов нарезали из него пилой-ножовкой и тесаком порционные куски. Рядом стоял солдат и присматривал за процессом.

Получив причитавшийся ему кусок мыла, больше напоминающий небольшой кирпич, Стоун переместился в раздаточную белья и верхней одежды. Несколько столов, заваленных тем и другим. Хлопчатобумажные трусы, майки, рубашки, штаны, куртки, тоненькие полотенца. Младший интендант, выдающий подходящие комплекты. И снова сержант, зорко наблюдающий за военнопленными. Следили тут за всем и каждым.

Но здесь также оказалась и Наталья Павловна. «Фея-капитанша», как мысленно окрестил её еще прежде Питер Стоун. И он, получив свой комплект одежды, выбрав подходящий момент, вдруг решил обратиться к ней с дурацким вопросом:

– А шапки-ушанки выдавать будут?

Заведующая хозблоком ничего подобного не ожидала, но, внимательно посмотрев на Стоуна, всё же, охотно ответила:

– Конечно. Не волнуйтесь. Замерзнуть не дадим. Но пока рано.

Разговор велся на немецком языке.

– Хорошо.

Наталья Павловна с любопытством смотрела на Питера. Наверное, в размеренной жизни и скучной череде дней ей впервые попался такой необычный военнопленный. Не похожий на других. И по-немецки говорит с непонятным акцентом.

– Меня зовут Питер Стоун, я англичанин, – неожиданно сказал он. Эту фразу он произнес по-английски. Просто очень хотелось хоть кому-то признаться. Так, неожиданно!

Теперь Наталья Павловна, кажется, поняла его. Это было видно по её лицу. Значит, язык знала. Но ответила она ему по-немецки:

– Вы задерживаете очередь. Идите теперь прямо по коридору, там душевая.

И добавила:

– Питер Стоун.

«Баня» представляла собой обычное помещение с цементным полом, разделенное на две части, по центру которого во всю длину были расположены лавки. Слева – умывальники с кранами, жестяные раковины вдоль стен, справа – душевые кабинки с перегородками, но без дверей. Под потолком трубы во всю длину помещения.

Стоя под душем с тонкой струей тепловатой воды, намыливая голову и всё тело, счищая грязь, испытывая истинное удовольствие от купания, Питер Стоун впервые за прошедший месяц чему-то радостно улыбался. Без всякой причины, как в детстве. Смывая негативные эмоции.

Лондон, Ричмонд, 1938 год, сентябрь – октябрь

После того, как Питер сделал предложение своей возлюбленной, прошло пять лет и серьезность своих намерений он подтвердил год назад наследным помолвочным кольцом с крупным изумрудом, которое Мери Леннокс носила на безымянном пальце левой руки все это время. С тех пор пара вела себя более вольно, согласно английским традициям. Что это значило? Лишь то, что они могли обмениваться на людях легкими поцелуями и больше «ничего лишнего». Но даже это всякий раз раздражало Джесси Оуэнса. Он ворчливо высказывался:

– Хватит вам целоваться, учебу совсем забросили! А вот интересно если помолвка сорвется – кольцо к Питеру вернется?

– А тебя только это волнует?

– Нет, просто удовлетворяю любопытство.

– Тогда я удовлетворю его, – улыбался жених. – согласно древним правилам, кольцо будет уничтожено. Это поможет нам избежать неудач в любви в дальнейшем. Только ты на это не надейся; наш брак магический, связан кровью и заключается один раз и на всю жизнь.

После такой перепалки Джесси каждый раз подходил к ним, раскрывая объятия и тихо говорил:

– Как вы прекрасны и, как хорошо, что вы у меня есть!

За месяц до свадьбы, вопреки традициям, Питер и Джесси со своими товарищами покинули пределы страны и отправились на материк – в Париж и Рим, где Питер прощался с холостяцкой жизнью, и друзья праздновали «мальчишник». В выборе развлечений они себя не слишком ограничивали, но об этом предпочитали не распространяться. По крайней мере, алкогольных вечеринок и прощаний со свободой было достаточно. «Девичник» Мери был значительно скромнее и ограничился посиделками с подругами за неделю до свадьбы за чайным столом и разными вкуснейшими яствами без ограничений.

И Мери продолжила готовилась к свадьбе, дел хватало. Прежде всего, самое главное: определиться с платьем. Выбрать фасон, ткань, белый или кремовый цвет? Важно, чтобы он подходил под жилет и бабочку жениха. А еще решить, наконец, традиционное «правило трех вещей». Оно означало, что невеста должна выбрать на церемонию бракосочетания и положить в свою сумочку? Требовалось обязательно иметь при себе три предмета: вещь, взятую в долг, что-то новенькое и что-то старинное. Над этой проблемой пришлось поломать голову. В итоге, с помощью подруг Мери «отмучилась». Остановилась на мамином браслете, голубой подвязке кузины и декоративной подковке, купленной в ювелирном магазине. А монетка в шесть пенсов для туфельки, гарантирующая долгую и счастливую жизнь, была давно приготовлена и хранилась под подушкой. Так же, как и алая лента вокруг пояса.

Местные жители, а особенно Стоуны и Ленноксы были истовыми прихожанами одной из самых популярных церквей Ричмонда, имеющем право регистрации почти два века и где нёс службу старинный друг семей Стоунов и Леннокс отец Оливер. Он же когда-то давно в свое время крестил и Питера, и Мери. Венчаться нужно было обязательно в сентябре, в период от сбора урожая до Рождества, тогда совместная жизнь будет хорошей и богатой. И лучше всего в среду, в полдень. Так оно и случилось.

Свадебная церемония поражала своей пышностью и строгим торжеством. Впереди объединенного свадебного кортежа – пешего, автомобильного и конного – шли девочки в белых платьях с разнообразными цветами, редкими и полевыми. У входа в церковь молодожёны символически перепрыгнули через низенькую скамейку. Отец Оливер повел их к алтарю. Следом шли родители Питера и Мери, шаферы, друзья и родственники, съехавшиеся со всей Англии. Весь обряд венчания сопровождался пением церковного хора. А после церемонии, дождавшись, когда отобьют куранты, все выходили из церкви, Питера и Мери под божественные звуки органа осыпали лепестками роз, горчичными зернами и конфетти.

– Ты даже не представляешь, как я тебя люблю! – Не скрывая своего счастья, промолвила невеста.

– И я люблю тебя больше всего на свете, – ответил жених.

– И я люблю вас обоих, – обнимая их за плечи, выразился Джесси, исполнявший на свадьбе роль шафера.

Затем они все вместе отмечали торжество в родовом поместье Стоунов. Главным украшением стола для гостей был большой многоярусный торт-кекс, оставшиеся куски от которого потом по традиции бережно хранились несколько месяцев. Но вначале, перед «свадебной трапезой» молодые элегантно исполнили первый танец молодоженов. В меню входила баранина с тушеными овощами, шампанское, белое и красное вино. Перед сном молодым было предложено выпить медовый напиток. Для благополучного зачатия. И они с удовольствием выполнили этот ритуал, выпив по целой чаше.

Подарков было так много, что они заняли целую комнату. И не распаковывались потом весь медовый месяц. Лишь в конце октября Мери и Питер занялись их осмотром. Вскрывали коробки, развязывали свёртки, писали в ответ открытки с благодарственными словами. В свадебное путешествие они отправились во Францию на Лазурный берег, где провели две недели на берегу моря, а потом еще на две недели уехали в Париж. Перед отъездом заботливая миссис Анна Стоун напутствовала сыну: – «Тщательно все проверь, чтоб ничего не забыть, и зонтик тоже! Погода ты знаешь какая капризная». А Мери она сказала: – «Будьте осторожны, дорогая, когда вы переходите дорогу, ты же знаешь, они там, на материке ездят по неправильной стороне. А переходя дорогу, сначала смотрите вправо, а дойдя до середины – влево!» Вернулись в самом конце октября. Для них уже было обустроено левое крыло родового поместья Стоунов.

После вечернего чаепития, Джесси, когда родители вышли из гостиной, отлучился, но вскоре вернулся. Да не один. В руках он держал деревянный ящичек. Сюрприз.

– Еще один подарок, – сказал он. – Потом вскроете.

– Интересно, что нам приготовил этот милый ворчун? – Спросила Мери, когда они остались вдвоем.

– Сейчас посмотрим, – отозвался Питер, вскрывая крышку.

На свет явилось чучело черного ворона. Того самого, которого когда-то подстрелил в солнечный полдень Питер. Таксидермист постарался придать ему безобидный вид.

– Какая прелесть! – Воскликнула юная жена.

Молодой муж ничего не ответил. Он был другого мнения; чучело таило какую-то мистическую угрозу.

Красногорский лагерь, 22 мая 1945, вечер

После ужина заключенных развели по баракам, или, как их здесь иногда называли сами русские – казармам. Барак № 3, в который попал Питер Стоун и некоторые другие военнопленные из вновь прибывшей группы, представлял собой длинное, как скамейка, жилое помещение с двумя рядами двухэтажных дощатых коек с этажерками для личных вещей на торцах. С кроватей, застеленных матрасами, кое-где свисало и сушилось что-нибудь из одежды, полотенца, куски тряпок. На тумбочках внизу лежала посуда. На одной из них даже находился трофейный аккордеон. В конце барака, как и в начале, были установлены чугунные печи с выведенной наружу трубой. И хотя лето только начиналось, и до зимы было еще далеко, но днем и ночью помещение слегка подтапливалось. Старожилы-заключенные не ожидали скорого освобождения и готовились к холодам…

Питер Стоун занял свободную нижнюю кровать напротив Коха, слева от него разместился Шнитке. Для англичанина пришло время познакомиться по-настоящему, представиться, обменяться рукопожатиями. Хотя первым руку ему протянул обер-лейтенант.

– Кох, Рихард Кох.

– Питер Стоун. Вы говорите по-английски?

Кох ответил на этом языке:

– Да, я говорю по-английски. А вы по-немецки?

– Раньше больше понимал, но в последние несколько недель у меня была неплохая практика.

– Спасибо русским?

– Косвенно, да, спасибо русским, а если прямо, то вашему брату; не думал, что немцы столь болтливы.

В разговор вмешался Шнитке:

– Я заметил вас еще на вокзале, когда мы прибыли… Ведь на вас английская форма?

– Да, была… А теперь она лежит на полу, источая зловоние.

Стоун посмотрел на свою рабочую одежду, как бы удивляясь новому обличию. Наверное, только змеи радуются, когда линяют и меняют шкуру. Люди привыкают с трудом.

– Мы все здесь источаем зловоние время от времени, – сказал кто-то из старожилов с соседних нар. Разговор теперь велся на немецком языке.

– И что здесь вообще происходит, как проходит быт, вы что-нибудь узнали? – Спросил у него Стоун.

– Каким он может быть? Очень скудный, не для того нас сюда привезли, чтобы украшать нашу жизнь, – ответил старожил.

– А всего остального хватает, даже в избытке, – добавил еще кто-то, – хотя можно было ожидать худшего.

Питер устало произнес:

– Ну я к этому особого отношения не имею и поэтому задерживаться здесь не собираюсь.

– Искренне вам верю, – сказал Кох.

А кто-то из старожилов назидательно произнес:

– А пока нам всем надо приготовиться к тому, что завтра у нас будет обычный день арестанта, такой же, каким он был вчера и позавчера и месяц назад у всех других заключенных, оказавшихся тут прежде нас. Спите.

– Это разумно, – согласился Кох. – Успеем наговориться. А сейчас я просто валюсь с ног. Спокойной ночи.

У Стоуна уже смыкались глаза, и он ничего не ответил. А сон был радостный, из прошлого Рождества…

Глава третья

Лондон, Ричмонд. 1938 год, Рождество

Отец Питера – сэр Мэтью Вильям Стоун был давним другом отца Мэри Леннокс – Гумберта. А жены обоих высокопоставленных лордов – Анна и Грейс – также приятельствовали с незапамятных времен. Так что бракосочетание их любимых отпрысков стало логическим завершением негласного обоюдного стремления родовитых семейств и началом новой ветви генеалогического древа. Жили они также по соседству. Этот район издавна славился не только великолепной утонченной архитектурой, но и обширными, обрамляющими зданиями, зелёными зонами. Здесь было множество аллей, дорожек, тропинок, троп – пеших, велосипедных и конных. Это были любимые места отдыха и занятий спортом молодых членов семейств Стоунов и Ленноксов, наконец-то породнившихся, как того долго чаяли некоторые коренные ричмондцы. А чуть дальше, в Richmond upon Thames располагался боксерский клуб, на открытом первенстве которого вот уже третий год подряд главный приз в своей категории брал молодой Питер Стоун. К недовольству родителей.

Перед Рождеством он в очередной раз одержал победу. И на следующий год должен был состязаться в первенстве Англии. Хотя Мэри и возражала. Ей этот вид спорта никогда не нравился.

– Это самый умный вид спорта и единственный, где обязательно надо иметь голову, – говорил Питер.

– Почему? – Наивно спрашивала Мери.

– А потому, моя дорогая, она нужна для того, чтобы было по чему бить.

А пока все Стоуны и Ленноксы готовились к Рождеству. Этот семейный праздник решили провести все вместе. Да еще пригласить отца Оливера, когда он закончит службу в викторианской церкви, где венчались Питер и Мэри. Ну и Джесси Оуэнс, понятно. Он уже давно был полноправным членом семьи, жил в доме и имел свою комнату также, как и Питер в холостяцкой жизни.

Любой англичанин, считает Рождество сугубо семейным праздником. Стоуны и Ленноксы накануне двадцать пятого декабря весь день занимались торжественными приготовлениями, украшали комнаты в обоих поместьях (решили справлять праздник в обоих домах по очереди), наряжали ёлки, упаковывали подарки, готовили рождественские блюда. Грейс Леннокс, отдавая дань традиции, готовила вместе с кухаркой индейку с крыжовниковым соусом и большого гуся. На Анну был возложен сладкий овсяный пудинг, с запеченной внутри монеткой на удачу, и огромный пирог. Мужчины отбирали вина из погребов, готовили ингредиенты к пуншу, репетировали в уме остроумные тосты. В этот, и на следующий день, традиционно поздравляли и одаривали подарками не только родных и близких друзей, но и тех в округе, кого знали постольку-поскольку – почтальонов, продавцов, дворников, помощников по хозяйству, а также нищих и обездоленных.

Каминный зал был украшен красивой ёлкой, на верхушку которой была посажена голубая звезда – напоминание о Вифлеемском светиле. А вокруг самой красавицы разложены главные атрибуты праздника: красные носки, украшенные узорами, небольшие венки со свечами, ветки остролиста и плюща. А на столе рядом, кристингл – апельсины с насаженными в них свечами, карамельные трости и, конечно, рождественское печенье для Санты.

Конечно, погода в Ричмонде в Рождество как обычно была сырой, пасмурной и дождливой, но ближе к полуночи и она чуть смилостивилась и порадовала чистым небом с яркими звездами. Все высыпали во двор. Возле парадного входа, рядом с бюстами Веллингтона и Наполеона началась настоящая феерия, украшенная салютом и фейерверком.

Мэтью, Гумберт, Грейс, Анна, Питер, Мэри, Джесси и отец Оливер стояли полукругом, обнимались, смеялись и что-то говорили друг другу. Это было последнее мирное Рождество, которое им доведётся встретить. Пройдет еще много времени, долгих восемь лет прежде, чем всего один человек, из всех здесь собравшихся, возвратится к этому месту перед парадным входом в Стоун-холл. Принцип веры, помогавший ему пройти суровый горестный путь, по-прежнему будет с ним…

Красногорский лагерь, 23 мая 1945 года, утро

После того как колокол известил о побудке, военнопленных выстроили на плацу, началась проверка. Затем все занялись личной гигиеной и водными процедурами и всех вернули в бараки; интернированные занялись уборкой помещений, кто хотел – делал зарядку. Среди них оказался и Питер Стоун. К восьми тридцати всех под конвоем отправили в столовую. Здесь же обедали и ужинали. Обычное длинное помещение со столами и стульями. В торце два окошка, через которые получают еду.

Стоун получил свою миску с кашей, кружку чая, и сел на свободное место. Рядом с ним оказались Кох и Рёске напротив. Еще трое немцев с разных сторон молча кивнули ему. Один из них протянул для знакомства руку, представился. На столе стояла общая тарелка с хлебом и блюдце с кусочками масла. Кох вытащил ложку из нагрудного кармана и принялся за еду. Питер вспомнил, что позабыл взять у раздатчика пищи казенную ложку, встал и направился в торец столовой. Его остановил один из конвойных. На неплохом русском и с помощью жестов англичанин объяснил, что ему нужно. Солдат велел стоять на месте и сам принес ложку.