По грибы. Рассказы

Расскажу ещё интересную историю, связанную с птичьим гнездом. Стала я однажды замечать, что где-то под навесом крыльца то и дело верещат невидимые птенцы; а как ни выйдешь на крыльцо – рядом, на ближнем кусте, начинают суетиться и паниковать две серенькие славки – родители. Никак не могла я выследить, куда залетает кормить отпрысков эта парочка, пока в поисках не забралась на стул и не открыла дверцу электрощита, установленного на крыльце. Заглянув внутрь, не сразу и заметила, что на дне его буквально распластались и замерли, слившись с подстилкой из сухой травы, несколько испуганных птенцов. В дверце щитка имелось круглое отверстие для проветривания – оно-то и служило птичьим летком.

А через несколько дней, не успела я и глазом моргнуть, птенцы добрали нужную кондицию и покинули отчий дом – у них это быстро!

***

Одним летом поселилось у нас под боком семейство чёрных дятлов. Чёрный дятел, или желна, значительно крупнее обычного пёстрого дятла, оперение у него угольно-чёрное с ярко-красной шапочкой на голове. Прямо за нашим забором, в стволе старой высокой осины, они буквально вырубили большое, размером с мужскую ладонь, овальное дупло. У пары появилось пятеро птенцов, которые скопом высовывались наружу и начинали громко верещать, заслышав несущего корм родителя, издалека сигналящего своим детям: «Ррю-ррю-ррю-ррю!..» – мол, приготовьтесь, открывайте рты. А тем и готовиться не надо – от нетерпения все глотки уже давно разинуты.

Для пропитания чёрный дятел рьяно потрошит трухлявые пни, выклёвывая их них залежи муравьиных яиц; выковыривает из-под коры поражённых сосен смачных белотелых личинок жуков-короедов.

***

По одной из стен нашей баньки густо разросся посаженный когда-то древогуб, обвив деревянными жгутами установленные ему подпорки. Упёршись в стреху крыши, лиана за много лет намотала под ней причудливый ком ветвей, зарастающий летом густой листвой. Внутри этого укромного, сухого местечка и построили однажды своё гнездо чёрные дрозды. Но не тут-то было. Выследила их кладку хитрая кукушка и стала ежедневно дежурить поблизости, чтобы сделать своё чёрное дело: незаметно подкинуть дроздам в их короткие отлучки из гнезда собственное яйцо. Дрозды неоднократно с шумом прогоняли её, но она не отказывалась от своего умысла и каждый раз снова появлялась на своём посту. Конец этим поползновениям положил гостивший у нас приятель: достал пневматическую винтовку и сделал несколько предупредительных выстрелов по земле, рядом с караулившей «нахалкой». Та сорвалась с места и в панике улетела – уже навсегда.

После дроздов их основательное прутяное гнездо под стрехой год пустовало, а на третье лето, подновив подстилку, его с удовольствием заняли уже знакомые нам серенькие славочки.

***

Увидела я как-то на покатой крыше сарая, засыпанной сосновыми иголками, небывалую птицу, удивительно похожую на попугайчика: ярко-оранжевую, с пёстрыми крылышками, с чисто попугаистым массивным клювом на крепкой голове. Не успела я надивиться, как она упорхнула. Раньше не приходилось мне встречать в наших скромных северных краях птах с таким «тропическим» оперением, но очень скоро (и совершенно случайно) узнала я, что это за «жар-птица».

Дом наш стоит среди старых высоких сосен, дающих каждый год большой урожай шишек а на каждый товар, как говорится, есть свой покупатель. В природе уж точно ничего съестное не пропадает. Семенами, созревающими в шишках, круглый год питаются клесты – и очень сытно живут, ведь семечки содержат калорийное масло, дающее энергию и согревающее в холод. Птицы ловко и быстро вылущивают семена из-под жёстких чешуек своим сильным клювом, кончики которого крестиком загнуты в разные стороны: верхний – налево, нижний – направо. Очень удобно орудовать такими острыми «крючками» – отличный инструмент создала природа!

Клесты постоянно кочуют в поисках богатых шишками деревьев. Каждое лето посещают они и наши сосны, – вот когда наступает настоящий «шишкопад», только голову береги! Беспрерывно, одна за другой, летят шишки с большой высоты, ведь клесты кормятся большой компанией. За два-три дня выпотрошат все сосны и улетят искать новые угодья.

Мне никак не удавалось разглядеть мелькающих в высокой густой кроне клестов – слышишь только их беспрерывный щебет да от шишек уворачиваешься. Решила я посмотреть фотографии клестов в интернете – и что же? На картинках в разных видах, во всём своём экзотическом оперении, красовалась та самая птичка с «попугаистым» массивным клювом, которую я недавно видела на крыше своего сарая! Тут уж я смогла рассмотреть этот клюв во всех подробностях. Как и у многих других птиц, яркое оперение у клестов имеют только самцы, а самочки – серенькие. Оказывается, клеста в народе называют северным попугаем за совершенно очевидную схожесть, которую и я с одного взгляда заметила.

***

Не так часто встретишь в лесу осторожную сойку – птицу довольно крупную, размером с галку, с нарядным оперением. Туловище у неё буровато-розовое, а крылья разрисованы чёрным, голубым и белым цветом. А тут сойки целой колонией поселились на деревьях за нашим забором, выгнав ворон, которые гнездились на этом месте много лет. Пока сойки растили птенцов, в воздухе рядом с нами шла непрерывная война. Вороны хоть и уступили свои дома, но не давали о себе забыть: ежедневно наведывались к обидчикам, кружили над их гнёздами, покушаясь на птенцов, приставали и подначивали. Сойки же при их появлении поднимали такой гвалт – хоть уши затыкай! Орут они надорванными, хрипатыми голосами, да так громко – куда там воронам! – тех и не слышно было за этими децибелами. В результате оглушённым воронам каждый раз приходилось ретироваться.

Как мы были рады, когда наши скандальные соседи поставили, наконец, птенцов на крыло и убрались восвояси.

***

Вороны – птицы очень умные, по сообразительности их даже сравнивают с шимпанзе. В наших местах ворон много (а где их мало?). Они всеядны и пищу находят везде: и в природе, и на помойках. С удовольствием и в большой компании пируют они на различной падали, но с успехом разоряют и чужие гнёзда: расклёвывают яйца и таскают птенцов. Сколько раз наблюдала я, как они покушаются на кладки чаек, устроенные в осоке на речном островке напротив нашего дома, и не всегда чайкам удаётся отбить своё потомство, хоть кидаются они на преступницу с пронзительными криками всем коллективом.

А однажды видела, как две вороны гонялись за семейкой молоденьких бельчат, но те ловко избегали неминуемой смерти, шустро носясь по сосновым стволам и вовремя прячась за них. В стеснённых условиях, среди частых сосен, вороны маневрировали довольно неуклюже и в результате отказались от своих намерений.

Вороны сооружают свои гнёзда на высоких деревьях в развилках ветвей. Эти гнёзда из грубых прутьев могут служить им не один год.

Как-то заметила я, что за корытом, прислонённым к дереву, кто-то есть. Заглянула, а там ворочается крупный, почти взрослый, воронёнок. Наверное, впервые вылетел из гнезда и не рассчитал своих сил – пришлось ему срочно приземляться. А увидев меня, спрятался за корытом. Я ушла с глаз долой, – тогда только он выбрался из своего убежища и, нескладно балансируя крыльями, поскакал прочь. Уверена, что вороны сверху наблюдали за моим поведением, готовые в любую минуту придти на помощь своему птенцу, – а клювы у них мощные!..

***

На травянистом островке посередине речки – как раз напротив нашего дома – устраивают свои кладки не только чайки, но и утки. Забавно смотреть, как они, поощрительно покрякивая, выгуливают свои выводки вокруг острова, далеко от него не отплывая и стараясь держаться рядом с густыми зарослями осоки.

А в августе, когда вода в речке спадает, на обнажившуюся у берега отмель изредка прилетает серая цапля, поковыряться своим длинным острым клювом в иле, поискать съестное. Цапля пуглива, и наблюдать её приходится очень осторожно, из-за куста. Прежде чем приземлиться, она некоторое время планирует над речкой, высматривая, нет ли какой опасности. Размах крыльев у неё впечатляющий, а длинные лапы смешно вытянуты назад в струнку. И вот на эту с виду неповоротливую птицу напал как-то орёл-беркут. К сожалению, высокие деревья по берегам речки существенно ограничивали нам обзор небесного пространства, и мы не смогли наблюдать это событие в подробностях, но в какой-то момент увидели, что неуклюжая цапля уже сама «догоняет» грозного хищника! Воздушный поединок происходил довольно продолжительное время, и за ним следило множество крылатых зрителей – ворон, которые слетелись на происшествие со всего леса и устроили гвалт, как на стадионе! Болели они за цаплю, и, похоже, помогали ей всей стаей. Вороны не любят орлов и сов, и при случае не прочь устроить им коллективную обструкцию. Думаю, что исход поединка был «ничейный», орлу пришлось убраться. Цапля, во всяком случае, не пострадала.

А с недавних пор (чудо чудное!) на речке стала появляться куда более крупная – белая цапля, которая в наших местах раньше никогда не водилась. Впервые увидев парящую над водой белоснежную птицу, я на секунду решила, что соседский гусь взлетел ненароком!

Бродя по отмели, белая цапля время от времени задирает клюв в небо и, вытянув свечкой свою длиннющую шею, настороженно прислушивается.

***

Вот какую богатую птичью жизнь наблюдаю я, не отходя от дома! Присмотритесь и вы к своим пернатым соседям – много интересного узнаете, а потом тоже кому-нибудь расскажете.

Карузо

Много птиц возвращается весной из тёплых стран! Они постепенно заполняют оттаявшую родину, словно музыканты оркестровую яму, – и начинают петь. Поют они от радости, что добрались благополучно домой, что наступила весна, что можно закрутить любовь, завести семью и вырастить детей, а потом и их научить петь… Птицы разных голосовых достоинств и виртуозности участвуют в этом оркестре – у каждого своя партия – и лишних нет! Даже самые простенькие исполнители вносят свою лепту в общую гармоничную полифонию. Вы замечали, что в природе нас обычно не раздражает ни один птичий голос? Даже карканье пролетающей вороны кажется привычным и нелишним звуком (хотя их иногда и поругивают для порядка). А горластые чайки? Они перекрикивают даже шторм! Представьте, каким пустым (марсианским!) будут казаться без них широкий песчаный берег и синяя водная гладь. А как уютно заливаются над деревенскими полями жаворонки? А как пронзительно свистят в вечереющем небе стрижи? Без них не был бы таким умиротворённым подходящий к концу летний день…

Есть и сугубо ночные «певцы», днём их не услышишь. Всю ночь, засев в камышах, кричит и не может остановиться погоныш: «Уить!.. Уить!.. Уить!..»; в поле заводит свою шарманку перепел: «Спать пора! Спать пора! Спать пора!..»; в высокой траве как заводной крекает коростель: «Крре-крре! Крре-крре! Крре-крре!..» Подключается к ночным крикунам и козодой. Не все его слышали, но если вдруг козодой поселится недалеко от вас, вы, несомненно, будете удивляться каждую ночь. «Пение» его можно сравнить со стрёкотом кузнечика значительно усиленной громкости или со звуком работающего на высоких оборотах мотоциклетного двигателя. И ведь стрекочет до утра, не останавливается даже для того чтобы вдохнуть-выдохнуть.

Самые многочисленные и замечательные дневные певцы это, конечно же, зяблики. Поют они, не уставая, с утра до вечера – поют радостно, рассыпчато, с удовольствием! И хотя у них всего-то одна музыкальная фраза, но сила и красота этой трели у всех разная. Они это понимают и соревнуются друг с другом: поют по очереди и слушают друг друга, да ещё и молодёжь учат.

Но непревзойдёнными солистами в птичьем певческом братстве остаются соловьи и дрозды, а кто из них лучший – решайте сами. У тех и других есть «таланты», а есть середнячки. Иное лето поселится такой соловьишко недалеко о дома, а вечерами и послушать нечего: почмокивает изредка в кустах для порядка – или ленивый, или неспособный. Но есть и настоящие профессионалы – всё при нём: и голос мощный, и «репертуар» богатый, и поёт всю ночь без антрактов. А «репертуар» у соловьёв довольно обширный, число коленец у некоторых, говорят, доходит до тридцати. Все соловьиные коленца давно зарегистрированы специалистами и имеют свои названия: цокот, дроби, щелчки, лешья дудка и т.д. И чем выше мастерство соловья, тем больше разных коленец он может воспроизвести, тем богаче его «партитура», – и тем большее удовольствие он доставляет слушателям. Но вот что пишет о соловье, сравнивая его с чёрным дроздом, Юрий Домбровский: "Соловей (…) так петь не умеет. Он щелкает и заливается на тридцать ладов, все хитрит и манерничает, а этот дрозд, когда поет, забывает все на свете».

Чёрные дрозды не ограничиваются определённым набором коленец, они замечательно и вдохновенно импровизируют; умеют и подражать – за это их называют пересмешниками. Голос у чёрных дроздов необыкновенный, его звучание часто сравнивают с флейтовым. Сравнение хорошее, но формальное, ведь никогда не перепутаешь живой голос певца с «голосом» металлического (пусть и серебряного) инструмента. Чёрный дрозд обладает тембром волнующим, чистейшим, шёлковым, влажным, переливающимся слезой, – и моё сердце, несомненно, принадлежит ему. Днём дрозды почти не поют – во всяком случае, не слишком стараются. А вечером, и особенно на рассвете, можно услышать их великолепное соло.

Есть у меня в запасе одна замечательная история о чёрном дрозде.

***

Дом наш стоит в лесу, и окна в нём днём и ночью нараспашку. Каждое утро, перед восходом, начинают громко, на весь лес, распеваться дрозды, да и вся остальная птичья мелочь принимается цвыкать, посвистывать, крутить скрипучие колёсики, трещать, верещать: все радуются, что ночь кончается. Весь оркестр в сборе – доброе и прекрасное чудо! И вот однажды слышу сквозь сон, что в эту симфонию вклинился необычайно сильный голос: пел дрозд, да так пел, что все остальные птахи рядом приумолкли и заслушались. Голос певца был редкой силы и красоты, насыщенный необыкновенными виртуозными нюансами. Пел он, не останавливаясь, долго, уверенно и самозабвенно – как могут петь только великие вокалисты! Я лежала у окна и слушала. Сон слетел прочь, и душа моя расплавилась – даже слёзы выступили. Потом певец замолк, и через некоторое время его голос зазвучал в отдалении, потом ещё дальше, – но даже ослабленный расстоянием он выделялся среди всех.

Дрозд прилетал к нашему дому каждое утро. Не поверите, но я ждала его, и каждый раз старалась проснуться ко времени. И он никогда не подводил. Про себя я называла его Карузо, да и как ещё назвать? Один раз я даже пыталась разбудить мужа (как мы с ним договаривались), чтобы он разделил мои восторги, но он добросовестно мычал сквозь сон и тут же снова отключался. Пел Карузо и среди дня, но коротко: или пробуя голос, или оттачивая какую-нибудь одну фразу, – как бы репетируя. И я, как истинная поклонница, сразу узнавала его.

Однажды, после обеда, мыла я посуду на крыльце. Чтобы дело лучше спорилось, я настроила радио на музыкальную волну. Одна за другой звучали хорошие мелодии, скрашивая мне скучную работу. Когда я расправилась с посудой – запел Адриано Челентано мою любимую «Confessa». Я скинула фартук, сделала звук громче и уселась в кресло слушать и наслаждаться. Когда песня закончилась, я выключила приёмник, но неожиданно с ближайшей сосны зазвучала (я не поверила своим ушам!) целая музыкальная фраза из песни Челентано, повторяясь раз за разом. Да ведь это Карузо! Оценил чутким ухом невидимого конкурента и ответил: мол, я тоже так могу!

К июлю утренний птичий оркестр стал заметно редеть, а скоро и совсем распался. Все нормальные дрозды завершили сезон, сменив пение на сварливый цокот, обращённый к выросшим, но продолжающим держаться поблизости детям, уча их уму-разуму. Карузо же продолжал петь чуть ли не до осени – не мог без этого; правда, со временем пел уже не так длинно и самозабвенно, постепенно укорачивая свои заметно погрустневшие рулады. Слушателей не стало – разлетелись кто куда, примолкли. А как петь в пустоту? Начав свою арию, он неожиданно, на «полуслове», её обрывал. Перелетая с места на место, делал ещё несколько попыток, видно, искал сочувствующих и, не найдя, вовсе прекращал это занятие. А потом незаметно и совсем пропал: осень наступила, все птицы по очереди собирались в стаи и улетали в тёплые края, улетел со своими сородичами и мой кумир. На следующий год он не вернулся к нам, я бы его по голосу из тысячи узнала.

Великие таланты не часто рождаются, но я всё-таки не теряю надежду, что как-нибудь появится в наших местах новый Карузо…

Мартовские сюрпризы на берегу Ладоги

Поехала я однажды в марте по неотложному делу на дачу, хотя обычно до майских праздников мы там не появляемся. Добиралась на электричке, а потом ещё семь километров пешком по раскатанной обледеневшей дороге, вдоль замёрзшей Ладоги.

Зима уже отступила, и погода была мягкая, оттепельная; временами через жёлтые ажурные облака грело по-настоящему весеннее солнце. Я шла по узкой неровной полоске чёрного асфальта, протаявшей в ледяной колее. Стояла удивительная для городского уха тишина: никакие звуки, кроме изредка хрупающей под ногами ледяной крошки, не нарушали её. Отвалы снега на обочинах уже потемнели и засахарились, хваткие мартовские лучи горячей гребёнкой успели прожечь в них косые щели. Но Ладога, раскинувшаяся до горизонта справа от дороги, ещё светилась первозданной белизной, и только у прибрежных тёмных валунов снег просел, напитавшись талой водой.

Я прошла уже полпути, примечая всё вокруг и радуясь наступающей весне, как вдруг неожиданно уловила впереди тонкий гомон каких-то птиц. Любопытство заставило меня припустить шагу, и скоро я увидела на обрывистой кромке берега высокую берёзу, буквально мельтешащую небольшими птицами, прыгающими с ветки на ветку и посвистывающими нежными голосами, – свиристели! Однажды я видела их зимой в городском парке и теперь узнала. Я подивилась количеству птиц – их было не меньше сотни. Свиристели не реагировали на моё присутствие, и я с интересом разглядывала их. И было на что посмотреть! На фоне розово-серого оперения птиц замечательно выделялись все их яркие украшения: чёрные крылья с нарядным жёлто-бело-красным орнаментом, жёлтая кайма на кончике хвоста, чёрная маска вокруг глаз, пижонские хохолки, гладко зачёсанные назад длинным козырьком. Непостижимым образом природа создаёт красоту по своим неписаным законам и никогда не делает оплошностей!

Я стояла посреди дороги, любовалась и слушала, забыв про спешку и про своё неотложное дело. Да и часто ли встретишь такое? Песня свиристели – тонкая, изящно журчащая трель; ну а их многоголосье, кто слышал, – настоящий весенний бальзам на душу!

Под впечатлением я продолжила путь, с улыбкой перебирая в памяти все подробности увиденной картины. Однако я и не предполагала, что ожидает меня дальше.

Дорога была совершенно безлюдна, за всё время пути мне ни разу никто не встретился. Но вдруг впереди, за изгибом дороги, раздался короткий собачий лай и чей-то грубый хохот. Я заволновалась: что-то мне не понравился этот мужичий смех в тишине, да ещё и собака в придачу. Остановившись, я замерла в ожидании, но из-за поворота так никто и не появился. Пришлось двинуться вперёд, но то, что я увидела, свернув, снова заставило меня затормозить: не было там и в помине ни человека, ни собаки – на дороге токовали белые куропатки! Два горделивых «петуха», вытягивая чёрные шеи, пробежками перемещались в большой толпе «дам», лая по-собачьи, похохатывая человеческим голосом и бурча в промежутках: «Тыдыу-тыдыу-тыдыу…» Они не замечали ничего вокруг, и меня не заметили. Опомнились только, когда поняли, что токуют в одиночестве: пугливые дамы скрылись в кустах сразу же при моём появлении. Пришлось и кавалерам последовать за ними, но сделали они это с достоинством, не проявляя паники и спешки.

Слева от дороги, за полосой леса, лежит обширное клюквенное болото, богатое кормом. Белые куропатки живут там круглогодично, прячась зимой в пещерках под снегом. Летом, когда на дороге полно машин и людей, они не высовываются из своего болота, а в мёртвый сезон дорога почти всегда пуста, стоит тишина, – вот и устроили куропатки свои брачные танцы на свободном, раскатанном пространстве, потеряв бдительность. Тут-то я впервые в жизни и увидела их – да во всей красе!

Я оказалась для куропаток безобидным прохожим, но есть у них и настоящие враги – лисы; почти каждую поездку мы встречаем их у дороги. С сожалением я представила, как легко рыжим хищникам воспользоваться беззащитностью этих птиц на токовище.

Вот так, с остановками, добиралась я в тот день на дачу. Зато теперь есть о чём рассказать!

Хоть смейся, хоть плачь…

Случилась с нами много лет назад история, которая со скоростью света облетела тогда все близлежащие веси, а старожилы и теперь её вспоминают. История – «из ряда вон»: комичная или трагикомичная – как хотите. Сколько раз порывалась я описать всё на бумаге, но что-то мешало. И всё-таки пришло время рассказать…

Были мы тогда молодыми и каждое лето отпуск свой и все выходные проводили на Ладоге, в старой бесхозной избушке, находящейся на территории военного полигона и закрепившейся за нами в качестве дачи со времён службы моего мужа на полигоне врачом. Избушка находилась на отшибе, на берегу речки, – фактически уже в лесу, который тянулся далее на много километров. Присутствие воинской части мы почти не ощущали, и только по вечерам, в установившейся тишине, долетала до нас по речной глади молодецки-петушиная строевая песня солдат, идущих на ужин.

Как-то в сентябре, в очередные выходные, приехали мы на свою утлую дачу с друзьями, Мирой и её мужем Виктором, на традиционно-ежегодный поход за клюквой. Приехали в пятницу вечером, по наступающей темени. С облегчением сбросив с себя рюкзаки после семикилометрового перехода от железнодорожной станции, шустро приступили к готовке вожделенного ужина: на сковородке заскворчала курятина, запахло горячей молодой картошкой, резаной зеленью, помидорами, огурцами. В предвкушении еды приняли по рюмочке, развязали языки. А за столом окончательно раздухарились: потекли шумные разговоры – за что язык зацепится – анекдоты, хохот. Отгородившись от мира в этой неказистой избушке, испытывали мы в тот вечер на редкость счастливое состояние.

Здесь хочу вставить маленькую ремарку: почти сразу по приезде я обнаружила, что в наше отсутствие в доме кто-то побывал: была вскрыта и съедена консервная банка томатной пасты (грязная ложка так и осталась в ней), а с кроватей исчезла пара байковых одеял. Факт возмутил, но особо не расстроил – мы отнеслись к нему философски: оконные рамы в нашей избушке легко вынимались без всякого специального инструмента, ну а местные солдатики постоянно промышляли по округе – где бы чем подкормиться. Удивила, однако, степень голода воришки, употребившего целую банку солонущей, сухой как замазка, томатной пасты гольём. Мы покудахтали по этому поводу, но предстоящий ужин переключил наше внимание в другое русло.

Засиделись мы допоздна, наступила пора ложиться: с утра предстоял нелёгкий поход на клюквенное болото, да и усталость от прошедшей недели брала своё. Зевая, стали разбредаться по своим каморкам. А домик наш – старенькая мазанка с небольшими окошками и низкими потолками – по сути и состоял из двух этих спальных каморок с занавесками на дверных проёмах да маленькой кухоньки с печкой и обеденным столом. В каморках кроме кроватей ничего не помещалось, и одежду приходилось развешивать по стенкам. В те времена нас это нисколько не смущало: мы были молоды, счастливы и всей душой любили свою лесную «заимку».

Я ложилась последней. Слегка прибравшись на столе и заперев дверь на крючок, погасила свет. Раздевшись в темноте, нырнула к мужу под одеяло. Однако мечты о сладком сне пришлось отложить: пьяненький муж не спал и совершенно беззастенчиво, с открытой «душой», ждал продолжения праздника жизни – он активно начал склонять меня разделить его радость. Допустить этакое безобразие по соседству с друзьями за картонной стенкой было немыслимо. Я шипела в ответ, извивалась, больно тыкала его пальцем в бок, что само по себе вызывало немало шума, и всё-таки удержала оборону: притязания постепенно стали ослабевать и вскоре сменились мирным похрапыванием.

***

Утро выдалось замечательным: бабье лето собрало по сусекам все остатки солнечного света и тепла. После неторопливого завтрака решили сделать перед выходом небольшой передых. Мужички разбрелись кто куда, а мы с Мирой сидели за столом перед распахнутой дверью, любуясь живописными соснами, и лениво болтали без особой темы. Вдруг подруга встрепенулась:

– Слышала?!

– Что?

–Кто-то чихнул в вашей комнате!

Я засмеялась:

– Да не может быть, тебе показалось!

– Говорю тебе – точно кто-то чихнул! Я сижу рядом и слышала хорошо!

Я зашла в пустую комнату и тут же нашла возможное объяснение: чих мог долететь через открытую форточку с другого берега реки. Гладь воды как зеркало отражает звуки, слышны бывают даже негромкие разговоры на том берегу. Но Мира продолжала бубнить своё. Чтобы её успокоить, пришлось откинуть покрывало и заглянуть под кровать, – больше искать было негде. Под кроватью, конечно же, никого не оказалось, но на полу было расстелено то самое одеяло, пропажа которого обнаружилась вчера. На нём лежал топор. Почему-то испугавшись топора, я дёрнулась, как от змеи, и срочно призвала Миру в свидетели. Обозрев найденные улики уже вдвоём, мы поспешили за мужьями, но тут Юра и сам появился на пороге, – мы бросились наперебой описывать ему ситуацию. Он зашёл в комнатушку и, нагнувшись, сначала вынул из-под кровати топор, а потом вытянул на себя одеяло с целым арсеналом колюще-режущих предметов на нём: здоровым кухонным ножом, шилом, ножницами, чем-то ещё. Прижавшись с Мирой к стенке, мы оторопело смотрели на весь этот реквизит.