Я отвернулась

– Дерзкая, люблю таких. Меня всегда тянуло к женщинам постарше.

Его руки прижимают мои к полу. Его вес едва не расплющивает меня. Мне не хватает воздуха. Он кусает мой левый сосок через футболку.

Я высвобождаю ногу и бью его коленом в пах.

– Все, хватит!

Теперь он зол, как и тот, другой мужчина. Я чертовски напугана, но знаю, что если хочу выжить – нельзя показывать страх. Остальные слышат нашу возню, не настолько же они все пьяные. А потом я вспоминаю, что рассказывала мне Фадума. Если кто и поможет – то только она.

– Насилуют! – ору я. – Фадума! На помощь!

Он снова зажимает мой рот ладонью. Я задыхаюсь. Его рука шарит у меня в штанах.

И тут я чувствую вес еще одного тела сверху. Я почти раздавлена. Моя грудная клетка сейчас треснет.

– Ах ты, тупая телка! – рычит Пол. Он уже отвалился от меня и борется с Фадумой, прыгнувшей ему на плечи. Затем они резко раскатываются в стороны. Моя новая подруга тяжело дышит, сжимая в кулаке нож. Пол настороженно наблюдает за ней.

– Я предупреждала тебя в прошлый раз, – шипит она. – Попытаешься снова затеять это дерьмо, и я всажу в тебя нож.

Пол улыбается.

– Даже если сядешь потом за убийство? – Он повышает голос: – Кстати. Наша маленькая Фадума пырнула ножом своего отца. Все в курсе?

Она умолчала об этой подробности, рассказывая свою историю.

– Ублюдок заслужил это, – бросает она. – И да, я говорю серьезно. Оставь Джо в покое, или я тебя зарежу. И насрать мне на последствия!

С минуту они пожирают друг друга взглядом, а затем Пол смеется:

– Глупые сучки. Вы того не стоите!

Он вразвалку отходит в свой угол и ложится.

Фадума ведет меня за руку на другую сторону помещения. Нас обеих трясет. Мы смотрим, как Пол ворочается и наконец засыпает. Тогда Фадума вкладывает что-то мне в руку.

– Это билет на поезд, – шепчет она. – Нашла вчера на вокзале. Подумала, что может пригодиться, но похоже, тебе он нужнее, чем мне.

Я стараюсь разобрать мелкий текст в тусклом свете. Мое зрение уже не то, что прежде.

– До какого-то места под названием Пензанс, – поясняет она. Это название, кажется, что-то будоражит во мне, хотя я никогда не слышала его раньше. Но мне все равно нужно выбраться отсюда. Пензанс звучит неплохо. Название кажется безопасным.

– Ага. А как же ты?

– Не беспокойся. Я смогу о себе позаботиться. Думаю, что мне тоже пора сваливать отсюда.

Затем она тычет меня в бок:

– Ступай прямо сейчас.

Мне не нужно повторять дважды.

Глава 9

Элли

Мы с отцом долго подготавливали дом к приезду моего младшего брата. Это прекрасно – работать вместе без чьего-либо вмешательства. Мы снова одна команда. Только папа и я. Я помогла установить маленькую кроватку с голубыми бантами в углу спальни, которая раньше принадлежала моей настоящей матери, а теперь папе и его новой жене. Затем я застелила ее одеялом с изображением Кролика Питера, вышитым бабушкой Гринуэй. Она делала его, пока мы бок о бок сидели на диване и смотрели «Улицу Коронации». Время от времени она громко ахала, если не одобряла поступков кого-то из персонажей. (Здесь, в тюрьме, девушки тоже получают удовольствие от чувства зрительской сопричастности. Многие кричат: «Ах ты, тупая сука!» или «Не доверяй ему!» – пока мы смотрим «Корри» в общем зале после чая.)

Отец выкатил из гаража детскую коляску. Он сказал, что это «Серебряный крест» [6], хотя в ней не было ничего крестообразного. Ее не полагалось заносить в дом до рождения, так как это считалось плохой приметой.

– Но почему? – спросила я.

– Просто глупые бабушкины сказки, – ответил он.

«Серебряный крест» занял половину коридора. Я пробовала держаться за ручку и представляла, что толкаю коляску со своим новорожденным братиком. От этого я чувствовала себя совсем взрослой и вместе с тем опасалась. Моя новая мать так разозлилась, когда я чуть не уронила его. В будущем следовало быть осторожней.

Я видела, что отец тоже волнуется.

– Ты должна быть снисходительна к маме, когда она вернется домой, – постоянно твердил он. – Рожать очень утомительно. Люди от этого становятся ужасно нервными.

Он говорил так, словно убеждал самого себя.

Даже бабушка Гринуэй казалась встревоженной.

– Попомни мои слова, – бормотала она, – отныне все будет не так, как прежде.

Такие замечания всегда делались, когда отца не было поблизости, а я слишком боялась повторить их ему – вдруг они окажутся правдой.

На другой день, однако, бабушка выглядела повеселей.

– Вот что, – объявила она. – Помоги-ка мне накрутить волосы.

Я видела раньше, как она делает это за кухонным столом. Необходимый инвентарь – несколько клочков бумаги, ужасно пахнущий белый лосьон и бигуди, которые выглядели как маленькие мохнатые сосиски. Я всегда терялась, если входила в кухню, когда там затевалась эта сложная процедура. Так что возможность присоединиться к священному обряду казалась чем-то из ряда вон выходящим.

– Будешь по одной подавать мне бумажки и папильотки, когда я скажу, – властно провозгласила она.

Отец нас не отвлекал, за исключением одного раза, когда попытался войти, чтобы поставить чайник.

– Не мешай, – проворчала бабушка Гринуэй. – Иди куда-нибудь. Разве не видишь, что твоя дочь делает тут чрезвычайно важную работу?

Ее слова заставили меня раздуться от гордости.

– Прошу прощения, что побеспокоил вас, дамы, – сказал отец, подмигивая. Бабушка подмигнула в ответ, хотя я и не поняла почему. У меня потеплело в груди: я словно снова стала частью счастливой семьи.

Наконец настал день, когда моя новая мать и маленький брат должны были приехать домой. Они бы выписались и раньше, пояснил отец, но возникли какие-то «осложнения». Он произнес это тоном, не предполагающим дальнейших расспросов.

Отец уехал за ними, и вскоре мы с бабушкой Гринуэй встали у окна гостиной, высматривая машину.

– Я помню, как возвращалась с ней из роддома, – пробормотала бабушка. – Мне едва исполнилось восемнадцать. Ничто не предвещало беды. Совсем как сейчас.

И она сжала мою ладонь.

Наконец синий «Форд Кортина» отца показался на дороге. Он остановился возле дома. Папа выскочил и метнулся к задней двери, чтобы ее открыть. Мы с бабушкой Гринуэй прижались носами к окну. От нашего дыхания стекло запотело, и пришлось протирать его, чтобы лучше видеть.

Отец помогал моей новой матери выбраться из машины. Та держала в руках сверток из белого одеяла – очень осторожно, как будто он стеклянный. В моей памяти мелькнула любимая голубая чашка моей настоящей матери, разбившаяся на мелкие осколки. Я вздрогнула.

– Все будет в порядке, – сказала бабушка Гринуэй, обнимая меня рукой за талию. Но я понимала, что она просто пытается меня приободрить.

Дверь открылась.

– Вот мы и дома! – воскликнул отец. В его голосе чувствовалась дрожь, хотя я видела, что он старается казаться веселым. – Мы вернулись!

Я была так взволнована! Хотела поскорей снова увидеть своего младшего братика. Выбежав в холл, я едва не налетела на них.

– Осторожней! – резко сказала моя новая мать.

Отец кивнул.

– Мама права. Дети – они как фарфор, Элли. Очень хрупкие.

Противный холодок снова пробежал по моей спине.

– Давай я помогу тебе сесть на диван, Шейла, – продолжал он. – Тогда Элли сможет устроиться рядом и получше рассмотреть.

– Только недолго, чтобы она не надышала на него всякими микробами.

– Ради всего святого, прекрати мельтешить! – вмешалась бабушка Гринуэй. – Ребенок ничем от нее не заразится, и в любом случае детям надо укреплять иммунитет.

– Это ты меня так поздравляешь, да, мама?

– Я уже все написала в открытке. Элли, давай посмотрим вместе.

Мы уселись по обе стороны белого свертка. Теперь я рассмотрела его гораздо лучше, чем в больнице. У брата были самые ярко-голубые глаза и самый прелестный розовый ротик, которые я только видела.

– О, – выдохнула я, – он невыносимо прекрасен!

Инстинктивно я погладила его маленькие пальчики. Кожа была такой мягкой!

– Ты вымыла руки? – требовательно вопросила моя новая мать.

– Да! – солгала я. Обычно я говорила правду, но мне не хотелось его отпускать. Я ему понравилась! Он забавно кряхтел, совершенно ясно показывая, что рад меня видеть. Мы будем друзьями навеки!

– У него уже есть имя? – спросила бабушка Гринуэй. Судя по дрожи в ее голосе, она тоже была тронута.

– Майкл, – сообщила моя новая мать.

– Разве, дорогая? – заикнулся было отец. – Я думал, мы уже решили, что…

– Нет. Майкл подходит ему лучше всего.

Старушка издала странный звук. Моя новая мать глянула на нее так, что мне стало не по себе. Они будто вели молчаливый сердитый разговор.

– Майкл, – выдохнула я, продолжая поглаживать маленькие пальчики. – Мне нравится.

– Здесь ужасно холодно, Найджел.

– Я только что растопил камин, дорогая.

– Я же говорила тебе, что нам нужно центральное отопление. Здесь гораздо холоднее, чем в больнице. Вон даже сырость на окнах. Ты ведь не хочешь, чтобы наш сын простудился?

Я знала, что центральное отопление стоит очень дорого. Оно имелось лишь в одном доме на нашей улице. Мы топили углем, как и все ближайшие соседи. Мне очень нравился запах, когда его привозили на грузовике и сваливали в сарай.

– Конечно. Я разберусь с этим немедленно.

– Вот в мое время… – начала бабушка Гринуэй.

– Я ничего не желаю знать о твоем времени, мама. – Моя новая мать поднялась с дивана. – Я живу в своем! И моя главная забота – это здоровье ребенка. А теперь мне надо с ним прилечь. Найджел, помоги подняться по лестнице.

Я тоже вскочила.

– Можно поцеловать его в щечку?

– Не думаю, что это хорошая идея. Как я уже говорила, у тебя могут быть микробы.

– Шейла. Ты же не считаешь, что… – отец прошептал ей что-то на ухо.

Она нахмурила брови.

– Ну ладно. Но только разок!

Я прижалась губами к щеке брата. Она была такой мягкой. Совсем как бархатное платье, которое мама сшила мне до того, как заболела.

– Я люблю тебя, Майкл! – прошептала я.

Он снова посмотрел на меня ярко-голубыми глазами.

– Я тоже тебя люблю, – казалось, говорил он.

– Нужно сделать кое-что еще, да, Шейла? – напомнил отец.

– Что такое?

– Ты знаешь. – Отец сунул руку в карман. – Тут столько всего навалилось, Элли, что, боюсь, мы пропустили твой день рождения. Вот тебе запоздалый подарок. – Он протянул мне коробку.

– Спасибо! – выдохнула я, с нетерпением ее открывая. Внутри оказался будильник. Я постаралась скрыть разочарование. Я-то надеялась на кулон – у всех девочек в школе они были. Несмотря на это, я обняла отца. И тут же заметила, что моя новая мать с неудовольствием смотрит на меня. Мне следовало поблагодарить ее первой.

– Спасибо! – повторила я ей.

Она кивнула:

– Это для того, чтобы ты могла сама вовремя вставать в школу. Ты уже большая девочка и должна показать нам, что способна вести себя как взрослая. А теперь я пойду прилягу, так что иди и играй тихо. Я не хочу, чтобы ты беспокоила Майкла.

Почему она так преобразилась? Мою новую мать словно подменили в больнице – ложилась туда одна, а возвратилась совершенно другая. Позже днем мы с бабушкой Гринуэй отправились в город по делам.

– У моей дочери просто период чрезмерной заботы, – заверила она меня. – Со многими, кто недавно стал матерью, такое случается. Скоро все будет в порядке.

Но я старалась не наступать на трещины в асфальте.

Просто на всякий случай.

Сегодня мой десятый день рождения, но я не получила ни подарков, ни торта. Вместо них у нас холодный рисовый пудинг.

– Мне такое не нравится, – говорю я им. – Меня от него тошнит.

Но они заставляют меня это съесть, и тогда я швыряю тарелку.

– Я вас предупреждала, – говорю я и тут же огребаю еще больше проблем за то, что веду себя «дерзко».

В детском доме холодно, особенно по ночам. Я сплю на двухъярусной кровати. В комнате еще три такие же. Я наверху и постоянно боюсь свалиться.

Я все время думаю о маме. Я не видела ее почти два года. Люди здесь говорят, что не знают, где она, но я им не верю. Что, если отец снова бьет ее?

Так что я открываю окно и вылезаю наружу. До земли высоковато, но я спрыгиваю удачно. Я иду по дороге, и рядом со мной тормозит машина. Водитель велит садиться. Он отвозит меня в полицейский участок, и там мне дают шоколадное печенье, когда я говорю про свой день рождения. Потом приезжают люди из детского дома и забирают меня обратно. Это уже не в первый раз.

– Мы тебе говорили, – втолковывают они. – Это твое последнее предупреждение. Если ты опять так сделаешь, мы отправим тебя в другое место.

Я плачу, пока не засыпаю.

На следующий день милая улыбчивая пара приходит, чтобы забрать девочку с нижней койки. Они собираются ее удочерить.

– А тебя никто не хочет забирать, – говорит мне воспитательница. – Потому что ты трудный ребенок.

Глава 10

Джо

Сердце колотится, когда я вставляю билет в автомат на станции Бристоль-Темпл-Мидс. Я жду, что зазвенит сигнал тревоги или что кто-то подскочит и спросит, какого черта я тут делаю. Но билет выскальзывает с другой стороны, и я прохожу через барьер, который снова закрывается за спиной. Пензанс ждет меня!

Не поднимая головы, я спешу к последнему вагону. Все места заполнены, кроме одного. Я плюхаюсь туда, но тут же появляется молодая женщина.

– Здесь занято! – говорит она, показывая на торчащий из-под меня лист газеты, оставленной на сиденье.

Простонав, я поднимаюсь, и она усаживается на мое место. Наглая корова.

У меня ноги отваливаются после ходьбы. Мне необходимо присесть.

– Могу я чем-то помочь? – раздается голос позади меня.

У меня замирает сердце. Это звучит похоже на… Я медленно оборачиваюсь.

– Можно взглянуть на ваш билет?

Это железнодорожный контролер! Нервничая, я протягиваю билет. Его брови недоуменно поднимаются. Он смотрит на меня, оглядывая поношенную куртку и грязные кроссовки, а потом опять на билет.

– Первый класс, – говорит он так, будто сам в это не верит. – Это в голове поезда.

– А долго дотуда ехать? – спрашиваю я.

– На этом поезде четыре с половиной часа.

Он не называет меня «мадам», замечаю я.

Поезд уже тронулся. Я спотыкаюсь, пока пробираюсь по проходу, и хватаюсь за спинки сидений. Я прохожу мимо ребенка, сидящего на коленях у матери.

– Мама! – говорит он. – Почему у этой тети нет волос?

– Ш-ш-ш. – Женщина крепче прижимает ребенка. – Не лезь к ней. Она пьяная.

Я хочу возразить, что это неправда. Трудно удержаться ровно, когда поезд набирает ход, особенно когда ты далеко не девочка. Но запах вчерашнего вина еще не выветрился из моего дыхания.

Дверь головного вагона открывается медленно, словно не хочет меня впускать. Я осматриваюсь по сторонам. Ого, какие роскошные мягкие кресла! Я сажусь на ближайшее, со столиком. Старикан с седыми волосами сидит напротив, читает книгу. Он поднимает голову и пристально глазеет на меня. «Я ведь не чудо-юдо двухголовое, приятель», – хочется мне сказать.

Он принюхивается. По выражению его лица понятно, что он не в восторге от моей компании. Я знаю, что от меня пахнет, но ничего не могу с этим поделать. «Я же не могу принять душ», – хочу я объяснить. Он встает и пересаживается в другое кресло через проход.

Он оставил стакан кофе и открытый пакет с сэндвичем. Наполовину съеденным.

– Извините, – говорю я, протягивая руку и трогая его за плечо. Он дергается, как будто я его ударила. – Вы это больше не будете?

Он качает головой. Наверно, думает, что еда теперь грязная оттого, что я на нее подышала.

Я быстро проглатываю сэндвич. С ветчиной и яйцом. Мой любимый. Поскорее, пока сосед не передумал, допиваю кофе, хотя он чересчур сладкий. Вот так-то лучше. Впервые за несколько дней я чувствую себя почти сытой.

Меня клонит в сон под убаюкивающий стук колес. Тут так тепло и уютно. Я стараюсь не закрывать глаза – надо контролировать обстановку вокруг, – но это бесполезно. Я не в силах сопротивляться дремоте.

Хотя и знаю, что это опасно.

Ежевика, или куманика (Rubus fruticosus)

Существует поверье, что может вызывать злых духов. Также считается, что лечит коклюш. Остерегаться собирать после Дня святого Михаила, ибо сказано, что иначе дьявол вас достанет.

Глава 11

Элли

В тюрьме разрешается иметь определенное количество личных вещей (при условии, что они не представляют собой угрозы), но вскоре я сдала свои часы на хранение, потому что постоянно смотрела на них и от этого ожидание становилось еще тягостнее. Я не предполагала, что рассмотрение дела займет столько времени.

Странная штука – когда ты ребенок, то запоминаешь не столько отдельные недели или месяцы, сколько сезоны. К тому времени, как нам установили центральное отопление – нарциссы отцвели, а мой младший брат Майкл уже умел улыбаться и хихикать при виде меня. Когда он научился переворачиваться – наступило лето, и если я была хорошей девочкой, мне разрешали катать его по саду в коляске, но только пока моя новая мать находилась неподалеку.

Я всегда старалась избегать неровных участков асфальта из-за трещин. Никак не могла избавиться от беспокойства – вдруг с моим младшим братом что-то случится. То же самое я испытывала по отношению к отцу и бабушке Гринуэй, и даже, кажется, к моей новой матери. В конце концов, моя настоящая мама умерла. Что, если смерть заберет и всех остальных, кого я люблю? А Майкл казался особенно уязвимым, потому что был очень маленьким.

Что еще хуже – я не могла отделаться от страха, что нечто плохое может произойти с кем-нибудь из них из-за меня. Я помнила, как расстроила маму, спросив, почему она не может завести еще одного ребенка. Вскоре после этого она заболела. Я не осмеливалась рассказать об этих страхах отцу или бабушке Гринуэй. Просто старалась быть самой лучшей сестрой и дочерью из возможных.

Моя новая мать, к моему восторгу, иногда позволяла немного помочь ей. Больше всего мне нравилось помогать купать маленького Майкла после того, как я возвращалась из школы.

– Смотри, чтобы ему в глаза не попала горячая вода! – говорила она, когда я с большим энтузиазмом намывала его губкой. Потом я поднималась наверх и проводила вечер с бабушкой.

– Правда ведь Майкл прелесть? – постоянно повторяла я.

Она фыркала.

– Он совершенно обычный, насколько это можно сказать о ребенке. Это не мой любимый возраст. И имей в виду, они не становятся намного лучше, когда подрастают.

Затем она поджимала губы и устремляла взгляд в телевизор.

– Ха! – комментировала она иногда. – Вот возьми хотя бы эту группу «Абба». Шведы, что ли. Совсем не та музыка, что в мое время!

Когда листья на деревьях стали золотыми, это произошло – Майкл пополз. Он был такой быстрый!

– Взгляни только, как резво он может перебраться с одной стороны комнаты на другую! – говорила я бабушке Гринуэй.

Теперь иногда нам обеим разрешалось присматривать за ним, пока моя новая мать готовит ужин.

– Не спускайте с него глаз ни на секунду, поняли? – говорила она нам. И мы не спускали.

Но однажды, когда я пыталась делать домашнее задание на деление столбиком, из кухни донесся крик:

– Помогите, кто-нибудь!

Я помчалась туда. Майкл издавал странные звуки. Его лицо покраснело.

– Я не знаю, что с ним! – кричала моя новая мать. Она была бледной и держала его на руках перед собой. – Что делать?

Я быстро выхватила его, положила себе на колени и похлопала по спинке. Но ничего не произошло.

– Он умирает, он умирает!

– Нет, он не умрет! – крикнула я в ответ. Я не позволила бы.

Я снова постучала его по спине, на этот раз всей ладонью, а не тремя пальцами. Он кашлянул, и из его рта вылетел маленький черный комочек.

Изюм.

Она пекла булочки. Должно быть, оттуда он и попал в горло Майкла.

Лицо братишки мгновенно обрело привычный цвет.

– С тобой все хорошо, все хорошо, – причитала моя новая мать, забрав его у меня и прижимая к себе. Майкл все еще широко раскрывал глаза от ужаса. – Откуда ты знала, что нужно делать?

Вот теперь, когда мой маленький брат был в безопасности, меня затрясло.

– Я санитарка в скаутском отряде, – пролепетала я.

Шейла расплакалась.

– Спасибо тебе. – Она высморкалась. – Наверно, изюм упал на пол. Тут нет моей вины.

Она выжидающе посмотрела на меня, будто думала, что я не соглашусь. Я промолчала. Так было проще.

В тот вечер, когда отец возвратился домой, он крепко и от души обнял меня.

– Сегодня ты спасла брату жизнь, – сказал он. – Мы очень гордимся тобой.

Когда после чая я поднялась в гостиную бабушки Гринуэй, то ожидала, что она тоже поздравит меня. Однако она даже не упоминала об этом, пока я не собралась спать.

– Ты сегодня совершила хороший поступок, дорогая. Но подобных случаев станет больше. Попомни мои слова.

Мне не хотелось выяснять у отца, что имела в виду старушка. У него все равно по вечерам оставалось не слишком много времени на меня. Когда входил в дом, он первым делом всегда целовал в щеку мою новую мать и спрашивал, все ли с ней «в порядке». Потом баюкал Майкла на руках, глядя на него так, словно не мог поверить, что тот действительно существует.

– Мой сын, – повторял он без конца. – Мой сын.

В последнюю очередь он мог взъерошить мне волосы и спросить, как у меня прошел день и была ли я «хорошей девочкой».

– Да, папочка, – отвечала я, вспоминая о домашнем задании, которое закончила перед чаем, и о том, как помогала своей новой матери купать Майкла; проверяла, что он достаточно сухой, прежде чем мы одели его в мягкую голубую пижаму, пахнущую детским стиральным порошком. А затем мы сидели с братишкой рядом, и я заводила ключом свою музыкальную шкатулку. Ему нравилось хлопать под музыку в свои маленькие пухлые ладошки с ямочками.

Позже, после происшествия, люди, присматривающие за мной, спрашивали: ревновала ли я. Правда в том, что нисколько. Я очень сильно любила Майкла, до боли в груди. Я бы сделала ради него что угодно. По сути, я теперь ходила за ним по пятам, чтобы быть уверенной – он больше не подберет изюм или что-то другое, чем можно подавиться. В скаутском отряде мне вручили нашивку на форму, когда узнали, что я спасла младшего брата. Я носила ее с гордостью.

– Она заслуживает того, чтобы быть его матерью, – а не ты, – сказала бабушка Гринуэй жене моего отца, когда я кормила Майкла завтраком. Он сидел на высоком стульчике, а мачеха подпиливала ногти за кухонным столом. – Малец мог бы помереть, если бы не Элли. Я уже говорила тебе раньше. Тебе надо обратиться к доктору насчет…

– Прекрати свои глупые бредни сейчас же! – перебила Шейла. На ее щеках появились два розовых пятна, как всегда, когда она злилась. – Ты сама не понимаешь, что говоришь, мама!

И она продолжила подпиливать ногти. Моя новая мать не желала, чтобы кто-то другой прикасался к моему младшему брату в первые дни. Но с того случая, как он чуть не задохнулся, она была более чем счастлива, когда я присматривала за ним.

– Она потеряла свою исключительность, – мрачно сказала как-то бабушка Гринуэй. – Теперь, если что-то произойдет, сможет обвинить кого-то другого.

Мой десятый день рождения прошел без особой суеты.

– Я слишком занята, чтобы устраивать ей вечеринку, – услышала я однажды вечером фразу своей новой матери, адресованную отцу. Это несправедливо! Я стану единственной в классе, у кого не будет праздника! Почему отец не заступился за меня и не настоял? Но у меня по крайней мере оставался Майкл. Он был лучшим подарком на свете.

К тому времени, как снова появились нарциссы, мой младший брат начал ходить. Это означало, что я ни на минуту не могла отвести от него взгляд. Он перебирался от одного предмета мебели до другого, часто падая и ушибая колени. А потом громко плакал, и жена моего отца, которая обычно «пыталась немного отдохнуть», тут же прибегала.

– Что ты с ним сделала?

– Ничего.

– Не смеши меня, Шейла, – говорила бабушка Гринуэй. – Дети всегда падают в таком возрасте. Если бы ты тоже иногда за ним следила, вместо того чтобы постоянно спать, – ты бы это понимала.

– Замолчи, мама! Перестань меня все время критиковать, а иначе можешь уйти и жить в другом месте.

Нет! Я не могла потерять и бабушку! Мы с миссис Гринуэй соглашались – спорить не имело смысла. Нам оставалось лишь сидеть тихо и ждать, пока уляжется гнев Шейлы.

Однако – и я знаю, что это прозвучит ужасно, – временами я задумывалась, насколько проще шла бы жизнь, если бы моей новой матери не существовало, а здесь были бы только я, папа, Майкл и бабушка Гринуэй…