Я отвернулась

Джейн Корри

Я отвернулась

Памяти моей мамы: самой сердечной, самой доброй бабушки из всех.

А также моему мужу, детям и внукам – и моей веселой озорной компании подруг, недавно ставших бабушками.

И наконец, мои крепкие объятия Дорис – нашей горячо любимой бабушке, которая жила с нами все те годы. Нам с сестрой приходилось называть ее по имени, так как она считала, что обращение «бабушка» ее старит!

Серия «Психологический триллер»

Jane Corry

I LOOKED AWAY

Original English language edition first published by Penguin Books Ltd, London

Перевод с английского А. Воронцова

Компьютерный дизайн В. Воронина

Печатается с разрешения Penguin Books Ltd. и литературного агентства Andrew Nurnberg.

© Jane Corry, 1982

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

Не стоит спешить.

Но, замешкавшись, я стану движущейся мишенью.

Каждой клеткой тела я боюсь внезапно почувствовать чью-то руку на плече. Рывок за запястье.

Машины проезжают мимо. Слишком близко к обочине и медленно, словно сверяясь с дорожными знаками. Я застываю в ужасе. Вдруг они кого-то ищут?

Иду дальше. Сажусь на мокрый асфальт.

«Пожалуйста, помогите! – молю. – Дайте поесть!»

Возможно, мой живот ненадолго наполнится. Но что дальше?

Вы бросите меня на улице?

Бен Вествуд, поэт и автор книги «Стихи беглеца».

ДЕЙЛИ ТЕЛЕГРАФ

РЕБЕНОК ПОГИБ В РЕЗУЛЬТАТЕ «ТРАГИЧЕСКОГО ПРОИСШЕСТВИЯ»

Маленький мальчик погиб в «трагическом происшествии», как описывает это полиция.

Никаких подробностей пока не сообщается.

Пролог

Элли

Оксфордшир

Суббота семнадцатого августа две тысячи девятнадцатого года. Дата, которая навсегда высечена у меня на сердце, хотя я и не знаю времени с точностью до минуты. Сейчас это просто знойный летний день, как и предсказали синоптики. У нас с Роджером впереди вся оставшаяся жизнь. Так сказала семейный консультант, когда мы выходили из ее кабинета. Вы согласились позволить себе начать все заново. С чистого листа. Не оглядывайтесь назад.

Я и пытаюсь следовать ее совету, но не могу не обращать внимания на невидимый шрам, который всегда со мной. Постоянная ноющая боль внутри.

«Занять себя чем-то» помогает. Вот почему я шагаю в город в новых бирюзовых босоножках с золотистой отделкой – они мне нравятся – чтобы купить любимый «волшебный» увлажняющий крем. Я не пытаюсь состязаться с сетевым сообществом «Гламурные бабушки», но получаю настоящее удовольствие, когда люди удивляются: «Что? У вас четырехлетний внук? Вы выглядите слишком молодо для этого». В свои сорок девять я наконец-то чувствую себя комфортно по сравнению с тем временем, когда была неуклюжим подростком. Теперь у меня есть семья и собственные интересы, а также волонтерская работа при тюрьме. Это не дает бездельничать. Помогает отвлечься от прошлого.

– «Большая проблема», свежий номер! – зазывает покупателей женщина, сидящая на тротуаре у магазина «Бутс» [1]. Голосом, исполненным надежды, но без просящей интонации, свойственной прочим бездомным, встречающимся в округе. Я регулярно покупаю у нее журналы, несмотря на то что она иногда кажется грубоватой, хотя на самом деле довольно мила.

Она появилась на нашей главной улице года полтора назад в своих фиолетовых «хипстерских» штанах (того фасона, что пузырятся по бокам и сужаются к лодыжкам), с вытатуированными на шее серебряными и золотыми звездами, в мешковатой темно-синей ветровке, с серьгами-затычками, бритой головой и обветренным лицом, на котором читалось от сорока и больше лет. Увидев ее несколько раз, я стала оставлять ей на еду немного лишних денег, которые она быстро прятала в один из объемистых карманов. «Пасиб», – всегда коротко благодарила женщина. Потом потирала ладони одна о другую, словно счищала с них невидимую грязь, оставшуюся после денег. Еще у нее была привычка тихонько напевать, хотя разобрать мелодию удавалось с трудом.

Однажды я спросила, давно ли она бездомная. «Время от времени», – ответила она неопределенно. Это положило начало коротким беседам, которые мы вели всякий раз, когда я покупала журнал. Однажды она даже рассказала, что ее зовут Джо (хотя произнесла она это, заставив меня заподозрить, что при рождении ей дали другое имя) и что она «не заморачивалась учебой» в детстве. («Но имейте в виду, я очень много читала в тюрьме», – добавила она.) Я задумалась: интересно, за что она сидела, но не стала спрашивать. В другой раз мы с увлечением поспорили, способны ли новые правительственные инициативы по борьбе с бродяжничеством действительно помочь людям на улицах.

Когда погода портилась, я беспокоилась о ней и даже пыталась подыскать место для ночлега – хотя из этого ничего не вышло. Возможно, я приняла ее чересчур близко к сердцу, но такова уж моя натура – помогать. Плохо, что в наши дни все еще существуют люди без еды и крыши над головой. Но несколько месяцев назад, когда старые подозрения насчет Роджера вновь обрели почву, я увидела, как вдрызг пьяная Джо шатаясь выходит из паба. Меня не расстроила пустая трата моих денег, скорее обидела мысль, что меня водят за нос. И конечно, я не одобряю алкоголь. Не с моим прошлым.

С тех пор, признаться, я стараюсь ее избегать – иногда перехожу на другую сторону улицы и притворяюсь, что не замечаю Джо. Но именно сегодняшним знойным августовским утром я почему-то чувствую, что надо остановиться.

– Спасибо, – говорит она, глядя в свою грязную ладонь. Это точная сумма за журнал. От ее разочарования мне становится неловко. Есть в этой тощей бритоголовой женщине с квадратной челюстью что-то придающее ей одновременно и уязвимый, и суровый вид. Я ловлю себя на том, что лезу в сумку за дополнительными деньгами.

А потом я вижу ее. Кэрол.

Какое-то мгновение стою, замерев на месте и вглядываясь в женщину, чуть не разрушившую мою семью. Я не из тех, кто много ругается, но с удовольствием прокляла бы эти стройные загорелые ноги в тонких колготках и кремовых туфлях на шпильках, бесстыже выставленные напоказ. Короткое платье с пояском (гораздо более стильное, чем мои летние джинсы) подчеркивает тонкую талию так, что я удивляюсь: ест ли эта женщина вообще. Сама я могу набрать четыре фунта, просто посмотрев на шоколадный батончик.

Я отмечаю, что руки Кэрол обнажены – она моложе меня и ей нет необходимости прикрывать некоторую дряблость, подкравшуюся ко мне несколько лет назад, ближе к сорока пяти. У моей соперницы длинные темные волосы (вьющиеся, а не безжизненно-прямые и мышиного цвета, как мои), которые якобы естественным образом струятся ниже плеч, но я точно знаю, что каждую среду она делает горячую укладку. Одна моя подруга ходит в ту же парикмахерскую. Наш средних размеров дремотный оксфордширский городок – всего двадцать минут неспешной ходьбы до центра – того сорта, где все всё обо всех знают. Господи, вот бы никогда не видеть этого места. Или эту женщину.

Кэрол идет вдоль главной улицы прямо ко мне, уверенным шагом, темно-синяя сумочка болтается на плече. Темные солнцезащитные очки вздернуты на макушку, скорее с целью продемонстрировать дизайнерский бренд, нежели с какой-либо практической. На губах яркая кораллово-оранжевая помада. Того же оттенка, что я нашла на рубашке Роджера сразу после Рождества. «Он мой!» – словно прокричало мне это пятно.

Сама я предпочитаю безопасные спокойные оттенки. Либо полупрозрачный блеск для губ, либо – в особых случаях – бледно-персиковый. Только вот что толку с этой «безопасности»?

От одного вида этой женщины у меня подкашиваются колени. Я взмахиваю руками, чтобы удержаться на ногах, и роняю сумку. Монеты звенят по тротуару. Что она здесь делает? В последний раз, когда я проходила мимо симпатичного кирпично-каменного коттеджа с жимолостью вокруг двери, там висела табличка «Продано». Роджер поклялся, что Кэрол вернулась в Лондон. Однако вот она – идет прямо на меня.

«Это помада Кэрол, – признался муж, когда я приперла его к стенке, размахивая рубашкой. – Прости, Элли. У нас с ней всё по-настоящему. Мы уже внесли депозит за совместное жилье в Клэпхеме. – Он застонал, будто от боли. – Дело в том, что я люблю ее».

Нет! Он не может так поступить! Я не допущу этого! Конечно, у Роджера и раньше случались интрижки, но он никогда не употреблял в связи с ними слово «любовь». Оно принадлежит только нам! Нашей семье.

Я схватила его за лацканы, притягивая к себе. Муж по-прежнему носил коричневые твидовые пиджаки даже дома, как во времена, когда читал лекции.

«Как ты можешь пускать псу под хвост двадцать восемь лет брака? – рыдала я. – Я думала, что мы состаримся вместе! А как же дети?»

«Ради всего святого, не надо, Элли, – ответил он, отстраняя меня, словно не мог вынести моего прикосновения. – Дети уже взрослые».

Но детям в любом возрасте нужны оба родителя. Кому, как не мне, это знать?

Страх сменился гневом. «А как же тогда Джош? – выпалила я. – Ты что, действительно хочешь, чтобы мы сказали ему, что дедушка бросил нас ради другой женщины? Что он подумает о тебе, когда вырастет?»

Роджер пожал плечами. «Для него я никуда не денусь. Кэрол любит детей. Всегда их хотела. Она не станет возражать, если он будет приезжать на выходные».

«Ты не можешь так поступать! Я не позволю!»

Он отступил еще на шаг, глядя на меня как на чужую. «Давай посмотрим правде в глаза, Элли. С тех пор как я узнал, что ты сделала, просто не могу смотреть на тебя как раньше. И мы не настолько старые, чтобы не начать все заново. В общем… – Казалось, он колеблется. – Я хочу развестись».

Оставалось только одно. Много лет назад я пообещала, что больше так не буду. Но старые привычки неискоренимы. На удачу, кухонные ножницы оказались под рукой.

«Господи, Элли! – закричал он, хватая кухонное полотенце, чтобы зажать кровоточащую рану на моем запястье. – Что ты творишь?»

Мне внезапно почудился голос мачехи.

«Да что с тобой не так, Элли?»

Я не могу вспоминать об этом без содрогания.

После того как меня зашили в Рэдклиффе, Роджер сказал (с тоскливым выражением на лице), что он поразмыслил и, возможно, я права. Он не может рушить нашу семью. Он останется. Будет ходить в семейную консультацию, если я твердо пообещаю никогда больше не причинять себе вреда. Он уже поговорил с Кэрол, и она «приняла это».

– Ага, вот вы куда закатились!

Голос продавщицы газет ворвался в воспоминания, возвращая меня в настоящее. Она сидит на корточках возле моих ног, собирая разбросанные по тротуару монеты. – Вот, все здесь! Не сомневайтесь!

Смутившись, я наклоняюсь и протягиваю руку, чтобы принять от нее горсть мелочи. Потом замечаю краем глаза кремовые туфельки. Ощущаю навязчивый тошнотворный аромат духов. Над ухом раздается голос Кэрол. Достаточно тихий, чтобы только я могла его слышать. У нее тоненький тембр маленькой девочки – из тех, что так раздражают взрослых женщин и на которые, однако, постоянно западают некоторые мужчины.

– Я думаю, вы должны знать, что мы все равно встречаемся, – шипит она.

Сердце колотится, когда я поднимаю на нее взгляд.

– Роджер хочет, чтобы его семьей была я! Кстати, вашему внуку понравился новый домик для игр?

Откуда она об этом узнала? Роджер купил его в подарок Джошу и установил в нашем саду. Должно быть, муж виделся с Кэрол, не сказав об этом мне, и упомянул домик в разговоре. У меня пересыхает во рту. А может, она стояла рядом, когда муж его выбирал?

Меня тошнит от этой мысли. Вдруг персонал магазина подумал, что это она настоящая бабушка моего внука.

– Оставьте меня в покое! Вы лжете! – говорю я дрогнувшим голосом.

Она наклоняет голову набок, словно изучает меня.

– Да неужели? А я слышала, что именно вы занимаетесь этим всю жизнь. Кое-кто считает, что вам нельзя доверять детей…

Неужели Роджер предал меня? Или она узнала от кого-то другого? Возможно, видела где-то мое имя. Сохранились записи. Что делать, если все откроется?

– Как вы смеете… – пытаюсь я сказать, но слова застревают в горле. Прежде чем мне удается их выдавить, Кэрол исчезает на главной улице, растворившись в толпе покупателей с шикарными сумками.

– Я вернулась! – кричу я. Все еще дрожащими руками запираю за собой дверь и аккуратно кладу ключи в сине-белую чашу веджвудского фарфора на столике в прихожей, рядом со связкой Роджера, к которой прицеплен брелок «Дедушка» – подарок от дочери на прошлое Рождество. Мы стали чрезвычайно щепетильны в вопросах безопасности, когда в прошлом году по нашему району прокатилась волна грабежей со взломом, а на соседа даже напали. Однако сейчас меня больше тревожит встреча с Кэрол.

Кое-как мне удается заставить голос звучать нормально. Но во рту все пересохло от страха. Я иду к холодильнику, чтобы налить стакан «бузины сердечной» – травяного чая, который делаю сама каждое лето из растений в нашем саду. Богатые травами клумбы и обширные лужайки – одна из причин, по которой мы купили этот дом на окраине, прекрасный особняк времен королевы Анны, с бледно-лимонными наружными стенами, скользящими рамами и изящными дымоходами. Здесь есть и несколько деревьев, под которыми я посадила маки и незабудки в память о маме.

Вы никогда не повзрослеете достаточно, чтобы перестать нуждаться в матери. Даже спустя столько лет я по-прежнему вижу мысленным взором ее милое, заботливое, доброе лицо и ощущаю аромат роз от нежной кожи. До сих пор чувствую прикосновение ее щеки к своей. В ранних воспоминаниях я сижу рядом с ней на корточках в ее любимом саду, а она пропалывает клумбы, пока не устанет и не присядет рядом отдохнуть. Я гуляю с ней по проселочным дорогам. Это она научила меня названиям всех полевых цветов и кустарников. Мы собирали их и сушили между страниц детской энциклопедии «Британника», а потом доставали и делали гербарий, подписывали каждую страницу, сверяясь с моей изрядно потрепанной книгой о дикорастущих растениях.

Больше всего мама любила незабудки. Моим же фаворитом была коровья петрушка, также известная как «кружево королевы Анны». Однажды я тронула пальцами нежный белый цветок и расплакалась, когда он распался в моих руках на лепестки. «Все в порядке, – сказала мама. – Здесь полно других, которые можно собрать». Это одно из немногих сохранившихся у меня воспоминаний о детстве, так что я цепко держусь за него и боюсь потерять. Как бы она любила своих внуков! Наверняка обожала бы Джоша…

– Я выйду через несколько минут! – отзывается Роджер из кабинета.

Радио надрывается на кухне, советуя, как правильно готовить идеальное сырное суфле. Я всегда оставляю радио включенным, даже когда выхожу из дома. Его бормотание успокаивает, за исключением новостей, из-за которых я сразу перехожу на другой канал. Мне и без них хватает волнений.

Над двойной керамической раковиной я мою руки любимым лавандовым мылом и ставлю чайник на плиту. А мысли все крутятся в голове. Говорить ли Роджеру, что я видела Кэрол в центре – хотя он и уверял, что она переехала? Ужасно хочется сказать. Но в семейной консультации советовали не выдвигать никаких обвинений. Нужно вести себя, как будто я доверяю мужу. Я даже притворилась обрадованной, когда он в прошлом месяце ни с того ни с сего подарил мне серебряный браслет. Неужели он и вправду решил, что подарок может искупить грехи?

«Папа вел себя отвратительно, но он раскаивается, – заявила дочь, когда все выплыло наружу. – Неужели ты не можешь его простить? Я не хочу быть девочкой из семьи, в которой родители не разговаривают. Мои подруги постоянно твердят, что мы счастливые. И Джош так сильно любит вас обоих».

Джош! Вот истинная причина моего терпения. Я не могу поверить, что моему единственному внуку уже четыре года – даже почти пять. Теперь невозможно представить жизнь без него. «Буля!» – возбужденно кричит он, когда приходит в гости. Обычно он зовет меня так, потому что ленится выговаривать «бабуля», и это прозвище ко мне прилипло. Официально «день Джоша» – понедельник, тогда я присматриваю за ним, пока дочь работает. А просто так я вижу своего драгоценного внука каждый день. И только попробуйте мне запретить! С той самой минуты, как впервые взяла его на руки, – я словно таю. Такой сильный прилив чувств даже меня удивил. Это было – осмелюсь заметить – даже сильнее любви к собственным только что родившимся детям. Как такое могло случиться?

Когда Джош стал постарше, я еще больше опьянела от счастья. В мире нет ничего дороже его слюнявых детских поцелуев; мягких, пухлых, теплых рук вокруг моей шеи; радостного изумления на его лице, когда мы дуем на одуванчики или протаптываем дорожку в снегу; его невероятной серьезности, когда он произносит сложенные из кубиков слова (М… А… М… А…) или помогает печь хрустящие шоколадные пирожные, стоя на своем специальном маленьком табурете в нашей кухне.

Но любимое развлечение Джоша – стоящая теперь на туалетном столике швейцарская музыкальная шкатулка, подаренная мне мамой. После ее смерти эта вещь утешала меня, давая ощущение, что мама по-прежнему рядом. Это деревянный ящичек с вырезанным на крышке цветком. Нужно дважды повернуть ключ, а затем поднять крышку. «Закрой глаза!» – часто говорю я Джошу. Он моментально зажмуривается с полнейшим доверием, которое есть только у детей. Звуки «Эдельвейса» наполняют воздух. А затем я говорю: «Открывай!» – и его глаза всегда полны удивления.

«Магия, буль!»

Мой внук сделал так, что жизнь снова стоит того, чтобы жить. И я не позволю Роджеру или бесхозной разведенке вроде Кэрол разрушить его судьбу так же, как мачеха сломала мою.

«Ты всегда можешь приехать сюда, мам, если тебе нужно время подумать», – предложил мне сын по скайпу, когда я рассказала ему о последнем романе Роджера. «Сюда» – означало в Австралию; самое далекое место, куда он смог сбежать от отца, чьи «похождения», как выразился ребенок, «вызывают тошноту». Но идея расстаться с единственным внуком на недели, а быть может, и на месяцы, казалась невыносимой.

Так же как и вероятность разделить заботу о нем с другой женщиной.

Разве я могу позволить Джошу расти, называя Кэрол бабушкой? Она была бы «гламурной» бабушкой, а я – маленькой, серой, невзрачной мышкой. Она засыпала бы Джоша подарками, чтобы завоевать его любовь. Я почти вижу, как она ведет его в зоопарк или в цирк. Он мог бы – и при одной этой мысли я вздрагиваю от боли – вырасти и любить ее больше, чем меня.

– Привет. – Муж выходит из кабинета и прикасается своими губами к моим. Я стараюсь не думать, что этот рот недавно целовал Кэрол. Эти руки ласкали сокровенные части ее тела. Этот голос говорил, как любит ее. Возможно, это происходит до сих пор. Но я решила, что ничего не имеет значения, раз он решил остаться с семьей.

– Привет. – Я отступаю на шаг, ощущая себя второстепенным персонажем пьесы. В общем-то, Роджер смотрелся бы неплохо в главной роли, и не только потому, что его реплики такие веские. Он красивый мужчина, мой муж. Волосы по-прежнему густые, несмотря на возраст (шестьдесят пять лет). Доброжелательная вальяжность того рода, который проистекает от общения со стайками очаровательных студенток на протяжении долгих лет. Потребность в слушателях и природный дар смешить людей, хотя обычно он приберегает его для публики, а не растрачивает на меня. Рост шесть футов три дюйма, представительная фигура и умение держаться с достоинством в униформе лондонских окрестностей – легких бежевых брюках и рубашке с открытым воротом. Сегодня слишком жарко для твидового пиджака.

– Ну что, хорошо провела время в городе? – интересуется он.

Я почти нарушаю зарок не упоминать Кэрол, но вовремя останавливаюсь.

– Да, спасибо. – Наша сдержанная вежливость кажется неестественной, но, по крайней мере, это лучше прежних ссор. – Чем занимался? – спрашиваю я.

В нормальных отношениях это обычный вопрос, но после измены я слишком хорошо усвоила, что все сказанное, увиденное по телевизору или прочитанное в газетах наполняется новым смыслом. Так что мое «Чем занимался?» легко можно воспринять как: «С кем переспал сегодня?»

– Да так, мастерил кое-что, – отвечает он. – Я не в восторге от проводов к колонкам в кабинете, поэтому купил кабели потоньше, которые не будут так навязчиво бросаться в глаза.

Роджер всегда был практичным человеком. Это одна из черт характера, которые привлекли меня, когда мы встретились много лет назад. Если он умеет чинить вещи, мелькнула мысль в моей наивной восемнадцатилетней голове, – тогда, быть может, он сумеет «исправить» и меня?

– А еще заходили новые соседи – сказать, что переустраивают сад. Хотели убедиться, что нас это не беспокоит. Мы разговорились, и они пригласили меня выпить кофе, но тут позвонила Эми. Там у нее какая-то запарка по работе, и она спрашивала, можем ли мы взять Джоша на пару часов.

О да! Внезапно день стал намного лучше. Когда наша дочь объявила, что они с мужем решили переехать из Лондона поближе к нам, я почувствовала небывалый всплеск любви и благодарности. Видимо, я создана для выращивания внуков. У меня есть «работа», но, если честно, я рассматриваю ее скорее как хобби. Изготовление странного мозаичного столика для ярмарки рукоделия в благотворительных целях вряд ли можно назвать полноценной занятостью. Так что когда детям требуется дополнительная пара рук – вот как сейчас, во время летних каникул перед тем, как Джош пойдет в «настоящую» школу, – они уверены, что я всегда на подхвате.

Есть что-то особенное в ребенке, который появился у вашего собственного ребенка. Кажется чудом, что дочь, которую я родила, теперь сама имеет малыша, частично сформированного из моих генов. Это будто связывает нас невидимой пуповиной.

Мой внук Джош не просто любит меня. Он доверяет. Он боготворит – а не указывает в покровительственной манере, которую обожают на себя напускать взрослые дети, что мне можно, а что нельзя. Он никогда не предаст меня, как поступил его дед (а возможно, продолжает так поступать до сих пор). И не менее важно, что он действительно мой шанс начать все заново. На этот раз выстроить правильную семью. Я не повторю ужасных ошибок, которые совершала раньше.

Стараясь выбросить Кэрол из головы, я прикидываю распорядок дня. Мы весело пообедаем втроем, и нам с Роджером не придется вести за столом вымученную вежливую беседу. По настоянию дочери я открою для Джоша бутылочку сока, «не содержащего сахара», не содержащего вообще ничего, а муж выпьет бокал белого вина. Я же не стану изменять своей обычной минеральной воде с ломтиком лимона. А после обеда мы поиграем в саду. Идеальный день.

И тут Роджер все портит.

– Я не буду обедать, если ты не возражаешь. Лучше продолжу переделывать провода.

– Ну ладно, – отвечаю я, помедлив и вспомнив советы консультанта. Пусть будет занятым. Выход на пенсию – это стресс, если предаваться безделью.

Он тянется к моей ладони и стискивает ее, как будто ищет подтверждения. А у меня стоят перед глазами те длинные волосы, длинные ноги. Я сжимаю руку мужа в ответ, но невидимая незаживающая рана внутри меня горит и ноет.

Снаружи хлопает автомобильная дверь. Маленькие ножки бегут по дорожке. Стучит дверной молоток. Раздается голос дочери:

– Джош, дождись маму!

Внук, одетый в красную футболку, которую я купила ему на прошлой неделе, прыгает в мои объятия. Ого! Он уже слишком тяжелый, чтобы держать его на руках, – но я держу, втягивая носом его запах. Джош – это доказательство того, что я все сделала правильно, сохранив свою небольшую семью.

– Бросай, буля! Бросай!

Мой внук в один прекрасный день выйдет играть в крикет за сборную Англии. Я уверена! У него удивительный глазомер и чувство мяча.

– Слишком высоко!

Я пробую еще раз.

Бум! Джош отбивает мяч пластиковой крикетной битой, привезенной из нашего весеннего внепланового мини-отпуска на островах Силли.

– Отлично!

– Еще! Еще!

Я смотрю на небо. Солнце скрылось за тучами. В воздухе духота, он ощущается тяжелым и плотным, стало быть, гроза неминуема.

– Только один разок!

Отбитый мяч свистит в воздухе над моей головой и улетает к дому.

– А ну, кто быстрей, буль!

Я нарочно отстаю, позволяя ему выиграть. И когда притормаживаю – замечаю Роджера через доходящее до пола французское окно кабинета. Что-то в его поведении кажется странным, я понимаю это даже с такого расстояния. Он с телефоном возле уха ходит взад-вперед по комнате, размахивая руками, словно с кем-то спорит. Он ведь говорил, что собирается чинить провода?

Подозрения шевелятся во мне неприятными холодными змеями. «Мы все равно встречаемся».

– Мяч у меня, буль!

Я совершенно не хочу ссориться с мужем на глазах внука.