Дичь для товарищей по охоте

– К актерам? – Ключевский сосредоточенно нахмурился. – Что ж… По-моему, несчастные они люди…

Зинаида встрепенулась.

– Ведь, по сути, как получается, голубушка: люди играют в реальность, а актеры играют в жизнь. – Он задумчиво помолчал. – И проживают на сцене чужие жизни. Однако же, играя других, они отвыкают быть самими собой.

– И порой уж и не поймешь, где у них правда, а где чью-то роль играют, – оживившись, согласно закивала Зинаида.

– Я так полагаю, что искусство – это суррогат жизни, – задумчиво сказал Ключевский. – Вроде и похоже на жизнь, а реального вкуса нет. Только привкус.

– Как вы сказали? – Зинаида с изумлением посмотрела на гостя. – Суррогат? А книги? Как же книги? Иной раз читаешь какого-нибудь романиста и думаешь – экий тонкий психолог!

– Ну да. – Ключевский приподнял крышку холодильницы и подхватил клубничку. – Романистов часто называют психологами. Только у них разные дела. Романист, изображая чужие души, часто рисует свою, а психолог, наблюдая свою душу, думает, что видит чужие. – Он положил ягоду в рот. – Один похож на человека, который видит во сне самого себя, другой – на человека, который подслушивает шум в чужих ушах. – Заулыбался он, похоже, довольный собственным высказыванием.

Со стороны реки донесся смех Саввы и восторженный визг детей. Зинаида поморщилась.

Ключевский участливо посмотрел на хозяйку.

– Да вы не переживайте, голубушка. Все у вас образуется…

Зинаида, вскинула на него увлажнившиеся глаза и, поспешно поднявшись из-за стола, вошла в дом. Василий Осипович, проводив ее взглядом, встал и подошел к перилам.

«Странно, что я никогда не задумывался, во что превращается любовь, когда она умирает? Может быть, в обледеневший огонь…»

* * *

Савва в раздумье сидел в кресле, наблюдая, как языки пламени, словно нехотя, облизывают толстые березовые поленья в огромном камине из радомского песчаника. Взяв кочергу, он поворошил дрова. Пламя, словно обрадовавшись нежданной помощи, с сухим треском жадно вцепилось огненными зубами в бересту.

«Неужели любовь, как огонь, горит только тогда, когда ей приносятся новые жертвы? – размышлял Савва. – А если все, что было, уже брошено в ее пламя? Что тогда? Любовь превращается в тлеющие угли, а потом в пепел? Уходит? Куда? Обращается в облако, чтобы воскреснуть где-то живительным дождем, или проваливается в неведомую бездну, из которой уж и выхода нет? – Морозов снова поворошил дрова, наблюдая за радостным фейерверком искр. – А, может, нужно просто найти в себе силы и дунуть на пока еще тлеющие угли, чтобы дать ей возможность снова вспыхнуть? Но для этого нужна жертва…»

– Может быть, ты, наконец, объяснишь, что происходит?

Савва поморщился от резкого голоса жены, решительно вошедшей в комнату, и нехотя повернул голову в ее сторону. Зинаида с вызовом смотрела на мужа покрасневшими то ли от бессонной ночи, то ли от слез глазами, под одним из которых подрагивала тонкая жилка.

– Ты правды ждешь, Зина? – Поднимаясь с кресла, спросил Савва с удивившим его самого спокойствием. – Что ж… – помедлил он, подбирая слова. – Я, Зина, другую женщину полюбил… Так-то вот… – повернулся к камину и снова принялся ворошить кочергой угли.

– Актриску эту? – также неожиданно спокойно спросила Зинаида. – Андрееву?

– Да. Ее, – тихо ответил Савва и повернулся к жене. – И поделать с этим ничего не могу. Прости.

– Но, Савва! – лицо Зинаиды побледнело. – А наше положение? Репутация? Дети? Что скажут люди?

– Люди? Я не червонец, чтобы всем нравиться. Какой есть! – оборвал он жену.

– Интересная поговорка, сам придумал или научил кто? – дрогнувшим голосом спросила Зинаида.

– Мысль не моя. Бунина. А по мне – чисто про меня сказано.

– Так что ж, – Зинаида обернулась уже в дверях, – теперь… по ночам… не ждать тебя?

– Не жди! – жестко проговорил Савва и аккуратно положил кочергу на место. – Детям только ничего не говори, ладно?

– Что ж. Как знаешь. Только… – Задрожавшие губы Зинаиды скривились в попытке улыбнуться. – Не думай, что мне это все так уж больно. Переживу. Как-нибудь… – Она вышла, гордо подняв голову, и тихо прикрыла за собой дверь.

* * *

Савва вышел из конторы правления Никольской мануфактуры. Тяжелые тучи нависли над серыми домами, но дождя еще не было. Сел в автомобиль, ожидавший у подъезда.

– Давай-ка, Ганя, к Андреевой.

– В театр? – уточнил водитель.

– Домой, Ганя, домой. Сегодня спектакля нет.

Издалека докатились раскаты грома, и первые крупные капли дождя застучали по тенту автомобиля…

В этот день у Марии Федоровны приема не было. Савва был приглашен на встречу «в узком кругу близких друзей». Переодеться после работы он не успел и потому ехал при параде – в роскошной пиджачной тройке.

Савва вошел в прихожую и поправил узел галстука. Красивые галстуки были его слабостью. Собираясь куда-либо, выводил из себя даже терпеливого камердинера Ферапонта. И то – выбери-ка один нужный галстук, когда их в гардеробе более сотни.

– Савва Тимофеевич, милый, наконец-то! – Мария Федоровна, в длинной юбке и блузе с множеством мелких пуговичек на груди, вышла навстречу – Жарко-то как, душно! – сказала она, обмахиваясь рукой. – Экий вы сегодня… официальный! – не преминула отметить, оглядев костюм.

Савва последовал за ней, ругая себя за то, что не заехал домой переодеться. Одежда от «Жюля Мейстера», купленная в Леонтьевском переулке, была, без сомнения, слишком официальной для встречи «в узком кругу». Они прошли сквозь анфиладу комнат в дальний конец квартиры, где Савва еще не бывал. За круглым столом под зеленым уютным абажуром сидели трое незнакомых мужчин, поднявшихся ему навстречу.

Савва остановился и слегка наклонил голову, с любопытством оглядывая присутствующих. Один из них – крепко сбитый, сутуловатый, с крупной курчавой головой и глубоко посаженными карими глазами с нескрываемым интересом смотрел на гостя.

– Знакомьтесь. Мой большой друг – Савва Тимофеевич Морозов. Я вам о нем много рассказывала. А это, – Андреева указала рукой на кудрявого, бросив в его сторону ласковый взгляд, – Дмитрий Иванович Лукьянов, бывший репетитор моего сына Юрия. Это, – Андреева улыбнулась мужчине в широкой рубахе, стоявшему так, что лицо оставалось в тени, – Михаил Александрович Михайлов, а проще – дядя Миша, его так все зовут.

Савва кивнул и перевел взгляд на третьего, расположившегося ближе всех к нему человека с прямым и открытым взглядом.

– Александр Николаевич Тихонов, – мужчина представился сам. – Студент Петербургского горного института.

«Странная, однако, публика, очень странная, – отметил Савва, усаживаясь на свободный стул. – Такие люди – и друзья светской женщины, знаменитой актрисы, желанной гостьи на приемах у великого князя Сергея Александровича?! Той, чей портрет пишет маслом супруга великого князя, Елизавета Федоровна, сестра царицы!» – Савва усмехнулся, неспешно достал папиросу и закурил, разглядывая присутствующих. Ему нравилось коллекционировать человеческие типы.

Он заметил, что окно в комнате приоткрыто, и оттого занавеска колеблется под порывами ветра. Было слышно, как капли дождя колотят по подоконнику.

Мария Федоровна накинула на плечи шаль и устроилась рядом с ним на стуле с высокой резной спинкой. Савва настороженно молчал, попыхивая папироской. Не любил торопить события. Ждал.

– Вот, друзья мои, все в сборе, – прервала затянувшуюся паузу Андреева. – Сейчас чай принесут.

В комнату вошла девушка в белом фартучке. На подносе принесла изящные чашки с чаем и широкую вазу с печеньем и сушками.

Савва с удовольствием отпил глоток, только сейчас вспомнив, что, заработавшись, забыл пообедать.

– А что, Савва Тимофеевич, каково миллионером-то быть? – наконец, нарушил тишину дядя Миша, умудрившийся сесть таким образом, что лицо его снова оказалось в тени.

Андреева улыбнулась, бросив ободряющий взгляд на Савву.

– А вы попробуйте! – усмехнулся Морозов.

– Небось, не жизнь, а игра сплошная, – хмыкнул кудрявый.

– Так точно-с! – Савва всегда начинал говорить словоерсами, когда злился. – Игра-с. Только я так всю жизнь играю, что либо – башка вдребезги, либо – спина пополам.

Мария Федоровна, взглянув на Савву, взяла печенье и, надкусив, положила на блюдце.

– А как вы относитесь к тому, что каждый человек должен быть свободен? – хриплым голосом поинтересовался кудрявый.

– Хорошо отношусь. Только в большинстве своем люди сейчас понимают свободу лишь как свободу от обязанностей к ближнему.

– А вы, Савва Тимофеевич, конечно, считаете, что ближних нужно любить, что, так сказать, все люди – братья? – с усмешкой спросил дядя Миша. Мария Федоровна укоризненно посмотрела на него, но ничего не сказала.

– Эко вы, в вопросы гуманизма залезли., – Савва поставил чашку. – Может и братья. Но как полюбить этих братьев? Как полюбить людей? Посмотрите на них. Душа-то хочет любить одно прекрасное, а люди большей частью несовершенны. Иначе говоря, – Савва провел рукой по коротко стриженому затылку, – в большинстве своем душа человеческая вовсе не способна в нынешнем ее состоянии к подлинно моральному действию, то есть к любви. Человек нашего века отталкивает от себя брата. Готов обнять все человечество, а брата не обнимет. Моральный идеал, – продолжил Морозов, – есть потому просто риторика. Между тем, – снова достал папиросу, отметив про себя любопытный взгляд, брошенный бывшим репетитором на серебряный портсигар, – все люди связаны между собой такой глубокой связью, что, поистине, «все виноваты за всех».

Андреева слушала с интересом, обхватив себя руками за плечи.

– Я думаю, что мы все связаны друг с другом косвенно, незаметными нитями. И все наши действия, даже мысли влияют на других людей. Простите, господа, не могу сидеть. – Савва поднялся из-за стола и принялся ходить по комнате маленькими шажками, продолжая курить. – Весь день сегодня за столом провел. А я – движение люблю. Порча крови россейская отчего? – осмотрел он присутствующих. – От медлительности движения.

– Еще чаю? – вмешалась Мария Федоровна, оглядев гостей.

– Спасибо. Напились уж, – ответил молчавший все это время студент. – А как вы, Савва Тимофеевич, думаете, что же делать, чтобы эту кровь заставить по всему организму россейскому быстрее циркулировать?

– Для того в старину цирюльники были, которые людям кровь пускали! – хихикнул кудрявый репетитор.

– Что делать? – Савва нахмурился. – Понять сначала причину. Отчего? А уж потом – как с этим бороться. То ли кровь пускать, то ли какими другими средствами лечить. Без кровопускания, – бросил он неодобрительный взгляд в сторону кудрявого. – По мне, все проблемы из-за отсутствия в стране прочного закона и опеки бюрократии, распространенной на все области русской жизни, да еще невежества народа… Впрочем, – махнул он рукой, – это долгий разговор.

– Вот давайте в следующий раз и поговорим. – Сказав это, кудрявый достал из сумки пачку гектографированных бумаг. – А мы вам тут кое-что почитать дадим, если хотите, – положил бумаги на стол перед Морозовым. – Прочтите, как соберетесь. Тем более, – усмехнулся он, заметив настороженный взгляд Саввы, – вам интересно будет. Ведь эти главы Мария Федоровна перевела. Она у нас с детства немецкий знает.

Андреева смущенно кивнула.

– У кого это «у нас»? – нахмурился Морозов.

Мария Федоровна поднялась и, подойдя, легонько прикоснулась пальцами к плечу Саввы.

– У нас, Савва Тимофеевич. У марксистов, – низким грудным голосом пояснила она. – И это – уже три года как моя главная и основная жизнь.

Савва поморщился.

– Видите, как я вам доверяю, – продолжила Андреева, ласково заглядывая ему в глаза. – Потому как вы – близкий и родной мне человек, – сказала она многозначительно и, взяв со стола стопку бумаг, протянула Савве.

«Близкий и родной мне человек…» – эхом отозвалось в его сердце.

«Карл Маркс. Капитал», – прочитал он название на первой странице и, кивнув гостям, вышел из комнаты.

Мария Федоровна поспешила следом за ним.

В коридоре было темно. Морозов споткнулся о край ковра и чуть не упал.

– Савва Тимофеевич! Миленький! – Андреева обогнала его и преградила путь. – Что это вы? Обиделись на что?

– Я на себя обиделся, – проговорил он сердито, стараясь не смотреть на Марию Федоровну.

– Савва… Тимофеевич, может, останетесь? Гости ушли уже.

– Как ушли? – удивленно оглянулся он.

– А там хитрая комната! – доверительным тоном сообщила Мария Федоровна. – Она через небольшой коридорчик сообщается с помещением Контроля Московского узла железных дорог, а там – лабиринт комнат и два выхода на улицу.

– Ушли так ушли. И мне – пора, – нерешительно сказал Савва, поднял на нее глаза и замолчал, натолкнувшись на пристальный, манящий взгляд, оторваться от которого было невозможно. В квартире было тихо. Только где-то размерено тикали часы.

– Зачем вы глядите так долго? – тихо спросила она, не отводя от Саввы глаз.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

З. Г. Морозова (урожденная Зимина) в семнадцать лет вышла замуж за С. В. Морозова – племянника С. Т. Морозова. Муж вскоре начал вести праздный образ жизни: женщины, карты, скачки, охота. Однажды, проявив своенравный характер, Зинаида Григорьевна пришла на бал в клуб Никольской мануфактуры одна и попала под опеку Саввы. Вскоре брак Зинаиды Григорьевны был расторгнут. Влюбленные стали встречаться открыто. Старообрядческий клан Морозовых не одобрял происходящее. Однако, заявление Саввы о том, что они ждут ребенка и решили пожениться, вынудило его родителей дать согласие на брак.

2

Образ Марии Федоровны Морозовой в исторической литературе представлен в искаженном виде. Она отнюдь не была «самодуркой», боявшейся электричества, не читающей газет, «…чурающейся литературы, театра, музыки». Именно она привила детям любовь к искусству и умение ценить прекрасное, дала великолепное образование и, главное, приучила постоянно стремиться к совершенствованию, независимо от возраста и занимаемого положения в обществе. К примеру, находясь вместе с мужем и детьми в Берлине, Мария Федоровна настояла на поездке в Дрезден, в знаменитую галерею. По воспоминаниям, «при выходе Савва пропал. Нашли его у Мадонны, от которой, по его словам, ему было страшно трудно оторваться». С разрешения матери дети провели в галерее два дня с утра до вечера.

Благотворительность – давняя семейная традиция клана Морозовых – тоже была унаследована Саввой Тимофеевичем от родителей. М. Ф. Морозова – единственная из русских купчих, награжденная Мариинским знаком отличия за 25 лет беспорочной службы в благотворительных заведениях с 1878 по 1903 г.

Мария Федоровна умерла 18 июня 1911 года на 84-м году жизни. Ее состояние в тот момент превышало 30 миллионов рублей, и она была одной из самых богатых женщин России. По завещанию ее дети, а также дети Саввы Тимофеевича, унаследовали равные доли, превышающие сумму 5,5 миллионов рублей. Мария Федоровна оговорила также доли еще не появившихся на свет правнуков.

На благотворительные цели по завещанию было выделено 930 тысяч рублей.

3

Сергей Тимофеевич Морозов – кандидат права, коллежский асессор. Основал Кустарный музей (здание в русском стиле в Леонтьевском переулке), опекал Исаака Левитана, восемь лет прожившего во флигеле дома Морозовых в Большом Трехсвятительском переулке, помогал художникам Поленову, Серову. Вместе с И. В. Цветаевым стал учредителем Музея изящных искусств на Волхонке (ныне – ГМИИ им. А. С. Пушкина), которому подарил свою коллекцию полотен западноевропейских и русских художников.

4

Сохранились свидетельства того, что С. Т. Морозов помогал театрам Суворина, Корша, выделял деньги на проведение гастролей лучших трупп России во время проведения ярмарок в Нижнем Новгороде. В 1897 году в прекрасной березовой роще в Орехово-Зуеве, где находилась Никольская мануфактура – семейное предприятие Морозовых, выстроил двухъярусный Летний театр для рабочих и служащих. В день открытия театра Савва Тимофеевич устроил невиданный фейерверк. На сцене театра выступали артисты театра Корша, Большого и Малого театров. В 1904 году С. Т. Морозов начал строительство в Орехово-Зуеве еще одного – Зимнего театра, который стал называться Большим. Театр был достроен к 1912 году Зинаидой Григорьевной Морозовой и старшим сыном Саввы – Тимофеем. Это был первый в Московской губернии театр для рабочих, не уступавший столичным. 1350 мест, партер, два яруса и балкон. Здание театра сохранилось в Орехово-Зуево до настоящего времени.

5

Князь В. М. Голицын встал во главе городского самоуправления Москвы в 1896 году. Человек образованный, эрудированный, обладавший врожденным «кодексом чести». Князь провел во главе Городской думы два четырехлетия. Интересно, что В. М. Голицын в течение пятидесяти лет вел дневник, в котором почти ежедневно описывал все события, происходившие в его жизни и жизни государства.

После 1917 года в его квартиру подселили посторонних людей.

Жена Владимира Михайловича была дружна с актрисой Верой Комиссаржевской, перед талантом которой преклонялась. Однажды, пригласив Комиссаржевскую к себе и обнаружив, что гостью нечем угощать, отправилась на рынок и обменяла фамильные драгоценности на кусок мяса. Сварив суп, вышла из общей кухни в свою тесную комнатку, а когда возвратилась, увидела, как одна из жительниц коммунальной квартиры со словами: «Получай, гадина, нечего мясо жрать, когда страна голодает», плюет в ее кастрюлю. Стиснув зубы, княгиня шумовкой сняла накипь, прокипятила суп и подала гостье, уже сидевшей за столом. Когда Вера Федоровна поднесла ложку ко рту, княгиня Голицына потеряла сознание…

6

«Как можно быть поклонницей его? – спустя много лет говорила М. Андреева о В. Мейерхольде. – Прежде всего, что такое – театр? Театр – это автор, режиссер и актеры. А Мейерхольд – только режиссер, который автора перевертывал, актеров ставил вверх ногами. Или не надо ставить авторских пьес, а если уж ставишь автора, так извините меня, пожалуйста, по-моему, самое главное в театре – слово, а если все, что написал автор, ставить вверх ногами, так зачем же такого автора ставить?» (Из стенограммы выступления в ВТО.)

7

В 1898 году Савва Тимофеевич построил в Пермской губернии завод, который занимался производством древесного и метилового спирта, ацетона, уксусной кислоты – того, что находило применение в текстильной промышленности. В 1900 году – учредил торговый дом «Морозов Савва Тимофеевич и К°». В том же году – приобрел химический завод недалеко от Кинешмы. Кстати, мать Саввы Тимофеевича, вопреки распространенному среди исследователей мнению, поддерживала сына почти во всех его начинаниях. Например, для размещения торгового дома Мария Федоровна подарила Савве особняк в Малом Трехсвятительском переулке.

8

В среднем в год супруги Морозовы тратили на одежду, драгоценности и парфюмерию от 20 000 до 25 000 рублей. Наряды для Зинаиды Григорьевны заказывались, в том числе, в Париже. Так, к примеру, только за одно платье в 1898 году было выплачено 3800 рублей, а за драгоценности – около 9000.

9

Все более активное участие С. Т. Морозова в жизни нового театра – стремление руководить, безаппеляционность в суждениях, строжайший контроль в отношении расходуемых средств, – все это породило конфликт между ним и самолюбивым и властным В. И. Немировичем-Данченко. Конфликт разгорался при активном участии М. Ф. Андреевой, чью сторону, всегда и безусловно, занимал Савва Тимофеевич.

Тем не менее, хотелось бы подчеркнуть, что именно Немирович-Данченко поддержал в трудные 30-е годы Зинаиду Григорьевну, которая лишилась всего имущества и без средств к существованию доживала последние годы в Ильинском. Именно Немирович-Данченко, обратившись в правительство, выхлопотал для нее мизерную пенсию.

10

Старший сын Морозовых. Окончил математический факультет Московского университета, являлся попечителем Коммерческого училища (в последствии – Плехановский институт), входил в совет общины Рогожского кладбища и построил при нем двухэтажную школу. Был расстрелян в 1921 году. Имел трех сыновей. (Адриан – погиб в автомобильной катастрофе в 31 год, Павел – умер в возрасте 25 лет, Савва – скончался в 1995 году. Написал книгу «Дед умер молодым»).

11

Мария Саввишна – старшая дочь Морозовых. Активно участвовала в благотворительных начинаниях семьи. Вместе с А. Фаберже и Ф. Шехтелем работала в комиссии по организации выставки «Художники Москвы – жертвам войны». В советское время работала в системе Наркомпроса. Сохранились ее этюды, написанные под руководством И. Левитана. В 1933 году была помещена в психиатрическую больницу, где через год погибла при невыясненных обстоятельствах.

12

Эта глава написана на основе дневников и записок В. О. Ключевского. Уточнение сделано в связи с оригинальностью ряда суждений знаменитого историка, которые не являются вымыслом автора.