Прости мне мои капризы

– Значит, ты решилась бы родить ребенка?

– Возможно.

– В шестнадцать лет?

– А что?

– Ничего, наверное, просто рано.

– Бывает, рожают и в более раннем возрасте. Стала бы молодой мамой.

– А потом и молодой бабушкой.

Про молодую бабушку я сам не понял – зачем сказал?

– Может, и бабушкой, – спокойно восприняла мои слова Ирина. – Но, вообще-то, – прежде чем… заняться «динь-динь» (вероятно, Ирина вспомнила комедийный фильм «Синьор Робинзон» итальянского режиссера Серджио Корбуччи, который я смотрел в городском кинотеатре…) – следовало подумать о последствиях. То есть – принять меры предосторожности.

– Все-то ты, Иринка, знаешь…

– Это должен знать каждый!

– Как: кто не работает, тот – не ест?

– Угу…

Больше – ни фильмов, ни мультиков мы с Ириной в Доме культуры не смотрели.

* * *

Почти все имевшееся в нашем распоряжении свободное время – мы проводили вместе. Только однажды я встретился с Ириной не днем, как это обычно происходило, а когда солнце склонилось ужу к горизонту. Накануне она предупредила меня, что будет помогать дяде с тетей копать на огороде картошку.

– Какая картошка? – удивился я.

– Обыкновенная. Круглая, такая, по форме, или овальная, с коричневой кожурой, как у нас. Очень вкусная, если ее испечь в костре, то есть на углях, когда костер прогорит…

– Это мне известно! – перебил я ее. – Только для картошки вроде бы еще не пора…

– У нас сорт особенный – скороспелка. Она созревает быстрее. К тому же, в этом году, из-за ранней весны, посадка была на три недели раньше, чем в прошлые годы. Да мы не весь огород будем выкапывать, большую часть оставим на потом.

– Хорошо, я тоже найду себе какое-нибудь полезное дело.

Этот день, несмотря на занятость – я занимался починкой забора, отделявшего наш дом от улицы, который (забор) в некоторых местах обветшал – показался мне очень длинным! Я постоянно думал об Ирине. Испытывая неодолимое желание – поскорее с ней встретиться.

Из головы не выходило одно выразительное словечко, выпорхнувшее из уст Ирины.

Скороспелка!

В определенном смысле – звучное это слово, по моему разумению, вполне подходило к самой Ирине. А заключался смысл – в быстром физическом (в широком значении данного понятия…) ее развитии. Хотя «посажена», то есть зачата она была не ранней и теплой весной, а, как я успел уже подсчитать, поздней и холодной осенью…

При встрече – Ирина выглядела уставшей. Вялой. Похожей на сорванную с клумбы и утратившую первозданную свежесть и аромат, розу. В движении и разговоре была медлительной. Каждое слово произносила так, словно, играя на гармошке, с усилием растягивала меха. Как ни странно, но эта медлительность, «заторможенность» – удивительным образом – были ей к лицу.

– Не иначе, весь огород перелопатили? – после традиционного приветствия, спросил я Ирину.

– Нет! Я же говорила, что не весь… Просто потом я еще нарубила дров для печки. С запасом, на два дня. Тетя печет в печке хлеб… А топор такой тяжелый, как будто в нем пуд веса.

– Разве, кроме тебя, больше некому расколоть пару катков?

– Есть кому – это забота дяди. Но мне хотелось самой. Это ведь интересно!

(Не так ли интересно, как Тому Сойеру было интересно, по приказу любящей его тетушки Полли, красить забор, – усомнился я, но вслух ничего не сказал…).

– А затем я доила корову.

– Ты молодец, Иринка! Даже корову доить умеешь!

– Пока не умею – учусь.

– Тетя заставила?

– Никто меня не заставлял – я сама!

– Тоже из интереса?

– Конечно! Будет что – через много лет – вспомнить! Только руки болят, и на ладонях появились мозоли.

– Покажи.

Ирина протянула ко мне руки, ладонями кверху. Присмотревшись, я разглядел в местах сгиба пальцев несколько маленьких, отвердевших новообразований – кровоподтеков.

– Это с непривычки. Со временем пройдет.

– Угу…

– Постой! Разве твоя корова сейчас не на лугу? Ведь стадо еще не возвращалось.

– Моя корова сегодня дома, то есть в сарае. Ушибла где-то переднюю ногу, и теперь немного хромает. Тетя говорит, ушиб не сильный, должно само пройти, а если не пройдет, придется доктора Айболита вызывать, лечить… О – о – о!

Ирина вдруг оживилась! Как будто повеселела! Усталость и медлительность ее исчезли. В глазах появился блеск.

– Представляешь, что я нашла, когда копала картошку?

– Сейчас… Дай подумать… Арбуз?

– Арбузы растут на земле, а не в земле. Винтовку!

– Винтовку?!

От удивления – я даже присвистнул!

– Представь себе!

– Вот это да! Целую винтовку!

– Нет, не целую, один только ствол. Весь грязный и в ржавчине! Чтобы его вытащить – пришлось глубокую яму выкопать, потому что ствол находился в земле почти в вертикальном положении, как штык, который в нее воткнули. Сколько раз этот огород копали – перекапывали, а ничего такого не находили.

– Если хорошо покопаться – наверняка еще кое-что найдется! В прошлом году был откопан – также на огороде – железный наконечник от древнего копья, или пики. Наконечник отвезли в город, в краеведческий музей, для исследования.

– И каков результат?

– Не знаю. Наконечник пока находится в музее – видимо, там он и останется. А в нашем лесу до сих пор можно наткнуться на неразорвавшийся снаряд, или мину, которые лежат там с войны. Их ни в коем случае нельзя трогать. Про патроны я уж не говорю…

– Я, когда его вытащила, – так испугалась!

– Что тебя напугало?

– Ну, не сама же по себе винтовка оказалась в земле. Кто-то из нее стрелял! Наверное, этот человек погиб. Значит, рядом должны быть его останки, скелет. А я всего такого боюсь, и в особенности – покойников…

– А ты дядю своего попроси: пусть он покопается. Если действительно будут найдены останки бойца, то, возможно, отыщется и жетон, или записка в гильзе, по которым можно установить его имя! Наверняка где-то живут родственники – для них это было бы потрясающей новостью! Будут знать, что их брат, отец, муж – кем он, там, им доводится, не пропал без вести, а погиб. Хотя боец мог быть вынесен с поля боя санитарами…

– А может, это ствол от немецкой винтовки?

– Не думаю. Винтовки были только у наших солдат, да и то не у каждого – некоторым бойцам приходилось добывать себе оружие в бою, по крайней мере, в начальном периоде войны. У немцев были автоматы. Так что, скорее всего, погибший – если он все-таки был убит – советский воин, красноармеец. Разве что ствол этот не от винтовки, а от немецкого автомата?

– Нет! У автомата ствол намного короче, а этот длинный и тяжелый, я в кино видела.

– Значит, так оно и есть. Ты отнеси находку в школьный музей. В музее имеется уголок, посвященный Великой Отечественной войне. Там ей будет самое место.

– Да ведь сейчас каникулы, школа закрыта.

– Точно, я забыл.

– Придумала! Я попрошу Аньку, двоюродную сестру – она отнесет. В сентябре, когда начнутся занятия.

– Верно!

– У нее – как увидела то, что я нашла, – аж глаза загорелись! Надо только, как следует, его почистить…

И еще раз мы увиделись с Ириной после обеда.

В этот погожий, светлый, жаркий день, чуть ли не с рассвета, Ирина была занята на просушке травы, скошенной на выделенном ее родственникам участке, расположенном в пяти километрах от села. После просушки трава превращалась в сено, которое зимой шло на корм корове.

Вместо лопаты, орудием труда в руках Ирины были деревянные, с длинным древком и широким захватом, грабли.

После нескольких часов работы, с краткими перерывами на отдых, прием пищи – у Ирины заметно покраснело лицо, особенно нос (так, что резче стали выделяться большие ее глаза…), золотистым загаром покрылись плечи, руки и ноги (Ирина – самозабвенно – трудилась в спортивных своих шортах…). И от этого покрасневшего ее носа, и загоревших плеч, тонкой кожей впитавших душистый луговой аромат трав: тимофеевки и пырея, овсяницы и клевера, обвеянных теплым, приходящим с южной стороны, ветром, – невозможно было отвести взгляд.

Ирина как будто нарочно, для встречи со мной, надела легкий, с открытой верхней частью, сарафан.

Вообще, находиться с Ириной рядом, на расстоянии вздоха – было для меня непростым, подчас, делом. Испытанием. Главная трудность заключалась в том, чтобы не обращать на нее внимания – как на женщину. Пусть пока еще «маленькую» женщину, развивающуюся, «формирующуюся». Однако, уже обладающую вполне очевидными, безусловными признаками взрослости – в самом широком смысле этого понятия. Некоторые из этих очевидных признаков – приводили меня в смущение и трепет, чрезвычайно волновали и будоражили, заставляли почти беспрерывно работать воображение… Вследствие чего, мне было довольно сложно – «держать себя в руках», общаться с Ириной свободно, раскованно, как с младшим товарищем, другом.

Понимала ли это мое состояние Ирина? Не знаю. Во всяком случае, мне она об этом ничего не говорила, а я ни о чем «таком» ее не расспрашивал. Я совершенно не представлял себе: каким образом, ни с того, ни с сего – я мог бы приступить к подобным расспросам? Какой могла бы быть реакция Ирины?

Между тем, все эти наши с Ириной контакты, встречи, прогулки, беседы – совершенно невинные, безобидные по сути – вольно, или невольно, послужили прелюдией ко всему тому, что произошло между нами дальше.

* * *

Началось все с того, что Ирине пришла в голову одна необычная идея, показавшаяся мне необдуманной, даже безрассудной и нежизнеспособной. В первые минуты, после того, как она была озвучена.

В тот тихий, спокойный час, когда, по образному выражению – уже названного мной поэта Николая Рубцова, «всей душой, которую не жаль… овладевает светлая печаль, как лунный свет овладевает миром», и большинство граждан спят в мягких своих постелях, – мы с Ириной предались совершенно иному занятию. Снарядились в захватывающий пеший поход. На нашу речку Вежу. Замечательная эта речка, кажется, с самых давних времен, протекала в двух верстах от села – с западной его окраины.

Признаюсь, прежде чем согласиться с доблестным предложением Ирины, я сделал попытку отговорить ее от этого – действительно несколько выходящего за рамки здравого смысла (учитывая не совсем подходящее время суток…) – предприятия. Когда обычные доводы не подействовали – решил ее, как следует, напугать, строго предупредив о возможной – реальной – опасности, с которой мы можем столкнуться. Например, в пути нам могут встретиться беспощадные серые хищники, обитающие в здешних лесах, – волки, которым ничего не стоит на нас напасть, растерзать и сожрать! Я прямо так жестко, может быть, даже жестоко и выразился: «Растерзать и сожрать!». Надеясь, что Ирина как можно глубже проникнется угрозой (это ведь не добродушный, в общем-то, персонаж из «Ну, погоди!»). В тот момент я вспомнил случай, когда один мой знакомый односельчанин на самом деле встретился с этим серьезным зверем, только не в лесу, а прямо за селом. Произошло это зимой, днем. По всей видимости, серый сильно оголодал в оскудевших лесных угодьях, раз рискнул подобраться поближе к людям. По счастью, наброситься на человека волк не решился и предпочел убраться восвояси.

Ирина отреагировала на мое предостережение – оригинально. Она глубоко вздохнула. Подумала. Затем подняла вверх голову. Сложила трубочкой тонкие свои губы. И смотря в бездонное ночное небо, издала громкий, протяжный звук… От которого меня изнутри прошиб озноб.

Как потом высказалась Ирина, она изобразила – «тоскующую волчицу». Не уточнив: что именно это понятие означает.

ГЛАВА 2

Итак, времени было что-то около одиннадцати часов…

Выйдя за околицу, оставив позади себя последний – крайний – дом, мы не надолго, будто в сомнении: а не повернуть ли, пока не поздно, для собственного же блага, обратно? – остановились.

Постояли.

Молча.

Не проронив ни звука.

Словно испытывая друг друга на прочность.

Не повернули.

Храбро отправились в таинственное, волнующее путешествие.

Сначала шли проторенными – через поле, затем по лугу – тропками, которые, скорее, угадывались чутьем, памятью (это я о себе – Ирина ничего не могла помнить, потому что была здесь впервые…), нежели напряженно высматривались слабым нашим зрением, на некоторых, нечетко видимых участках, подсвечиваемыми фонариками, предусмотрительно взятыми нами из дому.

С большой осторожностью, на четвереньках (не забудем – дело было ночью!), я впереди – стиснув зубы и шумно, через нос, дыша, Ирина – с непрерывным комариным писком, за мной, – переползли по узкому, деревянному настилу через глубокий, около трех, или четырех метров шириной, овраг, почти доверху (во всяком случае, так мне показалось…) наполненный мутноватой болотной водой. Толстые доски, скрепленные между собой железными скобами, гвоздями и проволокой, подпертые снизу, посередине, не очень надежным, тоже деревянным, упором, под тяжестью наших тел, прогибались, пошатывались, и была опасность, как тому бычку, на них не удержаться. Тем более, что, кроме фонарика, который был у меня в левой руке, – правой рукой я держал еще переносной кассетный магнитофон. Я купил его (плюс несколько кассет) за пару дней до отпуска. Привез домой. И, следуя новомодной молодежной традиции, иногда брал с собой, чтобы, гуляя с Ириной, перемежать долгие наши разговоры – музыкой и песнями популярных отечественных и зарубежных исполнителей.

– Я чу… уть не упи… и… са… лась!

Оказавшись на другой стороне рва и, точно с усилием, встав на ноги, – с трепетом в голосе, произнесла путешественница.

Как будто сквозь зубы, втягивая в себя ртом воздух, и с шумом выдыхая его, – Ирина огляделась. Затем она наклонилась. Прикоснулась вспотевшими ладонями к голым своим коленям (сведенным, словно судорогой, вместе…), больно соприкоснувшимся с твердой, как камень, поверхностью досок (она была в красном, с крупными белыми горошинами, платье…) и легонько погладила. После этого, повернувшись ко рву лицом, с не прошедшей еще боязнью, девушка посмотрела в черный, непроницаемый его зев, из которого доносились какие-то булькающие и хлюпающие звуки. Невольно сделала шаг назад.

(Ощущение было такое, что вот-вот из черного этого зева покажется какое-нибудь таинственное, страшное существо и грозно спросит, кто мы такие есть и что нам здесь нужно?).

– Не лучше ли нам, в таком случае, вернуться? – попробовал я «прогнуть» прежнюю свою линию, сам переживший несколько неприятных минут.

(Только сейчас мне пришла в голову умная мысль – о том, что можно было пойти другим маршрутом. Тогда нам не пришлось бы ползать по этим, не очень надежным доскам. И дорога там более ровная. Правда, тогда она удлинилась бы на целый километр и заняла бы больше времени…).

Ирина немного подумала и сказала:

– А еще такие рвы будут?

– Нет.

– Значит, не лучше! Нельзя останавливаться на полпути! Тем более, что самое трудное уже позади. Да и потом: сейчас я не смогу переползти обратно. Ноги дрожат…

– Если дрожат, то не надо!

И мы пошли вперед.

Крепко держась за руки и вслушиваясь в непривычные для слуха ночные звуки, шорохи, всякий непонятный шум, отчего в ту, или иную секунду у меня сжималось сердце (наверное, то же происходило и с Ириной…), – мы преодолели полукилометровый участок березовой рощи, высаженной жителями села спустя год после окончания войны. В этих красивых местах едва ли не с самого начала страшного бедствия и до осени 1943-го проходили жестокие сражения. И – я уже говорил об этом Ирине – здесь по сей день можно невзначай наткнуться на какой-нибудь невзорвавшийся с той тяжкой поры боеприпас. К опасной находке, ни при каких обстоятельствах, нельзя прикасаться, а следует как можно скорее сообщить в милицию. К сожалению, так поступают не все жители. Некоторые (и школьного возраста, и поболе пожившие на свете…), на свой страх и риск, не только трогают взрывоопасный предмет, но даже берутся за его «разминирование», как правило, с тяжелыми для здоровья последствиями – оторванные пальцы рук, выбитые глаза, а в худшем случае – человек может погибнуть.

Внезапно налетевший порыв ветра – отвлек меня от невольных мыслей о войне.

От сильного этого порыва – зашумели густыми шапками листьев деревья.

Зашелестела трава.

Следом раздался – как будто жалобный крик, наверное, разбуженной и чем-то встревоженной птицы.

С десяток раз тихо и робко, словно пугаясь собственного голоса, прокуковала кукушка.

Как только кукушка начала вести отсчет чьей-то жизни, – Ирина замедлила движение.

В следующую минуты мы – остановились.

Вслушались в издаваемые пернатой вещуньей – приглушенные звуки.

Девушка еще крепче сжала мою руку и, после того, как кукушка умолкла, – взволнованно прошептала:

– Это она не нам!

– Кукушка?

– Угу…

(Интонационно у Ирины получилось смешно, как у невидимки-кукушки: ку-ку!).

– Конечно, нет! Судя по звуку, она далеко и не видит нас. Только это не она, а о н.

– Самец?

– Да!

– Я этого не знала.

Мы еще немного подождали: не заговорит ли кукушка снова? Если заговорит, то можно загадать: какая впереди ожидает жизнь – долгая, или короткая? Правда, я никогда этого не делал – чтобы не было лишних мыслей…

Кукушка молчала.

Пошумев листвой, утихомирились белоствольные красавицы – березы.

Наконец, мы вышли к реке…

Здесь Вежа текла спокойно. Неторопливо. С каким-то величавым своим речным достоинством. Негромкое, мелодичное ее журчание можно было сравнить с умиротворяющим мурлыканьем сытой и довольной кошки, которой чешут за ухом. Весь же ее многокилометровый, пролегающий через обширные поля, луга и леса, некоторые деревни и села путь, был отмечен частыми и причудливыми изгибами, напоминающими извивы ползущей в траве змеи. Неискушенного путешественника эти изгибы запросто могли ввести в заблуждение, увлечь в непроходимые дебри, глухомань, из которой трудно потом выбраться назад…

В том месте, где речка предстала нашим глазам, ее глубина была небольшой – взрослому человеку (среднего роста мужчине), как иногда образно у нас говорят: «по это самое», а если «этого самого» повыше, то – по пояс. Зато ширина была значительно больше, чем в других местах. Здесь, начиная с ранней весны, когда вышедшая из берегов, разлившаяся на сотни метров, в одну и другую сторону, река возвращалась в свое русло, и заканчивая поздней осенью, – сельские пастухи перегоняли на противоположный берег, для кормежки (и затем обратно) стада коров – с колхозных и частных подворий, да мужики перевозили на скрипучих деревянных телегах душистые копны сена – на той стороне, куда значительно реже заглядывали жители села (из-за опасения заблудиться…), трава была выше, гуще, сочнее.

Добравшись до реки (обычно дорога в одну сторону, по короткому пути, занимала продолжительность школьного урока, или чуть меньше, если идти быстрым шагом и, разумеется, днем, сейчас же она обошлась нам в «урок с хвостиком»…), – остановились в нескольких метрах от водной глади.

Отдышались.

Осмотрелись.

Десятки раз, только в светлое время суток, начиная с детских лет, я бывал в этих удивительных, сказочных местах! В летнюю пору, далеко углубляясь – то вниз по течению реки, то вверх (идти приходилось по два-три часа кряду в один конец…), тяжело, порой, продирался через густые заросли кустарников, высокой, хлещущей по лицу травы, лавируя между то и дело попадавшимися на пути муравьиными холмиками, – испытывая ни с чем не сравнимую радость первооткрывателя и восторг – от окружавшей меня красоты.

С поступлением в училище, я гораздо реже стал здесь бывать: несколько раз наведался во время прошлогоднего, летнего приезда домой (в зимний период, на каникулах, я пришел сюда лишь однажды, с большим трудом пробравшись по пушистому, рыхлому снегу на лыжах…) и, вот, теперь. Правда, с каждым приходом – более острым, тонким и более значимым для меня становилось восприятие всего того, что я видел вокруг. Слышал. Чувствовал…

Мысли о прошлом взволновали меня до такой степени, что, дав волю чувствам, я забылся и больно сжал руку Ирины.

Негромко ойкнув, она высвободила ее.

– Ты чего? – спросила Ирина меня.

– Извини, просто кое-что вспомнил…

– Что-то плохое?

– Хорошее! Детство… Замечательное свое детство! То, что у тебя сейчас…

– То, что у меня сейчас, – называется по-другому, – подумав, возразила Ирина.

– Да, конечно! Подростковый возраст. Тоже – прекрасная пора. Прекрасная… Хотя, мне кажется, – многие вещи в нашей жизни условны. В какой-то газете я прочитал рассказ об одной женщине – простой женщине, работающей врачом. Когда умерла ее бабушка, которую она очень любила, эта женщина, с грустью, сказала так: все, детство закончилось. То есть ее детство закончилось…

– Ну, и что? Все когда-то заканчивается.

– А то, что женщина была замужем и у нее уже был ребенок – мальчик семи лет.

Эту мою реплику Ирина оставила без внимания.

Подсвечивая потускневшим фонариком себе под ноги, – она приблизилась к кромке воды. Наведя на нее луч света, нарисовала небольшой круг, потом треугольник с квадратом, а затем несколько коротких штрихов, которыми словно зачеркнула только что изображенные фигуры.

После этого, подобрав низ длинного своего платья, – Ирина присела на корточки.

Опустила в реку ладонь.

– Надо же, вода теплая! Хорошо, наверное, прогрелась под солнышком за день.

Девушка выключила фонарик.

– Это потому, что здесь речка шире, мельче, чем в других местах, и течение медленное. Да и воздух по ночам сейчас – не холодный. Если хочешь, в следующий раз сходим на озеро. Там вода еще теплее – почти как парное молоко. К тому же, идти не так далеко, и дорога хорошая, нахоженная – без всяких канав и рвов.

– На озере я уже была.

– Когда?

– Как приехала сюда – на следующий день.

– Откуда про озеро узнала?

– От сестры.

– Аньки?

– От нее. Я, вообще-то, не хотела идти. То есть хотела, но не так скоро. Да мелюзга эта – прицепилась, как колючка лопуха к одежде: пойдем, да пойдем! Она, видите ли, с прошлого года мечтала там побывать, но почему-то до сих пор не побывала.

– Ну, и хорошо, что сходили. Там так здорово! Только… какая же Анька мелюзга? Девка видная, симпатичная.

– Угу! И видная, и симпатичная. Это оттого, что внешне она кажется взрослее своих лет. Растет не по дням, а по часам – как на дрожжах. Ростом уже меня догнала. Да и всем прочим… У них, точнее, у нас – порода такая, а по возрасту на два года меня младше. Почти… очень шустрая… Пришлось пойти. Да еще и удочку с собой прихватили – одну на двоих. Так что после купания – я еще и рыбу ловила – на червя. Но не там, где все купаются, а в другом, тихом месте.

– Велик ли оказался улов?

– Не-а, не велик! Всего-то пять карасиков и поймала – таких маленьких, меньше моей ладони. Опыта рыбной ловли у меня пока еще нет. Правда, Аня говорит: рыбки маленькие потому, что не успевают вырасти. А вырасти они не успевают оттого, что их всех вылавливают.

– Верно говорит. Несознательный у нас, в этом плане, народ – не может ждать… Что же ты с ними сделала? Кошке отдала?

– Никакой кошке я их не отдавала! У кошки – молока вдоволь. Мышей пусть ловит в сарае… Рыбок я отпустила.

– Правильно сделала!

– Они мне обещали за это исполнить любое мое желание.

– Так-таки обещали?

– Угу! Рыбки так жалобно просили, что я не могла им не поверить. Но я отпустила бы их и так…

– А почему одно желание, а не три, как положено?

– Этого они мне не сказали.

– И какое у тебя желание? Если не секрет.

– Пока не знаю. Торопиться в таком серьезном деле нельзя – чтобы не совершить ошибки. Я могу его загадать в любое время.

– И то правда – спешить незачем. В любом случае: пусть твое желание – каким бы оно ни было – сбудется!

– Спасибо!

Ирина вновь опустила в воду руку. Поводила и спросила:

– Можно здесь купаться?

– Конечно, можно! Я здесь в детстве учился плавать. Придем в следующий раз – купайся, сколько захочешь!

– Следующий раз – это еще когда будет!

– Как надумаешь – так и будет.

– Уже надумала! Хочу сейчас!

– Сейчас?! Ты хочешь сейчас?

Я эмоционально отреагировал на желание Ирины, несколько меня озадачившее.

– Ну, да – сейчас. Что здесь такого особенного?

– Ничего. Купайся… Если не терпится…

– Пусть не терпится! Ночь… Луна… Река… Все так романтично!

– Да, обстановка располагающая!

– А никаких микробов там нет?

– Микробы везде есть, и в речке тоже, но они не опасные. Главное – воду не пить.

– Не буду.

– Но есть один нюанс. Как ты себе это свое купание представляешь?

– Как обычно. Плавать я умею. Кролем, брассом, по-собачьи, по-лягушачьи. Знаешь, как лягушки плавают? Так смешно двигают лапками. Я в какой-то передаче по телевизору видела.