Три дня Коленьки Данцевича

–Николай Угодник, услышь меня, ты же всё можешь, сделай так… , не успев в мыслях, повторно крестясь, произнести опять свою просьбу до конца, Коленька вдруг увидел, как лицо Святого на миг стало мягче, а потом словно давая знак, слегка ласково улыбнулось. Лишь коротким мигом была его еле заметная улыбка.

– Нет, мне это не показалось! – ясно понял он.

–Значит, Николай Угодник услышал меня, – радостью отозвалось в душе Коленьки.

В хату вошла Мать. Она взяла стоящую на тумбочке в углу хаты, справа от входа напротив печки, миску с мукой, налила в неё молока, выбила два яйца, бросила туда из стоявшей рядом солонки щепотку соли, кончиком ножа подцепила из тут же стоявшей коробочки соду, стряхнула её тоже в миску, начала ложкой быстро разбалтывать тесто для блинов. Движения её рук во время работы были всегда быстрыми и уверенными. Разболтав тесто, Мать поставила миску на лавку возле печки, в которой уже потрескивали прогоревшие до углей дрова. Быстро схватив из угла насаженную на длинную деревянную ручку металлическую кочергу, начала ею разгребать в печке угли, готовя место для сковород. Вынула из топки кочергу, быстро поставила её на место в угол к ухватам, мельком озабоченно взглянула на стрелки ходиков. Достала из щели под печным шестком, находившиеся там две сковороды, привычно сдув с них пыль, поставила на шесток. Взяла из угла чапельник, ловко подцепляя им сковороды, одну за другой отправила их с шестка для разогрева в топку печки на раскаленные угли.

– Чего стоишь? – обратила она внимание на сына.

– Иди, умывайся, да до завтрака, иди помогай Мишке с Ванькой поливать грядки, – приказала Мать, крутя в руках чапельник.

–Уже неделю жара стоит, всё ведь посохнет, не выживет, – доставая назад из топки разогретые сковороды, про себя, причитая, пояснила она.

–Дома с Витькой сегодня Иван останется, а ты пойдешь со мной на нормы. Вторую прополку сахарной свеклы и моркови бригадир сказал пора делать, – пояснила она сыну, ложкой наливая тесто на раскаленную сковороду.

–Отец уйдет сено косить, а Мишка с утра в Старобин, к председателю, справку на паспорт выпрашивать. Надо надоедать этим сволочам, а то за просто так быстро у них её не вырвешь. А потом придет к нам на нормы, помогать будет, – объявила Мать дневной расклад семейных дел, отправляя чапельником сковороду в печку.

–Да, – вдруг о чем-то вспомнив, произнесла она.

–Деньги положи на тумбочку, хлеб сегодня Ванька сторожить будет, – приказала Мать, увиваясь возле печи.

Коленька, повесив голову, молча замер в тревожном ожидании.

–Я их потерял, – после небольшого молчания, виновато глядя на Мать, произнес он.

Мать, прекратив дела, взглянула на сына. Строгости на её лице не было.

–Я так и знала, что одним огородом эта помощь мне не обойдется, – взмахнув руками, со вздохом произнесла она и слегка заулыбалась.

–А ноги вчера так и не помыл, спал с грязными, – заметив, уже строго произнесла Мать, с укором глядя на сына.

–Горе моё луковое, – укоряла она сына дальше.

–Иди уже, – возвращаясь к делам, произнесла она. Облегчение пробежалось по душе Коленьки.

Натянув лежавшие на скамье штанишки и бросив благодарный взгляд на Николая Угодника, Коленька, довольный, выбежал из хаты во двор, в освещённую ярким солнцем благодать летнего деревенского утра. Разгоняя неспешно прогуливающихся по двору кур, забежал в конец двора, к поросячьей загородке. Глядя на починенное вчера вечером Отцом место в заборе, справил малую нужду. Туалет вообще-то был подальше, за углом хлева, но за здесь, по маленькому, его с Витькой, в отличие от старших братьев, родители пока ещё не ругали. Подтянул штанишки, направился к ведущей в огород возле колодца калитке.

Из находившейся за сенями пристройки с косой в одной руке и косовищем в другой навстречу вышел отец.

– А, ты. Проснулся, – увидев сына приветливо глядя, произнёс он.

Из огорода к колодцу, к находившейся рядом невысокой лавочке со стоявшими на ней вёдрами, часть из которых были пусты, с пустым ведром в руке за водой шёл Иван. Увидев это, отец подошёл к колодцу, доставая из него воду, начал наполнять пустые вёдра водой.

Поливая с Ванькой толстые стебли подвязанных к воткнутым рядом палкам помидор, Коленька рассматривал пока ещё зелёные, гроздьями свисающие со стеблей плоды, в надежде отыскать хоть один красный. Отмеряемая из ведра под каждое из развесистых растений, как сказал Ванька, по три больших кружки вода, быстро уходила в просушенную землю, оставляя на ней лишь мокрые следы. Рядом, поливая лук на соседних грядках, возился Мишка. Во дворе, то и дело раздавались: то звоном отдающиеся от скрепляемой с косовищем по клину косы удары молотка, то звуки доставаемых отцом из колодца вёдер воды с шумом выливаемые в пустые вёдра, то глухие дребезжащие звуки заточки напильником тяпок. Из огорода было видно как в раскрытом дверном проеме сеней с двумя вёдрами корма для свиней в руках, показалась мать.

– Мишка, нащипи луку, иди быстрее завтракай да отправляйся пораньше в Старобин, а то опять председателя не застанешь, – на ходу распорядилась она. Закончив поливать лук, старший брат начал щипать его сочные зеленые перья. Нащипав их большой, еле умещающийся в обхвате ладоней пук, брат направился к стоящим возле колодца вёдрам с водой. Окунув пук в одно из них и поболтав его там, стряхивая воду понёс лук в хату. Скоро мать возвратилась, подошла к умывальнику, начала мыть руки.

– Видела я, как ты забор починил, – обращаясь к отцу, с недовольством в голосе произнесла она. Видимо претензия отца задела, и он не торопился с ответом.

– А что, плохо? – через некоторое время прозвучал его колючий голос.

– А то хорошо. Опять кабан в огород влезет. Легче всего дитя отлупить, – после небольшой паузы, в ответ начали слетать короткие отрывистые фразы укора с уст матери.

– Почини лучше, если ты такая умная. Он вон, какой боров. Ему железный надо. Нельзя его без присмотра во дворе надолго оставлять, – настаивал на своём отец. Мать в ответ промолчала.

– Хороший забор делается из хорошего материала, а где его взять, я их из чего леплю…, – как бы оправдываясь, в сердцах, добавил он.

– А отлупил я его за дело. Ничего, на пользу пойдет. Мозги надо с детства вправлять, что бы набекрень не выросли, а то потом поздно будет. Что бы к делу серьёзно относился и ответственность понимал. Впредь думать будет, а то вырастет беззаботным охламоном, – не унимаясь, отвечал жене он.

– А у меня это всё уже и забылось, – поняв о чём говорилось в перепалке между родителями, подумал Коленька.

– Раз мама меня защищала, значит она меня любит, – ясно пришла ему пробежавшая радостью по душе мысль.

– Как же, ведь она меня даже на девочку не променяла, – тут же утверждением вспомнилось Коленьке.

Эту историю от мамы он слышал не раз. Родила она его по весне, на Николу, ночью, около трёх часов.

– Врачи сказали что мальчик, я и расстроилась, – так обычно в семейном кругу начинала она свой рассказ про это.

– Опять бандит, прости Господи, уже третий, – скажет мать, при этом мило взглянет на сидящего рядом Коленьку и нежно прижмёт его к груди. И Коленьке сразу становится ясно, что – «бандит» – мама просто так говорит, она так шутит, а на самом деле она своих сыночков любит.

– Хоть бы Бог девочку послал. Дочка матери ведь по хозяйству помощница, отрада для души, да и уход по старости. А с сыновьями хлебнёшь без присмотра горя. Хорошо если ещё, какая невестка доброй окажется, – продолжала рассказ мать.

– Посетовала я в палате вслух на это, и сразу ко мне одна, из ещё рожениц, лежавших в палате, тихонько подходит. Женщина из соседней деревни. То лежала тихо мрачная, а тут вскочила, на кровать ко мне подсела, глаза горят, и давай меня упрашивать.

Всякий раз при рассказе в этом месте, Коленька волнением напрягался, ему становилось тревожно. Ему казалось, что как будто, всё добром кончившееся, вдруг может снова вернутся назад и пойти как-то, по другому. И не быть тогда ему со своими родителями и братьями, а с кучей каких-то неведомых чужих старших сестёр, которые по словам той тёти: « Уж его не обидят, затискают, запестуют. Будут холить одного на четверых наконец-то появившегося у них младшенького братика. Уж ему будет там как в раю.

– Они будут бегать вокруг, а Мишки, Ваньки и Витьки рядом не будет. Нет, я так не хочу. Не надо мне этого рая, я хочу быть дома, со своими мамой папой да братьями, – всякий раз при этом думалось Коленьке.

А мать продолжала свой рассказ дальше.

– Смотри, мы с тобой и на лицо похожие и волосы у нас светлые, наши мужики никогда этого и не поймут. А с врачами я договорюсь, ты об этом даже и не беспокойся, – уговаривала она меня.

– Вот видишь, как у тебя мальчики, а у меня ж всё одни девочки рождаются. Вот сегодня перед тобой пятую уже родила. Муж сказал, если опять девку родишь, то там с ней и оставайся. Домой не возьму. Боюсь я этого, больно серьёзно он так всякий раз в последнее время говорит, – сообщала она.

– Я уж было к её просьбам, и склонятся начала. Очень мне девочку хотелось, – продолжала рассказ мать. В этот момент Коленька вздрагивал и недовольно, как бы предостерегая её, с укором посматривал на мать.

– Ты что, Мама! – звучало тревожное в его душе, готовое криком вырваться наружу.

– А потом полежала, подумала. Да как это я потом всю жизнь дальше жить буду, зная, что своё родное дитя кому-то отдала.

–А девочку то, хочется, – опять произнесёт мать

– Если хочешь, договаривайся с врачами, девочку заберу. Мужу скажу, двойню родила, а меняться не буду,– предложила я ей.

После этих слов, сидящий рядом с мамой Коленька, в знак благодарности, прижимаясь, нежно обнимал маму и много раз целовал её. От сердца у него отлегало, волнение уходило.

– Ну, а когда опять, четвёртого родила – Витьку, – указывала милым взглядом мать на потеснившего с недавних пор Коленьку с самого лучшего места – на маминых руках, младшего сыночка, – то и думать о девочке перестала. Видно не судьба мне девочку иметь. Смирилась, – заканчивала свой рассказ Мать.

А Отец в такие минуты, довольный, что всегда получалось как ему лучше, как хотелось, посмотрит благодарно на маму, да и улыбнётся, – вспоминалось Коленьке.

Закончив поливать, Иван с Коленькой вошли во двор.

– Чего с утра ругаетесь? – раздалось с улицы.

У калитки, с землемерным цыркулем на плече, стоял дядя Володя. Дядю Володю Коленька знал. Он в колхозе был учетчиком. Ходил по дворам, всё мерил своим цыркулем и считал, записывая это химическим карандашом, предварительно послюнявив его во рту, в свою мятую тетрадку, которую на пополам вдоль сложенную, с воткнутым внутрь карандашом, он потом всякий раз доставал из-за голенища своего сапога. Оставив своё занятие, отец направился к калитке встречать раннего посетителя. Дядя Володя вошёл во двор, снял с плеча цыркуль, поставил его к забору и начал разговаривать с отцом.

-Ванька, пошли со мной, я тебе покажу, что днем делать будешь, – поздоровавшись с гостем, сказала сыну Мать и повела его в хату.

–Надо уточнить количество твоего хозяйства, да и огород давно не перемеряли, – сообщил Отцу цель своего прибытия дядя Володя.

–А зачем его опять мерить? – имея в виду огород, задал вопрос учетчику Отец.

–Как стояли заборы, так на месте и стоят. По бокам соседи; впереди на улицу не полезешь, сзади…, – отец замялся, – выгон, – вдруг нашедшись, убеждая, произнес он.

–Так что увеличиться он не мог. Да и по хозяйству тоже, вроде ничего не добавилось. Всё, как и прежде было, так что пиши тоже самое, да и делу конец, – посоветовал дяде Володе он. Лукавинка, пробежавшая по лицу Отца, когда он говорил о заборе со стороны выгона, догадкой осенила сознание Коленьки, понявшего опасение Отца о повторном замере огорода.

Ему вспомнилось, как ранней весной Отец, привлекая всех сыновей, чинил забор со стороны выгона. Заборы в семейном хозяйстве были постоянной головной болью. Без них было нельзя, а их устройство и содержание было делом трудоемким и затратным. Ещё учитывая то, что, как часто говорил отец, сетуя на соседей: "Справа вдова, со старой больной Матерью – что с них взять, а слева алкаш, – ему они по фигу, так что вокруг все заборы мои, а не на пополам, как это должно быть", – то эта нагрузка возрастала ещё больше.

Деревянные заборы ветшали быстро. И каждый год приходилось, заботясь заранее о приобретении материала, чинить ту или иную часть забора. Но при этом старые, ещё годные его элементы не выбрасывались, а опять шли в дело и с добавочным материалом забор восставал вновь. Не успеешь починить с улицы, как на следующий год приходится чинить справа, потом слева, дальше смотришь – уже сгнил во дворе. А там подошла очередь опять с улицы. И так вечной заботой постоянная круговерть. И если между соседями при его починке, линия забора оставалась на месте и прямой, то она, определенная властями со стороны выгона, никогда не была ровной и не оставалась на месте. Поддаваясь соблазну хозяев, изгибаясь волной, она упрямо наползала на выгон, по метру, а то и более, захватывая его пространство после каждой очередной починки хозяином своего забора. Коленьке было непонятным, почему, если сзади огорода земли просматривалась даль непроглядная, то её нельзя было взять вдоволь. Всем хватило бы. И лишь воровским способом, при очередной починке забора, можно было увеличивать понемногу площадь своего огорода, скрывая это от властей.

–Вырастешь, сынок, поймешь, – загадочно отвечал на это отец, постукивая обухом топора по очередной, снятой со старого забора деревяшке, чтобы по звуку определить пригодность её повторного использования. Звук был звонкий, основательная твердость чувствовалась в нем.

–Значит, деревяшка ещё лет пять может послужить, пока догниет окончательно, – мимоходом пронеслось в сознании Коленьки, всё ещё ломающего голову над ответом отца.

–Миша, зови гостя в хату. Что вы там во дворе разговариваете? – выглянув из дверного проема сеней, мягким голосом, льстиво и многообещающе заговорила мать. – О чем там можно во дворе беседовать? В хате сядете за стол и всё запишите, – добавила она.

Словно повторяя многообещающее приглашение хозяйки, Отец взглянул на дядю Володю.

–Сейчас зайдем. Вот огород замеряем и зайдем, – твердо, стоя на своем, ответил вдогонку хозяйке учетчик, и взяв стоявший у забора циркуль, он направился со двора на улицу. За ним пошёл и отец. Интереса ради, за взрослыми пошёл и Коленька. Замерив ширину участка, все вошли опять во двор.

–Ну, видел, как саженем мерить надо, – с улыбкой обратился к Коленьке дядя Володя. Коленька ещё не понимая задумки учетчика, согласно кивнул ему головой.

–Ну, вот и хорошо. Пройди вдоль забора и померяй, а я отсюда посчитаю, сколько раз ты сажень переставишь, по-прежнему улыбаясь, сказал дядя Володя Коленьке, указывая на боковой забор внутри огорода.

–Не охота мне в вашем огороде топтаться, – объяснил своё решение учетчик.

Коленька, опять согласно молча, закивал в ответ дяде Володе с полным заверением в глазах, что справится с поручением, и тут же перевёл взгляд на рядом стоявшего Отца. Отец как-то таинственно и встревожено посмотрел на сына. Его взгляд был настороженный и на что-то намекающий. Взгляд Отца вызывал в сознании Коленьки озабоченность.

–Что хочет этим сказать отец? На что намекает? – подумал он. И тут Коленьке вновь вспомнилось про заборы. Его починка весной. Метра два выгона было захвачено тогда Отцом.

–Во всяком случае, при очередном замере длины огорода, это желательно будет скрыть, – говорил тогда отец детям.

–Иначе на столько же уменьшат участок в поле, – объяснял он тогда сыновьям.

И в ответ Коленька понимающим взглядом посмотрел на Отца. Взяв из рук дяди Володи мерительный инструмент, он вошёл в огород и направился к меже. В конце замера, в момент перестановки циркуля, Коленька всякий раз начал сдрыгивать им на пядь вперед задней ножкой циркуля от видневшегося в земле отпечатка, оставленного передней ножкой при предыдущей перестановке.

–Так надо сделать раз десять, – быстро подсчитал он. До этого он вдруг додумался сам, мучаясь в раздумье во время замера первой половины огорода, как скрыть захваченных два метра выгона. Ясное осознание того, что в данный момент, в представившейся возможности, и он может внести свою лепту в дело выживания семьи, окрылило его, наполнило душу радостью, появилось желание думать, проявлять изобретательность, инициативу и старание. И тут же, словно осенением, в сознании появилась другая мысль.

–Можно хоть как-то оправдаться и исправиться перед родителями за допущенный вчерашний свой просчет, ясно понял Коленька.

–Нет, я не хочу быть охламоном, – уже по-своему переставляя циркуль, радовался в душе он. Довольные глаза Отца встречали сына во дворе. Нужное количество отложений аршина, наблюдая со стороны, насчитал и дядя Володя.

–Ну, где-то так, – произносил уже и он, делая пометку в своей тетради, когда Коленька из огорода входил во двор. Отец опять начал приглашать гостя в хату. На входе в сенях, встретились выходящие из хаты Иван с Витькой.

–Куда направляемся, гвардейцы, – обратился дядя Володя к Ваньке, ведущего за ручку Витьку. Полусонный Витька, перешагивая через бревно порога, не смог его преодолеть, споткнулся и завалился на бок в сени.

–Упал, – раздалось обидное и гневное в его устах. Обернувшись, ещё сидя, он с гневным видом ударил кулачком по порожному бревну, считая его виновником своего падения.

–Ну вот…, всего и смог сказать дядя Володя, пропуская выходящих на улицу.

В хате взрослых встречала Мать. На большой тумбочке, справа от входа, уже стояла приготовленная бутылка самогона с двумя большими гранеными, с круглым ободком сверху, называемыми «малиновскими» стаканами рядом. Стопка толстых блинов, скорее похожих на коржи и большая глиняная миска с издававшей пар молодой картошкой, находились рядом. Небольшого размера, в мелкое куриное яйцо и поменьше, не чищенные, а просто намытые, с остатками нежной кожуры на гладкой поверхности, молодые клубни, горкой, аппетитно смотрелись в глиняной миске.

Приготовленный, составлявший дневную норму семьи, видимо занесенный из располагавшейся в углу сеней кладовки мамой ранее, продолговатый кусок сала, находившийся на алюминиевой тарелке, размещался как бы в стороне от всего остального, ближе к краю тумбочки. И лишь находившийся между всеми этими незамысловатыми яствами пучок луковых перьев как бы прикрывал его, отделяя от всего, и одновременно соединял всё это воедино.

–Ну что вы там разговариваете? В хате надо об этом говорить, – как бы то ли советуя, то ли поучая, весело заговорила мать, встречая входивших.

–Миша, Володя! Присядьте к столу, закусите, чем Бог послал, да за ним и поговорите, всё запишите, – начала она приглашать мужчин к столу.

Подойдя к шаховке, отец взял бутылку, вынул из неё свернутую из бумаги пробку и налил в стаканы понемногу самогона. Отправив на место сложенную напополам тетрадь, учетчик, разглядывая содержимое стола, не торопясь и как бы стесняясь присел рядом на лавку.

– Ну, давай, взяв со стола один из стаканов и посматривая на гостя, произнес Отец. Мужчины выпили. Их руки потянулись к закуске. Отец, торопко скрутив в шарик зеленый луковый стебель, обмакнул его в соль и быстро отправив лук в рот, пододвинул тарелку с салом к себе поближе и начал его нарезать, всем своим видом приглашая гостя закусывать салом. Землемер с удовольствием присовокуплял к картошке с луком нарезанные ломтики сала.

Облокотясь боком на стоящую у стены лавку, стоя под ходиками, Коленька наблюдал за взрослыми. Всякий раз, когда они пили самогон, он брезгливо отворачивался и морщился.

–И что в самогоне хорошего? Почему он так нравится взрослым? – возникало при этом в его голове. Коленька уже знал его противный вкус и запах. Не сам он этого захотел. Виноват в этом был Ванька. А произошло это прошлой осенью. Коленьке теперь даже вспоминать это всякий раз было противно. После того, когда он видел как взрослые, морщась, пьют самогон, он весь передергиваясь, отводил в сторону глаза, боясь, что его может стошнить.

Родители каждую осень самогон обязательно варили, запасаясь на год.

–На «потребу», – как говорила всегда мама, сама тяготившаяся этим неприятным и опасным занятием.

В деревне делалось это и всеми остальными, но в строжайшей тайне друг от друга. Как правило, под покровом ночи, при плотно занавешенных окнах, так как занятие это строго наказывалось властями. Милицией иногда, неожиданно, в хатах в поисках браги делались досмотры. А по злобе, учуяв запах, могли выдать и плохие соседи. Длинные ночи поздней осени и распутица, здорово затрудняли властям контролировать этот процесс. И если недельный период закваски браги проходил от них незамеченным, то окончательное варение самогона особой сложности, акромя тяжелого труда на всю бессонную ночь для семьи, не представляло. И правильным было для этого дела лишь подгадать, чтоб ночь была потемней да поненастней, и ветер дул не вдоль улицы, а на выгон.

Уже в хате запыхтел разогретый аппарат и тоненькой прерывистой струйкой, словно звон сверчка, в стоявшую на табуретке трехлитровую банку начал течь первач. Проверив его огнем на крепость и оставшись довольными, родители вышли из хаты. Отец на улицу, посмотреть, всё ли в деревне тихо, а мать к колодцу за водой, оставив старших сыновей присматривать за пыхтевшим аппаратом. Маленький Витька уже спал, а Коленька сидел рядом с ним на полатях за печкой и с интересом наблюдал за происходившим в хате. Ему хоть и тоже уже можно было спать, но ещё не спалось, было интересно. Вдруг Ванька взял лежащую рядом с банкой ложку, в которой недавно высоким синим пламенем горел первач, подставил её под струйку, набрал полную и выпил. Вторую ложку предложил Мишке. Мишка тоже выпил. Прислушались, не идут ли в хату родители, выпили ещё по одной. Заметив, что за их, понятно, запретными действиями наблюдает сидящий на полатях Коленька, Ванька, боясь, что тот может рассказать всё маме, опять набрал полную ложку и поднес ему. Больше по его настоянию, а не из любопытства тоже попробовать, Коленька проглотил содержимое ложки.

Не успел он, как следует отдышаться от обжегшего глотку вонючего самогона, как в голове зашумело, в глазах всё закружилось, тошнота подступила к горлу. С помутненным сознанием, мучаясь, он на бок завалился на полати, рядом с сопящим Витькой. Непреходящее чувство отвращения и гадливости поселилось с тех пор в его душе к самогону. И теперь он спокойно не мог переносить даже его запах.

Рядом на лаве лежали разложенные двумя кучками на подстилках приготовленные мамой продукты на дневные обеды. В первой кучке, на отцовской торбе из льняного холста, стояла, отдавая зеленью, заткнутая скрученной из газетной бумаги пробкой, пол-литровая бутылка молока, толстый блин, пучок луковых перьев и два вареных яйца. Подальше, во второй, на центре развернутого старого маминого платка, в котором как обычно мама, завязывая его потом в узелок, носила на работу свой обед, стояли две бутылки молока, четыре вареных яйца, пучок лука и два толстых блина.

Коленька знал, что в конце, в эти раскладки мама добавит основной калорийный продукт, завернув его в бумагу, положит ещё в каждую по кусочку сала и картошку. Разделит тот кусок, из алюминиевой тарелки, который уменьшая, нарезал сейчас отец. – Видимо она не успела ещё этого сделать, – осматривая раскладки, подумал он. Мать, возясь у печки, то и дело бросала на мужчин свои взгляды. Вначале, в её, казалось бы равнодушных коротких взглядах чувствовалась небольшая заинтересованность и лишь легкая тень настороженности просматривалась на её лице. Но когда отец подтянул к себе тарелку и начал нарезать сало, на мамином лице появились ещё и нотки плохо скрываемого недовольства. Закусив после первой, отец налил по второй, чокнувшись выпили и опять начали закусывать. Подобревший отец, опять начал опять подрезать сало. Коленька видел, как окончательно разнервничалась мать. Её взгляды на застолье стали чаще. Закусив после второй, дядя Володя вытащил из-за голенища свою тетрадь и со словами: "Давай приступим к делу", – начал её разворачивать.

– Так подожди. Бог троицу любит, мы ж православные христиане. Давай ещё по одной, – возразил ему отец. И тут не сдержавшись, в разговор мужчин вмешалась мать.

– Миша, какая третья, утро на улице. Посмотри сколько времени, – махнув взглядом на ходики, напомнила она.

– Тебе же уже пора идти косить, – раздраженно произнесла она, закрывая печь заслонкой.

– Конечно, хватит и так…, – недоговорив, поддержал хозяйку каким – то тихим виноватым голосом гость.

– Спасибо вам за угощение. Давайте всё запишем, да и мне пора по делам идти, – уже веселей и зычней добавил он.

– Ну, корова у вас одна, ни бычка, ни телочки больше нет? – найдя в своей тетради нужное место и послюнявив карандаш, поставил там отметку он.