Хищники

Иван Погонин

Хищники

Хищники

Глава 1

Четыре убийства

«21-го Февраля с. г., в 11½ часов дня, проживающий в доме 15 по Литейному проспекту Действительный Статский Советник Гноинский, возвратясь домой, застал в своей квартире двух неизвестных воров, проникнувших туда посредством подобранных ключей или отмычек, причём один из похитителей набросился на г. Гноинского, схватил его за горло и, повалив на пол, стал душить, нанося при этом удары по голове каким-то тупым орудием, и затем при помощи второго соучастника выхватил из кармана бумажник с деньгами и сорвал золотые с цепочкой часы, после чего оба злоумышленника скрылись. По объяснению г. Гноинского, вора, душившего его и нанёсшего поранения, он хорошо заметил, это был молодой человек выше среднего роста, блондин, с коротко остриженными волосами, без всякой растительности на лице, одет довольно прилично, имел интеллигентный вид и говорил баритоном».

Из рапорта начальника СПб сыскной полиции В.Г. Филиппова.

– Баритон, говорите? – коллежский асессор Кноцинг повертел в руках фарфоровую собачку и поставил обратно на этажерку.

– Такой, знаете ли, приятный баритон, – Гноинский не отнимал руки от горла. Какой тембр голоса был у самого действительного статского советника сейчас определить было невозможно – он говорил сиплым шёпотом.

– Ну что ж, примета запоминающаяся. А про второго что сказать можете?

– Про второго ничего не скажу – я его только со спины видел.

– И голоса не слышали?

– Нет.

– Получается, «баритон» с вами разговаривал? О чём?

– Нет, нет, говорил он не со мной, а со своим товарищем. Но тот не ответил.

– А что он ему сказал?

– Он говорил вроде бы и по-русски, но какими-то непонятными словами. Про каких-то борзых вспоминал, котов.

– Котов? – Кноцинг насторожился.

– Ну да… Он «котом» своего друга называл. Этот «кот» в комоде стал рыться, а баритон ему крикнул что-то про борзых. Господи, как голова-то гудит! – Гноинский отнял руки от шеи и схватился за голову.

– Вам, ваше превосходительство, обязательно врачу показаться надобно, не дай бог – сотрясение мозга. А если мы вам карточку этого хищника покажем, вы его узнать сможете?

– По карточке? – действительный статский советник на секунду задумался, потом решительно тряхнул головой, застонал, и едва слышно прошептал, – смогу-с.

«На основании описанных г. Гноинским примет, Сыскная Полиция заподозрила нескольких известных воров, вполне способных на такое преступление, в особенности же был заподозрен ссыльный поселенец города Каинска Лев Васильевич Васильев, бежавший 10-го января с г. во время конвоирования из С.-Петербургского Дома Предварительного Заключения в Окружной Суд. По предъявлении чинами Сыскной Полиции фотографической карточки Васильева, г. Гноинский опознал в ней лицо, очень схожее с бывшим у него грабителем. С целью задержания Васильева были предприняты самые энергичные розыски, производились обходы и днём и ночью по разным гостиницам, трактирам и ресторанам, и, хотя задержать его не удалось, но тем не менее, вскоре были получены сведения, что Васильева два или три раза видели на Невском проспекте между Аничковым Дворцом и Гостиным Двором. В виду этого с целью поимки Васильева чиновником для поручений Кноцингом совместно с полицейскими надзирателями Самойловым и Клейн было учреждено наблюдение в означенной местности в течение целого дня»…

Из рапорта начальника СПб сыскной полиции В.Г. Филиппова.

Васильев шёл по Невскому в компании двух дам и господина в бархатном цилиндре. Самойлов отодвинул полу полушубка, намереваясь достать револьвер.

– Сдурел? – толкнул его в бок Кноцинг.

– Да ну его, лешего! – Самойлов явно был недоволен, – он при побеге конвойному городовому череп проломил!

– Ты посмотри, сколько вокруг публики, – Кноцинг перехватил трость за середину, – а пуля, братец, знаешь ли, дура. Ладно, вытащишь, когда поближе подойдём, но стрелять не вздумай! Тебя, Клейн, это тоже касается.

Белобрысый Клейн ничего не ответил.

Кноцинг держался позади надзирателей, а те стали обходить компанию с обеих сторон. Поравнявшись с Васильевым, Самойлов схватил его за обе руки:

– Куда это ты собрался, Лёва, такой нарядный?

Налётчик повернул голову:

– Что вы себе позволяете, милостивый государь? Вы ошиблись, я вас знать не имею чести!

Его товарищ кинул быстрый взгляд на одного надзирателя, тут же вычислил другого, разворачиваясь вытащил из-под полы пальто револьвер и, ни секунды не раздумывая, три раза выстрелил.

Какая-то дама в толпе вскрикнула, извозчичья лошадь испуганно подала в сторону, а стрелявший понёсся по мосту. Кноцинг, схватив трость наперевес, бросился вслед за ним. Где-то засвистел городовой.

Он догнал бандита в самом конце Аничкова моста, когда тот уже вскочил в проезжавшие мимо извозчичьи санки и мощным ударом сбросил с них возницу. Коллежский асессор ухватился за спинку санок, и перевалился внутрь. Беглец, обернулся, и продолжая держать правой рукой вожжи, левой приставил к голове чиновника для поручений дуло револьвера и нажал на спусковой крючок.

«Васильев и Кноцинг были убиты наповал, Самойлов получил смертельные ранения, состояние надзирателя Клейна врачи признали крайне опасным.

Бывшие с Васильевым женщины были задержаны публикой и подоспевшими городовыми, и оказались известными сыскной полиции проститутками: одна – мещанкою города Подольска Московской губернии, Евдокией Михайловой Мартыновой, а другая – крестьянкой Ямбургского уезда Санкт-Петербургской губернии Марией Сергеевой Харитоновой. Последняя показала, что встречались с Васильевым в гостинице "Догмара" (нумер 9 по Садовой улице), незамедлительно спрошенные служители коей опознали в предъявленной им фотографической карточке Васильева жившего в их гостинице киевского мещанина Бирона Вем, который поселился там за три дня до перестрелки. Сейчас же в его комнате был произведён обыск и найдены были большой узел с разными золотыми, серебряными и другими ценными вещами, несколько ключей от французских замков, железное совершенно новое долото, а также пять отмычек; кроме сего в номере оказались две книжки Московской Государственной Сберегательной Кассы на вклад денег и % бумаг на сумму 1000 руб.

Произведённым дознанием выяснилось, что вещи, найденные в номере Васильева, краденные и похищены из разных квартир. По предъявлении этих вещей потерпевшим некоторые их них признали вещи своими. Сношением посредством телеграфа с Киевским сыскным отделением было установлено, что паспорт на имя Вема, по каковому проживал в Петербурге Васильев, оказался похищенным, вместе с % бумагами и серебряными и золотыми вещами на сумму 1532 рубля, 27-го Августа минувшего года со взломом замков из квартиры Бирона Вем в городе Киев».

Из рапорта начальника СПб сыскной полиции В.Г. Филиппова.

Кунцевич отворил дверь кабинета Петровского. Мартынова, всхлипывая и размазывая по лицу тушь и помаду, сидела на поставленном посреди комнаты стуле. Хозяин кабинета возвышался над ней всей своей грузной фигурой, держал проститутку за волосы, и вкрадчивым голосом говорил:

– Ту же не дура, Дуся, должна понимать, что мы с тебя не слезем, пока всю душу не вытрясем. Ведь не марвихера какого сложили, дружок твой языка затемнил![1]

– Да не друг он мне, Леонид Константинович! – замотала головой задержанная, – Я вообче знать его не знала! Вы у Харитошки спросить, они оба – ейные кавалеры. А меня она только сегодня позвала, для кумпании.

– Лёня, выйди, – попросил Кунцевич.

Они вышли в коридор. Несмотря на то, что на дворе было два часа ночи, в коридоре горели все лампы, туда-сюда сновали сыскные надзиратели, двери почти всех кабинетов были открыты.

– Она тебе правду говорит, это Харитонова их свела. Машка давно с Васильевым любовь крутила. Его почти месяц в городе не было, а третьего дня объявился, и с дружком познакомил. Сегодня попросил с подружкой прийти – другу тоже женской ласки захотелось.

– А что за друг, говорит?

– Звать Гриша, прозвище Кот, приехал с юга, более ничего не знает.

– Давай я с ней побеседую, может чего ещё вспомнит.

– Я думаю, она более ничего не вспомнит, знаешь, сколько желающих было с ней поговорить?

– Неужели она не знает, где это Гриша-Кот жил?

– Божиться, что не знает. По её словам, об этом даже Васильев не знал, уж очень этот Кот скрытный.

– Вот сучка! Не, я всё-таки пойду, поговорю с ней.

Петровский открыл дверь кабинета:

– Городовой! Отведи эту тварь в камеру, я с ней попозже поболтаю.

Снег валил всю ночь и, судя по всему, прекращаться не думал. Дворники не успевали чистить проезжую часть улиц, не говоря уж про тротуары. Извозчиков нигде видно не было, пришлось плестись с Офицерской на Вознесенский – на остановку конной железной дороги. Но и конка не ходила – снегом забило стрелки. Кунцевич чертыхнулся про себя и поплёлся пешком.

Только пришёл, только облачился в халат и туфли, зазвенел телефон.

– Со службы – доложила горничная.

Мечислав Николаевич выругался вслух по-польски.

– У аппарата, – сказал он, поднеся рожок к уху.

– Убитого на Малой Невке нашли, ваше высокоблагородие[2] – заскрежетал голос сыскного надзирателя Гаврилова, – на Колтовской набережной.

– Кто таков, установили?

– Никак нет. Он в одном исподнем, без документов, само собой.

– А как убили?

– Удавили.

Кунцевич, размышляя, покусывал губу:

– Что за исподнее?

– Бельё хорошее, такое мастеровые не носят.

Коллежский секретарь заругался на великом и могучем.

– Мешко! Что за манеры!

В дверном проёме появилась сожительница. Румяная со сна, в голубом, плотно облегающем фигуру халатике, она была чертовски хороша.

Кунцевич отнял трубку от уха и чмокнул губами.

– Давайте-ка без меня, – сказал он Гаврилову, – я и так всю ночь на службе пробыл. Вы, голубчик, постарайтесь, а я буду через пару-тройку часиков.

Сожительница развернулась и, покачивая бёдрами, скрылась в спальне. Мечислав Николаевич поспешил за ней, на ходу развязывая кушак халата. После 15 лет службы сердце у него стало каменным. Те, у кого оно не каменело, так долго в сыске продержаться не могли.

Глава 2

Ad opus![3]

«В виды на жительство получателей обоего пола могут быть вносимы, по их ходатайству, следующие, живущие при них, лица: 1) сыновья и мужского пола родственники, приёмыши и лица, состоящие под опекою, до достижения всеми ими восемнадцати лет…

Примечание. Выдача отдельных видов на жительство лицам, включённым в общий вид, может производиться, по предъявлении сего вида, в месте временного пребывания лиц, включённых в общий вид».

Высочайше утверждённое Положение о видах на жительство. Введено в действие с 01 января 1895 года. Глава первая. Статья 10.

Кунцевич знал о питерских контрабандирах все. А если не все, то, по крайней мере, очень многое. Он наладил обширную сеть щедро оплачиваемых осведомителей из числа приказчиков галантерейных и книжных магазинов, лавок колониальных товаров. Имелись осведомители и среди портовых грузчиков и лоцманов, управляющий речной полиции был с ним запросто, а с заведующим третьей дистанцией капитаном Свешниковым они дружили семьями. Контрабандные дела занимали столько времени, что на исполнение других должностных обязанностей его почти не оставалось. В конце лета 1902 года Кунцевич, начал тонкую интригу, результатом которой явилось письмо, направленное начальником Санкт-Петербургского таможенного округа тайным советником Львовским на имя градоначальника в начале 1903 года. В этом письме тайный советник просил передать Кунцевича в полное его, Львовского распоряжение. Начальник сыскной Чулицкий, которого Кунцевич успел сильно заинтересовать в своих успехах на поприще борьбы с контрабандой, должен был эту прошение всеми силами поддержать. «Если удастся, через год отпуск возьму и месяца на три в Ниццу уеду» – мечтал Мечислав Николаевич[4].

Но сладким грёзам сбыться было не суждено – неожиданно Чулицкого с должности сняли. В середине февраля 1903 года руководить столичным сыском был назначен состоящий при Министерстве внутренних дел чиновник для поручений при градоначальнике, надворный советник Владимир Гаврилович Филиппов.

Чины сыскной Филиппова знали не понаслышке. Прежде чем стать чиновником для поручений, он заведовал в градоначальстве судным отделением, которое проводило первоначальную проверку по всем сообщениям о злоупотреблениях чинов полиции. Много столичных полициантов с лёгкой руки Владимира Гавриловича лишились своих хлебных должностей, а некоторые отправились и в места отдалённые. Но надо было отдать Филиппову должное, властью своей он не злоупотреблял, шашкой не махал, всегда внимательно выслушивал и проверял объяснения провинившегося, и, если находил их убедительными, принимал все зависящие от него меры к оправданию сотрудника.

Кунцевичу приходилось пару раз бывать в кабинете Филиппова – не жалуются только на тех, кто ничего не делает. Оба раза надворный советник объяснениями Мечислава Николаевича остался вполне удовлетворён.

На следующей же день после назначения на должность, новый начальник стал вызывать к себе по очереди чиновников для поручений. Настал черёд и Кунцевича.

– Мечислав Николаевич, борьба с контрабандирами дело нужное, и для отечества полезное, – сказал Филиппов, разглаживая на столе письмо Львовского. – Но жалование вам платят не только за это. Как в вашем отделении дела обстоят с расследованием иных преступлений?

– Не хуже, чем у других, ваше высокородие[5].

– Не хуже? Я посмотрел прошлогоднюю статистику. И вот, что получается. Например. Во вверенной вам Васильевской части из восьми тысяч дел, 900, а это более десяти процентов, пошло на прекращение[6], а, допустим в Спасской – из более чем девятнадцати тысяч дел прекращено всего только около четырёхсот.

– Участковые управления так работают, ваше высокородие, большинство прекращённых дел до сыскной и не доходило. А мои надзиратели в процентном отношении раскрывают столько же, сколько и в других отделениях.

– Я знаю, что вы проценты считать умеете. Надзиратели ваши молодцы, стараются. Но вас поставили руководить не только надзирателями. Вы должны следить за обстановкой во всем вверенном вам районе. Если где-то много нераскрытых простых краж – следует подналечь в этом направлении. Где-то разбои участились – наверняка шайка завелась, снимайте агентов с других, более спокойных линий, разрабатывайте эту шайку. Впрочем, не мне вас учить. Считаю, что вы, Мечислав Николаевич, увлеклись одним делом. Да это дело для вас прибыльно. Но! Во-первых, я вас к таможенникам не отпущу. Мне «мёртвые души» в сыскном не нужны. Если хотите служить по министерству финансов – переводитесь туда и служите на здоровье, если хотите служить в сыскной – занимайтесь своими прямыми обязанностями. А таможню пусть курирует тот, кому положено, а именно надлежащий полицейский надзиратель, под вашим чутким руководством. Во-вторых, в течение недели подготовьте мне график изменений количества преступлений за прошедший год по всем категориям. И план работы по увеличению процента раскрываемости. В общем, займитесь своими прямыми обязанностями. Иначе… Мечислав Николаевич, мне бы с вами не хотелось расставаться. Надеюсь, мы друг друга поняли?

– Так точно-с! – кивнул головой Кунцевич.

– Вот и замечательно. Ну что ж, тогда не смею вас более задерживать. И не в службу, а в дружбу, мимо кабинета Власкова пойдёте, попросите его ко мне зайти. Незамедлительно.

«Кончилась сладкая жизнь» – подумал коллежский секретарь.

На Петербургскую он решил не ездить – в такую погоду поездка заняла бы весь остаток дня, и сразу же после обеда отправился на Офицерскую. К его удивлению, Гаврилов был уже там – сыскной надзиратель появился в его кабинете, едва Мечислав Николаевич начал снимать калоши.

– Беда, ваше высокоблагородие! – Говорил Гаврилов свистящим шёпотом.

Кунцевич, настроение которого после визита домой заметно улучшилось, сразу же приуныл.

– Ну? – сказал он, освобождая от калоши второй сапог.

– Околоточного на машинку взяли[7].

Коллежский секретарь прислонился к стене и застонал:

– Это точно?

– Точно. Городовой его узнал.

– Пся крев. Это какой же околоточный?

– Не наш он, не нашего отделения[8]. Городовой, что его опознал, из четвёртого участка Московской части перевёлся. Околоточный, фамилия у него Сериков, тоже там служил.

– И какого чёрта его на другой конец города понесло?

Гаврилов только пожал плечами.

– Начальству доложил?

– Никак нет, вас дожидался.

Кунцевич посмотрел на него с благодарностью:

– Как ты думаешь, может сказать Филиппову, что я был на месте происшествия?

Надзиратель отрицательно помотал головой:

– Я бы не стал. Следователь дюже на вас зол. «Я, – говорит, – здесь мёрзнуть должен, а ваш начальник в это время чаи с коньяком гоняет!» Спрашивал, не возвели ли вас в баронство.

Кунцевич выругался, смешав несколько самых отборных польских и русских ругательств:

– Ну ничего, пошлёт он мне срочное поручение, ответа дожидаться будет, пока ему самому барона не пожалуют. Ладно, пойдём сдаваться.

К удивлению коллежского секретаря, Филиппов отнёсся к его невыезду на место убийства довольно толерантно:

– Конечно, вы всю ночь работали, да и не знали, что полицейского убили, но впредь, Мечислав Николаевич, я всё-таки попрошу вас на такие серьёзные происшествия выезжать лично.

Кунцевич приложил руку к сердцу:

– Ещё раз, прошу простить.

– Прощаю, прощаю. Вы только этим делом не манкируйте, и к завтрашнему утру соберите как можно больше сведений. Ну и бумаги как можно больше испишите. Чувствую, стоять мне с утра на ковре у градоначальника, а без пухлой папки в руках там будет совсем неуютно…

В дверь кабинета постучали, и тут же её открыли, не дожидавшись ответа. В кабинет стремительно вошёл помощник Филиппова Инихов.

– Прошу простить, ваше высокородие, но дело срочное. Покойный Сериков первого сего февраля был уволен от должности и службы.

Филиппов хлопнул обеими руками по столу:

– Замечательно! Вы это наверное узнали?

– Наверное. Я приставу лично телефонировал.

– Великолепно, просто великолепно!

Радость надворного советника всем присутствующим была понятна – одно дело докладывать градоначальнику об убийстве полицейского, а другое – о лишении жизни простого обывателя. Убийство стража порядка – событие чрезвычайное, из ряда вон выходящее, и надзор за расследованием такого дела соответствующий. Ну, а убийство обывателя, дело кончено тоже печальное, но… Как это помягче сказать, привычное, что ли. Вон, в прошлом году в столице по одному обывателю каждую декаду укладывали. Если за каждого убиенного обывателя градоначальник с начальника сыскной начнёт стружку снимать, то к Рождеству от него одна кочерыжка останется. Так что завтрашний доклад у его превосходительства должен был пройти без лишних эксцессов. Вот только Кноцинг… Про расследование этого дела Клейгельс спросит, обязательно спросит!

– Вот, что, – Филиппов, задумавшись, помолчал с полминуты. – Сделаем так. Коль Первое отделение осталось без руководителя, я поручаю временно исправлять его должность вам, Мечислав Николаевич. Поэтому с сегодняшнего дня убийством Кноцинга вам заниматься. Найдёте убийцу, оставлю вас на центральном районе. А на ваше прежнее место я отправлю Алексеева. Гаврилов, будьте любезны, позовите его сюда, обсудим план дознания.

К дознанию Мечислав Николаевич решил приступить с утра. Во-первых, ничего полезного для дела этой ночью всё равно не сделаешь, а во-вторых – ему сильно хотелось спать. Поэтому, сразу же после совещания, он пригласил к себе полицейского надзирателя старшего оклада Игнатьева – один из лучших сыщиков покойного Кноцинга, велел к завтрашнему утру подготовить все материалы, а сам отправился домой.

Придя на следующий день на службу, он потребовал в кабинет чаю, разложил на столе изъятые в номере покойного Васильева вещи, и стал их внимательно рассматривать. Игнатьев молча сидел на стуле.

– Об обстоятельствах кражи у Вема что-нибудь новенького известно? – спросил коллежский секретарь своего нового подчинённого.

– Ничего, кроме того, что было в телеграмме. Киевляне обещали в кратчайшие сроки прислать копию дела почтой.

– В кратчайшие сроки… Знаю я этих работничков[9], даст бог к Пасхе дела дождёмся… Хоть самому в Киев ехать! Вы бывали в Киеве, Игнатьев?

– Бывал-с, в отпуску. У меня супруга оттуда родом, вот мы всей семьёй и ездили к тёще.

– Велика ли семья у вас?

– Нет-с. Я, жена, да сынишка.

– Большой сынок-то?

– Маленький. Одиннадцатый год. В этом году в училище пошёл.

– Маленький…маленький, – Мечислав Николаевич задумался, а потом взял в руки изъятую в вещах Васильева паспортную книжку и перелистнул несколько страниц, – а вот у Вема – большой. Теперь двадцать третий год пареньку. Зовут, кстати, Григорий. Григорий Биронович, будь он неладен. Дуй-ка, братец, в паспортный!

– Отдельный вид на жительство Григорий Биронов Вем получил в брянской мещанской управе 1 октября прошлого года, – докладывал Кунцевич начальнику. – Этот вид был прописан в столице 17 января, в меблированных комнатах «Московские сокольники», Малый Царскосельский, дом 17. А выписался его обладатель в день убийства. Убыл в посёлок Владимировка.

– Это где такой? – спросил Филиппов.

– Сахалин, Корсаковский округ.

– А! Герр Вем шутить изволит. Нам, господа, надо постараться, чтобы его туда взаправду отправить. Мы ведь постараемся?

Игнатьев гаркнул «Так точно», Кунцевич просто кивнул головой. Затем сказал:

– Мы, ваше высокородие сейчас в меблирашки[10], допросим прислугу, комнату обыщем. Не изволите ли постановленьице подписать?

Чиновник и надзиратель вышли на Офицерскую и синхронно поёжились. Мечислав Николаевич поднял бобровый воротник пальто, Игнатьев глубже надвинул «пирожок» на уши.

– На конку? – спросил он у начальника с надеждой на отрицательный ответ в голосе.

– Извозчика ищите! – буркнул Кунцевич.

В меблирашках они были через двадцать минут. Управляющий – кряжистый ярославец – долго читал постановление, беззвучно шевеля губами, наконец вернул его коллежскому секретарю:

– Милости просим, обыскивайте.

Управились быстро – в двухсаженной[11] комнатёнке кроме кровати, столика, стула и платяного шкафа ничего не было. Игнатьев перевернул тюфяк, раскрыл дверцы шкафа, попробовал сдвинуть его с места, но не смог.

– Давно жилец съехал? – спросил Кунцевич хозяина.

– Третьего дня. Вечером примчался, в десять минут собрался и был таков. Рассчитался, правда, сполна.

– Из вещей ничего не забыл?

– Да вроде ничего, во всяком случае прислуга мне ни об чём не докладывала. Впрочем, – ярославец вздохнул, – они могут и не доложить.

– Пригласите-ка мне коридорного и горничную, которая в номере прибиралась.

Прислуга божилась, что жилец ничего, кроме сора и пустых бутылок в комнате не оставил. Проверить правдивость их слов не представлялось возможным. Стали расспрашивать о самом госте. Туповатая чухонка-горничная ничего ценного сообщить не смогла – жилец, как жилец, не приставал, приказаниями не изводил, на чай давал исправно. Коридорный оказался более наблюдательным. Он подробно описал внешность постояльца и его костюм.

– А ещё они по латынскому разговаривать умеют.

– По какому? – удивился Кунцевич.

– Ну, на латыни.

– На латыни? А ты откуда латынь знаешь?

– В своё время в гимназии обучался. Когда покойный папаша в силе был. Потом они разорились, запили, померли…

– Понятно. Получается, ты своим образование решил блеснуть, ввернул ему фразочку на латыне, а он тебе ответил?

– Да нет-с, я латынский почти уже и не помню. Они по телефону так разговаривали.

– По телефону?

– Да-с. У нас, ваше благородие, телефонный аппарат имеется, и я раз слышал, как этот Вем Биронович кому-то телефонировал и на латынском разговаривал.

– А о чём разговор шёл?

– Не знаю. Я же говорю – языка почти не помню.

– Так может быть он и не по-латински говорил?

Коридорный задумался, а потом неуверенно ответил:

– Да вроде на латынском.

– Он на этом языке разговаривал, или просто несколько слов сказал?

– Именно разговаривал. Начал по-русски, здоров, мол, друг, а потом на латынский перешёл, и пока не разъединился на нём и шпарил.

– А по-русски он как говорил, чисто?

– Да как мы с вами. Правда говорок у него какой-то не здешний… Хохлацкий, что ли…

– Вот оно как, – Кунцевич задумался, – интересно, весьма интересно.

Криминальная обстановка в центре отличалась от обстановки на окраинах. Во-первых, преступлений в центре города было меньше. Здесь и улицы лучше освещались, и сесть постов городовых была гуще, да и публика жила поинтеллигентнее. Во-вторых, характер преступлений был другим. В центре было меньше уличных разбоев и грабежей, меньше убийств по пьяной лавочке, но больше крупных краж и мошенничеств, убийств с заранее обдуманным намерением. А уж такие преступления, как банковские аферы, кражи из жилищ титулованных особ и членов императорской фамилии априори не могли произойти на Выборгской стороне или в районе Нарвской заставы. Несмотря на меньшее, по сравнению с другими районами города, количество преступлений, работать в центре было сложнее. Высокопоставленные потерпевшие рвали и метали, требовали найти похищенное и преступников немедленно и любой ценой, грозили всевозможными карами, и часто эти угрозы воплощали в жизнь. Приходилось быть не только сыщиком, но и дипломатом. Все это Кунцевич понимал прекрасно. Но служба в центре всё-таки имела больше плюсов, чем минусов. Курировавший центральный район сыскной чиновник очень скоро обрастал нужными знакомствами и связями, а при удачном исходе дознаний получал от своих титулованных потерпевших благодарности. Благодарности эти, правда, были в основном не материальными, хотя иногда кое-что перепадало и деньгами. Однако, замолвленное в нужном месте и в нужное время словечко иной раз перевешивало пачку ассигнаций. Да и работавшие в центре коммерсанты старались не забывать курировавшего их чиновника сыскной полиции, а возможности хорошо поздравить с Новым годом и Пасхой у этих коммерсантов были гораздо большие, чем у василеостровских.