Странные истории

4.

«Что ж, кто не рискует, тот и не имеет золотых подков» – решил лешачок Гаврюша и направился к своему когортному за разрешением принять образ человеческий. Самовольно тут действовать было никак нельзя, можно чего доброго кому-нибудь и на хвост наступить. Когортный выслушал лешачка, но сам принимать решение не стал, а отослал его к легионному, к самому Болотному Праху. (Он называется легионным, потому, что у него в подчинении легион лешаков). «Пусть,– говорит,– Его Тлетворность решает, это в его компетенции»,– а сам думает: «Конечно, лешачок умный, но как бы не проколоться. Сам докладывать не буду, хотя за это и попадёт, но это совсем мизер по сравнению с взбучкой за прокол».

Пришёл Гаврюша к Болотному Праху, коленки дрожат, хвостик трясётся и бух тому в копыта: «Не вели, дескать, в тартарары, вели слово вымолвить!». Легионный от такой наглости даже опешил. «Но ничего,– подумал,– это даже забавно»,– и разрешил говорить. Гаврюша тут весь свой план и выложил.

– Сам придумал?– спросил Болотный Прах и ласково посмотрел на лешачка.

– Так точно, с места не сойти Ваше Смрадоподобие, пусть у меня рожки отвалятся,– гаркнул Гаврюша.

– Вот и не сойдёшь с места, когда тебе козлиные копыта заменят на свиные. Вот на тех уж попрыгаешь. Они кроме как в дерьме топтаться ни на что не годны…– а сам подумал: «Складно ты поёшь, только посмотрим, как это на деле у тебя выйдет?»– смекает легионный, а сам примеривается, стоит ли докладывать вышестоящему лешаку, Его Скотоподобию, или не стоит?

– Я не Смрадоподобие… ко мне обращаются «Ваша Тлетворность»,– сказал поучительно легионный ласковым голосом,– а сам думает: «Умеет льстить, подлец, значит далеко пойдёт. Не простой, видно, лешачок, не просто-о-о-й…».

Понравился легионному лешачок, шустрый такой, хоть и без академического образования, но землю копытами роет. «Этот до больших чинов дойдёт,– думает,– а дойдёт, так я тут как тут, мой, мол, воспитанник Ваше Мракобесие, и так далее; глядишь, лента на грудь и котёл в преисподней в собственность. Его Беспросветность, секретарь Его Мракобесия, разумеется, скажет, что это его протеже, да ну его к монахам, секретутка червивая, пусть говорит, главное, чтоб потом не обидел. А если что из Гаврюшки получится, то ему и Червивый не указ, сам Смрадный за него будет».

Подумал, порассуждал так Болотный Прах и бумагу нужную для лешачонка подписал и, вручая, сказал:

– Выполнишь всё в точности, о чём говорил, получишь в награду «орден Бесовского отродья» третьей степени, а не выполнишь … – дескать, пеняй на себя. А орден Бесовского отродья, хоть и третьей степени, выше чем медаль Лукавого. Осталось только место проживания в человеческом образе на земле выбрать. Стал лешачок думать: «Идти в страны Рыжего заката – спокойно, но не перспективно, можно тысячелетие прождать места «под солнцем». В страны Жёлтого восхода податься? Тоже особого резона нет, с их традициями можно случайно не того на рога поддеть. Лучше всего в Полуденную копыта направить». – Так Гаврюша и порешил, после чего пошёл командировку выписывать в лешаческую администрацию, чтоб всё честь по чести, а то остановит лешаческий патруль, последних блох отдашь, прежде чем отпустят. Хорошо, что на бумагу печать Смрадного наложили. С такой печатью не остановят, потому, как от бумаги на полверсты этой печатью воняет. А точнее, так это будет.

Пришёл Гаврюша к лешаческой администрации. Над дверью плакат – «Добро обжаловать». Лешачок копыта вытер и в дверь, а там, за дверью, два мордоворота стоят, Гаврюшу всего обнюхали, даже под хвост заглянули, потом пустили. Идёт Гаврюша по коридору и на дверях надписи читает, нужную комнату ищет. И так ему это забавно показалось, каких только отделов нет, например: «Суециидальный отдел», а под вывеской распорядок дня по часам обозначен, целая табличка. Принимаются: с 8-00 до 9-00 = висельники, с 9-00 до 10-00 = венорезальщики, с 10-00 до 11-00 = алкоголики и наркоманы, с 11-00 до 12-00 = сигальщики. Если слово «сигальщики» непонятно, то поясню. В этот час принимают лешаков, ответственных за тех людишек, кто с многоэтажек бросается.

В коридорах власти Гаврюша немало послонялся, пока нужную дверь нашёл. А как вошёл, так и остолбенел. Комната большая и вся столами впритык заставлена, и за каждым столом по лешаку сидят, а то и по два, если стол поширше. Между столами проходы узенькие. По этим проходам лешачки туда-сюда снуют. В местах пересечения проходов лешачки в оранжевой экипировке с жезлами стоят, движение регулируют. Это в лешаческой администрации Ноу-Хау. С введением новшества, производительность труда в делопроизводстве повысилась в пять раз. Раньше одни заторы чего стоили. Бумажку с одного ряда на другой перекинуть – проблема. Это ещё хорошо, что демоны в делопроизводстве человеческую систему переняли «через один порог» называется, а то была совсем беда – уйдёт лешачок подписывать бумагу молодым, а возвращается – борода седая по пояс и копытная мозоль. Только мы на этом останавливаться не будем, чего нам описывать проблемы преисподней, их у всех хватает. Лучше за Гаврюшей понаблюдаем.

И вот превратился лешачок Гаврюша в человека. А так как он при этом не утерял и лешаческих свойств, то перехитрить его из людей никто не мог. Мог он и снова невидимым стать, и по этому свойству, мог, что надо, и подслушать и узнать, и нашептать на ухо что-либо и кому-либо, себе на пользу. В большие чины Гаврюша не лез, а всё больше старался попасть в советники, референты, секретари. Чиновники всех мастей в нём души не чаяли и друг у друга его старались заполучить. Потому как видели: только он к кому в помощники устроится, то сразу тому чиновнику повышение по службе. А кроме ведь повышения по службе чиновник из Полуденной больше ничего и не желает. Будет повышение, а там вклады и недвижимость, особенно за границей, само собой. Тут уж надо быть спокойным.

Смекает Гаврюша, думает. И видит, что горят синим пламенем на взятках разные должностные чины. А сам всё себе подходящую кандидатуру подыскивает, чтоб не сгореть сразу. Как он и раньше думал, то и в жизнь стал претворять. Думал он о том, что надо подходящего человека в должность толкать, а не таких, что только пробьются, так сразу и проворуются, безмозглые, зря только силы и время с таким растратишь. Этому и следовать стал. Кандидатура должна быть не замаранная, из народа, а не браток после отсидки, с таким сразу легко, зато потом хлопотно. Окружит такой себя всякими умниками, только природу никуда не денешь, она так и прёт.

Поначалу же, как только Гаврюша человеческий вид принял, он в педагоги подался, учителем истории стал. Потом, это было для него проще, историю он знал как пять пальцев, и настоящую и подменную. Его ученики в школе сразу стали на олимпиадах призовые места занимать. Гаврюшу, то есть Гаврилу Тихоновича хвалят, грамотами обвешали. Он и «Лучший учитель года» и «Почётный работник образования» и ещё там кто-то. Хитрый – каналья. К директору школы ключик отыскал – через полгода стал завучем. Директор в нём души не чает, а лешачок, знай, о нравственности говорит, об идеалах, общечеловеческих ценностях, о правах человека особенно и, само собой, о свободе слова и вероисповедания. А говорит, как будто с листа читает, на страны Рыжего заката всё ссылается и особенно на Зазакатную. Потом, этак, незаметно, директора убрал, и вместо него сам уселся в директорское кресло. Однако сидел в этом кресле недолго, колготное оно и ответственное – чуть-что не так, все к нему бегут, только почёсывайся. «Нет,– думает Гаврюша,– высокие должности в мире людей не для меня, надо в тени быть, а своё дело делать. Это кресло ему и не нужно, по большому счёту, это только трамплин, с которого можно было сигануть или в референты, или в советники; такая вот корректировочка прежних дум выходит».

По своим манерам лешачку удобнее было в советниках остаться, а кого-то из людишек на более высокие должности тянуть. Чтоб, значит, этот человек и служил в дальнейшем его лешаческим потребностям, этот ход у демонов в поколениях проверенный. Главное, этому человеку хорошо мозги заморочить. Только надо было кандидатуру из человеков подобрать, а это, как говорится, не рогами трясти, тут думать надо.

Думал Гаврюша, думал, летал по окрестностям, летал, да к людским разговорам прислушивался. И вдруг, однажды слышит, как мужики байки травят. Прислушался – про какого-то Ивана-дурака – говорят.

«Если байки,– смекает лешачок,– то человек, значит, и впрямь подходящий, а если по каким параметрам не дотягивает, то для чего же Гаврюша?». Мужик тот, про которого байки травили, в общежитии истопником работал; крепкий с окладистой бородой, а лоб – что аэродром. Полетел Гаврюша к этому мужику в общежитие, смотрит – здоровенный мужичина ведро угля несёт:

– Много слышал,– говорит Гаврюша,– рад познакомиться, я – Гаврила Тихонович Лешаков, – руку протягивает,– а вы? чем занимаетесь? как вас зовут?

– Как – как?… Плешаков говоришь?– нерасслышал Иван-дурак.

– Да не Плешаков, а Ле-ша-ко-в, – от слова лешак… понял?

– Да понял, чего не понять,… я истопником работаю. Раньше в Ташкенте жил, экономистом работал, а потом, как всё закрутилось, с семьёй сюда, хорошо директор уголок выделил. Числюсь истопником, а делаю всё, что придётся.

– А что, другой работы разве в городе нет,– допытывается лешачок.

– Работа-то есть, да крыши нет. А здесь, какой никакой, но угол. Директор в общежитии комнату, как беженцам выделил. Притом же семья, дети. Детям опять же учиться надо… – все здесь.

– Значит, из-за крыши над головой, работаешь?– допытывается Лешачок.

– Я смирился… Крыша она есть крыша…– тягуче говорит истопник.

– А вот этого как раз и не надо,– проговорил Гаврила Тихонович,– я этого слова – «Смирился», «Смирение», терпеть не могу, ты мне его больше никогда не произноси. А лучше скажи, как тебя зовут – величают?

– Имя моё простое – Иваном зовут. Иван Ефимович – я. Фамилия Боголюбов.

Лешак поморщился.

– Нет, нет, – сказал он быстро,– так не пойдёт, придумаем псевдоним. С такой фамилией в приличном обществе показаться нельзя. Будешь ты у нас тэ-тэ-тэ…,– задумался Гаврила Тихонович,– вот… придумал. Будешь ты у нас Мерзонравов. Очень хорошо звучит и с большим смыслом, знаете ли. С такой фамилией можно и до советника президента дойти.

– Мерзонравов, так Мерзонравов,– молвил Иван смиренно,– главное чтоб крыша над головой…

– Это ты правильно думаешь,– похвалил его Гаврила Тихонович.– А прозвище у тебя какое?

– Прозвище моё – «Ду-рак».

– Как «Дурак»,– опешил бес.

– «Дурак», вот и всё. Раньше «дуррак» был, а теперь попугая нет и второго «р» тоже нет.

– Причём здесь попугай?

– Да притом, в одной конторе, в Ташкенте ещё, работали два Ивана, оба Ефимовичи. А у меня у одного попугай в кабинете в клетке жил. И этот попугай ни бельмеса ничего не говорил, а повторял только одно слово «Дур-рак». Вот сослуживцы, чтобы нас не путать всегда уточняли к кому идти, а те смехом отвечали к «дур-раку». С тех пор и приклеилось.

– Фух-ты,– Гаврюша вытер пот со лба,– меня просто испуг даже взял, не люблю дураков, а «дуррак» – это хорошо – засмеялся Гаврила Тихонович.– Великолепное прозвище, всем прозвищам прозвище. С таким именем «Иван – дурак» дело пойдёт. Тут мы горы свернём.– И начал учить Ивана уму – разуму:

– «Ты, я смотрю, Иван, очень умный мужик, не лезешь там во всякие авантюры первоволновые. Первая волна, она всё рушит, на ней и сор, и грязь, и мусор. Это ты правильно сделал, что с первой демократической волной не связался,– и погрозил Ивану – дураку пальчиком, дескать, знаем мы тебя хитреца… А Ивану Ефимычу лестно, что его хоть один человек похвалил и даже в нём особую мудрость увидел, а то: жена пилит, тёща учит, дети – изподлобья смотрят, на работе чего только не делаешь – всё придирки. В общем – не жизнь, а какая-то прелюдия к жизни, по-другому сего состояния назвать нельзя. А тут, чужой человек, а на тебе… прозорливец какой-то.

А Гаврюша дальше речь ведёт.– Таких, как ты, Иван Ефимович, специалистов – на пальцах пересчитать… и в такой дыре? Хотя, я тебя очень понимаю, надо в этом чине побыть, потому как из грязи легче попасть в князи…, правильно смекнул и линию ведёшь правильную, прямо – таки гениальную линию, – и Гаврюша, подмигнув истопнику, и хитро улыбнувшись, опять погрозил собеседнику пальцем – знаем, мол, тебя, каналью.

– Да я чего, я ничего,– начал было Иван Ефимович, подбоченившись.

– Э-э! Иван, не прибедняйся только, сейчас мы нашу встречу и дружеские отношения узаконим, – и тут же повёл истопника в какое-то кафе. Не успел Иван толком осознать – что к чему, а перед ним уже блюдо дымится и узорчатый бокал с водочкой поблёскивает. Тут Ивана Ефимовича и развозить стало, а бес подливает, да говорит, какой Иван-истопник знатный специалист и что на таких Иванах русская земля держится.

Наконец Иван-дурак дошёл до кондиции и стал своего нового знакомого его же водкой угощать и на брудершафт пить. Тычет Иван-дурак вилкой в соус и говорит:

– Это ты правильно, как тебя там, мракобес иль полубес, уж запамятвовал, говоришь. Я, как специалист в экономике скажу,– а сам приподнимается, над столом всей своей могучей фигурой повисает и, покачивая в воздухе над головой вилкой с окорочком и одновременно наклоняясь к Гаврюше пытается сказать нечто вразумительное и гордое.– То, что ты меня заметил – это правильно сделал Гаврила Тихонович, а Иван-дурак!– и он стукнул себя в грудь кулаком,– не продаст и тот, кто во мне человека увидел, его пожизненный кореш, а я ему слуга! Душу за него положу… – и он тяжело рухнул на стул.

– Вот правильно, вот умно,– заговорил Гаврила Тихонович,– что слуга, это ты хорошо сказал, очень хорошо, это мне нравится; от чистого сердца, стало быть, сказал? А что душу положишь – об этом даже и сказать нечего… Лучше, конечно, не положить, а отдать, но для начала и это неплохо… очень даже заманчиво… просто бальзам…

А Иван,– знай, распаляется:

– Конечно, от чистого сердца,– гаркнул Иван,– во мне его грязного никогда и не было, и душа у меня светлая, я ведь не прохиндей какой, всю жизнь вкалывал,– и он протянул Гаврюше две здоровенные ручищи. – Ты во мне человека увидел, а вы-ы-ы!– и он погрозил кому-то, спьяна, пальцем, вперя выше головы Гаврилы Тихоновича помутневший взгляд.

– Вот и ладненько, вот и договорились,– потирая руки и ухмыляясь, говорит бес,– теперь у нас с тобой всё в ажуре.–

Дальнейшее истопник помнил весьма смутно. Очнулся он в своей постели, за зановесочкой; голова трещит, помнить, конечно, ничего не помнит, так отрывками. «Вот, – думает,– опохмелиться бы сейчас, да солёненьким огурчиком закусить!» Не успел он так подумать, как отдёргивается занавесочка и перед ним является его жена, Авдотья Семёновна, в руках поднос, а на подносе рюмка высокая с водочкой, а рядом на вилочке огурчик солёненький покоится и его Ивана дожидается. Иван даже глаза от изумления потёр и щипнул себя за одно место – не снится ли ему всё это? Хмель как рукой сняло от такого дива.

Но ему ничего не снилось. Жена была приветлива и любезна, дети на него смотрели обворожительными глазами, а тёща – злая и сварливая старуха, пекла для него на кухне блины и говорила без умолку о достоинствах её зятя и что она очень рада, что он, муж её дочери. Это было немыслимое, только вчера было всё наоборот.

– Это вы с какого чердака свалились?– спросил Иван Ефимович, изумлённый переменами.

– А ни с какого,– любящим голосом ответила жена,– просто вчера, мы познакомились с твоим новым другом, который рассказал нам о тебе столько, что мы об этом даже и не догадывались. Пожалуйте к столу, почтеннейший Иван Ефимович,– проговорила она нараспев.

Но на этом, удивительное не прекращалось. Только Иван пришёл на работу и уж взял ведро, чтобы уголь носить, как вызывает его сам директор, а никакой-то там завхоз, а точнее завхозиха – жалкая сварливая баба. Вызывает его, значит, директор и предлагает Ивану должность – заместителя по хозяйственной части. И не только предлагает, но уже и приказ соответствующий написал и даже собственноручно в бухгалтерию отнёс, а секретутка на доске объявлений вывесила.

Чудеса на этом опять не кончились. После обеда к директору приехал на чёрном лимузине некто и стал с директором обговаривать вопрос о выдвижении Ивана Ефимовича в депутаты. А там пошло и поехало…, как говорится, закрутилось с самыми неожиданными поворотами и нюансами, всего и не перечислишь.

Если говорить откровенно, то Иван Ефимович всех этих нюансов и не знает, за него его доверенное лицо хлопочет, то бишь, Гаврила Тихонович. И так уж он это всё хорошо проворачивает, будто на пианино с Иваном Ефимовичем в две руки играет. Иван на пианино играть не умел, но это так, для сравнения, вдруг, кто из читателей умеет играть в две руки неважно на чём, может быть в карты или ещё во что, тогда ему и понятно. Но, это потом так стало, а вначале Иван-дурак от этих неожиданностей ориентиры потерял, чуть с катушек не съехал. Проснулся он утром…, а тут такое…! Вот так- то…

«Белая горячка, наверное,– подумал бывший истопник, и чтобы ушло наваждение, так дёрнул себя за ухо, что даже ойкнул от боли, но наваждение не исчезало. Наоборот, оно стало изо всей силы обрастать всякими деталями, приятнее одна другой.

– Вот подфартило, – изумлялся Иван Ефимович, уже не сомневаясь в своих гениальных способностях. Он сидит в офисе в депутатском кресле, в комнате на двери золотом написано «Депутат…» и так далее.

Кресло же у Ивана-дурака особенное, с подлокотниками и спинкой из крокодиловой кожи и даже с вращением и не только туда-сюда, но и оттуда – туда и даже туда – отсюда и даже с замедлителем хода, чтоб кайфа больше.. Поворачивается Иван Ефимович, а кресло его любое желание исполняет, будто ум имеет. Вот такое кресло у Ивана Ефимовича. И стол у Ивана Ефимовича необычный, только о столе мы немного попозже расскажем, потому, как на следующей должности у него стол был куда лучше, зачем же о более худшем рассказывать.

5.

Из депутатов Иван Ефимович с подачи Гаврилы Тихоновича в отраслевые министры махнул. И самое главное, какую бы он бумагу как депутат, а затем и как отраслевой министр области, не читал – ему было всё очень понятно. Придет, например, бумага, в которой очередной закон прописан, а Ивану, как депутату надо отмашку дать, или утвердить. Тут всё просто: если бумаги с конвертом – то утвердить, а если без…– то на Гаврюшино усмотрение.

С Гаврюшей никто не спорил, разве, что его бывший сокурсник – Громкогласов Илья, которого он приютил под своим крылом, и то, только потому, что во время учёбы в институте они были с ним дружны, и ещё Громкогласов был студент недюжинных способностей. Так вот этот Громкогласов до чего докатился, взял, зашёл в кабинет к Ивану Ефимовичу, да так раз, и всю ему правду-матку в глаза и выложил:

– «Это чему тебя учил прфессор Умнов!?..,– говорит.– Ты чего это творишь? Что ты за договора с бельгийцами подписал? Что, совсем крыша поехала? Закон через думу протащил, людям в нищету, а курам на смех. Ты же читал статьи академика Пивоварова, тебе ли мне рассказывать, чем всё это кончится?..

Иван Ефимович его и слушать не хочет, своё гнёт. А Гаврюша рядом невидимо стоит и на ухо Ивану Ефимовичу словно лапшу, опровержения вешает, и чтоб не слетали, прискрепочками миниатюрными пришпиливает, а в лапше той, опять же про свободное развитие рынка, про максимальный либерализм, демакратию и права человека. Громкогласов спорил с ним, спорил, плюнул, понял, что доказывать что- либо, бесполезно, и стал думать, а думать Громкогласову было о чём. Во-первых, он понимал, что если Ваньку не остановить, то он такого наворочает, что вся страна в трубу вылетит и с его законами, и с распоряжениями, потому как он видит, что Ванька не в себе, а никто, кроме Громкогласова этого не замечает.

Хотел он было его жене объяснить, что к чему, да не пробьёшься. В коттедже элитном живёт, по заграницам разъезжает, дети в Гарварде учатся, счета в банках… Наконец, застал её раз дома, так эта Лилечка, с бывшей параллельной группы на его доводы и внимания не обратила:

– Тебе просто завидно, Илья, что мой Иван достиг, а ты нет. Тебе бы пользоваться нашей благосклонностью, а ты нос дерёшь: то тебе не эдак, а это не так… Хочешь, я тебя свожу в Швейцарию, посмотришь как люди живут?

– Сдались мне эти швейцарцы,– буркнул Илья.

– Да не швейцарцы, полоумный,– сказала она немного надменно,– а наши, русские в Швейцарии.

– Представляю,.. спасибо,.. не надо.

– Плохо представляешь… Представлял бы лучше – не брыкался.– и ушла…

– «Вот стервоза,– подумал Илья.– Иван гибнет, а она рада-радёшенька. Видно, кроме шмоток, бабам ничего не надо. Однако решать этот вопрос требуется незамедлительно».

Всё идёт у лешачонка хорошо, всё гладко: Ивана-дурака пристроил, законы для претворения в жизнь навыдумывал. А если не удавалось полностью свой закон протащить, так хоть запятую, а не там поставит и всё выходит по-лешаковски. И всё бы ничего, только этот Громкогласов невесть откуда свалился. Про любовь к Родине и народу толкует, про многовековую культуру Полуденной и прочее. Вреднейший человек оказался. Критику на Гаврюшины закидоны наводит. Сколько Гаврюша втолковывал Ивану о том, что страна Рыжего заката – это благо, что у них нетрадиционная половая ориентация не в загоне, как у нас. Даже уже склонил Ивана к тому, чтобы её и в Полуденной стране узаконить, но не тут-то было. Объявился этот Громкогласов, да и говорит Ивану-дураку: «Креста на тебе, Иван, нет».

Креста на Иване действительно не было, обронил его где-то Ванюша, когда мальцом был, а новый приобрести – не удосужились родители, так с тех пор без креста и ходит. В церкви ни разу не был, а попов считал, как и было написано в книжке, по которой экзамен сдавали в институте, никак иначе, как анахронизмом – пережитком прошлого, значит. И до того он в эту – рыжую демократию поверил, аж жуть. Над своей кроватью вместо ковра с тройкой и бубенцами, ковёр с этой самой статуей надменной повесил, а тройку в чулан за ненадобностью бросил. Самым умным из экономистов – считал Фороса и так далее.

Только вот Громкогласов так не считал и всегда против Рыжей страны и Фороса что-нибудь противное да скажет. И это Ивану-дураку не очень нравилось, а Гаврюше особенно.

Так вот, хотел Гаврюша убрать этого товарища институтского, да Иван-дурак запротивился – старая дружба, дескать. Вот тут-то и почувствовал Гаврюша, как не хватает ему знаний, что в бесовской академии проходят. Например, что такое дружба? – ему было совсем непонятно и любовь к Родине заодно, к ближнему, в частности. Он на это раньше и внимания не обращал, потому как считал всё это пустым звучанием. И вот на тебе, это самое пустое звучание втыкает ему палки в колёса. Да тут ещё эти крестоносцы, иереи объявились, ходят, кадилами машут, приличному лешаку работать мешают, потому, как этой вони ни один уважающий себя лешак не выносит. А тут прямо поветрие пошло – стали на себя люди крестики вешать, мода такая объявилась, как копытная мозоль.

Вот и Иван-дурак повесил крестик, здоровенный такой на золотой цепочке, говорит, что не хочет от других отличаться…

Раз мода, так мода… Это даже хорошо, что из-за моды повесил, а не по мозговым соображениям. Только одно неудобство для лешачонка всё же было в этой затее. Раньше Ивану лешак что угодно мог на ухо нашептать, а теперь близко не подступишься, только можно издали говорить, крест мешает. Он хоть для Ивана и атрибутный, только не для лешака. Нового-то теперь Ивану в мозги не внедришь, одно старое, что раньше внедрил, осталось… Беспокойство, да и только.. А тут когортный отчёт требует, запросами замучил. Ему результаты подавай, а какие результаты?.. Про Громкогласова что ли рассказывать, вот и приходится выворачиваться. Потом Иван-дурак возьмёт да нет-нет что-нибудь и выкинет. Вот на прошлой неделе выпил коньячку малость и в микрофон начал о судах на равной и свободной состязательности говорить. Хорошо Гаврюша вовремя микрофонный провод перекусил.

Ах! Да, про этих злосчастных попов, которых иереями зовут, никак нельзя не рассказать, потому, как от них главная беда исходит, особенно от монашествующих. Оденут чёрные одежды и ходят выпендриваются, добрым лешакам на хвосты наступают. Как тут профессоров из академии не вспомнить. Всё верно говорили… И откуда повылазили? Как тараканы! Раньше, как он помнит, никого не было – одна церквушка захудалая стоит, на двести километров вокруг больше ни одной и всё. Народ вообще и лбы то не крестил, а уж там требы подать или причаститься, об этом и речи не было.

Лешаческое воинство то же относительно спокойно жило, знай себе по болотам ухает. Чего к народу-то приступать, когда он, за малым исключением, их поля ягода. Если там по злому умыслу колдун порчу и наведёт, так люди ни в церковь бегут, ни в монастырь, а к «бабке» или «дедке», которые под их же лешаческим контролем и работают, только многие из людей этого не понимали.