Паргоронские байки. Том 2

Это было уже почти то, что нужно… но Кеннис чувствовал, что все еще может получить больше.

Когда гиббон перестал дергаться, Кеннис тоже ненадолго замер. Он может сейчас прерваться. Обезьяна выживет. Когда она наберется сил, ее снова можно будет поймать и снова напиться. Это будет более разумно, чем использовать бурдюк полностью, но всего один раз.

Однако это дикое животное. Настолько обескровленное, оно станет легкой добычей для хищников. Они есть в этих лесах, их довольно много. Почти наверняка гиббон вскоре попадется кому-то на зуб и накормит кого-то другого. Не его.

С этой мыслью Кеннис снова приник к артерии.

Из леса он вышел только через час, и успел за это время выпить еще двух животных. Молодого оленя и довольно крупного дикобраза. С последним разобраться было непросто, но сытый Кеннис оказался куда сильнее голодного. Вовсе не замечая шипов, он разодрал зверя голыми руками.

Но это все было не совсем то. И когда Кеннис появился возле зарибы, колючего забора, его взгляд жадно метался.

Даже в охватившем его безумии Кеннису хватило ума сначала ополоснуть лицо, руки и грудь. Но на тунике все равно остались кровавые потеки. Проходящая мимо женщина при виде него ахнула, едва не уронила корзину с бельем и бросилась бежать.

Ходячий мертвец на минутку замер. Он все еще не был уверен, что собирается делать. Пока что Кеннис ел только животных – а животных и люди едят. Он еще не совершил непоправимого.

Но издали донеслись крики – и Кеннис решился. Он перемахнул через колючую изгородь. Перепрыгнул с какой-то волшебной легкостью. Быстрее молнии метнулся вперед – и перескочил еще через чей-то плетень. Там Кеннис присел и затаился в зарослях малины.

Наверное, зря он пришел сюда днем. Ночью было бы удобнее. И солнце бы не так жгло. Кеннис уже заметил, что ночью ему гораздо комфортнее, но старые привычки пока что были сильнее.

– Вот он, тут был! – доносился издали голос. – Весь в кровавых лохмотьях, а взгляд – безумный!..

– Эва-на… – отвечал другой голос, басовитый. – А оружие было?

Прислушиваясь, Кеннис поводил головой. Он выпил столько крови, что слух обострился до невероятного. Он слышал каждый шаг, каждый шорох.

Слабый треск ветки. Совсем близко. Из хижины, у которой Кеннис прятался, вышел человек. Небольшой, легкий… очень юная девушка… нет, скорее, даже ребенок. Девочка… нет, мальчик.

Кеннис потянул носом. Обоняние тоже обострилось, стало почти звериным. Он понял, что уже не сможет отказаться от крови. Слишком много она ему дала, слишком хорошо он стал себя чувствовать.

Но он все еще сдерживался. Все еще не хотел переступать последнюю черту. Тем более, что это ребенок.

Кеннис надеялся, что он уйдет со двора или хотя бы пойдет в другую сторону. Но он двинулся именно к малиннику. Остановился в каком-то десятке шагов от Кенниса и стал собирать ягоды в корзинку. Но, как и все дети, больше лопал сам.

– Ты там что, опять в рот собираешь?! – донесся женский окрик.

– Не, мам!.. – протянул мальчик, торопливо съедая еще горсть. – Ай!..

Он оцарапался о колючку и невозмутимо слизнул выступившую кровь.

Кеннис чуть слышно захрипел. Он что есть силы пытался успокоиться, выкинуть из головы соблазн. Попятился, пока его не заметили, но наткнулся на плетень.

А с другой стороны по-прежнему доносились голоса. По-прежнему обсуждали чужака в окровавленной тунике. Кеннис подумал, что не стоило ему прятаться – он легко мог отовраться. Просто сказать, что охотился, но напоролся на кабаний клык или оленьи рога… хотя нет, на нем нет ран. Но кто бы там стал присматриваться?

Но теперь уже поздно. Надо потихоньку выбраться и уйти в лес. Зря он вообще все это затеял. Лучше вернуться в свою хижину и продолжить жить охотой. Можно наловить живых обезьян, устроить им загон, сытно кормить и время от времени питаться самому.

Отличная идея. Но Кеннису не суждено было претворить ее в жизнь. Ребенок потянулся к очередной ягоде, раздвинул ветки – и увидел сидящего в кустах чужака.

Его глаза резко расширились, а рот распахнулся. Сейчас закричит – и сюда сбежится вся деревня.

Кеннис сам не понял, как это у него вышло – но он заглянул мальчику в глаза, и те остекленели. Утратили осмысленное выражение. Кеннис всей душой захотел, чтобы тот стих – и ребенок так и сделал.

Теперь он сидел, как неживой, все с тем же распахнутым ртом. Кеннис сглотнул, невольно глядя на оцарапанный палец. Там снова набухла капелька крови.

Чуть-чуть. От ребенка не убудет. Он даже и не запомнит, судя по всему. Кеннис почувствовал, что может сейчас приказать мальчику что угодно – и тот исполнит. А потом забудет обо всем и даже знать не будет, что уделил немного крови голодающему.

Кеннис осторожно взял палец мальчика губами и во рту взорвался фонтан вкуса…

– Ярыть, меня сейчас стошнит на кир, – поморщился Дегатти. – Как же это мерзотно.

– Мне пропустить эту часть? – любезно предложил Янгфанхофен.

– Я вообще не знаю, зачем ты рассказываешь в таких деталях. Ты же почти смакуешь.

– Мэтр Дегатти, рассказ – это искусство. Там где нужны детали – они будут. И не перебивай меня больше, у Кенниса там самый разгар трапезы.

Надо ли говорить, что на царапине Кеннис не смог остановиться? И он, разумеется, не ограничился несколькими каплями, как собирался. Дело в том, что вкус человеческой крови оказался таким… таким… рядом с ней меркло все, что он когда-либо пробовал. При жизни и после смерти.

Так что он мягко потянул ребенка в заросли, оттянул ворот рубашонки и впился в тонкую шейку. Прана заструилась в его чрево… столько праны… внутри Кенниса будто вспыхнуло маленькое солнце.

Звездопад. Радуга после дождя. Бокал холодной воды после пересечения пустыни. Какое-то ни с чем не сравнимое удовольствие.

И у Кенниса не нашлось сил его прекратить.

Он пришел в себя только когда услышал женский крик. Мать дважды звала сына, тот не откликался – и она пришла за ним в малинник. А тут увидела… Кенниса.

Еще и на нее он нападать не стал. Ему хватило. Вполне насытившийся, Кеннис отбросил холодное тело, одним взглядом уронил женщину в обморок и пружинисто прыгнул. Приземлился на жерди и встал на ней, держась кончиками пальцев ноги. Тело стало очень легким и каким-то… теплым.

Почти как у живого.

Прана. Кеннис наконец-то понял, как в полной мере высвободить ее потенциал. От чужой крови можно получить столько же энергии, что и от своей – просто вначале ее нужно… присвоить. Собственной у Кенниса больше нет – но она ему больше и не нужна. К его услугам миллионы бурдюков с праной.

Это ли не бесконечное могущество?

Кенниса взял кураж. Он пробежал по изгороди, как пушинка. Стал огромными прыжками сигать с хижины на хижину.

Теперь-то его заметили. Бабы заверещали, мужики схватились за копья. В Кенниса полетели камни. Весь покрытый кровью, с оскаленными клыками, он глумливо смеялся, чувствуя себя владыкой мира.

– Мгновенно окиревший от безнаказанности упырь прыгает по сельским хатам, дразнит деревенщину и чувствует себя владыкой мира, – задумчиво кивнул Бельзедор. – Красиво начал карьеру.

В тот день Кеннис больше никого не убил. Для первого раза ему хватило. Опьяневший от крови и ощущения невероятной силы, он еще немного посмеялся над простыми смертными, а потом удрал в лес. Обратно к хижине он несся гораздо быстрее, сигал по ветвям и даже немного парил в воздухе, точно лист на ветру.

Следующую вылазку он совершил уже ночью. Так и правда оказалось гораздо удобнее. Кеннис выследил по запаху и убил сразу двух человек – купающихся в реке парня с девушкой. Хотел сначала оставить их в живых и просто напиться, но снова не смог совладать с дикой жаждой. Впиваясь в артерию, он уплывал на волнах безумного удовольствия и не находил сил это прекратить.

После этого Кеннис на несколько дней сделал паузу. Он был полностью сыт и даже слегка объелся. Теперь он с утра до вечера спал в погребе, впадая в какое-то мертвенное оцепенение, а по ночам выбирался на воздух и изучал свои способности. Они проявлялись все новые, сыпались как из бездонного мешка Юмплы.

Во-первых, к нему вернулась вся магия, которой он владел при жизни. Собственно, она и раньше никуда не девалась, просто на нее не было сил. А теперь Кеннис с легкостью применял заклинания, вместо энергии используя поглощенную кровь. В таком виде чужая прана и впрямь действовала не хуже своей – и ее не нужно было беречь, не нужно экономить. Кеннис всегда мог пополнить запасы.

Теперь он мог превращаться в летучую мышь не на несколько минут, как раньше. Да и в других животных. Превращения стали даваться с волшебной легкостью. Кеннис бегал по ночному лесу в облике волка и ягуара, летал над ним в виде совы, вороны и летучей мыши, а пару раз становился огромной виверной и распугивал зверье шипящими криками.

Летать сам по себе он тоже научился быстро. Приток чужой праны делал его мертвое тело удивительно ловким, сильным и быстрым, а кроме того – невероятно легким. Кеннис просто подпрыгивал – и воспарял в воздухе. Поднимался к самым облакам, любовался луной и бесконечными просторами Сурении. Видел империю Великого Змея с такой высоты, с какой ее видят только птицы.

Охота тоже проходила все легче и легче. Кенниса все слушались. Животным он мог приказывать на большом расстоянии, людей тоже научился цеплять, даже не глядя в глаза. Они сами шли на зов, сами покорно подставляли шею.

Своих следующих жертв Кеннис уже не убивал – он понемногу научился утишать это пьяное безумие. Осознал до конца, что еды всегда будет много, жадничать смысла нет. Гораздо разумнее выпить часть крови, а потом отпустить бурдюк, затуманив ему рассудок. Спустя какое-то время он полностью восстановится, и его снова можно будет «подоить».

Но кроме новых способностей Кеннис обнаружил и некоторые слабости. Он уже понял, что дневной свет жжет ему кожу, некоторые вполне обычные растения отвратительны на вкус и запах, а простая осиновая щепка вводит в мертвенный паралич, оказавшись внутри тела. И у него по-прежнему не получалось пересекать текущую воду… хотя эта проблема отпала, когда он научился летать.

А другое ограничение он обнаружил совершенно внезапно, когда одной лунной ночью решил навестить большую деревню. Он уже бывал здесь, охотился на запоздалых прохожих – но сегодня все сидели по домам, надежно запершись. Слух о Кеннисе уже разошелся по округе.

Их двери и запоры его только насмешили. Хлипкие хижины с соломенной крышей. Дернуть посильнее… и Кеннис дернул.

Дверь разорвалась, точно кусок картонки. Люди внутри завопили от ужаса, прижимаясь к стенам, прячась под лавками. Кеннис чуть нахмурился, посылая им успокоение, приказывая замолчать и покорно выйти… но в этот раз почему-то не подействовало. Тогда он просто шагнул через порог… но вдруг понял, что не может этого сделать.

Точно как с текущей водой. Никакой реальной преграды – но что-то внутри протестует, отказывается пересечь незримую черту. Кеннис протянул руку – и будто наткнулся на стену.

– …пш-шел на кир отседа!.. – донесся откуда-то снизу чуть слышный шепоток. – Мой дом!.. мой!..

А, вот что это. Мелкое домашнее божество, дух жилища. Старичина Дзо рассказывал про таких. Они есть далеко не в каждом доме, но там, где есть – властвуют безраздельно. Других духов к себе не пускают.

Выходит, Кеннис не такой уж и всесильный. Его это почему-то задело и он пустил внутрь убивающее заклятие. Однако оно тоже расплескалось о пустоту.

– Мои люди!.. – донесся все тот же злой шепот. – Мои жильцы!.. Пшел на кир!..

Люди внутри не слышали голоса домового духа. Зато видели, как Кеннис бьется о дверной проем, словно там по-прежнему висит дверь. Выглядывающая из-под лавки девочка испуганно хихикнула.

– Пусти меня! – гневно воскликнул Кеннис.

Жильцы смотрели молча. Они решили, что Кеннис обращается к ним, но ответить никто не осмелился.

– Пусти! – повысил голос Кеннис.

– Нет! – донеслось из-под пола.

– Впусти или будет хуже!

– Мы тут уже все знаем, кто ты такой! – прошипел домовый дух. – Повсюду разнесли! Никто из наших тебя не пустит, паргоронское отродье!

– Ладно, – обманчиво спокойно произнес Кеннис. – Хорошо, не пускай. Тогда я просто подпалю эту хижину. И соседнюю. И вообще всю деревню подпалю. А когда людишки выбегут – устрою кровавую баню.

– Не надо! – воскликнула одна из девушек.

Их было две внутри. Постарше и помладше. И еще их отец, мужчина средних лет, с трясущимся в руках ухватом. И мать, прижимающая к себе младенца. И еще двое детей разного возраста. И скрюченная бабка, шепчущая молитвы незнамо кому.

– Я выйду! – продолжила девушка.

– Не надо! – схватилась за нее мать. – Не смей!

– Он же не может войти! – напомнила ей сестра.

– Бабкиной молитвы напужался! – предположил отец.

– Но он же спалит все!

– Небось не спалит! Огня они смертным страхом боятся!

– Кто они-то, тять?!

– Известно кто! Твари ночные!

Кеннис криво усмехнулся и снял с жердины масляный фонарь. Обычную плошку, в которой плавал горящий фитиль. Покачав ее в руке, он сделал вид, что бросает на соломенную крышу – и в доме все ахнули от ужаса.

– Ну что – поджигать? – спросил он. – Или кто-то выйдет сам? Сразу скажу – бабкой можете не жертвовать. Старики невкусные. Младенца тоже не надо – его мне будет на один зуб.

– Ах ты ж нечисть поганая!.. – замахал кулаком отец семейства. – Никого мы тебе не отдадим!

– Пошел отседова! – присоединилась мать. – Пошел, пошел!..

А бабка, узнав, что для Кенниса она неаппетитна, резко расхрабрилась. Схватила стоящий у двери веник, да как сунула его мертвецу прямо в рожу! Тот молниеносно его схватил, вырвал, чуть не вытащив из дому и саму бабку, но разок ему все-таки по лицу прилетело.

– Не, ну про веник ты все-таки выдумываешь, признайся, – прищурился Бельзедор. – Кто тебе мог рассказать такие детали? Смертных тех ты вряд ли встречал, а Кеннис точно не стал бы.

– Ты даже не представляешь, сколько разных дивных подробностей я знаю, – ухмыльнулся Янгфанхофен. – В конце-то концов, кто я такой, по-твоему? Я Паргоронский Корчмарь, Бельзедор. Я знаю все и про всех.

– Про меня ты ничего не знаешь.

– Ну вот разве что про тебя. И то лишь потому, что ты мой друг, и я уважаю твои желания.

Кеннис выхватил веник, поджег его и замахнулся. Сейчас кинет, сейчас запалит крышу!.. Они в этой деревне сплошь соломенные – займется мгновенно.

И тогда к нему с криком выбежала девушка. Оттолкнула отца и сестру, вырвалась – и вылетела за дверь.

– Не пали! – взмолилась она. – Меня возьми, других не трогай!

Кеннис ухмыльнулся. Теперь он мог подчинить эту девицу своей воле. Превратить в покорную куклу, как всех остальных.

Но он не стал. Зачем, если она и так подчиняется, сама? Это даже приятнее – смотреть в ее гневные глаза, ощущать ее возмущение.

Возможно, приправленная живым чувством кровь станет еще вкуснее.

К тому же Кеннис невольно тянул с началом трапезы. Девушка была на редкость красивой, и Кеннису хотелось вначале как следует ее рассмотреть. Это было отчасти обычное эстетическое чувство, а отчасти – желание полюбоваться изысканным блюдом.

Кеннис протянул руку и коснулся шеи девушки. Ощутил ее мелкую дрожь, тепло бархатистой кожи. Пульсацию каждого сосуда в ее теле.

– Какая совершенная оболочка, – хрипло произнес он.

Неожиданно для себя он убрал руку и отступил. Кеннис был сыт, в общем-то. И ему вдруг стала неприятна мысль, что этот великолепный сосуд будет разрушен или изуродован.

Тем более такой сильный дух, такое бесстрашие!..

– Твои храбрость и красота смягчили мое сердце, – произнес он. – Я уйду.

Девушка ничего не ответила. Она до последнего смотрела на Кенниса недоверчиво и выдохнула лишь когда тот скрылся за деревьями.

О своем великодушии Кеннис не пожалел. Конечно, он остался без очередной трапезы, но их в его жизни будет еще много. Зато он впервые сумел сдержаться, отказаться от соблазна – и это его очень воодушевило. Значит, он по-прежнему свободен выбирать, по-прежнему принимает решения сам. Он не стал рабом своего проклятия.

К тому же его прощальные слова точно разнесутся по всей округе. Он уж постарался выдать фразу покрасивее.

Да и девушка… ее лицо все еще стояло перед глазами. Кеннису хотелось увидеть ее еще разок.

И уже на следующую ночь он вернулся в эту деревню. Теперь, правда, невидимкой. Для него это стало несложным – частично уходить в Тень, растворяться в туманах. В таком облике он мог просочиться в любую щель, проскользнуть в замочную скважину.

Немного походив по хижинам, Кеннис убедился, что пройти свободно удается лишь в некоторые. Либо совсем новые, либо нежилые. Те, где домовые духи либо еще не завелись, либо ушли.

Если же дух на месте – Кеннису хода нет. Разве что кто-то из жильцов сам его впустит. Он проверил – подчинил выбежавшего до ветру паренька, а потом вошел с ним в его дом. Когда тот сам открыл Кеннису дверь, домовой дух сделать ничего не сумел.

Но сегодня Кеннис почти никого не тронул. Только приник на минутку к артерии этого самого паренька, промочил горло. Потом усыпил и позволил вернуться в постель.

Сам же тишком поспел ко вчерашней хижине и с любопытством обошел вокруг нее. Дверь хозяева за день повесили новую, да и вообще явно трудились без устали. Все стены были исписаны молитвами Змею-Охранителю, в окошках были выставлены зеркала, вокруг рассыпана соль, а над входом висели гроздья черемухи.

Интересно. Выходит, деревенские уже прознали, что соль и запах черемухи ему неприятны. Откуда бы? Может, старичина Дзо был не единственным знахарем в округе? Кеннис ведь и сам узнал об этих своих слабостях из его книги.

Слова молитвы Кеннису не навредили. Что есть, что нет. В зеркалах же он по-прежнему не отражался, но смотрел в них спокойно. Наверное, местные перепутали его с василиском.

Кстати, куда все-таки делся Тварька? Кеннису очень хотелось это узнать.

Еще во дворе появилась собака. Но она при появлении ходячего мертвеца забилась в кусты и лежала ни жива ни мертва. Боялась тявкнуть – при том, что Кеннис ее даже не подчинял.

Внутри никто не спал. Кеннис слышал из хижины тихие голоса, слышал биение сердец и неровное дыхание. Они все страшно его боялись.

Один, два, три… так, подождите. Один, два, три… Кеннис нахмурился. Одного человека внутри не хватало. Кажется, той самой девушки, что так ему понравилась.

На этот раз он не стал никого тревожить. Просто воспарил на крышу и чуть-чуть разгреб солому. Под ней был настил из просмоленных веток, но Кеннис проковырял в нем дырочку. Он мог бы скользнуть туда туманным облачком… если бы домовый дух по-прежнему не стоял на страже.

Но он и не собирался. Кеннис просто убедился, что девушки в крохотной хижине и вправду нет. А послушав несколько минут разговоры ее родителей, узнал, что красавицу отослали в другую деревню, к тетке.

Сами бы все ушли с охотой, да некуда. Семья бедная, кроме хижины да клочка земли ничего нет. А просто сняться с места да уйти куда ноги понесут – так первый же егерский дозор остановит. Кто да что, куда путь держите, какому кобрину принадлежите, где разрешение самовольно ходить?

Кеннис им даже посочувствовал. Он слишком хорошо помнил, каково это – бродяжничать, будучи беглым рабом.

Но девушку ему теперь разыскать захотелось еще сильнее. Обернувшись летучей мышью, он полетел над холмом, по словно серебрящемуся в ночи следу. То был не запах, а мимолетное, почти неописуемое ощущение.

Он нашел девушку в деревне по другую сторону холма. Принадлежащей тому же кобрину-предстателю, так что между ними рабам ходить дозволялось свободно. Не слишком далеко и спрятали красавицу.

В эту деревню Кеннис еще не заглядывал. Слухи о нем донеслись и сюда, конечно, но не все им верили. Тут люди еще не боялись выходить из дому ночью. Обернувшись лохматой собакой, Кеннис неспешно трусил по улице, с интересом оценивал новую пажить.

Вот и знакомый запах. Большой двор, слышен визг свиней и недовольный говор тетки. Отчитывает племянницу, что так внезапно свалилась на голову.

Тетка была еще в самом соку. Последней молодости вдова, в теле, дышащая здоровьем и уж такая полнокровная… Кеннис сразу отметил ее, как заманчивое блюдо.

– Охо-хо… – ворчала она, пока племянница молча выгребала навоз из свинарника. – То василиски, то кровососы какие… Господину кобрину-то на это уже жаловались, дед Итяй со старостой ходили… а он что? Посмеялся только. Глупые людишки, мол. Опять выдумывают невесть что… да ты не врешь ли сама, Инька?

– Нет, – коротко ответила девушка. – Сама видела. Своими глазами. И другие видели. Он в Барсучьем Бору мальчика загрыз, а потом по крышам от мужиков убежал.

Кеннис чуть слышно хмыкнул. Убежал. Кто еще от кого убежал.

Инькой, значит, зовут девушку. Сокращенное от Инаис, если он верно понимает. Красивое имя.

В этой деревне Кеннис никого трогать пока не стал. Вместо этого он всю ночь издали приглядывал за Инаис. Они с теткой быстро пошли спать, и Кеннис в облике тумана повис у окна. Внутрь сунуться не попытался – надоело слышать это злобное «не пущу!».

Он сам не мог сказать, что его в ней привлекает. Есть он ее точно не собирался… или собирался? Кеннис пока не определился. Он испытывал странное влечение, когда похоть смешивается с голодом и желанием обладать… обладать безраздельно, полностью.

Третье желание, что он высказал Совите. Кеннис уже убедился, что первые два исполнились, пусть и не так, как он действительно желал. Но что насчет третьего? Абсолютная власть над своим родом.

Это же не только подчинение людей своей воле, там наверняка есть что-то большее. Да и являются ли люди все еще его родом? Можно ли называть Кенниса человеком?

Он возвращался к Инаис еще несколько раз. Целую луну кружил вокруг дома ее тетки, никого не трогая в округе. Питался далеко, в других деревнях, на землях других предстателей. Теперь Кеннис с легкостью преодолевал огромные расстояния, мог за одну ночь долететь до океана и обратно.

В одну из этих ночей он впервые напал на кобрина. Подстерег вышедшую на балкон дочь предстателя – тоже очень привлекательную. Стройную, с глазами цвета расплавленного золота, недавно сменившую кожу. Кеннис вырос среди кобринов, привык к их облику и видел в нем свою красоту.

Но его ожидало разочарование. Во-первых, подчинить своей воле кобринку не удалось. Она не впала в полусон, не подставила покорно горло. При виде Кенниса зашипела, раздула капюшон, принялась яростно бороться. А когда кобрины злятся, у них ускоряется ток крови, делая их быстрее и сильнее.

Шипят женщины кобринов гораздо пронзительней мужчин – и услышали ее во всем замке. Кеннис все-таки успел одолеть дочку предстателя, прокусил чешую, глотнул холодной змеиной крови… и с отвращением ее выплюнул. Прана-то в ней была, но не та, что ему годилась. Даже птичья кровь подошла бы лучше.

Такая красивая оболочка – и такая мерзость внутри. За невозможностью стереть кобринке память Кеннис просто свернул ей шею – и растворился туманом.

Нашедший тело дочери предстатель раздул капюшон так, что стал вдвое шире. Погладив золотящуюся в свете луны чешую, он гневно повернулся к слугам и прошипел:

– Отыскать ублюдка. Привести ко мне. И лучше живым. Клянусь Яйцом, я не дам ему легкой смерти.

Его пальцы коснулись следов на шее дочери. Предстатель ковырнул когтем глубокое отверстие, из которого все еще сочилась кровь, потелепал раздвоенным языком и окликнул:

– Исси. Подойди. Что ты там говорил про страшные сказки рабов? Напомни-ка.

Кеннис тем временем продолжал подсматривать за Инаис. Невозможность утолять жажду кобринской кровью огорчила его, но не слишком сильно. Это на востоке империи чешуйчатые господа на каждом шагу, а здесь, на северо-западе, их не враз и встретишь. Пищи довольно, приближаться к замкам предстателей нужды нет.

Только вот кобрины принялись его выслеживать. Предстатель послал гонца к окружному наместнику и выпросил в помощь чародея. По ночам на стенах выставляли караулы, дорожные разъезды удвоили, в деревнях рабов появились часовые.

Кеннис не боялся кобринов, но охотиться стало труднее. Он привык есть спокойно и безнаказанно, подзывая людей одной мыслью и не боясь, что добыча вдруг начнет трепыхаться. Но на кобринов его сила не действовала, а биения их сердец Кеннис не слышал. В любой момент трапезу могли прервать крики, топот, свет факелов.

Возможно, есть смысл перебраться в другое место. Еще западнее, к устью Средиземной реки, на самую окраину империи. Там о нем точно еще не слышали, и там он уж к кобринам лезть не станет.

С другой стороны – как-то это мелко, вести подобную жизнь. Он словно какой-то ночной воришка. Лиса, украдкой таскающая кур. Разве он к этому стремился, разве этого хотел?