Ангелочек

– Не будь дурой. Он придет тебя навещать и наткнется на соперника. Ты этого хочешь?

– Тогда думать надо.

– Знаешь, Наташка, ты этого своего сироту приглашай. А придет Роман или не придет, посмотрим: «будет день – будет пища».

Предмет обожания появился через неделю, был зван на пироги с капустой – так, во всяком случае, объяснила ему Наташа. Всех обворожил с первой минуты – пришел с цветами и для мамы, и для бабушки, с мужчинами беседовал исключительно о международном положении и техническом прогрессе в СССР. Уделил внимание даже Ирке, которая в этот день играла в солдатку, проводившую мужа на фронт (она всегда придумывала себе какие-то непостижимые развлечения), нарисовав ей вполне профессионально говорящую голову из «Руслана и Людмилы», поскольку именно эту поэму Ирка на данный момент читала.

Роман появился чуть позже, познакомился с гостем и, как обычно, сел читать. Никаких эксцессов!

С того дня молодой человек по имени Володя Ханин стал бывать в доме регулярно. Много и интересно рассказывал о себе. Да, сирота. Да, родители похоронены на Красненьком кладбище. Да, закончил ЛИАП и сейчас работает в «почтовом ящике» по специальности и состоит членом авиаклуба. Особенное внимание уделял своей домохозяйке: он снимал комнату в квартире мадам Ландрин, вдовы Георга Ландрин, стоявшего у истоков производства монпансье. Говорил, что старушка очаровательна и говорит на четырех языках, любит его, как родного сына, ибо самой бог детей не послал. Володя же отплачивает ей вниманием, водит по театрам и ресторанам. Дама она, несмотря на возраст, куртуазная, все-таки родилась в Париже, где ее подхватил приехавший из Германии конфетный воротила.

Он пересказывал ее старинные анекдоты и однажды даже спел песенку, услышанную от мадам Ландрин:

С чем сравню я ваши глазки,Положительно ни с чем,Не могу сравнить их дажеС ландрином и монпансьем».

Голос у него был низкий, бархатный.

Сложно представить, но вся семья млела, слушая Володю Ханина, жалела за сиротство и заочно восхищалась обрусевшей француженкой. Тогда не было интернета, а заглянуть в Большую Советскую Энциклопедию никому и в голову не пришло.

И очень зря, потому что оттуда они бы узнали, что Георг Матвеевич Ландрин (урожденный Федор), родом из Новгородского уезда, где протекает речка Ландра, умер в 1882-м году. Вдова же его, Елена Ивановна, купчиха 1-й гильдии, имевшая отношение к Франции примерно такое же, как Жанна д’Арк к России, до XX века тоже не дотянула.

Новый год Наташа с новообразовавшимся поклонником решили встретить у друзей в складчину – скидывались по десятке. К сожалению, в тот судьбоносный день у молодого человека денег при себе не оказалось и Наташа заплатила за него, сказав с легкостью «потом сочтемся». Она всегда и ко всему относилась легко: характер такой, молодость (всего-то двадцать лет), да еще такая яркая влюбленность. У мамы на душе такой окрыленности не ощущалось, и дело было вовсе не в деньгах. Смущала та непрекращающаяся праздничность и абсолютная положительность, которые осеняли ореолом личность будущего зятя. К тому же, будто в противес, каждый божий вечер у них сидел Роман. Сидел и читал.

– Знаешь, что, – предложила мама, – вы же там будете танцевать…

– Естественно, – отозвалась Наташа.

– Так он снимет пиджак…

– И?

– И ты потихоньку посмотри, есть ли во внутреннем кармане паспорт.

– Я не буду этого делать! – возмутилась дочь.

– Господи, какие трагедии! Просто посмотришь первые странички…

– Мама, это неприлично!

Разговор шел уже на повышенных тонах.

– Если ты этого не сделаешь, то я попрошу, чтобы Володя предъявил свои документы мне!

Аргумент был железным – пришлось согласиться. И не зря. У мамы, как у Кабанихи, было «сердце-вещун».

Из краснокожей книжицы выяснилось, что великолепному Ханину недавно минуло восемнадцать лет, а учится он в ремеслухе, о чем свидетельствовал штамп. Еще один оттиск указывал на то, что прописан любимец мадам Ландрин на улице Ю. Гагарина. Туда мама с папой после всех этих сногсшибательных новостей и отправились.

В приятной трехкомнатной «распашонке» их ждало тоже много интересного: живая мама и отчим – профессор Краснопольский, растивший чудного мальчика с четырех лет. Не было только мадам Ландрин. Получив информацию, родители разбежались: Володины – пить валерьянку к себе на кухню, а Наташины – пить ту же валерьянку, но к себе.

Вечером заглянул на огонек потенциальный зять.

– Володя, я хочу с вами поговорить, – предложила мама и жестом позвала его в маленькую комнату, откуда временно были эвакуированы бабушка с дедом и Ирка.

Задушевная беседа длилась около часа, потом папа не выдержал и влетел на переговорную территорию, как голубь мира – разве что только без оливковой веточки в зубах. У папы испокон веку было такое амплуа – мама была гораздо жестче и решительней. Глава семейства помахал там крылышками, заодно разогнав пелену сигаретного дыма, и спас юного ремесленника от четвертования (или колесования) – более легкой смерти никто не ожидал. Ханин, выйдя за порог комнаты, встряхнулся.

– Если не ошибаюсь, я должен вам десять рублей, – сказал он с вызовом.

– Должен-должен, – подтвердила мама.

– Через тридцать минут вся сумма будет возмещена!

Он щелкнул каблуками и с гордо поднятой головой удалился – видимо, к мадам Ландрин. Больше его никто не видел.

Роман наконец оторвался от книг и женился на Наташе. Кстати, негодяем оказался первостатейным: уж лучше бы дальше читал.

Дети драматурга Отто

Яша Отто свалился в Ленинград давно, когда еще никто не подозревал, что он станет Санкт-Петербургом. Чем он тут будет заниматься, мальчику было без разницы, просто надоела Пермь с холодами и вечным пластмассовым запахом, тянувшимся от завода, где производили молочные бутылки.

Погода на новом месте проживания тоже не радовала: постоянные дожди и сырость, лето и зима мало чем отличаются друг от друга, – впрочем, так же, как и от осени и весны. Но зато красота вокруг – зашибись, как по музею ходишь… А сочетание воды и камня создает особый колорит таинственности и благородства.

В общем, влюбился Яша в Ленинград, просто благоговел перед ним, и решил остаться навсегда. Но для этого что-то делать надо и жить тоже где-то просто необходимо.

На что жить, он не задумывался: по скромным подсчетам, будет укладываться в те деньги, что родители вышлют. Папа с мамой высылали, но не разбежишься, все гораздо дороже, чем в Перми, а уж если комнату снимать, то и от голода помереть недолго.

Пошел Отто учиться в ПТУ № 17, там за неполных четыре года обещали сделать из него электрика. Работать в ЖЭКе и вкручивать лампочки по подъездам, конечно, не было Яшиной запредельной мечтой, но зато от «путяги» давали общежитие и стипендию. С соучениками он старался не общаться – по прописке такая же лимита, как он сам, а по менталитету сплошь и рядом гопники. А у Яши мысли возвышенные и планы далеко идущие. Пить портвейн он и дома мог, а тут такие возможности… Записался в библиотеку: хотел сразу в Публичную, возле Катькиного сада, но оказалось, что туда только с высшим образованием пускают. Соответственно, появилась генеральная мысль – после ПТУ идти в институт.

Стал после занятий проводить время в библиотеке «им. А. А. Блока», в читальном зале. Книги интересные, люди вокруг интеллигентные, пирожковая «Минутка» рядом. И библиотекарши – одна другой краше. Вот там и пришла ему в голову идея стать драматургом. Писал и тут же выкидывал в корзину для бумаг – самому не нравилось. А когда понравилось, отослал в журнал «Сельский механизатор», потому что пьеса была о комбайнерах, про то, как они урожай с полей убирают и в социалистических соревнованиях участвуют. Яша ни черта ни про комбайны, ни про уборку зерновых не знал, но накатал целых три акта. Своей фамилией подписываться не стал, чтобы не смеялись: абсурд, когда человек с немецкой фамилией пишет про трудовые будни села. Смех-смехом, но пьесу напечатали и даже гонорар заплатили – двадцать пять рублей. Яша сразу купил себе сандалеты и румынскую рубашку в полосочку.

Так началась карьера Отто. Он не стал квалифицированным электриком, но не стал и квалифицированным драматургом, – катал, как по маслу, малоактные произведения о советских рабочих и колхозниках. Триумфального успеха это не имело, но доход приносило.

Яша снял квартиру и даже женился – благо, было на что семью содержать. В Публичную библиотеку его так и не пускали, но всегда было приятно при любом знакомстве хлестануться: дескать, позвольте представиться, драматург Яков Отто.

Молодая жена его фанабериям не препятствовала, но жила своей жизнью – увлекалась йогой и какими-то другими затейливыми учениями, ходила на смутные собрания, даже на семинары ездила в другие города. Он ей тоже не мешал. Только прошло три года, а детей все не было.

– Слушай, может, ты втихую таблетки пьешь?

– Какие таблетки? – удивлялась жена.

– Ну, это… чтоб детей не было.

– Причем тут медикаменты? Просто рано мне.

– А мне в самый раз, – убеждал ее Яша. – Да и ты скоро четвертной разменяешь.

– У меня еще не все уровни пройдены, – туманно отвечала жена.

– Какие уровни?! Ты же не в компьютерные игры играешь!

– Вот именно. Съезжу еще на один семинар, потом подумаю о ребенке.

Яша расстраивался. Жена настолько углубилась в изучение непонятных ему субстанций, что совершенно открыто отлынивала от домашней работы и исполнения супружеских обязанностей. Однако, когда началось очередное укладывание чемодана, согреваемый мыслями о возможных детях, он поинтересовался:

– И куда на этот раз?

Ответ был неожиданным:

– На Гоа.

– А ближе нельзя?

– Нет, дорогой.

И она стала подсчитывать на калькуляторе сумму, которая ей требовалась.

Из Индии жена вернулась только через три месяца, – в шелковых расписных шальварах, с блестящим колечком в ноздре и… беременная.

– Про кольцо, как у бугая, я и спрашивать не буду, – сказал ошарашенный Отто, – а вот животик откуда?

– Ну ты и неблагодарный… – возмутилась жена. – От тебя, естественно. Ты уж определись! А то хочу ребенка, то не хочу…

И пока Яша, загибая пальцы, пытался вычислить свою причастность к этой ситуации, жена сложила объемистый баул.

– Эй, – постучала она его согнутым кулачком по плечу, – ты мне деньги давать собираешься?

– На что?

– Ни на что, а на кого, – на акушера, я рожать обратно на Гоа уезжаю.

– Почему? – глупо поинтересовался Отто.

– По кочану. Там медицина лучше.

Вернулась жена не скоро, но с хорошенькой смуглой девочкой, которая висела у нее, подвязанная расшитым платком, на груди. Последующие несколько месяцев Яша возился с дочкой и покупал детское питание, поскольку кормить дочку грудью жена и не собиралась, а ночами творил.

Завораживающая история с нежданными беременностями и отъездами на Гоа продолжалась, как страшный многосерийный сон. Девочек было уже две. И один мальчик. Отто исхудал, перестал стричься, а в его глазах посверкивал желтый огонек безумия.

Жена детьми не занималась. Она вообще ничем не занималась. Складывалось впечатление, что свою жизненную схему она определила раз и навсегда: залет – Гоа – ребенка Яше на попечение. Отто был детям и отцом и матерью, кормил, обеспечивал, играл, гулял.

В один из дней, выгуливая малышей на шлейке, как собачонок (не дай бог, разбегутся и потеряются!), он встретил приятеля из Малого драматического театра, где чаще всего ставились его пьесы.

– Ох ты! – изумился актер. – Все твои, что ли?

Отто кивнул.

– Теперь понятно.

– Что тебе понятно?

– Отчего у тебя тематика изменилась, – сказал тот, закуривая. – Да сядь ты, а то твоя свора тебя уронит.

– А детей куда, если я присяду?

– Вот же песочница, пихни их туда, пусть поиграют.

– Песка наедятся, – угрюмо заметил Отто.

– Ты песок пробовал? – поинтересовался приятель.

Яша помотал головой.

– Невкусно же.

– Так и им невкусно. Выпускай.

Актер и драматург аккуратно переместили детей и сели рядом на парковую скамейку.

– А чего так много нарожали? И какие они все темненкие! Ты их в солярий, что ли, водишь?

– На Гоа наш солярий, – грустно проинформировал Яша и коротенько обрисовал ситуацию.

Приятель чуть не поперхнулся дымом.

– Знал я, что ты не в себе, но чтоб до такой степени… Ты сам хоть раз туда съездил? Ты поинтересовался, чем твоя красотка там занимается?

– Вроде, семинары… – вяло сказал Отто.

– Семинары? А позволь узнать, на каком языке? Там на кокани и на маратхи разговаривают.

– Может, на английском? – с тоской поинтересовался многодетный отец.

– Твоя жена так хорошо английский знает?

– Совсем не знает, – признался Яша, – только русский.

– Потряси ее как следует, мой тебе совет. А то фантазии какие! Прямо не родить ей тут, Гоа подавай… Может, и забеременеть только на Гоа получается?

Яша пожал плечами. Про себя же решил, что придет домой и поставит вопрос ребром. Но дома надо было сначала отмывать детей, потом кормить их обедом, затем укладывать спать. А вечером жена сообщила, что снова ждет ребенка – мол, дай денег, опять лечу в Индию. Задуманный скандал не состоялся.

В этот раз она вернулась одна, без ребенка, но с солидным животиком.

– Здесь рожать будешь? – спросил Отто безо всякого интереса.

– Там. Я за детьми приехала.

– Как же ты с такой оравой одна на чужбине? – посочувствовал он.

– Господи, да глаза хоть открой! – и жена указала на свой лоб. Над переносицей было яркое пятнышко величиной с копейку.

– Испачкалась? – Отто близоруко сощурил глаза.

– Идиот, – сказала жена без всякой злости. – Это бинди, знак моего семейного положения. Он на мне наконец женился.

– Кто?

– Отец моих детей!

– А я тогда кто?

– Ну… считай, тоже отец, будешь нам алименты платить. Да не расстраивайся, только до совершеннолетия! – добавила она, хлопнув его по плечу.

Джентльмены живут только в Англии

Анна Михайловна с детства любила читать. Читала все, что попадалось под руку, – детские книги, взрослые книги, журналы, газеты, классику и бульварную литературу. В памяти застревало все, потому что память была не избирательной, а как помойка. Под таким вот грузом и сформировались ее убеждения относительно всех жизненных вопросов. На платформе убеждений взросло кредо. Покуда кредо было еще хлипким, Анна Михайловна вышла замуж за обычного русского парня Федора, который трудился каменотесом на Охтинском кладбище.

Работал Федор много, а получал очень много. Беззаботная в финансовом отношении жизнь оставляла девушке Ане простор для размышлений. Размышления складывались не в пользу мужа.

«Простецкий мужик, – думала она. – Где бы найти джентльмена?»

Но все джентльмены жили в Великобритании, Анна Михайловна твердо знала это из романов Шарлоты Бронте, Уилки Коллинза и Джона Голсуорси. То, что они женятся на мисс или леди, Анне даже не приходило в голову, то есть она допускала такую мысль, но охотничий инстинкт все равно брал верх. И молодая искательница приключений занялась розыскной деятельностью.

Подбираться к джентльменам она решила издалека. Исходным пунктом выбрала Латвию, поскольку в советские времена маленькая аграрная страна входила в состав Прибалтийских республик, олицетворявших некое подобие заграницы. Стала туда ездить на выходные дни – очень удобно. Поезд до Риги всего одну ночь, а днем можно погулять среди готических зданий по узким улочкам и даже посидеть в кафе. В качестве оправдания своих частых отлучек привозила Федору дешевые водолазки, а себе колготки. Когда количество водолазок перевалило за сорок, Анна познакомилась в кафе с голубоглазым Вилисом. Дело побежало с невероятным ускорением, и уже через месяц Федор остался один с водолазками и памятниками, которые тесал.

Получив от нового мужа фамилию Паукшта, Анна переехала в поселок Акнисте и стала учиться кормить гусей и пасти коз. Совершенно неожиданный камуфлет для девушки, мечтавшей о родовых замках и светских раутах! Денег Вилис ей не давал, но регулярно выводил на деревенские танцы.

Таким образом, за два года от брака с Вилисом у нее появилось два прибытка, ровно по одному в год: умение строчить на машинке и дочка Агния. С этими ценными приобретениями Анна Михайловна и свалилась на голову Федора. Тот принял и даже не посетовал. Теперь все, казалось бы, хорошо устроилось, но мысли о джентльменах никуда не подевались, они даже удвоились. Джентльменов требовалось уже два – для самой Анны и для Агнии.

Отстрадавший свое Федор вынес еще пять лет и ушел к девушке попроще, без фантазий. Правда, алименты на дочь платил исправно, хоть по закону не имел к ней никакого отношения. Анна устроилась работать в местный ЗАГС регистратором, опять не подозревая о том, что джентльмены не заключают браков и не разводятся на Октябрьской набережной.

Жизнь текла буднично: дочь училась, мать ждала англичанина, страна разваливалась. Зато появились брачные агентства, чем Анна Михайловна и поспешила воспользоваться. Переписку она завела обширную, но многотрудную, ибо языков не знала никаких. С пачками писем она бегала по подругам, которые с пятого на десятое переводили сведения о финансовом положении кандидатов. Ни одного признания в любви! Это угнетало и расстраивало. Интересовались возрастом, здоровьем, количеством родственников, а один даже попросил выслать справку сразу из двух диспансеров – психо-неврологического и кожно-венерического.

Тогда Анна Михайловна решила взяться за дело с другого конца и сначала выдать замуж дочку. Тем более что алименты от Федора перестали приходить, а с Вилиса, кроме кур и гусей, взять было нечего, да и тех через границу не пропустили бы – Латвия отделилась и стала суверенным государством. Агния сразу послала мать к черту, но в деликатной форме, и вышла замуж за однокурсника, с которым училась в финансово-экономическои институте. И вдруг! Все в этой жизни бывает вдруг, особенно в нашем отечестве, – и хорошее, и плохое, и зима, и лето.

Мужа Агнии послали учиться в Германию. Выиграл он то ли какую-то универсиаду, то ли олимпиаду. В немецкой земле, в городе Берлине, мальчик успешно доучился и стал работать представителем фирмы Siemens Aktiengesellschaft. Теперь Анна Михайловна созванивалась со счастливыми детьми и продолжала поиски через брачные агентства, но уже с помощью компьютера.

Обратило на себя внимание письмо из Манчестера от некоего Энтони Филдса. Он писал, что владеет двумя доходными домами и собственной квартирой, окончил Принстонский университет, вдовеет уже около десяти лет. Мечтой мистера Филдса было жениться на русской красавице. Будущую супругу уже ждут два шкафа, набитые платьями и шубами.

Какая из женщин не считает себя красавицей! Анна Михайловна сразу же помчалась в фотоателье к Московскому вокзалу. Она уже знала, что именно там ее уже несколько поплывшую физиономию отретушируют, как надо.

Отправив снимок и письмо с уверениями в своей готовности, она стала ждать. Ждать и мечтать. В грезах Анны Михайловны всплывали Итон и Оксфорд… Ее нисколько не смущало, что графство Большой Манчестер и Виндзор расположены в разных концах туманного Альбиона, ведь ни у Голсуорси, ни у Шарлоты Бронте об этом не упоминалось. Да и какая разница, если настоящий джентльмен почти у нее в кармане!

О том, что Манчестер является обыкновенным промышленным городом с плохими климатическими условиями, в телефонном разговоре с дочерью по прибытии в Англию Анна Михайловна упомянула вскользь, а о том, что доходные дома – это дома престарелых, и вовсе не сообщила. Не стала она рассказывать и об огромных шкафах, заполненных секонд-хендом. Запах дезинфекции от «обновок» преследовал ее даже во время бракосочетания, которое проходило в многофункциональном Центре искусств – галерее Лоури, где по стенам были развешаны картины бывшего хозяина и основателя, почившего в бозе в далеком 1976 году. Свадебный обед проходил там же, среди полотен со схематичным изображением речек, кустов и людских толп.

Ближе к вечеру Энтони Филдс так же схематично выполнил свой супружеский долг, а на утро отправил «счастливую» новобрачную по месту ее новой работы – убирать дома престарелых.

К тому времени, когда Анна Михайловна осознала всю безнадежность положения, что-либо изменить уже было невозможно: ее совсем не золотая клетка была заперта. Из дома она не выходила. «Зачем?» – спрашивал муж. Действительно незачем. Продукты привозились из общей со стариками кухни (кормили совсем неплохо), нарядов из секонд-хенда хватило бы еще на одну жизнь, на работу можно было ходить по коридору (квартира располагалась внутри одного из приютов), развлечения не предполагались из-за изматывающей усталости. Если бы Анна даже решилась рассказать дочери о своей «блистательной» жизни, то не смогла бы, – мистер Филдс снял телефон.

Через год ее разыскали дети, которых обеспокоило долгое молчание, ведь из Великобритании не было ни звонков, ни писем. Когда за Анной Михайловной приехали из посольства, муж не чинил никаких препятствий, а сразу выдворил ее из дома.

Иначе и быть не могло: ведь он настоящий английский джентльмен!

Диверсия

Окружающие всегда удивлялись тому, какие мы с сестренкой разные. «Надо же, – говорили они, – девочки из одной семьи, но так не похожи!». Гнусные инсинуации. Одинаковы мы с Наташкой почти во всем, кроме двух пунктов, – это любовь к точным наукам и нелюбовь к животным.

Аттестаты наши никто не сравнивал и сравнивать не будет, а то, что у нее дом вечно полон разной твари, меня тоже мало интересует. То Наташка приволочет помойную кошку, которая объедает кактусы, то заведет канареек, которые в полете гадят гостям на головы, но это ее личное дело, поскольку она живет отдельно от нас.

Нежность к домашним тварям моя сестрица привила и своей дочери, так же, как я в своей подобное чувство пресекала. Сходим в зоопарк, сделает она там «козу» бегемоту или волку, состроит рожу обезьянам, – и хорош, вполне достаточно, на мой взгляд.

Но тут приходит моя племянница десяти лет от роду и манит меня пальчиком, – дескать, иди сюда.

– Исечка, – шепчет она умоляюще, – возьми его себе! – И растопыривает перед моим носом ладошку, на которой торжественно восседает толстый хомяк палевого цвета.

– Нет, – говорю я, – мы же в конце недели на Кавказ уезжаем.

И я не вру. Впервые собрались в отпуск вместе с ребенком. Что ж, я этого грызуна делегирую маме с папой? Племяшку, правда, жалко, уж больно у нее горестный вид.

– А зачем ты его мне отдаешь? – проявляю я бдительность.

– У нас его кошка может съесть.

– Очередная кошка?

Она грустно кивает кудрявой головой.

– Знаешь, давай приноси этого зверя, когда мы вернемся.

Племянница осталась довольна моим опрометчивым, как впоследствии выяснилось, обещанием, а я и вовсе про это забыла. Месяц мы загорали и купались в поселке Бетта неподалеку от Геленджика, и я была приблизительно счастлива, чего не скажешь о муже. Ему приходилось бегать за дочкой, чтобы она поела, не сгорела на солнце или не утонула, а еще и отлавливать по всему побережью, когда ей приходила охота ловить крабов или ехать в Геленджик с посторонними людьми. Дома такими вещами ему заниматься как-то не приходилось.

Когда мы вернулись в Ленинград, золотой ребенок моей сестры уже поджидал нас в компании хомячка.

– Исечка, ты хотела его забрать…

– Не то чтобы я хотела, – честно призналась я, – просто ты боялась, что его кошка съест. Не съела ведь?

– Тут другое произошло.

– Что именно? Кошка подавилась или побрезговала? Или хомяк теперь на кошку покушается?

Она помотала головой.

– Да нет, в твое отсутствие хомяк родил шестерых хомячат.

Я чуть не спросила, от кого, но вовремя вспомнила, что беседую с ребенком, поэтому поинтересовалась, где сейчас весь этот выводок находится.

– Он их съел.

– Ну, во-первых, твой хомяк не «он», а «она», коли уж детей рожает. А во-вторых… Как это съела?!

– У них бывает, – сказала умудренная жизнью племяшка.

Я ничего из этой душераздирающей истории про каннибализм не поняла, кроме одного: обещала – держи слово. Приняла клетку, выслушала инструктаж и стала придумывать имя этой подлой, но красивой твари. Назвала ее Магдой в честь Магды Геббельс и пошла демонстрировать «прибыток в семье» своим домашним. Дочка тут же обрадовалась и заюлила, папа с мужем брезгливо пожали плечами, а мама твердо выразила свою позицию:

– Жить с детоубийцей в одном доме я не буду. Неси, куда хочешь.

Я подумала и на следующее утро отнесла хомяка в детский садик, который посещала моя дочь. Через неделю воспитательница, выдавая мне ребенка, вынесла и клетку.

– Заберите Христа ради, он мне всех детей перекусал!