Ангелочек

Выкурив подряд две сигареты за домом, Пыжиков немного успокоился и отправился по следующему адресу. Там он сразу же потребовал с жильцов номер телефона хозяев, но оказалось, что мера совершенно излишняя, так как они живут в квартире этажом выше.

За этот день он посетил четыре списочных пункта, после чего решил, что на сегодня хватит: в портмоне лежала солидная пачка денег. Личина налогового инспектора сработала.

Все следующие дна он ходил в гостеприимный сталинский дом, как на службу. Квартир, сданных в аренду, было много, даже сверх самых смелых ожиданий. Встречали радушно или с затаенным страхом, но никто не выставил, не стал проверять или требовать документы. Расчет Альберта оправдал себя. Чего он только не насмотрелся, – своры собак на продажу, клуб по интересам, брачное агентство, религиозная секта, школа поваров… Деньги отстегивали мгновенно. Не было заминок даже с гражданами азиатской национальности, хотя по-русски они и не понимали, и не говорили.

В конце второй недели «окучивания» Пыжиков пошел к очередной жертве, но опять не к хозяевам, а к жиличке. Чувствовал себя совершенно свободно, вел себя развязано. Решил, что немолодая женщина в инвалидной коляске будет легкой добычей и апофеозом его грандиозной операции. Залогом успеха являлись сведения, добытые у злобных старушек, гнездящихся на скамейках. Одна из них, с вислым вторым подбородком, но в кокетливой шляпке и узких белых брючках, которые открывали варикозные икры и толстые щиколотки, призывно похлопала ладошкой по свободному месту рядом с собой и поведала задушевную историю о том, как тетенька из нужной ему квартиры «пила, пила, а потом сломала обе ноги».

«Замечательно, – подумал Альберт, – она еще и пьет. Находка! Прямо из фильма «Здравствуйте, я ваша тетя!»: «она любит выпить, этим надо воспользоваться».

Он позвонил в домофон, однако впустить его отказались – под предлогом занятости. Разозленный, он просидел на скамеечке еще минут сорок, успел за это время выслушать от бабули в шляпке историю ее бурной жизни и угостить ее пломбиром, который закапал ему брюки. Позвонил в домофон еще раз – опять отказ, но теперь уже мужским голосом.

– Дождитесь, пока кто-нибудь пойдет, – посоветовала собеседница.

Оскорбившись, Альберт ушел из гостеприимного садика, однако телефочик упрямой тетки, которая не хотела открывать двери, все же раздобыл, а заодно узнал, что хозяева жилплощади проживают в США, штат Калифорния.

Два дня он звонил и пугал ее налоговыми неуплатами, процентами и вызовом в суд хозяев прямо из Лос-Анджелеса, наконец участковым милиционером. После четырех дней измывательств проклятая инвалидка милостиво разрешила подняться, но в дверях потребовала служебное удостоверение и телефон начальства. Пригрозив, что вернется, он ретировался, кляня на чем свет стоит всех инвалидов и их амбиции. Упрямство и оскорбленная добродетель настолько разъели его душу, что он решил все-таки добить мерзавку, и через два дня опять поднялся на третий этаж.

То ли тетка расслабилась, то ли в достаточной мере была напугана, но впустила без разговоров. Вести беседы, стоя в коридоре, как в предыдущих квартирах, Альберту не удалось – пришлось шагать за инвалидной коляской в хорошенькую кухоньку и садиться так, чтобы смотреть жертве в глаза. Но когда он в них посмотрел, внутри все похолодело: это была его школьная завуч Тамара Константиновна.

Она изменилась, разве что только руки остались такими же – холеные, с длинными хищными ногтями темно-красного цвета, в массивных перстнях почти на каждом пальце. В школе она имела привычку стучать ими по лбам нерадивых учеников. Пыжиков тоже относился к нерадивым.

Кроме того, что мадам Хлыстова была заведующей учебной частью, она еще и преподавала химию, с которой у Алика отношения не сложились сразу и бесповоротно. Тамара орала, как оглашенная, била толстой плексиглазовой указкой по столу и партам, а однажды врезала этой же указкой по голове Пыжикова. Указка переломилась надвое, но тему «ангидриды» он так и не выучил. Ее боялись и ненавидели все!

У Альберта внутри рефлекторно сжалось трепещущее сердце, а заодно и желудок. Одна только робкая надежда нашептывала, что дай-то бог, химичка его не узнает. И с чего бы? Прошло двадцать лет, из тощего вихрастого мальчишки он превратился в холеного мужчину. Может, она вообще стала плохо видеть, – вон, очки на шее болтаются на какой-то веревочке. Правда, на алкоголичку совсем не похожа, да и голос такой же командный и противный, как и был.

– Ну-с, и чего вы от меня хотите, молодой человек? Гаврилов Сергей Ильич, судя по удостоверению?

Альберт мысленно перекрестился и завел привычный разговор о неуплате налога хозяевами за сдачу квартиры внаем.

– А откуда вам известно, что они не платят?

– Налоговой инспекции известно все, – назидательно сказал Пыжиков, стараясь, на всякий случай, сдвинуть брови.

– Ах, в налоговой инспекции?

– Ну да, я же ее представитель. Вы видели мои документы.

– Видела. Запомнила. И записала.

– И что? – поинтересовался Пыжиков, чувствуя, что преамбула затягивается.

– А то, что никакого Гаврилова Сергея Ильича в нашей налоговой нету и не было. Что на это скажете?

– Вы, видимо, ошиблись телефоном, уважаемая. По какому номеру вы звонили?

– Я по этому номеру и сейчас позвоню, – сказала Тамара и начала тыкать в кнопки своим когтем.

Когда ей подтвердили то, чего Альберт так опасался, она облегченно откинулась на изголовье своей инвалидной коляски.

– Ну что, товарищ аферист, по-другому говорить будем или мне в милицию звонить? А может, в ОБЭП?

– Вы меня оскорбляете! – взвился Альберт. – Какая-то новенькая секретарша, которая никого еще и не знает, сказала ерунду… Я буду говорить только с хозяевами занимаемой площади!

– Не надо нервничать, я им тоже позвонила и узнала, что все налоги уплачены. Хозяева далеко, а солнышко высоко…

– Какое, к черту, солнышко?! – Алик привстал со стула.

– Обычное, гелеевое, 18-я группа периодической системы Менделеева! – заорала она и треснула по столу лежавшим тут же рожком для обуви. – Сядь, Пыжиков, и не смей мне спектакль разыгрывать!

Конская голова рожка с треском обломилась и покатилась под стол. Алику показалось, что это катится его голова.

– Думал, я тебя не узнала?! – продолжала бесноваться Тамара. – Да ты мне в страшных снах до сих пор снишься!

– Но вы же мне на выпускном тройку поставили, – тихо сказал Альберт и сел обратно.

– Поставила, потому что РОНО требовало процентность, – вдруг сообщила завуч вполне человеческим голосом. – А теперь поговорим.

– О чем?

Безысходность положения удручала, но уже не пугала. Ну выкинет она его за порог, ну, денег не даст… Ох, быстрей бы уже выкинула! Было б о чем горевать: заработал он достаточно, а то, что прокол вышел, так на проколах учатся. Не убила же, в конце концов!

– Сиди, Пыжиков, смирно. Закуривай, – Хлыстова пододвинула ему пепельницу в виде бревна и закурила сама.

– Вы разве курите, Тамара Константиновна?

– Не твое дело, Пыжиков, – огрызнулась она.

– Но в школе… – подобострастно произнес Алик.

– В школе я и на инвалидной коляске не ездила, – заметила химичка, – да и ты тогда аферистом не был.

– Жизнь, Тамара Константиновна, не сахар.

– У тебя? Да, не сахар… Мед! Вот об этом и поговорим.

– В смысле?

– В смысле, что без обиняков. В тюрьму хочешь?

– Помилуйте, Тамара Константиновна…

Она резко затушила сигарету.

– Сколько ты на наших жильцах заработал?

– Да я к вам к первой…

– Не ври мне! – и схватилась за обломанный рожок. – Сумма какая?!

И когда он назвал сумму, даже не солгав, она вдруг улыбнулась. Первый раз Алик видел, чтоб завучиха улыбалась… Представить не мог, что эта мегера имеет человеческую мимику!

– Деньги на стол, – скомандовала она, – до копеечки! Быстро, Пыжиков! А то я от тебя устала.

Прогулка между старинными домами, иногда даже охраняемыми государством, вносила в душу Альберта Пыжикова горькое сожаление. Голова напряженно работала, ибо положение опять было тупиковым, а карман пуст.

Американская трагедия

У мужа Светки Кельман была только одна мечта, но зато всепоглощающая, так сказать «одна, но пламенная страсть», – переселиться в Америку. Ему казалось, что солнце там светит ярче, дождей не бывает, а колбаса вкусней советской в миллионы раз. Надо ехать.

Светка, естественно, должна была ехать с ним – в рамках его мечты.

Таким образом, в дивные перестроечные времена Светка загремела в Штаты в компании свекрови и двух маленьких дочек. Соответственно, под предводительством мужа.

Жить решили в Южной Калифорнии, в непосредственной близости от загадочного и умопомрачительного Голливуда. И жизнь начала складываться каким-то необъяснимым причудливым образом. Мужа на работу никуда не брали – в силу абсолютного незнания языка, а на работу, где язык был в общем-то не нужен (никакой), муж сам идти не хотел, так как таскать на себе тяжести или разгружать вагоны считал недостойным и даже зазорным. Идти на курсы по изучению английского он тоже не желал. А сам по себе язык почему-то не учился. Но муж не унывал и каждое утро, которое начиналось у него к обеду, отправлялся в соседний бар окунаться, по его словам, в языковое окружение. Свекровь продолжала делать то, что она делала всю жизнь, то есть болеть. Тут уж разницы никакой, что она в Киеве болела и Светка за ней ухаживала, что в Лос-Анджелесе – ухаживает та же Светка.

В общем, все вроде чем-то заняты: свекровь своими недомоганиями, муж регулярным погружением в языковое окружение, дети растут как полынь-трава. А куда им деваться? Законов природы еще никто не отменял. Работать пришлось одной Светке. Америка – государство хоть и райское, но все же государство, и в магазинах бесплатно ничего не дают.

Нанималась Светка к русским старушкам, что-то типа сиделки-санитарки, – благо, образование, полученное в Киевском медучилище № 7, вполне позволяло. Старушки Светку любили – за легкий нрав, общительность и правильный русский язык, которого им так не хватало вдали от Родины.

Территориальная близость к Голливуду не радовала. То есть Светке было не до этого, а вот муж даже раздражался: то ли от того, что никто из звезд не болтался просто так по улицам, то ли от того, что не перед кем было форсануть своим месторасположением. Через два года муж и вовсе решил, что несколько промахнулся со своей грандиозной мечтой, и отправился обратно в родимый Киев, сообщив на прощание, что за мамой вернется попозже.

И тут жизнь дала новый, совершенно неожиданный поворот. Оставленная на «попозже» свекровь вдруг резко поправилась и с бешенной энергией стала заниматься детьми и хозяйством. В это же самое время решила уйти в мир иной одна из Светкиных старушенций, и в завещании отписала Светке в качестве наследства… обожаемую собачку – старую, придурочную болонку с ожирением. К болонке прилагался список: чем кормить, чем поить, когда спать укладывать и т. д.

Имя у собачки было дивное – Лунтик. Видно, покойная бабушка пересмотрела мультфильмов: только у болонки рожа была еще гаже, чем у гадостного пришельца с Луны в мультике. Привычки тоже еще те! Писал Лунтик исключительно на лакированном полу в центральной комнате, где все потом подскальзывались, падали, а в особо «удачных» случаях ломали руки или ноги. Гадил он, конечно же, не на улице, куда свекровь выводила его дважды в день, а в специально облюбованных местах, как то диваны, кровати и ковер. Кормили эту сволочь редкостную курочкой без ГМО, гомогенизированным молочком и какими-то витаминами по типу «зашибись», – все, как и прописала завещательница.

Вся семья эту дрянь терпела, а свекровь даже заискивала в надежде, что в Лунтике проснется совесть, или что там еще бывает у собак. Однажды, в порыве подобострастия, она угостила мерзкую собаченцию докторской колбаской по безумной цене, сходив за ней в русский магазин. Ход оказался неверным – Лунтику сплохело.

Светка, бросив очередную клиентку, помчалась с блюющим Лунтиком к ветеринару. Милый доктор забрал болонку для осмотра, а через минут двадцать вышел в коридор и сообщил взволнованным тоном, что сердце у собачки остановилось, и чтоб его запустить, нужно пятьдесят долларов. Дрожащей рукой Светка вынула из кошелька последнюю купюру и отдала ее в руки спасителю. Через минут эдак сорок «спаситель» вынес Лунтика и с довольным видом заявил, что теперь надо делать капельницы. Правда, штука не дешевая – семь тысяч долларов, – но жизненно необходимая.

Светка, как угорелая, по-быстрому закинула ожившую тварь домой и понеслась в контору, где числилась сиделкой-санитаркой. Она сбивчиво умоляла начальство сказать, что она зарабатывает достаточно, чтобы взять кредит в банке на семь тысяч долларов, если кто оттуда позвонит. Не дав начальству опомниться, она ошалело помчалась в банк, где взяла нужную сумму.

К вечеру Лунтик сдох.

Светка осталась с неподъемным долгом, свекровь – с чувством вины, которое тут же переложила на Светку – дескать, только о работе и думает, нет, чтобы о собачке. А старшая, уже вполне разумная дочь подытожила:

– Надо президенту написать. Зачем он тратит безумные деньги на военные нужды, когда все так просто?! Пошел, купил докторской колбаски грамм сто – и никакой враг не страшен!

Ангелочек

Ох, не надо было Кузнецовой выходить замуж! А если конкретнее, не надо было выходить замуж так рано или надо было выходить не за того… Короче, не надо было, и все тут!

Конечно, большой плюс, что от брака (и в браке) родился чудный ребеночек – просто загляденье! Но, как показывает опыт современной молодежи, родить можно и без законного мужа, просто «для самой себя». И никто в тебя пальцем тыкать не будет, а тем более не станет клеймить на комсомольском собрании и выносить общественное порицание.

Муж Кузнецовой оказался сволочью первостатейной. Работать он не хотел принципиально, поскольку считал, что художника любая работа оскорбляет, так как стесняет его свободу, искажает мироощущение и творить уже становится невозможным. При этом он как-то забывал воспользоваться еще одним постулатом, который гласит, что художник должен быть голодным. Ел, пил и курил дражайший муж на деньги Кузнецовой. Баб, правда, оплачивать, слава богу, было не надо, этого Кузин бюджет уже бы не выдержал, – они вешались сами.

И вот, застав однажды мужа с очередной профурсеткой на супружеском ложе, Кузя сначала выкинула на лестничную площадку носильные вещи заигравшейся парочки, а потом и их обоих.

Стала Кузя жить одна. Сын радовал до невозможности – и хорошенький, и умненький, и с хорошей реакцией. Когда он пошел в школу, учителя настолько благоволили к нему благодаря вышеперечисленному, что ниже четверок оценки не ставили. Рос ребеночек, рос…

Однако всему хорошему когда-то наступает предел, ибо жить хорошо всегда – невозможно.

Когда Лешке минуло двенадцать, в один из далеко не счастливых дней он не пришел домой из школы. Кузя зафиксировала этот факт сразу, поскольку не было ежедневного звонка: «Я пришел и сажусь обедать». Кузя, дыша еще вполне ровно, побежала в школу, но там выяснилось, что Лешки на уроках не было вообще. Кузя обзвонила всех его друзей, обежала все дворы и закоулки в близлежащей местности, вызвала на подмогу всю свою большую компанию, а в 22:00 по московскому времени отправилась в милицию. В отделении ей не обрадовались, но и на дверь не указали. Дежурный сержант, непрестанно зевая, сказал:

– Мамочка, заявление писать все равно рано, придет еще.

– Когда? Когда придет?! – заорала Кузя, тыча сержанту в нос Лешкину фотографию.

Сержант внимательно посмотрел на снимок.

– А может, и не придет, уж больно хорошенький…

И опять принялся зевать.

Кузя завизжала так, что милиционер остался с открытым ртом, и выскочила на улицу. Ближе к 12 ночи на ноги подняли полгорода и бабушку, которая жила во Пскове. Вот тогда-то в дверь раздался звонок и заявился «утраченный» ребенок – живой, здоровый, но несколько помятый. Взгляд, как всегда, ангельский, и Кузя, хоть и имела характер скверный и язык острый, промолчала.

На следующее утро разборок тоже не вышло – у Лешки поднялась температура. Взяв больничный по уходу за ребенком, чего Кузя никогда себе не позволяла, она сидела рядом с сыном и поила его куриным бульончиком, поскольку от всего другого его рвало, а бабушка, примчавшаяся в панике из Пскова, бегала по аптекам. Через неделю милый мальчик поднялся с постели и пошел в школу. Из школы домой опять не пришел. И вся катавасия завертелась по наезженной колее, только уже с участием бабушки, которая путалась под ногами и всех дергала.

Теперь Лешка вернулся не к ночи, как в прошлый раз, а утром следующего дня. И опять со светлым взглядом, в котором ни на гран не отражалось раскаяния. Видимо, он решил, что второй раз все обойдется. Не обошлось: Кузя отправила бабушку во Псков, устроила Лешке выволочку по первому разряду, с применением не рекомендуемых педагогикой ремня и мокрой тряпки, и пошла по всем Лешкиным дружкам женского и мужеского полу – искать правду. А когда она ее, эту правду, нашла, то совсем не обрадовалась. Выяснилось, что 12-летний ангел Леша во все эти отлучки на каком-то чердаке пил портвейн в компании половозрелых гопников. Спал там же, на чердаке. Замечательное и очень увлекательное времяпрепровождение: клюкнул портвешку – поспал, еще клюкнул – поспал. И разговоры, наверное, интересные…

Кузя сосредоточилась и обратилась к сыну то ли с предложением, то ли с приказанием:

– Вот прямо сейчас, будь любезен, сядь и напиши мне подробно распорядок своей жизни на следующую неделю.

Лешка поднял на нее ангельский взгляд:

– Зачем?

– За тем, что ты начинаешь новую жизнь, и не дай тебе бог…

Лицо Кузи приобрело настолько зверское выражение, что сын сразу схватился за шариковую ручку. Через 50 минут планчик был готов.

«Понедельник – тусуюсь с ребятами во дворе дома № 15.

Вторник – тусуюсь с ребятами в подвале дома № 11.

Среда – катаюсь на мотоцикле с Сенькой.

Четверг – тусуюсь с ребятами в подвале дома № 27.

Пятница – тусуюсь с ребятами на чердаке дома № 4.

Суббота – занимаюсь».

– Чем? Чем занимаешься?! – взревела Кузя и схватилась за сердце.

В общем, пришлось срываться посреди учебного года и волочь ребеночка к бабушке на временное проживание. Все-таки Кузе надо было иногда и работать, а не только бегать в поисках своего ангелочка по подвалам и чердакам.

Школу Лешка закончил во Пскове – правда, всего восемь классов, – и навсегда решил остаться у бабушки. Ему понравилось жить на пенсию старушки и подворовывать у нее же кое-что на продажу. Иногда он приезжал к Кузе, которую после всех событий хватанул инсульт и значительно перекосило. И всегда от него попахивало… Нет, не перегаром – свежачком.

А бабушка звонила вслед:

– Ты уж там не обижай нашего ангелочка!

Гнусная история любви

Мои отношения с Усиком носили условно-родственный характер: он считался моим братом. Именно считался, поскольку придумали мы это сами – после того как устали объяснять навязчивым окружающим, что это я не любовника себе молодого завела, а мы просто дружим.

В дружбу мужчины и женщины никто не верил, – только моя мама. Она знала меня лучше всех.

На самом деле Усик был бывшим любовником моей бывшей подруги, и нас это в какой-то мере не то чтобы связывало, но объясняло момент нашего знакомства. Парень он был что надо, а Усиком назвала его я, сократив до неузнаваемости имя Николай. Он ввел меня в свою мужскую компанию, и таким образом организовалось устойчивое сообщество: Яшка, Мишка, Усик и я. С ними было весело и вольготно, и ни разу к нашей четверке не присоединялись женщины, разве только в одномоментных вариантах.

Мальчишки были не только разными сами по себе, они и в моей жизни исполняли различные роли. Яшка общался со мной ночами по телефону, при этом он никогда и никуда меня не приглашал. Его мама даже прозвала меня телефонной подругой. Мишка же, наоборот, всегда зазывал меня то в филармонию, то в кинотеатр. И всегда после посещения каких-то просветительских мероприятий я приглашалась к нему в дом на обед или ужин. Столы там накрывались, как в лучших ресторанах, а мама с папой были настолько великосветски-любезны, что создавалось впечатление раута или другого дипломатического приема.

С Усиком же я бывала абсолютно везде, и даже ездила с ним отдыхать в Пицунду и справлять Новый год в Таллин. Разнообразные Усиковские девицы, искренне считая меня его то ли двоюродной, то ли троюродной сестрой, всячески подлизывались и выведывали планы Усика на жизнь. Каждая из них всерьез надеялась пойти с ним под венец.

В доме у меня он считался настолько своим человеком, что мама специально готовила его любимые блюда, а папа время от времени спрашивал: «Ну как дела у твоего брата?».

И вдруг протекающая и вполне устраивавшая меня действительность стала плавно искажаться, словно в кривом зеркале. Началось с Мишки.

Мы ехали из очередного театра.

– Ты никогда не задумывалась над тем, чтобы уехать?

– Куда? – я была еще под впечатлением от спектакля и даже не обратила внимания на его какой-то подползающий тон.

– В Америку. Все едут в Америку.

– Господи, Мишка! Что там делать-то?! Чем дома хуже?

– Там возможностей больше, – сообщил он мне уверенно.

Я посмотрела на его лицо и поняла, что он серьезен как никогда.

– Мишенька, дорогой, я об этом как-то не задумывалась… А ты что, хочешь уехать?

– Я не просто хочу, я уже все решил и предлагаю тебе ехать со мной.

– В качестве кого? – я обалдела.

– В качестве жены, конечно, – сказал Мишка. – Папе с мамой ты очень нравишься.

Внутренне я просто рухнула и обвалилась, поняв, что все мои посещения семейных застолий были заранее спланированы и являлись многосерийными смотринами.

– Не-ет, я не поеду. Во-первых, у меня здесь родители, а во-вторых, никому я с моим гуманитарным образованием за границей не нужна.

– Подумай, – попросил Мишка, и мы вышли из троллейбуса.

Домой я пришла совершенно потрясенная и сразу стала все подробно рассказывать маме, которая, как всегда, ждала меня на кухне. Мама внимательно выслушала и сказала:

– Татьяна, только такая дура, как ты, могла не понять, к чему идет дело.

На «дуру» я совершенно не обиделась. В нашем доме, где никогда не ругались бранными словами, только «дура» и «паршивка» были в ходу, да и то носили укоризненно-ласкательную окраску.

– А что я должна была понять? Что Мишка соберется сменить флаг над головой?

– Нет, – терпеливо сказала мама. – Запомни: это ты с мужчинами дружишь просто так, а если мужчина дружит с тобой, то ты ему нравишься.

– Как? – решила уточнить я.

– Как женщина! А если ты этого не поняла, то ты трижды дура.

Я глубоко задумалась.

– Мам, а ведь Яшка и Усик тоже со мной дружат.

– Значит, тоже нравишься. Подожди, еще увидишь.

Мама была, конечно же, права, и ждать пришлось не вечность.

Мишка, получив от меня решительный отказ (чего я там не видела, в Америке?) быстренько подобрал себе девицу по имени Кира, с которой учился на курсах английского языка. Подобрал, женился и улетел за кордон. Остались мы втроем. Однако Усик с момента перебазировки Мишки стал меня ревновать к Яшке. Не очень, впрочем, всерьез. Ситуация была веселой и необременительной. Под «ха-ха – хи-хи» мы еженедельно ходили к Мишкиным родителям, съездили отдохнуть в Крым и женили Якова на очаровательной, совсем молоденькой девочке, с которой они отъехали – угадайте куда – в Америку. Из всей развеселой и дружной компании держались только Усик и я, как однажды…

– Может, поженимся? – предложил мне Усик, и мы даже стали подбирать свидетелей.

Отношения у нас были такие, что лучше и не намечтаешь: более заботливого и внимательного мужчины я рядом с собой никогда не видела. Но какой он мужчина, он же мне брат, хоть и придуманный… Сколько продлились бы наши сборы к такой же придуманной свадьбе – бог весть, если бы муж моей институтской подруги не передал через меня Усику деньги за какую-то то ли работу, то ли услугу.

– Есть мой гонорар? – поинтересовался братец по телефону.

– Есть, в запечатанном конверте.

– Распечатывай и считай! – скомандовал он весело.

Ну я и распечатала. Подсчитала. Усик помрачнел, а на следующий день без всяких разговоров, на пороге, забрал у меня, недоумевающей, конверт и больше никогда в моей жизни не появлялся. Решил, что я его нагрела, забрав часть денег себе.

Очень скоро он сошелся с бывшей женой, без которой прекрасно обходился десять лет, и отбыл – нетрудно сообразить куда.

Я не знаю, как там за океаном живется Яшке, Мишке и Усику, – мне здесь, в бывшем Советском Союзе, живется отлично. Но если моя мама права и они все были в меня влюблены, то почему же никто из них не остался со мной?