50 книг с моей полки

Улыбайтесь господа, улыбайтесь

(«Похождения бравого солдата Швейка»[343] Я. Гашек)

Сатира Гашека великолепна, ужас первой мировой войны растворяется в сарказме и иронии. А, как известно иронию Бродский называл «нисходящей метафорой», а описать войну таким образом – это высший пилотаж, для этой цели и создан бравый солдат Швейк: «Я хотел провести дело основательно: приказ есть приказ»[344]. Он выполняет все порученные ему дела с таким рвением, что выставляет армию и войну как таковую как явления полные абсурда и противоречия. Нет в ней ни геройства, ни необходимости, хотя нет: «Война требовала храбрости и в краже»[345]. Швейк выступает в роли наблюдателя, который понимает всю абсурдность происходящего. Его стойкость и ум состоит в том, что он не борется с окружающей его бессмыслицей, он сливается с ней полностью и на собственном примере доказывает, к чему может привести идиотизм военной дисциплины и беспрекословного подчинения. Хотя высшие чины и утверждают: «Дисциплина, болваны, необходима. Не будь дисциплины, вы бы, как обезьяны, по деревьям лазили. Военная служба из вас, дураки безмозглые, людей сделает»[346]. Конечно, не все так смешно, каждый понимает, сколько жертв оставляет после себя любые военные действия, но виновата не только война, а сама система армии. Ведь и сейчас армия – это определенная «вещь в-себе», в которой существует множество уже теперь своих: «вольноопределяющих», «поручиков» и «фельдкуратов», но также и солдатов «Швейков», которые никогда не унывают и всегда готовы выполнить любой абсурдный приказ, ведь: «[…]как говорил цыган Янечек в Пельзени, когда в тысяча восемьсот семьдесят девятом году его приговорили к повешению за убийство двух человек с целью грабежа; все может повернуться к лучшему!»[347].

Фильм как сон, фильм как музыка

(«Laterna Magica»[348] И. Бергман)

«Я сделал несколько сомнительных по качеству фильмов»[349] – цитата из книги Бергмана, – это гениально. Великий режиссер, снявший потрясающие фильмы: «Земляничная поляна»[350], «Седьмая печать»[351], «Девичий источник»[352] и другие, таким образом, искренне отзывается о некоторых своих картинах. Тем самым он демонстрирует свою самокритичность и профессионализм, хочется воскликнуть: «Браво Ингмар Бергман!». Потому что сегодня мы наблюдаем агонию посредственности, которая касается любого вида современного искусства, в частности кино. Новомодные режиссеры утверждают, что их, по-настоящему абсурдные и не несущие никакой смысловой нагрузки фильмы, очень глубоки и гениальны, а зритель просто пока не созрел для их понимания. Как же не хватает поистине гениальных людей искусства сегодня, к коим с уверенностью можно причислить шведского режиссера Ингмара Бергмана.

Его первые и самые глубокие впечатления, конечно уходят в детство – это аппарат для проекции изображений «Laterna Magica» – вещь, благодаря которой мир заполучил гениального режиссера. «И тут я повернул ручку (это невозможно объяснить, у меня не хватает слов, чтобы описать мое возбуждение, в любой момент я могу вызвать в памяти запах нагретого металла, перебивавшего запах пыли и средства от моли, прикосновение ручки к ладони, дрожащий прямоугольник на стене)»[353]. Изначально он получил не только зрительные впечатления, но также тактильные и атмосферные, родилось какое-то волшебство, которое загипнотизировало его на всю оставшуюся жизнь. Именно из-за таких тактильных и атмосферных ощущений я думаю, следующее поколение совершенно разлюбит литературу, так как электронная читалка не обладает той аурой приватности, которая дарит нам книга, они все унифицированы. У нее нет различных видов обложки, переплета, бумаги, а главное запаха, она не дает читателю акта уединения и интимности, которую дарит бумажная книга, но что-то я отвлекся. Ингмар Бергман – это настоящий фанат своего дела, который продумывал в своих фильмах все до мелочей, ритм, сюжет. Монтаж начинались у него уже в момент написания сценария к фильму, но он также не был чужд случайным эмоциям, появлявшимся на съемочных площадках, даже наоборот, придавал им высшую ценность. Так как эта эмоция рождалась именно здесь и сейчас, а через мгновение уже исчезала, но камера все-таки успевала ее запечатлеть. «Иной раз профессия кинорежиссера доставляет особенное счастье. В какой-то миг на лице артиста появляется неотрепетированное выражение, и камера запечатлевает его. […] И тогда мне кажется, что дни и месяцы предугадываемой скрупулёзности не пропали даром. Быть может, я и живу ради вот таких кратких мгновений. Как ловец жемчуга»[354]. Ну конечно, лично для меня, как поклонника творчества А. Тарковского бесценен отзыв о нем от Бергмана. «Фильм, если это не документ, – сон, греза. Поэтому Тарковский – самый великий из всех. Для него сновидения самоочевидны, он ничего не объясняет, да что, кстати сказать, ему объяснять? Он – ясновидец, сумевший воплотить свои видения в наиболее трудоемком и в тоже время наиболее податливом жанре искусства»[355]. Более меткого выражения о творчестве А. Тарковского мне слышать не удавалось.

Я умышленно не говорил о содержании книги в своей рецензии, так как с творчеством великого режиссера интересней будет ознакомиться самостоятельно. Но будьте готовы, он написал откровенную и очень открытую книгу, без прикрас и лукавства. Бергман не стал превозносить себя как жаждущую и необычную творческую личность. Нет, он написал искреннюю биографию о себе, простом человеке с присущими ему пороками и недостатками, но человека, который в своем творчестве выродился в бессмертный вариант простого человека, то есть гения.

Француз, Иван Карамазов, с рефлексией Раскольникова

(«Падение»[356] А. Камю)

В первую очередь хотелось бы сказать, что пьеса «Падение» удивила…правда в негативной коннотации. Как же так, не мог я поверить своим эмоциям после прочтения, ведь это Альбер Камю. Мой Камю, которого я узнал в первую очередь, как философа, только потом в качестве литератора, моя любовь к нему родилась с первых строк его «Мифа о Сизифе»: «Есть лишь один поистине серьезный философский вопрос – вопрос о самоубийстве»[357]. И я воскликнул: «Вот он великий философ, продолжатель картезианской мысли!». Как поражали его герои Мерсо в «Постороннем»[358] или Йозев К. в «Процессе»[359], своей самобытностью, со своим собственным пониманием абсурда и существования. Его «Бунтующий человек» объяснил мне простыми словами, силу творческого акта и его потенцию. Правда, раньше мне это заложил в голову К. Маркс, но с гораздо большими трудностями, но без категории абсурда, хотя она очень важна. К. Маркс – истинный гуманист, несмотря на то, что его учению приписывают различные злодеяния. Камю же оставался в пессимистической уверенности, что, несмотря на положительную роль бунта в истории, окончательно победить зло невозможно, такой взгляд, лично мне ближе. А его Нобелевская речь: «Любой художник обязан сегодня плыть на галере современности. Он должен смириться с этим, даже если считает, что это судно насквозь пропахло сельдью, что на нем чересчур много надсмотрщиков и что вдобавок оно взяло неверный курс. Мы находимся в открытом море. И художник наравне с другими обязан сидеть за веслами, стараясь, насколько это возможно, не умереть, то есть продолжать жить и творить»[360]. Одним словом великий философ и писатель, но, возвращаюсь к его пьесе «Падение» (единственному произведению, которое стало абсолютно не моим во всем разнообразии литературно-философского наследия Альбера Камю).

Пьеса «Падение» – это компиляция над творчеством Ф. М. Достоевского. Ни для кого не секрет, что Камю, очень уважал творчество великого русского писателя. Он ставил спектакль «Бесы», в молодости, даже играл Ивана Карамазова. Для писателя такой величины, абсолютно понятен его интерес к Достоевскому, тем более что Достоевский, если рассматривать его литературное наследие с точки зрения философии – настоящий философ, причем сторонник религиозного экзистенциализма (только Достоевский об этом не мог догадываться в свое время☺). Приступим.

Главный герой пьесы – Жан Батист Кламанс, он судья на покаянии, точнее «приставка», к весьма понятной профессии судья, раскрывается в конце произведения. Жан – так называемый Иван Карамазов, так как все размышления главного героя странным образом походят на легенду о Великом Инквизиторе, описанную Достоевским. Посудите сами: «Я хорошо знаю, что нельзя обойтись без господства и рабства. Каждому человеку рабы нужны как воздух. Ведь приказывать так же необходимо, как дышать. Вы согласны со мной? Даже самому обездоленному случается приказывать»[361]. У Достоевского: «Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас»»[362]. Рабство необходимо – это уклад жизни человека, он принесет свою свободу господину, а уже в обществе классы распределяют эти роли между собой и так далее и далее, до самого немощного, так рассуждает Иван Карамазов. Жан говорит: «У человека, стоящего на последней ступени социальной иерархии, имеется супружеская или родительская власть. А если он холост, то может приказывать своей собаке»[363]. Жан не верит в Бога, он не боится «Страшного суда», так как он утверждает, что сам этот великий суд уже здесь, на земле. Но говорит он это от противного, он судья, но на покаянии, он хочет услышать контраргументы от своего спутника, в нем еще теплиться надежда. Иван Карамазов, обращаясь к Алеше: «Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я, может быть, себя хотел бы исцелить тобою, – улыбнулся вдруг Иван, совсем, как маленький кроткий мальчик. Никогда еще Алеша не видал у него такой улыбки»[364].

Место действия пьесы – Амстердам, как всем известно – город побратим Санкт-Петербурга. Санкт-Петербург – главный герой романов Достоевского, мрачный, серый, тяжелый, но не всегда. Герой Камю Жан, получает удовольствия от прогулок по ночному городу: «Люблю вечерами ходить по городу и чувствовать, как меня согревает джин. Я хожу целые ночи, мечтаю или без конца разговариваю сам с собой»[365]. Для Жана Амстердам прекрасен, он упивается им, здесь Камю играет на противопоставлении с мрачным Петербургом (хотя в повести «Белые ночи»[366] Достоевского, главный герой упивается городом, именно в жизнеутверждающей манере). Жан противопоставляется Раскольникову, который кружит по этим мрачным дворам колодцам, борясь с подступающем безумием, которое настигает его в комнате (лихорадка), кстати, лихорадка настигает и Жана в конце пьесы. Раскольников – преступник, рефлексирующий над своим деянием, ставит себе вопрос: «Тварь я дрожащая или права имею», как оказывается и Жан – преступник, он осознано взял на хранение украденную картину «Неподкупные судьи» Ван Эйка[367]. А для чего это делает Жан, потому что он преступник, который задает себе вопрос и отвечает на него: «Раз мы не можем осуждать других без того, чтобы тотчас же не осудить самих себя, нужно сначала обвинить себя, и тогда получишь право осуждать других»[368]. Ведь «Чем больше я обвиняю себя, тем больше имею право осуждать вас»[369]. Ему необходимо это признание, необходимо покаяние перед «Другим». Ведь даже на картине, которую он хранит, изображены судьи, которые верхом на конях едут поклониться святому агнцу. Нет уже неподкупных судей и нет агнца, но надежда ведь есть. А к кому, в сущности, он обращается на протяжении всей пьесы, как оказалось его собеседник тоже адвокат, но не произносит ни одного слова. Возможно это просто двойник, а смех, постоянно преследующий Жана, который раздается из-за его спины? Двойник – это так же излюбленная тема произведений Ф. М. Достоевского. Ну а сам случай, падения с моста женщины, мимо которой прошел Жан и не помог ей. Он ждал, что будет еще шанс, второй, но нет, проходит мимо. Как у Достоевского «Сон смешного человека»[370], в котором ГГ проходит мимо девочки, просившей о помощи. Они оба проходят мимо, не осознавая, что возможно пройдя мимо раз, теряешь себя на всю жизнь…

Худшая классическая антиутопия XX века

(«Механическое пианино»[371] К. Воннегут)

Всех поклонников Воннегута прошу меня извинить заранее, но все по факту. Во-первых – эта книга это Оруэлл как есть. «Пролы» – это служащие армии и КРР, инженерный состав – это те, кто живет перед экраном и жгут новости прошлого дня и лишь немногие восстают против государственной машины, так в книге Воннегута – это Доктор Пол Протеус. Во-вторых главная романтика этой книги – это ее название (потому что она мне очень напомнила книгу «Повелитель мух»[372] У. Голдинга, в которой по мимо названия, так же нет абсолютно ничего выдающегося). Так вот главная фабула книги состоит именно в механическом пианино, когда доктору Протеусу, по ту сторону говорят: «Чувствуешь себя как-то неловко, не правда ли, доктор, когда смотришь, как они опускаются и встают? Прямо так и видишь призрак, который вкладывает в игру душу»[373]. Нам сразу рисуется завод, на котором когда-то один из токарей, оставил запись своей работы на магнитной пленке, а машины ее записали и начали бесконечно тиражировать. Итог одна машина более производительна и не требует того, чтобы кто-то копался в ее внутреннем мире, то есть полностью исключает человеческий фактор, что несет положительную динамику в производстве. Все бы ничего, может быть данная книга была бы средненькой антиутопией, после Замятина, Хаксли и Оруэлла, но нет, надо было автору ввести женщину – Аниту. Зачем, спрашиваю я? Вспоминается случай, который произошел с Довлатовым. Однажды он отдал рукопись в очередное издательство, его вызывает ГЛАВРЕД и спрашивает:

«– В силу какого литературного приема над могилой у вас вьются птицы?

– Просто вьются – ответил Довлатов.

– Они не могут просто виться, они должны летать в силу определенного литературного образа – сказал редактор»[374].

Так вот, у Довлатова это было коротко, но зачем так разворачивать историю с изначально глупой и корыстной женщиной на несколько десятков страниц я не понимаю. «Анита спала, полностью удовлетворенная не столько Полом, сколько социальным оргазмом, который наступил после долгих любовных утех с обществом: ей наконец предложили Питсбург»[375]. Она неизобретательна и слишком прямолинейна, даже поймала Пола на несуществующей беременности. Ну, хватит уже, так в жизни не бывает. Жениться на меркантильных дамах – это удел только увлеченных людей творческих специальностей, но Инженер – это другое.

Одним словом не умно, не красиво и не стильно. Книга ужасная, если вы любите жанр антиутопии никогда не читайте эту книгу, ну и еще У. Голдинга «Повелитель мух», плохо и посредственно, после этой книги никогда не притронусь к Воннегуту.

Человек – хуже Сатаны

(«Дневник Сатаны»[376] Л. Андреев)

Сатаны от скуки спускается в посюсторонний мир, он жаждет игры, устал он в своем потустороннем мире от этих котлов и чертей… «Просто Я хочу играть […] (Вспоминаются слова Остапа Бендера: «Ангелы сейчас хотят на землю, тут электричество, водопровод…»[377] отм. мною). Я горд, самолюбив и даже, пожалуй, тщеславен… ты ведь знаешь, что такое тщеславие, когда хочется похвалы и аплодисментов хотя бы дурака?»[378]. Для своего путешествия на землю он выбирает тело Генри Вандергуда, американского бизнесмена с колоссальным состоянием в три миллиарда долларов. Его сопровождает черт, который в посюстороннем мире является Эрвинном Топпи и выполняет функции личного секретаря. Не понимая каким образом распорядится своим богатством, Сатана поручает его в руки некому Фоме Магнусу (который, к слову сказать, по страшнее Дьявола, но именно в пределах посюстороннего мира). Увидев его «дочь» Марию, Сатана влюбляется в нее, все… А нет, забыл сказать, роман не является оконченным, к сожалению мы можем работать лишь с тем, что оставил после себя Леонид Андреев. На этом весь сюжет раскрыт. Но это на первый взгляд, давайте теперь разберем философский подтекст и попробуем разобраться какой посыл хотел передать нам автор, именно нам человеку настоящего, живущему здесь и сейчас.

Действие романа разворачивается в новой парадигме, которую провозгласил Ф. Ницше: «Бог умер»[379] (мог ли догадаться философ, что эти слова, которые он вкладывает в уста своему Заратустре разделят этот мир на, до и после). Ницше угольно-черной краской, взяв в руки, самую широкую кисть, жирным мазком начертил черту, за которой открылась новая эпоха. Давайте подвесим эту мысль и вернемся к ней в конце.

Сатана дает понять, что невозможно осмыслить потустороннее, пока ты не попал туда, человеческий мозг не может вместить необъятное, так как не способен разобраться даже в своей посюсторонней жизни. «Твой разум как нищенская сума, в которой только куски черствого хлеба, а здесь нужно больше, чем хлеб. Ты имеешь только два понятия о существовании: жизнь и смерть – как же Я объясню тебе третье?»[380]. Здесь мы еще видим Сатану, которого в дальнейшем целиком и полностью превратиться в обычного, пусть и богатого человека Генри Вандергуда. Он пытается не потерять связь с потусторонним, но человеческое тело и сознание, в которое он перевоплотился, фактически вытряхивают Сатану, как такого, превращая его в человека. Сатана становится таким же глухим и слепым, он не может помыслить, то, что за гранью человеческого. «Лживое безмолвие объемлет Меня, и тщетно ловлю Я напряженным слухом голоса откровения, они остались за той же непроницаемой стеной»[381]. Сатана понимает, что пока он не стал человеком, пусть перевоплотившись через «Другого», он не мог понять такой «простой» на первый взгляд земной мир. Таким образом, существуют два пространства по ту сторону и по сю сторону. Наблюдается невозможность включения и понимания без полноценного функционирования в одном из них. Позволю себе небольшое отступление. Сравнение великолепно подходит для сегодняшнего амбивалентного человека, который осуществляет свое бытие в двух пространствах – Интернет и жизненном. Невозможно осознать феномен сети, не «уходя» в Интернет, как и невозможно понять жизнь, находясь и проводя большую часть своего времени в сети (возможно для этого и созданы социальные сети. В «Facebook» зарегистрировано три миллиарда пользователей, такого количества нет ни в одной религиозной конфессии мира, вы до сих пор думаете, что «Facebook» и другие сети созданы, лишь для удобства общения, а не для изменения природы человека как такового…ну-ну), вернемся к роману.

Андреев несколько раз воспроизводит «легенду о великом Инквизиторе», которую Достоевский вложил в уста своему герою Ивану Карамазову. В разговоре с Кардиналом Х. (Римский папа, который пришел выпрашивать деньги у Вандергуда): «Ваше несчастье в том, м-р Вандергуд, что вы слишком любите людей […]Когда любят, то и жалеют, а жалость убивает силу»[382]. И в разговоре Фомы Магнуса: «Докажите, что Бог сам подчинен своим законам, то есть, попросту говоря, не может свершить чуда, – и завтра ваша бритая обезьяна (о кардинале Х.) останется в одиночестве, а церкви пойдут под манежи. Чудо, Вандергуд, чудо – вот что еще держит людей на этой проклятой земле!»[383]. Тем самым Андреев показывает, что, даже если Бог есть (ведь по замыслу он все-таки существует, так как мы имеем дело с Сатаной, в качестве главного героя), он не нужен людям. Достаточно его проекта, то есть возможности чуда, а, следовательно, Бога. Ведь проект религии как таковой и Бога прекрасны, они нас учат настоящим, вечным ценностям… Да, но этот проект осуществлялся с такой жестокостью, что костры инквизиции являются веским тому доказательством, или продажные и алчные Кардиналы Х…А идеи Римской империи и великой революции – гениально, но каков конец? «Видите ли: все, что делает человек, прекрасно в наброске – и отвратительно в картине […]. Начинает гений, а продолжает или кончает идиот и животное»[384]. Но почему же так происходит? Фома Магнус отвечает: «Здесь сказывается самое существо человека, животного, в массе своей злого и ограниченного, склонного к безумию, легко заражаемого всеми болезнями и самую широкую дорогу. Кончающего неизбежным тупиком. И оттого так высоко над жизнью человека стоит его искусство!»[385]. О как много сказано и написано об искусстве, какие дифирамбы поют ему. Данная тенденция характерна для общества, в котором есть идея Бога, так как искусство – творческий акт его создателя, для реализации духовного стремления, в результате которого, творец, пусть на время, сбрасывает с себя оковы отчуждения. Помните слова Сталкера, героя одноименного фильма Тарковского: «Во всяком случае, вся эта ваша «технология», все эти домны, колеса и прочая маета-суета – чтобы меньше работать и больше жрать. Все это – костыли и протезы. А человечество существует для того, чтобы создавать… произведения искусства. Это, во всяком случае, бескорыстно, в отличие от всех других человеческих действий. Великие иллюзии… Образы абсолютной истины…»[386]. Искусство творит гений: «В искусстве гений начинает и гений кончает. Вы понимаете: гений! Болван, подражатель или критик бессилен что-нибудь изменить или испортить в картинах Веласкаса, скульптуре Анджело или стихах Гомера»[387]. А что такое современное искусство сегодня, искусство без Бога? Один пример – «Дерьмо художника» (итал. Merda d'artista) – произведение искусства итальянского художника Пьеро Мандзони, представителя концептуализма. Вкратце – определенное количество банок с экскрементами «художника», которые продавались изначально по цене равному по весу к золоту (кстати сказать, сейчас они стоят гораздо и гораздо дороже). Да, можно сказать он, как и Ницше проводит черту, художник концептуалист плюет на всю традицию и каноны и так далее и тому подобное. Нет, нет, вы меня извините, но это просто ДЕРЬМО, пусть и дорогое. Вот такова «сила» современного искусства, искусства без Бога. Потому Фома Магнус хочет взорвать все и даже сам Рим – этот музей под открытым небом, потому что нет ни Бога, ни Сатаны, они уже давно здесь на земле… «Грешников давно нет на земле, м-р Вандергуд, – вы этого не заметили? – а для преступников и, как вы неоднократно выражались, мошенников простой комиссар полиции гораздо страшнее, нежели сам Вельзевул со всем его штабом чертей»[388]. А, какое основание осталось у современного человека, кроме Бога, который умер, может история, эпоха, НЕТ отвечает Магнус. «[…] теперь всякий дурак знает, что беспристрастная история с одинаковой любезностью заносит на свои скрижали как имена праведников, так и имена злодеев»[389], «[…] ни одна потаскуха с улицы не принимает так охотно нового гостя. Как история нового…героя»[390].

Увлекся и совсем забыл насколько слов о Марии, «дочери» Магнуса, которая очаровала Сатану, и полюбил Генри Вандергуд. Она прекрасна, как мадонна, но как оказывается чертовски глупа, распущена и алчна. Что скажешь, привет через век от Андреева всем инста-моделям и инстаграм-дивам, которые появились сегодня. Они являются идеалом красоты, больше для привлечения рекламы, следовательно денежных знаков ничего не нужно, да и вообще нужно что либо еще сегодня кроме этих самых знаков повседневному человеку в принципе?

Так почему «Бог умер». Андреев идет от обратного, в его произведении все ясно, главный герой Сатана, следовательно, Бог существует, но на земле его уже нет. Прогнивший институт церкви, алчные правители, стадо одинаковых, злых и глупых людей, лишь доказывают эту установку, даже сам Сатана бессилен против «земного Сатаны» Фомы Магнуса. В романе Андреева человек, в принципе такой же, как и сегодня. У него не существует моральных рамок для своей жизни, авторитет отсутствует, религия лишь функций, нет веры, следовательно, некому объяснить человеку зачем и как существовать, в результате нет никакого сдерживающего фактора, чтобы человек не превратился в животное. Если говорить о человеке сегодня, то мы нашли своего Бога – технологии и сеть Интернет, которым мы покланяемся и чтим как божество (эта тема требует отдельной работы, поэтому давайте оставим тезисно). Но, главное о чем стоит напомнить, что установка: «Бог умер» – это положительная максима, которая заставляет человека пробудиться, дает ему возможность быть свободным (причем она совершенно не требует атеистического взгляда на мир), создавать, покорять, любить, в конце концов, БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ. Но, по всей видимости, нам нужен лишь проект свободы – гениальная идея, которую мы изуродовали, добровольно передавая ее государству, «Другому», кому угодно. Возьмите, пожалуйста мою свободу, можно всю, только пожалуйста не говорите мне о том, что у меня ее нет, мне нужно знать, что она у меня существует, но пользоваться я ей не буду, разве в рамках вседозволенности. Ведь так?

Это я – Веничка!

(«Москва-Петушки»[391] В. Ерофеев)

Это я – Веничка! Думаю Э. Лимонов точно читал, Ерофеева, перед тем как написать «Это я – Эдичка»[392], свою самую знаменитую книгу. Оба произведения характерны искренностью и автобиографичностью. Автор сливается с главным героем, а герой с автором, в результате весь остаток жизни у обоих спрашивали, а правда ли, а было ли, до сих пор не понимаю к чему эти вопросы, когда речь идет о литературе. Многие художники препарировали собственную жизнь, чтобы родить свое творенье. Ведь, как хорошо всем известно, даже посредственный писатель, может написать одну стоящую книгу и будет она о себе самом. Безусловно, Ерофеев – это не посредственный, а легендарный писатель, хотя бы от того, что создав свою поэму «Москва-Петушки», ему была безразлична дальнейшая судьба произведения, публикации, тем более тиражи, он написал и написал. Выполнил свой долг или просто творческий акт, как художник он создал совершенно небольшое произведение, которое оказалось признано и зачислено в ранг легендарных. В СССР постмодернизм возник в те же годы, что и на Западе, и развивался по тем же законам. Но русский постмодернизм считается за рубежом самым авангардным. В прозе Ерофеева это отлично прослеживается, так как его поэма «Москва-Петушки» создана как алко-эпопея, через радикальные, подчеркнуто эпатирующие приемы. Чего только стоят знаменитые рецепты коктейлей от Венички: «Ханаанский бальзам», «Дух Женевы», «Слеза комсомолки», «Сучий потрох». В составе политура, клей БФ, тормозная жидкость, одеколон, лак, средство от потливости ног, одним словом пьют в поэме до одури. Главный персонаж это профессиональный алкоголик, который своим примером показывает нам все прелести и негативные моменты такого образа жизни. «Все как-то уже настолько одурели, и столько было тумана в каждой голове, что ни для какого недоумения уже не хватало места»[393].