№3

смиряет оружья и норов,

с внезапно хорошей, родной!

Он – я! Тут догадок немного.

Пред Вами он истинный лишь!

Как снимет корону и тогу, -

котёнок, ручной и малыш…

Ах, кто даровал мышку кошке?

По телу, душе мне пришлись.

И хочется "кусь" Вас немножко,

а после – неж-щедрое "лизь".

Просвириной Маше

Blonde

Ясно-точёные грани,

розовый запах и вкус,

к коим, души открыв краны,

верно и гордо так мчусь,

даже на взгляд и минуту,

пробу чтоб свежую снять

с губ и прижатий поутру,

мудрости, вести узнать,

радость изведать с начала

и машамонов вдохнуть

(как амулет от печалей),

лишние думы стряхнуть.

Девичий облик и славный

с опытом, знанием всех.

С нею я, кажется, главный

в мире влюблённых. Успех!

Трогая щёки и серьги,

хочется в сто раз отдать,

и напитаться вмиг силой,

чтоб снова вечера ждать…

Просвириной Маше

Maria

Тайной дорогой, известной,

прямо идти, вдоль тропин

к самой живой, благочестной,

к лучшей из тех, что любил!

В дикость и сумрак осенний

выбежать в ямы дворов,

в зимний мороз и весенний,

даже и в летний, готов,

чтобы приклеить навеки

душу, уста и всё-всё…

Жизни любые дань, чеки

выплачу я! Пусть несёт!

Шагом измерить далёка,

вдохом и выдохом путь,

поиском сердца, двуоко

хочется мне как-нибудь…

Пусть призовёт она только!

Смазав разлуки слезу,

даже по милям осколков

я до неё доползу…

Просвириной Маше

Летун

Среди отвесов, гор бетонных,

стекольных бликов и пластин,

с утёсной выси, скал суконных

порхнул орёл в тиши один.

Внизу обрыв, ещё не шумный.

Пещеры златом не зажглись.

Он смелый или неразумный?

Предутра стрелки чуть сошлись.

Распахнут чуть его скворечник.

И гОлы взмахи, лапы, грудь.

Летит на пашню резко, встречно…

Узрел добычу – взял маршрут?

Все птицы ввысь летят обычно.

Иль тут прикорм, его гнездо?

Крылато машет с криком зычным,

но обрушается на дно…

Неожиданность

Вдыхаю цветною утробой

всю серость и тщетности, пыль,

петляя путями до гроба,

чуть крася смиренную быль.

Все рыщем родимых и белых,

разбавить чтоб чёрность свою,

читая сказанья про смелых,

царевен в крестьянском строю.

За улицей улица, пустость

и скудость на душу витрин.

Привычна толпиная трусость.

И я, впрочем, сельского сын.

Пожухлость очей, и расслои

похожих людей и складов.

И ноют наслой за наслоем

мозоли ленивых задов.

Весь город побитый, осадный.

Пейзажно-портретная сшивь.

Но встретил её так внезапно -

живущий, желаннейший миф!

Просвириной Маше

Животная разница

Нам несказанно повезло,

что мы расхожи в бытованьи.

Не пара львица и осёл

в любом подходе, трактованьи.

Походка, статус, рацион

и ареал, окрас нарядов.

Союз нарушил бы весь фон,

закон природы и порядки.

Расстались. Правильный исход.

Холуй с царицей – лишь соседи.

Итогом уз был б странный плод,

хомут на Вас, иль я б был съеден.

Елене Л.

Лучиковая

Хороший свет, очаровавший

бродягу, что узрел окно.

И он, в себя его вобравший,

хранит любовно под сукном

одежд, в уме и граммах крови,

что на полградуса теплей

от чар. Немного подняв бровку,

ему Вы кажитесь смешней,

и оттого ещё любимей,

ещё желанней, лучше всех,

порой балетной гибкой примой,

и чище, чем пионы, снег.

И оттого течёт он рифмой,

иными жидкостями в ритм

от Вас весёлой, негневимой,

свечой от Вас святой горит.

Несложный свет, но дивно-чудный.

Лишь Вы владеете таким!

Поток ловимый, незабудный,

какой бессрочно им любим!

Просвириной Маше

Содружество

Песок, деревья, лужи,

настилом хвоя, зверь

в лесу, посадках дружат,

являя нам пример

принятья кусто-веток,

колючеств, высей, влаг,

лежащей гнили, ветхих

во имя общих благ.

Беспечье, шорох, скрипы

в мелодьи залов, нор,

дополненные хрипом,

обвалом с крон и гор.

Бриз, живность безуздечна,

покой, лесничий-страж -

слиянье в общий, вечный,

один большой пейзаж.

Разлучение

Икон на стенах нет и полках,

ведь ты портретна тут была.

Про то судили кривотолки

соседних пастей, как жила.

(Икон не надо, коль святая

под боком и очаг блюдёт,

чья рядом суть, коса витая

к салютам, трудностям идёт.)

И шума нет, стаканов, воплей

и в панихидстве лестных поз.

Я профиль свой печально-орлий

склонил, роняя капи слёз.

И память-диафильм, фрагменты.

Событье – пища, зуд зверью.

Я возле лика с чёрной лентой

свечою плачущей стою.

Кофейность

Твой утренний кофе прекрасен:

из чистых колодезных вод,

со сладостью жёлтою с пасек.

Вкусён ясено́вский твой мёд,

наверно. Приправленный ромом

(– к пикантности маленький штрих),

украшенный солнцем и словом

напиток, что сблизит двоих.

А город пусть холод гоняет

по всем парикам, меж аллей.

Пусть губы к устам прислоняет

рассветность, кофе́ющий шлейф.

И вкусную крепость приму я,

какую сызволишь налить,

какую на кухне, дымуя,

мечтаю однажды испить…

Просвириной Маше

В поисках лучшей жизни

Сменив меня на корм других,

ругая образ жизни, слова,

мчишь без прощаний в пик пурги,

посъев икру с моих уловов,

к богатым, вдовым, молодым,

в златых и новых опереньях,

оставив грусть, заботы, дым,

в эротно-алчных намереньях.

Ведь даль всегда светлей, милей,

и неизвестьем манит глупых.

Но век под шубой, что белей,

всегда волки, а сзади – трупы.

…И вот, милясь игрой, двошишь,

чуть без приветствий, с битым боком,

так беспардонно ты бежишь

на водопой к моим истокам.

Рисунки

Пустоты и эхо, пещеры,

глубинные лазы во тьме,

зарубки побед и химеры,

след дней обитанья на дне,

подтёки, эскиз поединков

на бранных, любовных фронтах,

портреты, порою с затиркой,

а фоном – виденья во снах,

осколки (заходишь, и больно),

хибары, модерн и ампир,

слои, полутени, хор, соло, -

сюжетов сожительный пир.

Живёт это, тлея, то рдеясь.

А память то строить, крушить,

и радовать будет, надеясь.

Наскальная роспись души.

Живец

Ещё дышу я хрипло,

гляжу в муть, как могу,

но вижу, дело гибло -

отправлюсь в рот врагу.

И нету смысла биться, -

широк соперник, крут;

на рок подобный злиться.

Я мал, а значит – тут.

И тот, кто слаб, не юрок,

сидит так на крючке;

кто сильный, толстошкурый -

на блюде, до – в сачке.

А вдруг не зло та глыба,

а так пришла любовь?

Поверишь большей рыбе -

познаешь стыд и боль.

Заложник ладной снасти

средь вод и моря струй.

Зубной проглочен пастью.

С начал был поцелуй.

Папаша

Тиран, смеёшься ныне,

что грех любить, творить,

не так коплю алтыны,

не с тем иду я пить,

не с той семьи желаю,

и вкривь тружусь, иду,

и что мой лик пылает,

не так беру, кладу,

не знаю всех ремёсел,

что я – червь, сумма бед,

нахлебник и несносен,

что воздух – мой обед.

Седлаешь думы, плечи.

Вверх ядом брызжешь, вниз.

Без ласки лают речи.

Слюной не подавись!

А мир – глупцы и слуги?

Давай ворчи и ври!

Ты, может, царь округи,

но не меня внутри!

Внешне сильный

Корчует ветер волос пышный,

хромит походку слякоть, дни,

и остужает воздух дышло,

а холодь горбит, множит пни.

С самим собой его ругает,

скандалит и пылинки сор.

Всеодиночьем быт пугает.

Вколов под кожу грусть и мор,

мороз Титана вяжет, клонит,

желая в камень превратить.

Метель, стегая, в бурю гонит,

стараясь вдохи прекратить.

Цепляя шарф, всё туже тянет,

свистит, чтоб стоны заглушить

того, кто сник и сердцем вянет

без полюбившейся души.

Раскоронован и простужен

сердечный раненый Ахилл,

лишён умений, силы дюжей.

Он без тепла её дик, хил…

Просвириной Маше

География

АтлАсность и Атласность тела -

урок изученья любви.

Занятий добавочных смело

желаю. Мечтаний всех вид.

Искусные, вкусные груди,

блаженнейший сок из низов,

растаявший розовый прудик

глотками питает. Красот

подобных не видел вовеки!

Ах, клеточки, сгибы, как лён!

И хоть закрываю я веки,

отчётливо вижу её,

какую знавал будто раньше,

и гладил от верха до пят.

Я б бился в кровавейшей каше

за Деву, и пусть б был распят.

Любовь – геология духа,

без карт география грёз.

Она в размышлениях, слухе,

дыхании, капельках слёз.

Как курс анатом-биологий,

пособье для губ, языка.

Желаю в любовной берлоге

уроков навек, без звонка…

Просвириной Маше

Сельский быт

Тут твердь земли и пашни мякоть,

и старь кустарных мастеров,

гирлянды фруктов, бусы ягод,

исток романтики костров,

и колыбель для целых градов,

что каменеют, хмуря бровь,

и рай для люда, божьих гадов,

бревенчат старый, сенный кров,

поля, луга, леса мохнаты,

и волен скот, что тих, рогат,

и от любви не носят латы,

замков не вешают; стога

бока желтеюще пузатят;

и святость прячут под платком,

за сытный стол соседей садят,

парным всех поят молоком,

встречают вместе, провожают,

пасут стада, свято зерно,

природу, Бога чтут и знают…

Как жаль, что было то давно.

Вселенский ответ

Жданная, дар от Вселенной,

верный ответ на запрос,

самый, наверное, ценный,

что предостоин всех роз.

С ясным окрасом – блондинка,

в прежнем наборе тьмы, хны.

Может, она – половинка,

янь моей всей грустноты.

С мальства зовимая с воем,

шёпотом в праздниках, сне.

Двое из выживших с Ноем

чудом нашлись по весне.

В поиске, беге всём точка -

встреча, путями сошлась?

Девочка с кнопкой-пупочком,

магия чья в ум вплелась,

мною увиделась утром,

словно прозренье, раскат…

С нею хочу белокудрым

встретить всей жизни закат.

Просвириной Маше

Холодание

Листва искрошенная в пудру

иль в мокрость втоптанная, в слизь

шагами спешливо и нудно,

какие шли, плелись, неслись.

Иль сверху падает ретиво,

порезав щёку ль чуб, наряд,

листок бунтарски, неучтиво,

несёт под рану грусти яд.

Столбы надгрызены дождями,

как заготовье для плотин

и хаток. Стали парки пнями,

а лужи – скопищами тин.

Цитаты рвутся от афиши,

чей лик линялый побледнел.

Забили шторы окна, ниши.

А под плащом душевья мел.

Костра ль валежник ожидает?

Боль духа в сжатьи желваков.

И ветер, пыльности рождает

белёсый веер облаков.

Тут смерть всего, пустые земли,

мертвы каменьев семена.

Для возрожденья из пепла

такая осени цена…

Осенье

Осень как список негожих

серых событий и дел,

сумраков, тем непогожих,

к зимним лиховьям задел.

Ча́сье разбору полётов,

с вороха разных потерь

крохи побед достать, йоты,

и утеплить ватой дверь.

Время, когда так разлучен,

крах мечт, разлук рецидив,

кожно и кровно измучен,

счастья разучен мотив;

дату финала предчуешь

снова, знамениям вняв;

снова чуть пьяно ночуешь,

крепко подушку обняв,

женщину будто благую;

вновь одеялом надежд

тель укрываешь сухую,

слог подбираешь, падеж

к новой рифмуемой боли.

Время – дырь крыш залатать.

Снова смиряешься с долей

"ждать, потерять, снова ждать"…

Экскурсия

В душе хлам, кучи слёз,

портреты новых, павших,

сухой, сырой навоз

щедро в неё наклавших,

обитель думных мук,

и склад мечтаний, веры,

сумбур из тысяч штук,

что тут лежат без меры:

мешки обид, ведро

тоски и ран вдобавок.

В столе хранит нутро

план мести с сотней правок.

Чердак, где память ждёт.

Запас петард надежды

в шкафу, где моль и лёд.

Словарь купца, невежды.

Тут мал с весельем ларь.

И липкий рельс перила.

И стали слёзы, гарь

для книг моих чернилом.

Закрытый окон гляд,

а пол – настил земельный.

Все балки крыш скрипят,

держа напор посменно.

У стен всех крас мазки.

Цистерны, бак напалма

тут, сталактит тоски.

За что такая карма?

За прежню жизнь в раю,

с пирами, смехом, горном?

Гляди, в сиим краю

в углах любви иконы!

Тут немощь духа, слабь,

но мощь, коль я любимый,

с просветом ночь, не раб,

и ввек непотопимый!

Исторья так томна.

Ваш ум, уверен, всклочен.

Нет, опись не полна,

но экскурс мой окончен!

Скамейка

Деревьев роль проста -

сводить влюблённых в пары,

как шпалы, длинь моста,

кроватье, дом, гитары,

дыханье в каждом дне,

и грев в печном зигзаге.

И пользу дали мне -

признанье на бумаге

для той, кого нашёл,

взойдя по трапу слева,

кто лучшей из дев, жён

была б женой мне, девой.

Но нет… А, может, да?

В процессе ль древьи кланы!?

Крон штили иль ветра

исполнят божьи планы…

Весь мир – любовный фон.

Леса как не при деле,

но дали нам тот трон,

что был решётчат, стелен.

Просвириной Маше

Опустошение

Пламя совсем отгорело,

обнял деревья туман,

море прибойность допело,

титры стемнили экран,

строчка романы закрыла,

стих механизм у часов,

стёрлися гладкости мыла,

вщёлкнут от гостя засов,

платья изъяты из шкафа,

шарфик развязан, в моток,

сказки закончены графы,

хлопнул обложки щиток,

шаг твой остыл до морозов,

грудный замедлился стук,

грусти добавились позы,

и отгвоздился каблук…

Дни циферблатом измерю.

Свет есть в ночи и вражде.

Встретимся, знаю и верю,

в марте, январстве, но где?

Кунецелуй

Платье, замок и сандалии,

двери-заслон, кубы тумб.

Запах малиново-малый

веет с улыбчивых губ.

Арка, ковры, одеянья

вмиг миновались в страстях.

Влага сочит – к излиянью.

Как же уютно в гостях!

Кож сочлененье, молений,

искры очей, дел костёр.

Оси и дуги коленей

резво воздвигли шатёр

из одеяльных покроев,

где её свежий дурман.

Вместо десертов, второго -

новый обеденный план.

Разных не надобно речек,

только лишь сей родничок!

Чуть приподнялся навстречу

розовый юный буёк…

Просвириной Маше

Самозатворник

Все темы старые глодая,

и в сотый, тысячный ли раз

обиды кость, дни коротая,

закрыл от солнца хмурый глаз

и в душу лаз, замазал щели,

тем не давая блику лишь

войти в темницу, сени, мели.

От новых веяний дрожишь,

и вновь заборишь от веселий

унылой кельи бедный двор,

хранишь тюрьму и гроб постели,

боясь начать шаг, разговор,

лишаешь руки, дух полёта.

Вокруг всё пахнет и цветёт,

семья, труды, парады флота…

Сидишь? Так помни это вот -

смакуя высь ума и силу,

вопя на глупость, грязь и жир,

не надорвать бы кольца, жилы

в анальной злобе на весь мир.

Просветление

Забыть во мгновение ока

цветенья лугов на версту

и город с безумным потоком,

порочность его, красоту,

себя, боль, родившее чрево,

и дружьи, и вражьи ряды,

по ком был изрядно плачевен,

тех, кто веселил на лады,

пленявших, как явные ведьмы,

каштанность их взоров сырых;

полезных, бичующих, вредных,

в семейство зовущих, и злых,

планетные беды, заботы

и праздники, солнцесть лучей,

фронты и бывалые плоти,

увидев синь-серость очей…

Просвириной Маше

Машинопоток

Хаосом, вектором правил

чётко направленный путь

ленных, трусливых и бравых,

красочных, алчна чья суть.

С рыком, молчаньем несутся,

сонность отдав палачу,

что кофеиновой бутсой

в грудь бьёт. Подобен врачу.

Ток по белеющим трассам

прям из тестикул сырых

тёмно-гаражных, как масса

чуть приодетых и злых.

Хлещет по линиям, сеткам,

разницу генов несёт

дымный поток к яйцеклеткам

важно-неважных работ…

Сновидения

Сон – репетиция смерти

длинностью акта на два,

разный сюжет круговерти,

средь декораций шитва.

Драма, комедья, миракль

в кратком прочтеньи, пробег.

Гибель – иной же спектакль,

и протяжённостью в век.

Саван постельного ложа

и безмятежность глазниц

чем-то на гробность похожи

в чреве усопниц, темниц.

И при усталости сложной,

к сердцу приставив опал,

я, при именьи возможном,

века б три с лишним поспал…

Мистификация

Тоска и толкотня,

людская сыпь и муть.

Космичный миг огня

поджёг бумажный скрут…

Горчинка терпко вьёт

и клеит взгляды, слюнь.

Теряет разум счёт -

сегодня март, июнь?

Вдруг знаю всё о всём,

и даже божий план.

Все страны – это сон,

границ нет. Всё обман.

Микробы с речью все,

сок Марса между жил.

Я – зёрнышко в овсе,

собрат лиан, шиншилл.

Под когтем ли орла,

иль так я сам лечу?

Стать жабрами пора,

колечком ли к ключу?

…И вот ещё тяну

один прохладный вдых,

и вот уж я в плену

у ёлочных мартых…

Очищение

Вытошнив сгустки обиды,

самую больность, всю кладь,

что залилось мечтой-пинтой

(Некуда больше глотать!),

сплюну последни остатки

в кучи кустов и равнин,

что принимались так сладко,

брызги отмыв от штанин.

Выдавлю с нижних отверстий

все обещанья и ложь, -

пучат, теснят многомерзко.

Не прижилися. Ну что ж…

Очи от лести омывши

давнею слёзной волной,

скрежет назубный прилипший

я всполосну чуть больной

полостью, знающей ласку,

горечи, сладостный пир.

Выкричав боли с оглаской,

снова начну я пить мир.

Пусть я дурашный Емеля,

с чуть уж седой бородой,

снова в любовье поверю,

что буду нужен я той,

кто будет ждать и лелеять,

и без измен очаг греть,

и поцелуйности клеить,

с кем разлучи́т только смерть.

Смирение

К пустотью стен, вине, бездетью,

погрызам пылью, крысой книг,

битью словесьями и плетью,

судьбе подшефных Лили Брик,

молчанью вскриков телефона,

и что безгостенен мой дом,

и к безуспешью в брачных гонах,

к одеждам в серо-чёрный тон,

к ненужным строчкам, небогатью,

сердечным, ямным разбитьям,

что к деньрожденческому датью

один, бездружью, нежитьям,

к болезни лика и внутрянства,

что за добро схвачу пуд стрел,

и к склонности к уму и пьянству,

к жаленью тех, кто не жалел,

к тому, что спермь не цвета мела,

что будет пусто в днях, темно,

что безжеланно, наспех сделан

привык, привык уже давно.

Революционерка

Повстанка буйного размера

с мечом, кнутом наперевес,

с наганом, пламенною верой.

В седле, как будто адов бес,

в косынке, чёрном облаченьи.

И конь привстал ногой над пнём.

Пыл обещаний – быт плачевный

низвергнуть, всех виновных в нём.

Вся мощь в груди – стране во благо,

неблаго – для противья сил,

что стены подопрёт вертляво,

падёт в бою за путь Руси.

Всеслышным кличем оголтело

зовёшь, как воем стаю волк.

И к крови, льющейся из тела,

готова ты. Готов ли полк?!

Прошлое в настоящем

Мастер, окрасивший миску,

в раму одевший портрет,

и наноситель всех рисок

на этот нож, табурет,

сделавший стену кирпичной,

дока, соткавший ковёр,

кто доставал с чрева лично,