Письма времени

24 июля 1919 г.

Мне кажется, что я создана для страданий. Я становлюсь лучше, сознательнее, умнее, когда страдаю. В последнее время у меня была целая плеяда мук, и я чувствую, что в последнее время я думала больше, жила полнее, чем прежде. Даже волосы мои стали виться красивее, чем раньше. Итак, у меня дилемма: хочу жить красиво во всех отношениях. А живу красивее тогда, когда каждая минута приносит страдания. Что делать? Страдать и найти в страдании наслаждение? Хороший удел!

Я все забываю, что счастья то я ведь недостойна. За все свои проделки, за глупые кутежи и другие разные гадкие вещи я недостойна счастья. И я должна воспринимать это, как должное.

А все таки, как хочется настоящего, хорошего счастья, глубокого, глубокого!

Странно. Цветы всегда говорят мне правду. В позапрошлом году я так много находила пять в сирени. И действительно, была почти счастлива – ведь такая хорошая зима была 1917 – 1918 года и лето и все. А теперь – какой-то сплошной ужас. И это в двадцать один год! И как подумаешь – не видала я ни одной крошечки настоящего или хоть какого-нибудь счастья.

Я теперь очень часто спрашиваю сирень. И очень часто, почти всегда она мне отвечает «нет». Почему «нет», когда мне так хочется услышать «да»? И по поверке все оказывается верно. Самое ужасное – это то, что я теперь не верю, что у меня когда-нибудь будет что-нибудь хорошее.

Единственно – это сцена. И зачем только я сегодня говорила про нее Ром Львовичу? Да еще защищала перед ним, когда он говорил, что библиотека лучше сцены… Самое хорошее, самое дорогое как будто выходило из меня. И минуту до разговора я собиралась бросить все и уйти в театр. А теперь думаю: нужно хорошенько все это обдумать.

20 ноября 1919 г.

И зачем только убили Изорова! Господи, сделай чудо! Пусть снова встанет мое солнышко! А может быть это чувство беспредельной тоски относится к кому-то другому?

В общем – глупо. Дрянь я порядочная! Вот и все. Даже противно писать.

Декабрь 1920 года.

Обмани, но люби.И не надо на срок…Хоть на месяц, на час.Обмани, но люби.Лучше быть обманутой,Лучше быть покинутой,Чем прожить всю жизньБез любви.

24 мая 1921 г.

Подражание Черубине Габриак.Зачем так нежны кисти рукИ звучно имя Антонины —Чтоб целовал их тихо другИ сладко звал своею Ниной.Зачем так вьются волоса,Сверкая под лучами солнца?Прижаты к ним его устаИ пальцы развивают кольца.Зачем в очах покоя нет,Блестят мучительно огнями?Все для того, чтоб синий светК нему проник двумя лучами.Зачем дрожат мои устаИ полымем пылают щеки?Затем… что я люблю тебя,Что ты мой милый, черноокий.

14 октября 1921 г.

Ты вчера предо мной свое сердце раскрыл,Как весна раскрывает цветок.А сегодня ты чужд и жестоко-уныл,Как порою ночной, когда холод и мракЗакрывается нежный цветок.Ты вчера был так нежен, как будто бы яБесконечно тебе дорога.А сегодня сурово глядишь на меня,И так горько подумать, что близость твояДалека… далека… далека…

Несколько лет спустя жизнь подарила ей встречу с человеком, для которого она стала другом и опорой на всю жизнь.

16 июля 1924 г. Кинешма.

«Милая, дорогая, хорошая, золотая, единственная и любимая Антонина Николаевна! Только сейчас смог написать Вам это письмо. Как только приехал – тотчас меня закрутили, и почти все эти дни мы провели вне города на велосипедах. Ездили за 20 верст – катались, объедались земляникой и разными ягодами. А сейчас пошли страшные дожди с грозой и бурей – как будто бы я занес из Питера питерскую погоду. Приняли меня хорошо. Остановился там, где хотел. Несколько человек обиделись, что не остановился у них. Приехал я в субботу в полдень и хотя до сих пор нигде не бывал, уже в тот же день вечером разлетелась весть о моем приезде. Сейчас я спасаюсь и скрываюсь от знакомых и скоро удеру из города в деревню, как только пройдут дожди. В самом городе – скука и тоска. Люди мне не нужны, а кругом Кинешмы хорошо.

Здесь вдали – еще сильнее чувствую, как Вас люблю, мою единственную, золотую, нужную мне как воздух, как свет. Когда иду по полям, думаю – вот бы Вы были со мной… Я уже сильно загорел и чувствую себя бодрее. Целую Вас много, много раз, Ваши волосы, глаза, лоб, руки. Знаете, моя единственная и любимая, что так, как я Вас люблю, – я не любил никогда и никого уже не полюблю…»

К семейному архиву Б. П. относился очень бережно. Он хранил, порой, совсем незначительные бумаги и документы, которые сейчас приобретают особую значимость и смысл. Велись и «семейные записи», где одной, двумя строчками фиксировались наиболее значимые события.

«Всерьез, надолго, навсегда (1925 г.) – три слова о начале семейной жизни. Б.П. окунулся в литературную жизнь Петербурга после военной службы, отнявшей у него пять лет, и его короткие, дневниковые записи – как бы вехи в поиске своего пути – в итоге пути литературоведа-исследователя: «Зимой вел газетные кружки в «Ленинградской правде» (1926 г.), «Поступил в Гос. университет», «Зачислен лектором по художественной литературе в Губпросвет» (1928 г.), «Выдвинут в аспирантуру» и т. д.

В 1931 году он пишет в письме к жене: «Сейчас я пишу неторопливо (какое это хорошее чувство – писать неторопливо) и продумываю каждое слово (именно начинаю продумывать) и после долгого отсутствия этого – сейчас неторопливое продумывание приносит чувство почти физического удовлетворения. Короче, я медленно выздоравливаю, становлюсь самим собой. «Выздоравливаю», очевидно, в переносном смысле. Я весь этот прошлый период… торопился, работа была внешняя… Но сути-то не было, это я сам чувствовал очень хорошо. Все эти кружки, лекции и т. д. потому у меня (только у меня) и не срывались, потому что мы на них жили ряд лет, ибо надо было давать каждый раз что-то новое, может быть, интересное, но по-существу – в глубине я не шел.

Дома я один. Тихо. Балкон открыт. У нас дивно хорошо. В промежутке между окон в ванной голубиная мама снесла яичко и сидит на нем. Думаю, что будет маленький голубок».

В 39-м, после многолетнего перерыва Б.П. записывает: «Будем продолжать эти семейные записи. За это время случилось: 1935 г. – закончил аспирантуру и получил звание кандидата филологических наук.

Читаю в качестве доцента основной курс русской литературы ХIХ века в Ленинградском педагогическом институте им. Покровского».

Но следующая, сентябрьская запись 1939 г., кажется, была последней. «В ночь с 6 на 7 сентября был мобилизован как командир запаса и отправлен к польской границе под г. Моздырь». Это случилось через неделю после того, как (Б.С.Э. т.34 стр.92) «1 сентября 1939 г. произошло нападение гитлеровской Германии на Польшу. Начало Второй мировой войны».

Началась война, и большинство страниц большой, красивой в мягком кожаном переплете книги (Б.П. очень профессионально сам переплетал и реставрировал дорогие ему книги) остались нетронутыми.

Жизнь семьи в годы войны – в письмах.

                                            1

30 июня 1942 г. Ленинград.

«…Вы чувствуете, что мы стали ближе, научились любить и ценить друг друга. И это особенно видно по письмам, которые я получаю от вас… Кстати, сохраняете ли вы мои письма? Дело не в том, что я ими очень дорожу, а дело в том, что они, эти письма – целая полоса нашей жизни. Ваши письма я тщательно храню, подбирая их в хронологическом порядке. Когда все кончится – будем читать и вспоминать те месяцы, которые провели в разлуке».

Эти строки письма из блокадного Ленинграда моего деда к жене и дочерям, которые выехали из города с лагерем Литфонда под Ярославль, а затем на Урал, в Молотовскую (Пермскую) область. «Ведь целая жизнь семьи в этих письмах», – повторяет он в другом письме.

Не знаю, перечитывались ли эти, полные любви и заботы письма в кругу семьи в послевоенные годы. Думаю, что нет. Жизнь была сложной, нахлынуло много другого…

Я никогда не решился бы придать гласности (опубликовать) эти, порой очень личные, семейные реликвии, если бы не был уверен, что каждым словом в них движет энергия любви и долга.

8 сентября 1939 г.

«Милые и дорогие мои… Пишу вам подъезжая к Витебску. Доеду до Орши, а там, вероятно, будет пересадка до ст. Козенки.

Сели мы хорошо и, хотя вагон был переполнен, удалось занять верхнюю полку и хорошо и спокойно провести ночь.

Выехал я неожиданно… Очень беспокоит, что редактура V тома (Истории литературы) совершенно законченная, лежит дома. Ее тот час нужно снести в издательство. Я даже не был в состоянии на титульном листе сделать разрешительную пометку к печати. Посылаю ее сейчас на отдельном листочке: пускай приклеют к титульному листу.

Знают ли на местах, где я работаю, что я мобилизован? Представь себе, я как будто предчувствовал, что 7-го уеду, пошел 6-го [в выходной день] к В.В.Гиппиусу3, редактору пятого тома и согласовал с ним все мои поправки, которые он все принял (и еще благодарил меня за внимательный просмотр), 6-го вечером запаковал все в пакет, думая, что ты 7-го отнесешь в издательство, т.к. у меня 7-го с 9 ч. утра должна была быть лекция, а с 11 экзамен у аспирантов. Очень также беспокоит и то, что работа по Гоголю откладывается на месяц.

P.S. Очень беспокоился, оставив дочку одну дома, беспокоился, что она уйдет в школу, не выключив электрический чайник. Но уже с вокзала, позвонив домой, успокоился».

9 сентября. Моздырь.

«Вчера ночью добрались до места. Я уже в полной форме со всем снаряжением. Здесь стоят такие же дни, как у нас в июле. Это и понятно – южнее. Такая резкая перемена, что к ней надо привыкнуть.

Из последних сообщений ты знаешь, как обернулось дело. Пожалуйста, не падай духом – сохраняйте бодрость и будьте веселы. Как это важно и нужно – я знаю по себе. Пишите, мои дорогие, все будет хорошо…»

21 сентября 1939 г. Ленинград

«…Я приехала в 7.35, как раз в ту минуту, когда ты выехал из Ленинграда. И как Света, встретив меня в дверях, сказала мне: «А папа в армию уехал», так я до сих пор опомниться не могу. Все как-то непривычно дома. Вещи с дачи все перевезены в Ленинград. Велосипед водворен на свое место, шина передняя не спускает. Вот и все наши семейные дела.

Теперь институты: в институте Покровского я была только в кассе и у Анны Львовны. Это было как раз в тот момент, когда передавали речь Молотова о начавшемся наступлении Красной Армии. Я так перепугалась, что едва сдержала слезы. Получила 328 р. В Институте литературы меня встретили очень тепло. Там все на месте. В ДХВД (Дом художественного воспитания детей) теперь призывной пункт, и он закрыт. Поэтому Света не занимается музыкой».

20 сентября 1939 г.

«Милые и дорогие мои! Сразу же скажу: очень меня беспокоит, что не получаю от вас ни одного письма. Напишите скорее – как у вас, все ли здоровы, все ли в порядке? На всякий случай, без меня – во всяком затруднительном положении знайте, что вам всегда поможет парторганизация Академии Наук. Единственная просьба к вам – это чтобы в бытовом отношении вы жили бы так, как раньше. Обо мне не беспокойтесь – я здоров и ничего со мной не случится. Ждите меня домой. Для моих девочек я набрал много больших зеленых желудей, величиной с большую марку. У меня в чемоданчике они созрели и стали коричневыми.

Как поживает Пуха и много ли она наловила крыс?

У нас очень тепло, ходим в одних летних рубашках. Какая погода в Ленинграде?

Очень меня интересует, как идут дела в институте Покровского. Как вышли карточки. Приеду – напечатаем еще.

Ходите в театры, а зимой будем кататься все на коньках.

Пишите чаще…»

30 сентября 1939 г. Ленинград.

«Все хорошо: цветы распускаются, филодендрон выпускает теперь только вырезные большие листья, фикус дал еще новые листы, в горшке у большой луковицы появилась маленькая вторая, я не знаю, что делать, вероятно, нужно отсадить? Детки растут, о нас не беспокойся. Только у нас очень холодно. В театр ходить не хочется.

Между прочим, твои письма такие спокойные, такие хорошие, что я надеюсь, что у тебя хорошее настроение. Пусть оно сохранится, потому что дома у тебя все хорошо и спокойно».

25 сентября 1939 г.

«Какая у вас погода? У нас похолодание и дожди…

Иногда бывает, что проживешь немного в другой, непривычной обстановке, и на многое уже глядишь иными глазами и, кажется, сейчас многое сделал бы по-иному и, главное, вел бы себя иначе…

У нас еще желтых листьев почти совсем нет – все зелено – как летом, а у вас, наверное, листья уже валяются. Пожалуйста, не падай духом – у меня есть некоторые основания скоро возвратиться».

6 октября 1939 г.

«Милые и дорогие мои! Получаете ли Вы мои письма? …Недавно я говорил с вами по телефону. Для этого я с ординарцем приехали в город издалека по сплошному проливному дождю. Часа два дожидался вызова, совершенно мокрый. Но тебя не оказалось дома. Бабушку я слышал очень хорошо, а она меня очень плохо. Она меня совсем не поняла. Спрашиваю я ее: „Как у Нины с деньгами?“, а она мне кричит: „Прислать ли тебе теплое белье?“. Так же происходил разговор и с дочкой, которая все повторяла: „Папа, папа“, а меня, по-видимому, совсем не поняла. Часов в 9 вечера под проливным дождем по сплошной темноте ехали мы из города домой. Лошади пугались и спотыкались в темноте».

10 октября 1939 г.

«…Как вы, мои хорошие, поживаете? Боюсь, что у вас не так хорошо с деньгами. Скоро вам пришлю немного. Продержитесь еще немного. Думается, что все скоро кончится. И мы все опять будем вместе. Мне ничего посылать не надо. Живите спокойно и обо мне не беспокойтесь. Я здоров. …Если случится делать затемнение окон, то склеенные газетные листы на все окна лежат аккуратно свернутые в трубочку на антресолях в ванной. Жаль, что не успел потребовать от ЖАКТа починить балконную дверь, а нужно бы. Может быть ты, на положении «солдатки» потребуешь этого, сошлись на меня. [Балконная дверь так никогда и не была починена.] Чему бы мне Светланушка позавидовала – так это лошади. Вот она покаталась бы на настоящей строевой, верховой, резвой, красивой лошади, на настоящем седле. Ну ничего, следующее лето она вдоволь накатается в Ситенках. Между прочим – не махнуть ли нам всем на следующее лето, разумеется, если все будет спокойно, – на юг? Я даже ничего не имею против Евпатории…

Сегодня я чувствую себя очень хорошо, строю всякие планы будущего и думаю о вас, моих дорогих.»

Но все обернулось иначе. Огонь был заглушен огнем, пущенным навстречу. Потом рылись рвы по границам, вырубались деревья…

Стихи о певце, короле и маркизе             ВСТУПЛЕНИЕГде-то над зреющим хлебомВеют чуть зримо зарницы,А в голубеющем небеПлавают белые птицы.Ветер, летящий над морем,На волны пал, как на струны, —Песня проснулась в просторе,Глухо запели буруны.Звонко завторило море, —Синие, шумные воды, —Песню великого горя,Песню великой свободы.                          IИз края в край, из града в градГудит, бежит, зовет набат.Вставай, измученный народ,Бросай поля – твой враг не ждет!Чужой король идет войной,В крови потонет край родной.И виноградники горят —В колодцы брошен страшный яд.Гудит, бежит, зовет набат —Из края в край, из града в град.                         IIИ прокатился по равнинамРодной страны с конца в конец,Мать разлучая с мужем, сыном, —С приказом короля гонец.Страна оделась в багряницу,Плыл черный, похоронный звон…А над землей метались птицы,Кричали стаи злых ворон…И тяжко по полям забытымВ ручьях кровавого винаБрел черный конь, звеня копытом,С зловещим всадником – Война!                         IIIЗемля, пресыщенная кровью,Рождала красные цветы.Цветы склонялись к изголовью —Будили грешные мечты.И по полям, где прежде стлался,Шуршал и колосился злак —Дурманным морем разливалсяКровавый и огнистый мак.И были странно-бледны лица,И странно-тихой стала речь.Все стали верить в небылицыИ ждать предсказанных предтеч.А по холмам и по долинамВесь день, всю ночь – всегда, всегда,Даль застилалась едким дымом,Горели сели, города…                             IV«Маркиза, Царица лилий!» —Король сказал, склонясь, —«Сегодня меня рассмешили:Он, право, шутник, этот князь!Он говорит, что народуТягостна эта война,Что народ желает свободыИ мира просит страна!»Маркиза, Маркиза, Маркиза!Король – во власти чар!Он Вам, пышней Парадиза,Дворец готовит в дар.Пусть там, где воет ветер —Пылают села огнем,А в этот синеющий вечерТак сладко с Вами вдвоем…                               VНе на пышных трибунах, не в праздничных залах —На оливковых бочках, на грудах канатовГоворили о кознях придворных вассалов,Об убийственных войнах всесильных магнатов.Говорили о том, что народ погибает,Что едят уже трупы, и близко отмщенье!Урожаи пшеницы все тают и тают,А вокруг – небывалый грабеж и хищенья…Мором гибнут стада и поля позабыты —Заросли диким маком и горькой полынью…В королевских войсках сыновья перебиты,И страна вся в слезах, и тоске, и унынье…И от сердца до сердца, как искрá от пожара,Как звенящие стрелы, как пламя восхода,Зажигая неведомым, пышущим жаром,Замелькало крылатое слово – «свобода»!                        VIЧто волнуется столица?И на площади народ?Пред дворцом певец-бродягаПесню смелую поет.Ноги босы, кудри вьются,Звонок голос, взор открыт.И певучая гитараЧистым золотом звенит.Он пел о простом народе,О тайных мечтах короля,И смелому слову – «свобода»Внимала родная земля.          ПЕСНЯ ПЕВЦА«Свобода! Свобода! Свобода!Ах, в эти тяжелые дниТернистою долю народаСвоим ты крылом осени!Пусть счастье, как сон, быстротечно,Пусть молодость жизни пройдет —Свобода останется вечно,Мы верим – свобода придет!»                        VIIВдруг – смятенье, давка, крики,Камни свищут, кровь, земля —То певец, не кончив песни,Схвачен стражей короля.И король, нахмурив брови,Молвит грозно – «Кто такой?»«Я певец! Слуга народа,Друг народа – недруг твой!»«Недруг мой?» Король смеется.«Ты, хмельной, забыл, кто я?»А певец берет гитару:«Кто ты? Скажет песнь моя!Я спою, как всякий нищий,Собирая хлеб с полей,Оттирая капли пота,Кормит блох да королей!Блохи скачут, ты жиреешь,Давят блох, и в твой черед,Как блоху, тебя раздавитВозмутившийся народ!Заживут тогда счастливоИ, снимая хлеб с полей,Будут рады, что над ними —Нет ни блох, ни королей!»                    VIIIИ наутро певца – не стало,Он к Богу песню понес…А король подарил маркизеБукет из алых роз.                      2

6 июля 1941 г.

«Здравствуйте дорогие папа с мамой и бабушкой!

Я вам пишу со станции Бежецы, мы с нее только что тронулись и стояли по крайней мере час. Вообще-то едем мы сравнительно хорошо. Сперва нас привезли на вокзал, а потом рассадили по вагонам, причем по пять-шесть человек на лавку. Мы оказались на второй полке вдвоем (впрочем, всего три полки, и на каждой спят по двое человек, а на первые полки кладут самых маленьких). Я разложила постель и вышло очень хорошо. Мы совсем не покрывались, потому что было очень жарко. Мы даже все мокрые были, так что пришлось вытираться.

Мамочка, ты не беспокойся, окошко с нашей стороны не открыто, так что сквозняка не было. Перед тем, как ложиться спать, мы покушали (но сперва вымылись). Ты нам столько всего положила, что прямо ужас. Одних яиц 25 штук. Целая рыбина. Что мы с ней будем делать? Нам ее ни за что не съесть. Морс здесь носят. Спали мы так: младшая всю ночь спала с 10 до 6 часов, а я совсем не спала, потому что негде. Впрочем, и все большие ребята на спали, потому что очень неудобно. Ночью у нас была такая грозища! Молнии так и сверкали! Чувствуем себя хорошо.

Сейчас 10 часов утра. Я буду весь день спать. Целую крепко, крепко».

11 июля 1941 г. Гаврилов Ям

«Мы чувствуем себя ничего. Здесь дикая жара, и когда я стирала в речке, мы здорово обожгли спины и плечи. Вообще здесь все ходят смазанные вазелином и маслом и не дают прикасаться к себе. Мы каждый день ходим под душ и утром, и вечером. Спим мы пока на полу, на очень высоких тюфяках и еще почти не распаковали свои тюки, вынули только необходимое. Я все грязное белье выстирала, но гладить негде. Сегодня мы, кажется переедем в зимнее каменное здание уже насовсем. Туда уже перетаскивают мебель. Вообще здесь, конечно, можно было ожидать лучшего. Кормят нас еще в фабрике-кухне, причем тоже не очень хорошо и однообразно. Когда мы переедем в зимнее помещение, нам будут давать сухой паек, и кухарка будет готовить нам всем. Мы ходим красные с бронзовым отливом – очень красиво. Речка здесь вроде Луги, только шире и течет гораздо медленнее. В общем, ты с папой не беспокойтесь. Мы живы, здоровы.

Мама! Следи за папой и Дельтой [собакой], никому ее не отдавай, а папе купи носки и сшей белье.

Здесь вчера мы встретили мам, которые приехали к своим детенышам. Знаешь, здесь нечего есть тем, кто здесь живет. Нас хоть кормят манной кашей, пшенкой, картошкой с колбасой, супом, киселем, маслом, яйцами, чаем, а здешнее население получает по 1 кг хлеба в день. Мамочка, мы приедем к осени, так что скоро увидимся.

До свидания. Береги папу и Дельту. Привет бабушке, всем, всем.

Целуем».

16 июля 1941 г. Ленинград

«Мои дорогие девочки. Папа уже восьмой день роет противотанковые рвы где-то под Новгородом. Как только он приедет, я сейчас же приеду к вам. Вчера бабушка была именинница. А я от вас подарила ей торт, а от меня и папы – кофейник. Наша бабушка кофейница. И кофейник прямо чудесный. Во-первых, у него алюминиевая сеточка вместо мешочка из носков. Потом внизу такой пароотводник. Он не дает кофе убежать. Прямо замечательный кофейник. Стоит 68 рублей. Крышка у него стеклянная, а сам весь никелированный. Он произвел большой фурор. Тетя Лена сказала, что она тоже будет скоро именинница, так чтобы ей тоже такой кофейник я подарила. Ручка у него пластмассовая, браться за нее не горячо.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Городецкий Борис Павлович (2.VII.1896-4.VI.1976), русский литературовед. Основные работы посвящены изучению творчества А.С.Пушкина. Б.П.Городецкий – один из редакторов и участников коллективных трудов – «История русской литературы, «История русской критики», «История русского романа», «История русской поэзии». Автор книг «Драматургия Пушкина», «Лирика Пушкина и др.

2

Все стихотворения 20-х годов здесь и далее по тексту Б.П.Городецкого.

3

Гиппиус Василий Васильевич (8(20).VII.1890—1.III.1942). Русский литературовед, переводчик. Погиб во время блокады. С 1922 г. – профессор Пермского, а затем Ленинградского университетов. Переводил Горация, Мольера, Гейне, Р. Тагора и др. Выступал как поэт. Основные работы посвящены Н.В.Гоголю. В.В.Гиппиус также автор работ о И.С.Тургенева, Н.Г.Помяловском, Н.Г.Чернышевском, М.Е.Щедрине и др.