Письма времени

Как поживает Пуха и много ли она наловила крыс?

У нас очень тепло, ходим в одних летних рубашках. Какая погода в Ленинграде?

Очень меня интересует, как идут дела в институте Покровского. Как вышли карточки. Приеду – напечатаем еще.

Ходите в театры, а зимой будем кататься все на коньках.

Пишите чаще…»

30 сентября 1939 г. Ленинград.

«Все хорошо: цветы распускаются, филодендрон выпускает теперь только вырезные большие листья, фикус дал еще новые листы, в горшке у большой луковицы появилась маленькая вторая, я не знаю, что делать, вероятно, нужно отсадить? Детки растут, о нас не беспокойся. Только у нас очень холодно. В театр ходить не хочется.

Между прочим, твои письма такие спокойные, такие хорошие, что я надеюсь, что у тебя хорошее настроение. Пусть оно сохранится, потому что дома у тебя все хорошо и спокойно».

25 сентября 1939 г.

«Какая у вас погода? У нас похолодание и дожди…

Иногда бывает, что проживешь немного в другой, непривычной обстановке, и на многое уже глядишь иными глазами и, кажется, сейчас многое сделал бы по-иному и, главное, вел бы себя иначе…

У нас еще желтых листьев почти совсем нет – все зелено – как летом, а у вас, наверное, листья уже валяются. Пожалуйста, не падай духом – у меня есть некоторые основания скоро возвратиться».

6 октября 1939 г.

«Милые и дорогие мои! Получаете ли Вы мои письма? …Недавно я говорил с вами по телефону. Для этого я с ординарцем приехали в город издалека по сплошному проливному дождю. Часа два дожидался вызова, совершенно мокрый. Но тебя не оказалось дома. Бабушку я слышал очень хорошо, а она меня очень плохо. Она меня совсем не поняла. Спрашиваю я ее: „Как у Нины с деньгами?“, а она мне кричит: „Прислать ли тебе теплое белье?“. Так же происходил разговор и с дочкой, которая все повторяла: „Папа, папа“, а меня, по-видимому, совсем не поняла. Часов в 9 вечера под проливным дождем по сплошной темноте ехали мы из города домой. Лошади пугались и спотыкались в темноте».

10 октября 1939 г.

«…Как вы, мои хорошие, поживаете? Боюсь, что у вас не так хорошо с деньгами. Скоро вам пришлю немного. Продержитесь еще немного. Думается, что все скоро кончится. И мы все опять будем вместе. Мне ничего посылать не надо. Живите спокойно и обо мне не беспокойтесь. Я здоров. …Если случится делать затемнение окон, то склеенные газетные листы на все окна лежат аккуратно свернутые в трубочку на антресолях в ванной. Жаль, что не успел потребовать от ЖАКТа починить балконную дверь, а нужно бы. Может быть ты, на положении «солдатки» потребуешь этого, сошлись на меня. [Балконная дверь так никогда и не была починена.] Чему бы мне Светланушка позавидовала – так это лошади. Вот она покаталась бы на настоящей строевой, верховой, резвой, красивой лошади, на настоящем седле. Ну ничего, следующее лето она вдоволь накатается в Ситенках. Между прочим – не махнуть ли нам всем на следующее лето, разумеется, если все будет спокойно, – на юг? Я даже ничего не имею против Евпатории…

Сегодня я чувствую себя очень хорошо, строю всякие планы будущего и думаю о вас, моих дорогих.»

Но все обернулось иначе. Огонь был заглушен огнем, пущенным навстречу. Потом рылись рвы по границам, вырубались деревья…

6 июля 1941 г.

«Здравствуйте дорогие папа с мамой и бабушкой!

Я вам пишу со станции Бежецы, мы с нее только что тронулись и стояли по крайней мере час. Вообще-то едем мы сравнительно хорошо. Сперва нас привезли на вокзал, а потом рассадили по вагонам, причем по пять-шесть человек на лавку. Мы оказались на второй полке вдвоем (впрочем, всего три полки, и на каждой спят по двое человек, а на первые полки кладут самых маленьких). Я разложила постель и вышло очень хорошо. Мы совсем не покрывались, потому что было очень жарко. Мы даже все мокрые были, так что пришлось вытираться.

Мамочка, ты не беспокойся, окошко с нашей стороны не открыто, так что сквозняка не было. Перед тем, как ложиться спать, мы покушали (но сперва вымылись). Ты нам столько всего положила, что прямо ужас. Одних яиц 25 штук. Целая рыбина. Что мы с ней будем делать? Нам ее ни за что не съесть. Морс здесь носят. Спали мы так: младшая всю ночь спала с 10 до 6 часов, а я совсем не спала, потому что негде. Впрочем, и все большие ребята на спали, потому что очень неудобно. Ночью у нас была такая грозища! Молнии так и сверкали! Чувствуем себя хорошо.

Сейчас 10 часов утра. Я буду весь день спать. Целую крепко, крепко».

11 июля 1941 г. Гаврилов Ям

«Мы чувствуем себя ничего. Здесь дикая жара, и когда я стирала в речке, мы здорово обожгли спины и плечи. Вообще здесь все ходят смазанные вазелином и маслом и не дают прикасаться к себе. Мы каждый день ходим под душ и утром, и вечером. Спим мы пока на полу, на очень высоких тюфяках и еще почти не распаковали свои тюки, вынули только необходимое. Я все грязное белье выстирала, но гладить негде. Сегодня мы, кажется переедем в зимнее каменное здание уже насовсем. Туда уже перетаскивают мебель. Вообще здесь, конечно, можно было ожидать лучшего. Кормят нас еще в фабрике-кухне, причем тоже не очень хорошо и однообразно. Когда мы переедем в зимнее помещение, нам будут давать сухой паек, и кухарка будет готовить нам всем. Мы ходим красные с бронзовым отливом – очень красиво. Речка здесь вроде Луги, только шире и течет гораздо медленнее. В общем, ты с папой не беспокойтесь. Мы живы, здоровы.

Мама! Следи за папой и Дельтой [собакой], никому ее не отдавай, а папе купи носки и сшей белье.

Здесь вчера мы встретили мам, которые приехали к своим детенышам. Знаешь, здесь нечего есть тем, кто здесь живет. Нас хоть кормят манной кашей, пшенкой, картошкой с колбасой, супом, киселем, маслом, яйцами, чаем, а здешнее население получает по 1 кг хлеба в день. Мамочка, мы приедем к осени, так что скоро увидимся.

До свидания. Береги папу и Дельту. Привет бабушке, всем, всем.

Целуем».

16 июля 1941 г. Ленинград

«Мои дорогие девочки. Папа уже восьмой день роет противотанковые рвы где-то под Новгородом. Как только он приедет, я сейчас же приеду к вам. Вчера бабушка была именинница. А я от вас подарила ей торт, а от меня и папы – кофейник. Наша бабушка кофейница. И кофейник прямо чудесный. Во-первых, у него алюминиевая сеточка вместо мешочка из носков. Потом внизу такой пароотводник. Он не дает кофе убежать. Прямо замечательный кофейник. Стоит 68 рублей. Крышка у него стеклянная, а сам весь никелированный. Он произвел большой фурор. Тетя Лена сказала, что она тоже будет скоро именинница, так чтобы ей тоже такой кофейник я подарила. Ручка у него пластмассовая, браться за нее не горячо.

Как вы, мои дорогие, живете? Как поживают ваши спинки? Зажили они? Вероятно, сходит кожа? Я очень рада, что вы ходите под душ. Это очень хорошо. Было бы замечательно, если бы вы эту привычку сохранили до поздней осени. Осенью я надеюсь, что мы увидимся. Наша Красная Армия начинает крепко бить немцев. Но если компания затянется, то я обязательно проберусь к вам.

В предыдущем письме я писала, что Литфонд дает пароход и я буду у вас 28-го. Но, к сожалению, пароход забрало военное ведомство, и вся поездка распалась.

Мои милые девочки, не ходите по солнышку, будьте больше в тени. Доченька, сделай метки на всех вещах, чтобы не растерять чего.

С Дельтой мы живем очень хорошо. Это стала умненькая, хорошая, спокойная собака. Папа водил ее купать на Неву. Целая толпа собирается смотреть, когда она купается. Она всем приносит палку, которую бросают, кто захочет. Она первое время очень скучала, а теперь ничего: она, очевидно, чувствует, что мы все скоро опять будем вместе…»

22 июля 1941 г. Гаврилов Ям

«Папочка, миленький, как ты поживаешь? Мы живем очень хорошо. Просто замечательно. Ходим в колхоз работать. Питаемся в последнее время тоже хорошо. У нас очень хорошая руководительница, вернее, две, и ты, наверное, их обеих знаешь. Первая – Зоя Владимировна Гуковская, а вторая – Елена Яковлевна Бесценная, они обе тебя знают. Здесь очень хорошие девочки. Наташа Гуковская, Наташа Каверина, Д’Актели – сестры, сестры Успенские, и все мы живем в одной палате. У нас в палате 27 человек девочек. А у младшей – у нее палата рядом с нашей, 12 человек, так что все очень хорошо.

Сегодня, мы слышали, был налет на Москву…

Я работаю в яслях. Причем нас там откармливают творожниками, грибным супом, маслом, и вообще мы ходим туда не работать, а питаться, но все же приходим страшно усталые от крика, визга, хотя ничего там не делаем. Я, например, сегодня весь день чистила картошку, а потом покушала и ушла домой. У нас здесь образовались возрастные отряды, и я опять звеньевая второго звена, где все мои подруги. Пишите чаще и больше, а я вам пишу каждый день. До скорого свидания».

28 июля 1941 г. Ленинград

«Мама к вам выехала 26 числа в 6 часов вечера с эшелоном №85. Скоро будет у вас.

Ленинград живет по-старому, так же как было и при вас. Наша авиация так здорово охраняет Ленинград, что ни один еще фашистский самолет не прорвался к городу…

Сегодня у нас не было ни одной тревоги. Обедал я в столовой Академии Наук. Причем у меня берут талоны на хлеб и мясо.

Вчера в столовой я встретился с моим хорошим знакомым – профессором Михаилом Карловичем Клеманом. Он сказал, что у него тоже две его девочки в Гаврилов Яме с Литфондом. Старшей из них шестнадцать лет, младшей десять – ваши ровесницы. Если сможете, напишите что-нибудь от них. Михаил Карлович хочет узнать от других людей – как они и что они. 4

Как только приедет мама, узнайте все и решите, что вам делать – оставаться или ехать обратно. Но надо учесть, что дорога тяжелая, и принимать решение надо очень осторожно.

У нас очень жарко, и все люди на улицах только и делают, что стоят в очередях за квасом и водой. Дождей совсем нет.

Дельта и Пушка живут хорошо и так подружились, что в жаркие дни лежат, растянувшись рядом на полу в прихожей, спасаясь от жары. Иногда Дельта своим языком достает Пушкиного хвоста, и та даже не уберет его. Пушка стала очень важная барышня. Вообще она ведет себя так, как будто окончила отличницей кошачью десятилетку и поступила без экзаменов в кошачий медицинский институт. Ей не хватает только круглого зеркальца, а губы красить ей незачем, они у нее и без того розовые, маникюр же – природный, на всю жизнь. Лежит и хвостом обмахивается, как веером, даже на Дельту не фырчит – настолько чувствует себя выше ее. А между тем кормится-то она от Дельты! Мама перед отъездом договорилась в столовой, и Дельте каждый день там оставляют целый бидон очень вкусных остатков, а так как Дельта, как волк, «костей не разбирает», а давать их ей нельзя, то само собой разумеется, что все кости отдаются Пушке, и Пушка так их сладко уплетает, видно, думает, что это прямо из магазина «Гастроном», где мама ей раньше покупала котлетки».

1 августа 1941 г. Гаврилов Ям

«Вот уже третий день как я нахожусь в Гавриловом Яме. Ям – это от слова «ямщик». Я приехала 29/VII, т.е. на третьи сутки, причем побила все рекорды скорости. Даже Козаков, получивший билет у коменданта, прибыл сюда на 5-ый день. Ты видел, как ужасно я села в вагон, и какая там была обстановка. Первую ночь я спала, сидя на своем чемодане. Вторую ночь мы ехали очень быстро, миновали опасную зону Волховстроя и к утру были уже далеко от Ленинграда. Все неудобства пути искупались скоростью, с которой двигался эшелон. Но как только более или менее опасные места были пройдены (Волховстрой мы проехали в 4 часа утра), нас как будто застопорило. Мы больше стояли, чем ехали. Тут неудобства пути стали сказываться все с большей остротой. Я старалась как можно меньше пить и есть, т.к. могла выходить только на станциях. Так едва-едва к концу вторых суток мы доехали до Вологды. Здесь оказалось, что эшелон не пойдет на Ярославль, а пойдет дальше на Буй, на Вятку (теперешний Киров), потом в Нижний Новгород. Это значит, что я должна ехать кругом и потом из Нижнего по Волге вверх к Ярославлю. Это заняло бы минимум 10 дней. Как я не выскочила из эшелона в Вологде, не знаю. Во всяком случае страшно себя ругала, зачем я не высадилась в Череповце и не поехала оттуда водным путем. 5

Наконец в 19 часов 28 июля мы приехали в Буй. Из Буя поезд должен следовать на Вятку. Он остановился в Буе, видимо, надолго. К нам в вагон еще до Буя приходил начальник эшелона и сказал, что все, кто едет в Ярославль, должны сойти в Буе. Когда же мы приехали в Буй, тот же самый начальник передал по вагонам, что от высадки следует воздержаться, т.к. 1500 человек загружать вокзал не должны. Я же решила, что дальше Буя мне ехать нельзя, и лучше хоть обратно в Ленинград, чем ехать с эшелоном не весть куда, т.к. время военное и эшелон может изменить путь следования. Те, которые едут с эшелоном, в большинстве едут наобум святых, только бы в безопасное место, и потому терпят безропотно всякие изменения маршрута. Но и таких, как я, было много. В нашем вагоне ехало на Ярославль четыре человека и двухнедельный ребенок. Я пошла на вокзал узнать, нельзя ли как-нибудь из Буя переехать в Ярославль. И вот на станции узнала, что в 12.10 ночи из Буя на Ярославль идет так называемый «рабочий поезд». Этот поезд следует по расписанию и должен быть в Ярославле в 6 часов утра. Были тут всякие страхи по поводу того, что на этот поезд не дадут билетов, потом, что не посадят, потом, что на этот поезд будут садиться все 1500 из эшелона, и тогда я, конечно, не сяду. Но все обошлось благополучно. Носильщик за 10 рублей посадил меня и еще одну девушку на этот поезд. Эту ночь мы спали на чистой скамейке, на нас не сыпалась сверху пыль и грязь, одним словом, эта ночь была лучшей из всех, которые я провела в дороге. Поезд опоздал на три часа, но это не имело значения, т.к. поезд на Гаврилов Ям уходил в четыре часа дня, и мне пришлось весь день провести на вокзале в Ярославле, уходить оттуда я боялась, т.к. видела некоторые сцены, когда на вокзал не пускали. Одним словом, в 8 часов я была в Гаврилов Яме и целовала наших девочек.

Здесь был Гуковский, здесь еще Н.Л.Степанов, который и передаст тебе это письмо. Он ехал на пароходе 10 дней (ему это «устроили» в Литфонде) вместе с Гуковским, и находится здесь с 25-го, хотя уехал он из Ленинграда 15-го числа. 6

Девочки наши здоровы и не очень похудели. Младшая только похудела как всегда больше, чем старшая. Она очень хороша с короткими волосками, такая английская головка, хотя с косами было лучше. В общем наши девочки молодцы. Мне со всех сторон их хвалят. Здесь многие, видимо, ожидают эвакуации Академии Наук в Томск и были страшно разочарованы, когда я сказала, что эвакуация Академии отменена.

Я сняла комнату за 100 рублей в месяц. Это по Яму дорого, но зато мы имеем свежий картофель, огурцы и тому подобные вещи. Хозяйка очень хорошая, и пока мне все удается…»

8 августа 1941 г. Ленинград

«Здравствуйте мои милые и хорошие гаврилоямовцы! Как вы поживаете? А еще кланяется вам одна барышня Дельта! А еще кланяется вам барышня Пушка! Дельта сегодня очень модная барышня в новом наморднике: старый все время привлекал внимание милиционеров, и они все грозились оштрафовать нас, потому что в таком наморднике собака почти что без намордника – это какая-то босоножка, а не намордник! Пришлось купить новый за 10 р. 60 к. такой же, как самый первый, черный, с блестящими бляшками. Дельте он так понравился, что она, придя с гуляния, даже не хотела его снимать. Ну, да ведь она известная модница!..

Дорогие мои! Берегите деньги – мало ли какие трудности встретятся! Придется учитывать трудности пересылки и трудности получения уже заработанных денег. И так у всех! Вот, например, компенсация за 2-х месячный отпуск по ИЛИ – ее едва ли выдадут до конца августа.

В системе Академии наук идут большие сокращения – до 50 процентов, а в архиве сейчас по существу кроме меня да Марии Глебовны [дочери писателя Глеба Успенского] никого не осталось. Занятия в Герценовском Институте идут успешно и полным ходом…» 7

10 августа 1941 г. Ленинград

«Вот уже 10 дней я не получал от вас писем. Как вы живете? Ваше молчание иногда наводит меня на мысли: уж не находитесь ли вы на пути в Ленинград? Вот было бы хорошо! Вчера мне сказали, что какая-то группа в лагере собирается ехать в Ленинград 18-го – 20-го числа. Неужели вы в составе этой группы? Вот было бы хорошо. Но эту обратную поездку надо сделать с умом, чтобы не попасть в тяжелое положение. К великому своему несчастью я не в состоянии ничего вам посоветовать в отношении вашего возвращения, ибо я не знаю, какая там обстановка, какие трудности в пути и как скоро можно доехать. Одно только мне кажется, что когда мы все будем вместе – нам будет всем спокойней. За этот месяц положение несомненно прояснится в гораздо лучшую сторону, ибо пока – к великой чести наших летчиков – ни один из налетов на Ленинград немцам не удавался – все они позорно проваливались. Сегодня у нас не было ни одной тревоги».

12 августа 1941 г. Гаврилов Ям

«Это письмо мы пишем коллективно. Как нам быть? Возвращаться в Ленинград или зимовать здесь? Дети просятся в Ленинград. Некоторые уезжают с родителями – кто в Ленинград, кто дальше на восток. Свое решение молнируй (так выражается старшая), т.к. если ехать обратно, то нужно делать это как можно скорее. Ты, конечно, понимаешь всю серьезность нашего положения и твоего решения. Самое главное – сохранить здоровье и жизнь детей».

13 августа 1941 г. Ленинград

«Вы, вероятно, получили мои две телеграммы, отправленные умышленно в два адреса. Случилось так, что разговоры об обратном переезде в Ленинград стали особенно реальными в последних письмах. Сейчас же увозят отсюда всех ребят в возрасте до 12 лет плановым порядком. Этим и объясняются мои телеграммы. Теперь вы знаете обстановку в Ленинграде. Положение с вами в отношении Ленинграда сейчас совершенно ясно: о возвращении не может быть и речи, держитесь Литфонда и переезжайте с ним туда, куда он поедет, не отбивайтесь от организации».

14 августа 1941 г. Гаврилов Ям

«…Вчера получили твои „молнии“, и этим вопрос решается. Одна из мам получила такую телеграмму: „Больному гораздо хуже. Говорят, у больного бывает 17 приступов в сутки“. Правда?»

17 августа 1941 г.

«…Ваши письма получаю аккуратно. Получаете ли вы мои? Я вам пишу довольно часто, по большей части – через день. У нас все по-прежнему. 12-го я отправил вам мамину шубу, некоторые теплые вещи и полтора килограмма сахара.

Жизнь моя складывается сейчас таким образом – у нас у всех круглосуточные дежурства в Институте Литературы. У меня нечетные числа, таким образом я, как и все, дежурю через день, а следующий день свободный целиком. Спать можно. Мы берем подушки и одеяла и спим довольно удобно в раскладных походных кроватях.

Есть, конечно, и хорошие, и плохие стороны этих дежурств. Хорошо то, что через день я бываю совершенно свободен. Плохо то, что в эти свободные дни мне приходится серьезно думать о еде, так как идти специально для обеда из дома не хочется. Цветы у нас идут очень хорошо. У фикуса вторая ветка уже большая – на ней пять больших листьев. Кактусы тоже стали большие. Я здоров. Все ваши письма читаются у нас нарасхват, с большим вниманием и интересом».

19 августа 1941 г.

«Сейчас ночь. Сижу в институте Литературы и пишу вам письмо. Сегодняшний день заставил меня принять весьма серьезное решение. По частям, понемногу, чтобы освободить Ленинград от лишних людей, чтобы было легче снабжать его, а также в целях сохранения – вывозят некоторые культурные учреждения. Выезжает Филармония, Консерватория, Александринский театр и пр.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Городецкий Борис Павлович (2.VII.1896-4.VI.1976), русский литературовед. Основные работы посвящены изучению творчества А.С.Пушкина. Б.П.Городецкий – один из редакторов и участников коллективных трудов – «История русской литературы, «История русской критики», «История русского романа», «История русской поэзии». Автор книг «Драматургия Пушкина», «Лирика Пушкина и др.

3

Гиппиус Василий Васильевич (8(20).VII.1890—1.III.1942). Русский литературовед, переводчик. Погиб во время блокады. С 1922 г. – профессор Пермского, а затем Ленинградского университетов. Переводил Горация, Мольера, Гейне, Р. Тагора и др. Выступал как поэт. Основные работы посвящены Н.В.Гоголю. В.В.Гиппиус также автор работ о И.С.Тургенева, Н.Г.Помяловском, Н.Г.Чернышевском, М.Е.Щедрине и др.

4

Клеман Михаил Карлович (1897—1942). Русский литературовед. Вел пед. работу в Лен. ун-те, в т.ч. тургеневский семинарий. Большинство работ посв. И.С.Тургеневу. Занимался изучением тв-ва Н.В.Гоголя, В.Г.Белинского, А.Ф.Писемского, а также французских реалистов и натуралистов, особенно Золя.

5

Козаков Михаил Эммануилович (1897—1954) – писатель. Первая книга рассказов – «Попугаево счастье» (1924 г.). Затем вышли повести «Мещанин Адамейко», «Человек, падающий вниз», «Жители этого города», «Петроградские дни». Основное произведение – «Девять точек», роман, над которым работал 25 лет, завершив свой труд к концу жизни.

6

Гуковский Григорий Александрович (1902—1950). Профессор Ленинградского и Саратовского университетов. Возглавлял группу по изучению русской литературы 18 века при Пушкинском доме (ИРЛИ). Создал ряд трудов о Пушкине и Гоголе, отмеченных широтой литературного анализа. Исследовал внутренние законы развития литературы. В 1949 г. был репрессирован. Посмертно реабилитирован.

7

Успенский Глеб Иванович, русский писатель. Мария Глебовна трагически погибла в блокадном Ленинграде.