Без дна. Том 2

Да, минуло уже полгода, как Екатерина Юрьевна пошла на определённый риск: наняла для дочери необычную гувернантку. Время «подбивать бабки». Итог – скорее, неоднозначный. Его можно было бы поделить на «она и дочь» и «она и я». С дочерью всё в плюсе. Она – и это не только собственное суждение Екатерины Юрьевны, но и всех близких её кругу людей – стала более, что ли… цивилизованной. Поменьше проблем и со школой. Екатерина Юрьевна ведь, по своим «педагогическим» соображениям, предпочитала, чтобы Настя ходила не в её «гимназию раздельного обучения», а в обычную. «Поменьше» в плане того, что у Насти стало получше и с дисциплиной, и с успеваемостью. Тройки для неё приобрели статус «редкости», а раньше это была обыденность. Но что касается другой составляющей её силлогизма…

Внешне и Екатерина Юрьевна, и девушка вели себя ровно так, как и должно, если речь идёт о начальнике и подчинённом: начальник начальствует, подчинённый подчиняется. Если Екатерина Юрьевна чем-то недовольна – деликатно ставит гувернантку в известность. Та, если замечание, с её точки зрения, справедливо, принимает его к сведению, если нет – приводит контраргумент. В таком случае, как правило, коль обе стороны изначально настроены на поиск компромисса, они его находят. Да, так было на протяжении всего этого полугода, но… Екатерине Юрьевне ведь хотелось чего-то большего! Большей от своей подчинённой задушевности, открытости. А вот с этим-то как не заладилось с самого начала, так продолжалось и поныне.

Эта девушка таила в себе какую-то загадку. Пока Екатериной Юрьевной ни капельки не разгаданную. Ещё и ещё раз припоминалось небабовское: «Она не та, за кого себя выдаёт». Насколько скептически Екатерина Юрьевна тогда восприняла эту заявку, настолько убеждённой в её справедливости стала сейчас. Непонятным оставалось для неё только одно: «Если “не та”, то кто?» И – то ли элементарное любопытство Екатерину Юрьевну к тому подталкивало, то ли что-то другое, отнюдь не элементарное, – но ей хотелось добиться какого-то сближения с этим человеком. Хотя первый неудачный опыт, когда она пристала к девушке с подвеской, её напугал настолько, что теперь ей приходилось обдумывать каждый свой шаг, чуть ли не каждое слово. Будь кто-то сейчас другой на месте Екатерины Юрьевны, давно выгнал бы эту «задаваку» за дверь. Но Екатерина Юрьевна как будто была уже на крючке и оттого терпела. Утешала себя: «Придёт и моё время». Хотя что значит «моё время»? Она и сама этого не знала. Пока же: «Мам, а мы с Геей хотим на озеро прогуляться! Можно?» – «Ради бога. Но тогда и я с вами».

Это в разгар лета на берегу озера, особенно в выходные, то и дело, бывало, набредаешь на загорающих – так было, во всяком случае, в Катюшином детстве. Сейчас же – куда ни бросишь взгляд – ни души. Ни следочка на снежной целине, даже собачьего. Одно сплошное белое полотно. Береговая линия сливается с гладью озера. Противоположный берег виден, но в дымке, и туда вообще смотреть небезопасно, если только сильно прищурившись: прямое попадание солнечного луча. «Хочешь, покажу тебе, – обратилась Настя к Гее, – где я как-то в детстве с вышки ныряла?» – «Вам не холодно?» – заботливая Екатерина Юрьевна. «Мне нет», – Настя. «Мне тоже», – охотно подтвердила Гея. У неё здоровый румянец на лице. Довольный блеск в глазах. «Хорошо, что я и её вытащила на природу. Одичавшая, вымуштрованная её почти старорежимной закваски бабушкой. Потихонечку цивилизуется. Станет обычной. Карманной. Как все».

Они пошли вдоль берега. Ориентиром им служила выступающая на территорию озера, сейчас, должно быть, засыпанная снегом, обледеневшая пристань; к ней в летнее время причаливают лодки редких, ещё сохранившихся местных рыбаков; сейчас эти лодки или лежат на берегу перевёрнутым днищем вверх, или их держат в облепивших берег крохотных сарайчиках. Девушки припустили быстрым шагом, почти наперегонки друг с другом, а Екатерина Юрьевна намеренно поотстала. С этим озером, правда не укрытым, как сейчас, плотной коркой льда, а таким, как оно выглядит в летнее время, у Екатерины Юрьевны связано одно жутковатое воспоминание, переживаемое ею до сих пор. Да, одно из тех редких «деревенских» переживаний, которые можно отнести к категории ложки дёгтя в бочке мёда.

В то лето Катя (ей было тринадцать) испытывала очередную безответную влюблённость. Она «сохла» по одному мальчику с соседней дачи. Он же «сох» по Катиной сверстнице, гостившей в это время у Поваровых, – куклоподобной, голубоглазой, с румяными щёчками и льняными кудряшками. Словом, ничего из ряда вон: налицо заурядный, хотя ещё и осложнённый, обострённый фактором подростковости, треугольник. Как-то они всей компанией переправились на лодке на другой берег, и Кате взбрело в голову продемонстрировать, какая она классная пловчиха. Она действительно тогда хорошо плавала. Похвасталась, что запросто переплывёт всё озеро; её поймали на слове: «Ну переплыви». Она не доплыла до берега метров пятьдесят, когда силы полностью оставили её и она пошла ко дну. Катя на всю жизнь запомнила эти страшные мгновенья, как она, уже не оказывая никакого сопротивленья, чётко осознавая, что это конец, уже мысленно прощаясь со всем и со всеми, погружалась всё ниже и ниже. Однако держала при этом глаза открытыми. И что же она при этом увидела? Каких-то копошащихся, кажется, на самом дне чудовищ. Но не безучастных к тонущей. Они тоже видели её и даже как будто звали. Но не звуком, не голосом, а тем, что протягивали к ней свои безобразные щупальца, клешни. В тот раз её спасло только то, что рядом рыбачил кто-то из местных. Уже много лет прошло, но эта картинка: когда она медленно погружается всё ниже и ниже навстречу зовущим её к себе придонным чудищам, – является к ней во сне до сих пор. Пробуждаясь, чувствует, как сильно бьётся её зажатое тисками ужаса сердце.

Но это случилось с Катей давно, сейчас же… Да, Настя и Гея рванули вперёд, Екатерина Юрьевна неспешно идёт за ними почти «след в след»: сапожки впереди идущих оставляют свежие узорные выемки в неглубоком снегу (здесь, на относительно открытом пространстве, постоянно пошаливает ветер, он-то и не позволяет снегу скопиться, зато в воздухе почти никогда не оседающая мелкая снежная пыль). Екатерина Юрьевна идёт, почти не глядя по сторонам. Её мозг сейчас на автопилоте: отделившись от Екатерины Юрьевны, гуляет сам по себе. От промелькнувшего жутковатого воспоминания, как она едва не стала утопленницей, до, следуя странной логике, той безобразной сцены, когда она, потеряв голову, дико закричала на мужа… Да, ещё де-юре мужа. До фактического развода сколько-то воды утечёт…

«Мама! Мама! Скорее! Подойди к нам! Здесь что-то ужасное!..» Екатерина Юрьевна, мгновенно забыв о Брумеле, бросила взгляд на то, что творится впереди… Обе её девушки… нет, с ними как будто всё в порядке. В паре метров от кабинки для переодевания. Переодеваются, естественно, только в разгар лета, а сейчас… Ну, может, если кто-то из случайно прогуливающихся справит нужду. Разбросанные по снегу головешки от старого кострища. Дочь подзывает, отчаянно машет матери руками. Гея в стороне, спиной и к Насте, и к кабинке, с прижатыми к лицу руками. «Посмотри… Это кошмар какой-то!» – Настя, когда Екатерина Юрьевна подошла совсем близко. Кошмаром оказалось несколько тушек обезображенных, ошкуренных, разного размера и, видимо, масти собак, сваленных друг на дружку внутри кабинки. Кто-то, видимо, вначале совершил эту скотскую казнь, а потом, поленившись спрятать следы преступления, ограничился тем, что дотащил останки этих несчастных животных до пустынного в это время года пляжа.

Вспомнился недавний разговор с её прислугой Аннушкой (обычные городские сплетни, как правило, доходили до Екатерины Юрьевны через неё) о том, что в городе стали пропадать особенно привлекательные своим мехом собаки, а на городском базаре всё доступнее становились шапки и рукавицы с подкладкой из собачьего меха. Дешёвые и поэтому пользующиеся спросом. Получается, её родное Привольное приютило у себя этих подонков.

«Обязательно скажу об этом Николаю! Пусть он науськает милицию. Чтобы им неповадно было». «Ну и что же мы теперь будем делать? – ныла Настя. – Их же нельзя тут так оставлять!» – «Не волнуйся, не оставим», – вслух пообещала Екатерина Юрьевна, а про себя подумала: «Сейчас распоряжусь, чтобы вывезли и где-то похоронили». Переговариваясь с дочерью, она не забывает при этом о Гее: та по-прежнему как будто немного на отшибе, с повёрнутой к ним напряжённо выпрямившейся спиной, руки уже не на лице, а на груди. «Переживает, – подумала Екатерина Юрьевна. – Однако иначе, чем моя. У моей всё наружу, у этой всё внутри. Интроверт и экстраверт – наглядная иллюстрация». «Вы идите», – Екатерина Юрьевна дочери. «А ты?» – «Я побуду здесь. Придёте – разыщите дядю Прохора, пусть они с Андреем подойдут сюда. Решим на месте, как быть с этим дальше». «Дядя Прохор» – это начальник охраны, Андрей – водитель.

На то, чтобы решить судьбу собачьих тушек, ушло около получаса. Уже начало смеркаться, когда Екатерина Юрьевна вернулась в дом. «Мам! – Екатерина Юрьевна едва успела подняться на крылечко, когда ей навстречу выбежала возбуждённая Настя. – Гея просит, чтобы ей помогли как-то добраться до церкви!» «Опять двадцать пять!» – про себя возмутилась Екатерина Юрьевна, вслух же произнесла: «Какая здесь “церковь”?» – «Бабуся ей наговорила, что тут где-то… недалеко». – «Где она сейчас?» – «Гея? Спряталась. В Монплезире. Я её в дом тащу. А она ни за что».

Был у отца Екатерины Юрьевны длившийся несколько лет период, когда он увлёкся посадками, привёз на грузовой машине с какой-то растениеводческой базы дюжину молодых разносортных яблонек-саженцев, засадил ими территорию позади дома и дал ей пышное название «Монплезир», по аналогии с тем, как поступил когда-то ещё Пётр Великий, когда обживал свой новый дворец в Петергофе. Яблоньки удачно прижились, в должное время плодоносят. Яблоки отдаются на прокорм местным прожорливым свиньям. Сейчас же это только голые растопыренные ветви.

Екатерина Юрьевна обнаружила девушку сиротливо присевшей на краю обледеневшей скамьи, у её ног стайка возбуждённых воробьёв, а чуть в отдалении парочка нахохлившихся, пытливо наблюдающих за всем происходящим ворон. «Ну вот, – в голове у Екатерины Юрьевны, – момент самый подходящий. Чтобы расставить точки над i». «Я только что услышала от Насти…» – начала она, ещё только собираясь сесть на ту же скамью и пока обметая место варежкой. «Да! Я хочу, – Екатерина Юрьевна ещё не закончила своё предложение, а девушка уже догадалась, о чём пойдёт речь. – Если можно». – «Едва ли». – «Почему?» – «Церковь, куда ты собралась, открыта для посещения только по большим церковным праздникам». Екатерина Юрьевна ни капельки не солгала: небольшую церковку в соседнем, в пяти километрах от Привольное, селе Никольском обслуживали, можно сказать, вахтовым методом, без постоянно находящегося при ней священника. «Но если тебе так уж сильно захотелось… – едва не произнесла “приспичило”, вовремя исправилась, – подожди, пока освободится наш водитель. Я попросила его достойно захоронить несчастных собак. Он проедет с тобой до города. Если это действительно настолько тебе необходимо…» Девушка ничего на это не ответила, задумалась.

Холодно. И снизу – хотя на Екатерине Юрьевне тёплая шубка, но наледь на скамье, пожалуй, будет посильнее меха, и сбоку задувает ветер. Оттого и сидят сейчас прижимаясь друг к другу плечами: инстинктивное желание не то поделиться, не то позаимствовать чужое тепло. «В общем-то, я тебя могу понять… Зрелище, действительно, далеко не из приятных. Я сама, когда всё это увидела, с трудом удержалась от слёз». Это неправда, на самом деле этого не было. То есть неприятное ощущение – да, было, но слёз, которые бы надо было удерживать, – нет, не было. «И всё-таки… видишь ли…» Мысленно: «Или сейчас, или никогда!» «Мне бы хотелось наконец поделиться с тобой…» И дальше, очень осторожно, отбирая почти каждое слово, придерживаясь одной и той же убаюкивающе-успокаивающей интонации: «Поделиться… скажем, кое-какими соображениями. Ты очень неглупый человек, и я могу быть с тобой совершенно откровенной… Приглашая тебя к себе, я, собственно говоря, руководствовалась только первыми, поверхностными впечатлениями. Что-то вроде покупки кота в мешке… Я, конечно, ни в коем случае не хочу тебя этим сравнением обидеть… Но вот… наблюдая за тобой всё то время, пока ты с нами, я уже составила более полное представление. В целом, позитивное, но есть, как говорится, и отдельные недостатки».

Да, Екатерина Юрьевна по-прежнему очень осторожна, дипломатична. Она уже давно поняла, что с этой недотрогой только так и надо, иначе опять наткнёшься на какое-нибудь растопыренное «Я этого не хочу». И такого рода осторожность, кажется, приносит свои первые ощутимые плоды: строптивица внимательно слушает. Это уже много и даёт Екатерине Юрьевне основание ровно в том же ключе продолжить: «Мне всё же кажется, ты не совсем отдаёшь себе отчёт, в каком мире мы живём…» – «Это не так. Я отдаю», – вот только когда возникло первое возражение. Екатерина Юрьевна тут же сделала поправку: «Очень хорошо, если ты УЖЕ всё знаешь и понимаешь. Тем легче мне будет донести до тебя… Итак, в этом мире надо как-то, что ли… устраиваться». – «Что значит “устраиваться”?» – «Подстраиваться. Подлаживаться. Приспособляться… А если ты этого отчего-то не хочешь… или не умеешь… жизнь в конце концов может превратиться для тебя в одно сплошное испытанье. Может, даже мученье. Не думаю, что тебе это понравится… Тем более что природа наградила тебя такими великолепными данными. Не ради же того, чтобы ты прятала всё это. Этим надо как-то, что ли, пользоваться…»

Помалкивает девушка. Поглядывает на самого отчаянного из воробьёв: он уже едва ли не на колени ей запорхнул. А по лицу ни за что не догадаешься, что у неё сейчас в голове. «Послушай, мне меньше всего хочется читать тебе какие-то лекции, но… я вообще давно… с самого первого дня, как ты появилась у нас, очень хотела с тобой поговорить, что называется, по душам. И если ты не возражаешь…» Екатерина Юрьевна немножко подождала – девушка не возразила, а это значит, добро на продолжение получено. «Не секрет, что ты сразу вызвала во мне большую симпатию. Этим объясняется, отчего я решилась пригласить тебя в свой дом. Я, как ты видишь, доверяю тебе свою дочь. Настя также очень привязалась к тебе. Такое с ней случается крайне редко. Казалось бы, всё хорошо, но… меня не оставляет ощущенье, что ты…» Екатерина Юрьевна сейчас ступает на самый хрупкий лёд. Осознавая это, старается идти дальше с предельной осторожностью. «Словом, не могу отделаться от ощущения, что ты воспринимаешь меня… как какое-то, что ли, даже зло. Да, я понимаю… Я немножко знаю твою биографию… то потрясение, которое тебе ещё совсем ребёнком пришлось испытать, это не могло как-то не сказаться…»

Непроизвольная гримаса боли на лице девушки, и Екатерина Юрьевна мгновенно решает: «Стоп! Горячо! Больше об ЭТОМ ни слова». Но чтобы предыдущая фраза всё-таки нашла достойное окончание (иначе зачем вообще её надо было начинать?): «Но поверь мне, я не от них, я не с ними, они такие же мне враги, как и тебе. Мы на одной стороне. Я с тобой». А теперь, когда девушка в очередной раз не возразила, Екатерина Юрьевна решается на самое главное. Может, именно на то самое, ради чего она вообще затевала это ой до чего ж непросто дающееся ей «выяснение отношений». «Тебе, наверное, сейчас покажется это совершенно невероятным, и всё-таки я признаюсь тебе… Мне кажется, мы с тобой даже чем-то очень похожи. Мне думается, мы могли бы стать с тобою как-то, что ли… ближе… Даже друзьями. С определённой, разумеется, поправкой на возраст… Но дружба бывает разной… Вообще, мне кажется, я могла бы по жизни быть очень полезной тебе. Потому что я намного опытнее тебя и могла бы в любую минуту дать хороший совет. Оказать какую-то помощь. Мне кажется, тебе очень не хватает именно такого рода взрослой поддержки. Но и я… не скрою, я иногда чувствую себя очень одинокой. И будь мы как-то ближе… нам было бы проще».

Екатерина Юрьевна вначале и не заметила – движение инстинктивное, бессознательное – как положила руку на дальнее от неё плечо девушки. «Дальнее» оттого, что они сейчас продолжают сидеть, касаясь друг друга плечами. А уже заметив, осознав, решила: «Пусть так и будет». Одновременно почувствовала, как забилось её сердце. Так оно билось только в её ещё совсем незрелые годы, когда неумело обнимали первые ухажёры, такие же неопытные и робкие, какой была тогда и она. «Так что? – попытавшись заглянуть в глаза девушки. – Что ты на это скажешь?»

Ох! Подслушал бы её кто-нибудь сейчас. Не поверил бы собственным ушам. Это до какого же состояния Екатерине Юрьевне надо было дойти или до чего она себя довела или её довели, чтобы, видите ли, какую-то там дружбу едва ли не как милостыню выпрашивать?! И у кого?.. У собственной гувернантки! Словом, она унижается, вымаливает и что же в конце концов слышит в ответ?

«Спасибо, но… простите, мы очень разные. Мы не можем стать ближе. Это невозможно». Какое-то даже сочувствие к бедной Екатерине Юрьевне в этом слышится, хотя ощущается и другое: «Сочувствовать-то сочувствую, я вам благодарна за это роскошное, щедрое предложение, но…» «Почему?..» Да, всего-то. Видимо, совсем уж растерялась Екатерина Юрьевна, поэтому и получилось у неё так по-детски неуклюже: «Почему?..» Девушка же – или не услышала это вопрошание, или решила, что не стоит отвечать, – решительно встаёт, а потерявшая таким образом опору рука Екатерины Юрьевны вяло соскальзывает по спинке скамьи. Чутко среагировавшая на всё это воробьиная стая тут же мгновенно разлетается. И только обе вороны ещё не теряют присутствия духа, не меняют своей дислокации.

Только сейчас Екатерина Юрьевна позволила себе не на шутку разозлиться. «Ну и… чёрт с тобой!..» Нет, слава богу, не сказала, только подумала, а вслух: «Ты, кажется, ничего из того, что я тут тебе… так и не поняла. Жаль, но это уже, скорее, твои проблемы. Я же хотела тебе только помочь. Но если ты и дальше в том же духе собираешься, не лучше бы тебе сразу… допустим, пойти в монастырь?.. Скажи мне. Я тебя по знакомству устрою!» Словом, совсем уж неотмщённой строптивицу не оставила, хоть как-то постаралась сохранить лицо, но, надо отдать ей должное, нашла в себе и силы, и решимость тут же поправиться: «Извини. Не хотела тебя обидеть, так получилось. Но если тебе по-прежнему так необходимо побывать в церкви… особенно, как я понимаю, после разговора со мной…» – «Нет, спасибо. Я передумала. Я и так справлюсь… И пожалуйста… если сможете… не сердитесь на меня».

Повернулась к Екатерине Юрьевне спиной и быстрым шагом направилась вон из Монплезира в сторону маячащего неподалёку дома, а обе вороны мгновенно дружно взлетели и, как почётный эскорт, симметрично помахивая крыльями, устремились вслед за ней.

3

Раздосадованная, смущённая, разозлённая, проклинающая себя за то, что вообще затеяла этот сиюминутно спровоцированный общей обстановкой и тем, что ему только что предшествовало, «базар», Екатерина Юрьевна прошла к себе. Небольшая, почти как все на этой даче, угловая комнатка, в которой она обычно селилась, когда бывала здесь, соседствующая со столовой, с одной стороны, и намного большей по габаритам комнатой матери, с другой. Да, омерзительное ощущение… Как будто ей в лицо прилюдно плюнули. Или (ещё более унизительная аналогия): она вдруг собралась спеть, скажем, серенаду под окнами небезразличного ей человека, а её сверху облили безжалостно помоями. «Что, в самом деле, со мной происходит?! Что заставило меня напрашиваться в какие-то, смешно подумать, подружки к этой, прямо скажем, ещё почти сопливой, годящейся мне в дочери девчонке?! Со мной даже в детстве такого, чтобы я выпрашивала чего-то у кого-то, ни разу не происходило! Хотя ощущения тоски, скуки и одиночества всегда было хоть отбавляй. Но я же терпела! Я была гордая! А что сейчас… со мной?..»

От этих мыслей, переживаний, мысленных проклятий Екатерину Юрьевну спасло только появление брата. Он, как и подобает губернатору, приехал в Привольное целым кортежем, а иначе теперь он не мог. Впереди кортежа гаишная «Волга» с сигналом и мигалками. На подъезде к даче их встречала сбежавшаяся толпа из местных. Их, правда, в Привольном в зимнее время раз-два и обчёлся, но вот эти- то «раз-два и обчёлся», за минусом, разумеется, детей дошкольного возраста, по-видимому, все на встречу со своим губернатором и слетелись. Как мухи на мёд. Кто-то им об этом заранее… Мать, конечно же. Своим подружкам. А те уже разнесли эту благую весть по всему посёлку. Первыми, едва машины притормозили, выскочили из вездехода охранники, стали стеной между губернатором и толпой. Окна комнатки Екатерины Юрьевны выходят на проезжую часть, заборчик невысокий, дом на солидном фундаменте – словом, наблюдательный пункт у неё неплохой. «Сейчас наверняка будет небольшое шоу».

Уже не первый раз Екатерина Юрьевна бывала свидетелем общения брата с «простыми избирателями». Всякий раз искренне восхищалась тем, как он умеет обуздывать, усмирять, пресекать любого типа недовольство, претензии и даже посягательства вроде «Мы тебя избирали, мы тебя и…» Николай Юрьевич великолепно владел искусством вразумлять вроде как не подлежащее вразумлению, внушать этим людям кажущееся невнушаемым. Екатерина Юрьевна как-то спросила, каким образом это у него получается, и услышала в ответ: «Элементарно, Ватсон. Я свожу всё сложное к простому. Людя́м это импонирует: не надо заморачиваться. Вот и весь секрет Полишинеля». Видимо, тот же трюк сработал и сейчас. Изначально кипящий негодованием столпившийся у машины электорат через какое-то время разразился аплодисментами. Далее уже привычно подсуетилась охрана: организовала проход, которым и воспользовался Николай Юрьевич, чтобы благополучно выбраться из окружения и проникнуть на территорию поваровской дачи. Далее та же охрана захлопнула ворота. Довольная и, видимо, получившая очередную порцию не поддающихся исполнению обещаний толпа стала расходиться по своим жилищам. Концерт был окончен.

В свите брата Екатерина Юрьевна замечает господина с невольно вызывающим недоверие именем-отчеством Бенедикт Бенедиктович и совсем уж пугающей фамилией Вельзевулский. Он представляет интересы какой-то организации, замыслившей взять в субаренду Танееву дачу. Всего лишь пару дней назад они втроём, Екатерина Юрьевна, Николай Юрьевич и этот господин, совершили совместную поездку к сдаваемому объекту. Осмотрелись. Потенциальный субарендатор остался очень доволен. Вернувшись в город, посидели в ресторане. Кажется, всё обсудили, пришли к общему, всех устраивающему решению. Зачем ему ещё появляться здесь, тащиться в такую даль? Чтобы поприсутствовать на их, Поваровых, чисто семейном мероприятии? Вроде во всех отношениях благополучный, формально не вызывающий никаких подозрений, рассуждающий очень трезво, здраво, этот человек всё же чем-то по меньшей мере настораживает, а по большей – отпугивает Екатерину Юрьевну. Может, какой-то своей неопределённостью. Это как если бы Екатерина Юрьевна где-то прогуливалась и наткнулась на валяющийся на дороге безо всякого присмотра пакет. Что в нём? Пачка денег или куча дерьма? Поневоле задумаешься, стоит ли его брать в руки, разворачивать. Примерно та же ситуация и с этим господином: лучше не брать и не разворачивать.

Екатерина Юрьевна по-прежнему не спешит встречать гостей, чего-то как будто ждёт. Может, специального приглашения. Дождалась, что первым к ней заглянул Николай Юрьевич. «Ну и? – входя. – Нездоровится, что ли?» Екатерина же Юрьевна, пропустив мимо ушей тему нездоровья: «Ты зачем этого… с собой?» – «Как подушку безопасности. Как гарантия, что с матушкой при чужом друг другу лишнего не наговорим. С неё станет. Кроме того, у него к тебе какой-то малюсенький специальный разговорчик». «Упаси бог! – в голове Екатерины Юрьевны мгновенная отражательная реакция. – Этого скользкого типа мне ещё не хватало», а вслух: «Я не буду». – «Сделай милость…» – «Да пошёл он. Мы с ним вроде бы уже всё перемололи». – «Значит, не всё. Удели, удели, сестрёнка. С тебя не убудет, а человеку приятно». Брат иногда – даже с ней в разговорах – бывает требовательным. Сейчас именно такой случай. «Пока вы тут, мы с Марусей столом займёмся. Я бутылочку мальвазии специально для тебя привёз. Из первопрестольной. Перемолвитесь, потом мне всё по секрету расскажешь».

Брат ушёл, а через несколько минут в комнату Екатерины Юрьевны прошёл «скользкий тип». Как всегда очень элегантный, отлично сидящие на нём джинсы, джемпер. Приятно улыбается. «Знаю, знаю, Екатерина Юрьевна! Николай Юрьевич меня предупредил, что вы не горите желанием, но я постараюсь не отнять у вас много времени. Сюда можно?» Уселся было в кресло-качалку и тут же: «Ой!» – сделал вид, что испугался, когда кресло вместе с ним подалось назад. Предпочёл пересесть из ненадёжного приспособления на устойчивый стул. Екатерина Юрьевна ждёт, что будет дальше. Пока из неё ни слова. «В общем-то, прелюбезнейшая Екатерина Юрьевна, меня побудило встретиться с вами тет-а-тет единственное желание. Единственное, но крайне весомое. Предвижу, оно прозвучит для вас большим сюрпризом. А может, и нет. Может, вы уже и сами догадываетесь, хотя пока не решаетесь в этом себе признаться». – «О чём вы?» – «О том, что вам, Екатерина свет Юрьевна, при всём том, что вы уже далеко, простите, не девочка, выпала участь крайне серьёзно… ещё раз прошу меня извинить… влюбиться».