Несколько карт из цыганской колоды

После минутной паузы доктор добавил:

– Именно по этой же причине, кстати говоря, бог так редко присылает на землю пророков.

– Да, история, – только и сумел ответить Джеф.– Значит, человек всегда и во всем виноват сам?

– Разумеется. Но почему же только и непременно «виноват»? Человек бывает и триумфатором. Победа над собой – это, знаете ли… не вороне средний палец показать…

Шетани закашлялся, подошел к столику, и почти не глядя, налил себе воды. Пил он медленно, делая совсем маленькие глотки и изредка бросая короткие взгляды на Джефа. Затем он продолжил:

– У всякого человека есть тысячи способов понять что вредно, а что полезно, но, как правило, берет верх не то, что правильно, а то, что чуть красивее «упаковано». А еще чаще выбирают то, что попросту требует наименьших усилий, то есть, то, что диктуется инстинктами, рефлексами и прочими проявлениями зоологического начала.

– Ну, а в моем случае, – возразил Джеф, – какие инстинкты, так сказать, возобладали?

– Жалость к самому себе, я думаю. Вы, так сказать наблюдали разительный диссонанс между желаемым и действительным, вы полагали, что достойны куда более лучезарной участи, в силу все той же своей уникальности… а раз уж реальность не такова, как хочется, то горит она синим пламенем! Вы, как и большинство людей, уверены, что жизнь бессмысленна вне удовольствий и потому с нею не жалко и расстаться.

– Не знаю… – сказал Джеф задумчиво,– Не думаю, что я вообще что-то решал в тот момент. Просто было очень плохо, и это все, что я помню…

– Вот как? Ну хорошо. Предположим, что веревка та, при прикосновении била бы вас током. Что бы вы сделали? Стали бы вешаться, во что бы то ни стало все равно или, скажем, бросили бы эту затею, и задумались хотя бы на несколько минут?

– Наверное, задумался бы…– ответил Джеф, не понимая, к чему доктор клонит.

– Значит, некий выбор, или точнее момент решения все-таки присутствовал. Пусть и завуалированный.

– Нет, не думаю,– снова ответил Джеф,– просто в тот момент «очень плохо» уже перевалило за некий барьер. Это было что-то вроде «горизонта событий» в окрестностях черной дыры, когда пройдя некую точку невозврата, назад уже не вернуться никак.

– Понятно,– пробормотал Шетани.– Значит, все-таки аффект! А следовательно, никто вас не подбивал и не искушал, как никто не искушал мост, рухнувший под непомерной нагрузкой ураганного вертра. Что ж, и так бывает. А раз вы до сих пор не вскрыли себе вены и не выпрыгнули в окно, значит, был просто аффект и миновал, а теперь у вас ремиссия… до следующего раза.

– Что? Какого еще следующего раза?– Джеф поежился.

Шетани все стоял у окна, вглядываясь куда-то вдаль, как вдруг дверь шумно отворилась, и в комнату вошли несколько человек: двое в медицинской форме, двое полицейских и один человек в дорогом сером костюме, черной рубашке и темно красном галстуке. Последний, видимо, был во всей этой делегации главным.

– А вот и вы!– сказал он почти ласково, обращаясь к Шетани. На Джефа внимания никто не обратил.

Шетани повернулся. С его лицом происходило что-то странное: он, то улыбался, оскаливаясь, то вдруг мрачнел и смотрел на пришедших исподлобья.

– Ну, что, мой дорой, – продолжал человек в сером костюме, – пойдем домой? А то вы наверняка уже утомили молодого человека. Не так ли? – человек в сером костюме повернулся к Джефу.

Шетани молчал. Он тяжело дышал, был мрачен, но иногда оскаливался, будто бы вспомнив что-то забавное.

– Ну, что? Согласны?

– Я никому ничего плохого не сделал, – процедил Шетани сквозь зубы.

– Ну как же, – возразил пришелец, – а кто украл костюм у пастора Бурже? Кто стащил стетоскоп? Кто уже неделю как исчез и не дает о себе знать? На какие средства вы все это время существовали, позвольте вас спросить?

– Я все верну,– снова процедил сквозь зубы Шетани.

– Это понятно, – ответил серый пришелец. – А что дальше? Так и будете притворяться дьяволом, и надоедать людям своими историями?

Шетани опустил голову и стал слегка вздрагивать, словно бы всхлипывая.      – Ну будет вам, Рэд, будет!– продолжал пришелец, – никто ведь вас не ругает. Просто, я хочу, чтобы вы вернулись в клинику, и все. Так как, вы согласны?

Шетани несколько раз мелко и быстро кивнул, а после рванулся к двери.

– Ну вот и хорошо, – сказал человек в сером и тоже направился к двери.

– Погодите, – крикнул Джеф, – что тут происходит?

– Ах, да, простите нас, – человек в сером костюме обернулся и затем сделал два шага к постели Джефа. – Простите, мы не представились. Я – профессор Вассерштайн – психиатр и лечащий врач мистера Хирами.

– Как Хирами? Его ведь зовут…Шетани?..

– Да что вы! Шетани – это «сатана» на суахили. А у моего пациента есть некая проблема с этим персонажем. Он вам не рассказывал о том, как пьянствовал с Нероном и после они устроили пожар в Риме? Или о том, как он подбил Филиппа Красивого расправиться с тамплиерами?

– Да нет…– Джеф даже немного повеселел.

Доктор Вассерштайн довольно формально, но вполне дружелюбно улыбнулся и направился к выходу. Джеф, словно бы с облегчением выдохнул и расслабленно улегся на свои подушки.

Мир возвращался на круги своя, или просто становился светлее, как и прежде, до всех событий. Профессор Вассерштайн со свитой уже час как ушел, а Джеф все сидел и думал, думал… Ему было теперь легко и хорошо. Шетани с его бреднями уже стал растворяться, словно плохой сон, и на его смену приходили легкие и приятные мысли.

А по окну, по-прежнему, медленно текли мелкие дождевые капли.

Оттава, 2015

И вострубил первый Ангел…

(Аркан XVI)

Сигнал на подъем, молнией прошелся по всему телу, дробя последние кадры сна. Он был словно бесформенный кусок серого ноздреватого бетона, ощетиненный рваной арматурой, влетающий в витрину фарфоровой лавочки. Этот омерзительный звон крушил на своем пути хрустальные замки последних видений и обрывал какие-то фразы, похожие на важные обещания. Он заполнял собой наваливающееся утро резким сырым холодом и чернильной серостью. Подъем. Это уже в шесть тысяч двести восемьдесят второй раз. Впереди гораздо меньше, но об этом лучше не думать. Расслабляться нельзя. Думать нужно все время одинаково: например, что осталось столько же дней и ночей. Или, что еще лучше, будто бы осталось раз в пять больше. Но нельзя думать о том, что будет легче. Во-первых, просто не будет, а во-вторых, если все-таки разрешить себе это, то даже возможное мимолетное случайное везение непременно будет втоптано в грязь тяжелым сапогом лагерного бытия. Тит твердо, раз и навсегда для себя, понял, что нельзя лезть со своими грубыми примитивными пророчествами в будущее, которое, еще, возможно, даже, и не

зачато в размышлениях божьих. Когда мы предсказываем, а после страстно того желаем, то в мире что-то меняется, и мы почему-то видим вместо желаемого, какой-то злобный оскал, ехидную ухмылку судьбы. Вернее сказать, благодаря таким желаниям, в лучшем случае, просто не происходит ничего. Это проверено многими поколениями зэков: думать о светлом – нельзя, ибо в таком состоянии можно попросту и не дожить до этого самого «завтра». Думать нужно только про сегодня: про мороз, про то, что наверняка опять сорвутся мозоли, про то, что надо не забыть взять в сортире газету и обмотать пальцы на правой ноге, а то их уж точно в другой раз не сохранить. Думать надо и о том, чтобы случайно не пожать руку кому не надо и про то, чтобы не задержать взгляд на Волдыре – крупном авторитете – больше, чем полагается… Думать надо о многом, что делает сегодняшний день, и потому не стоит отвлекаться…

Тит встал не быстро и не медленно, а именно так как положено в его положении. Не высоком, но и далеко не самом опущенном. Он ведь не насильник, чтобы быть где-то внизу лагерной иерархии, хотя и не вор, чтобы на что-то претендовать. Просто так получилось, что семнадцать лет назад он повздорил на какой-то автобусной остановке с незнакомой компанией, и нож был не у него, а у противника, и выбить его было – пара пустяков. И нет бы так и сделать, выбросить подальше, а того пьяного идиота просто отправить в нокаут… Так нет же… то ли попутал пьяный бес, а может, просто сработал инстинкт, наработанный тысячами тренировок во время службы, и… в общем, нож оказался в груди противника…

Потом на суде все как один из той компании говорили, будто нож достал именно Тит. И дальше уже никто ничего слушать не стал. Даже наоборот: все попытки доказать свою невиновность были расценены как отказ сотрудничать со следствием, и он получил по максимуму.

«Бывает», – лаконично выразился Михась, когда Тит ему рассказал свою историю. Михась был зэк настоящий, махровый рецидивист, получивший чуть больший срок, чем Тит, но за четыре разбойных нападения с тремя трупами…

Поначалу, первые пару-тройку лет, Тит, перед тем как заснуть, всегда любил помечтать, как выловит всех тех лжесвидетелей по одному, и затем прикончит. Как это было приятно вершить правосудие, хоть бы и в мечтах. Это было самое приятное во всей лагерной жизни, и потому он не позволял себе провалиться в сон сразу. Тит ощущал, что за этими мечтами стоит нечто сакральное, большое, несущее огромный смысл, что за этим скрывается, чуть ли не сама мировая справедливость. Однако годы шли, и со временем, мечты о мести перестали быть такими уж привлекательными. Они вытеснялись заскорузлой повседневностью: все той же болью ободранных мозолей и обмороженных пальцев, вечным голодом и необходимостью следить, чтобы случайно не выйти за пределы места, уготованного ему лагерными обычаями.

А спустя лет восемь или девять, он вдруг вспомнил, что где-то за океаном живет его дядя Тео. Он его видел всего-то раза два или три. Нет, точно – два раза до армии и один – после. И дядя Тео ему понравился, хотя, они почти и не разговаривали. Он все время беседовал с родственниками постарше, и на Тита особого внимания не обращал. Хотя, впрочем, он как-то сказал, что Тит очень умный для своих лет… Почему он это сказал, сейчас уже не вспомнить, но он точно сказал именно так…

А еще вспоминалось, что дядя Тео был как будто бы инженер. Говорили, что он очень хороший специалист, но вот в какой именно области, Тит вспомнить не мог.

Кто-то рассказывал, что грянул кризис, и дядя Тео уехал за океан. Точно: это Тетя Марта писала ему, кажется, на втором году отсидки. А еще в том письме тетя Марта рассказывала, что дядя вроде бы хорошо устроился и продолжает работать инженером на каком-то заводе. Тит почему-то представлял дядю Тео, как он сидит у бассейна и читает газету. Именно – у бассейна, ибо представить себе невозможно, что у дяди, такого хорошего и талантливого человека, бассейна нет. Во всех фильмах, у таких людей как дядя Тео есть бассейны.

А еще, наверное, у него есть шофер. Он везет его на работу, а дядя пьет кофе прямо в машине, непременно – прямо в машине, и опять же – читает газету. «И что мне далась эта газета?» – думал Тит. «Ай, да ладно! Пусть будет!»

Эти мысли согревали, хотя поначалу, он прекрасно понимал, что все эти фантазии – просто сказки, придуманные им самим, и даже несколько раз заставлял себя это прекратить. Но он вновь и вновь, ложась на свой второй ярус, погружался в мечты. Однажды он все-таки спросил у себя, откуда все, что он себе понапридумал следует? Ответа он не нашел, и тогда решил начать все сначала, но на этот раз идти по строгой логике:

Вот – дядя Тео стоит среди родственников… Лицо его помнится не очень отчетливо, но понятно, что оно довольно округлое, а сам дядя ростом не очень высок… бокал в руке с каким-то белым вином, подходит женщина в красивом темно-синем платье, видимо, тетя Марта и говорит, шутя, мол, не много ли ты пьешь, Тео? И дядя лишь улыбается в ответ.

Что же еще? Галстук… дядя был всегда при галстуке и всегда в строгом костюме. В комнатах какие-то дети. Кажется, у него было трое детей: две девочки и мальчик – самый младший.

Да… Звонок… Тит вскочил вниз с нар прямо в сапоги и загромыхал по коридору в сортир. Чистить зубы никто не заставлял, более того, особое время на это не отводилось, но один старый вор, скончавшийся пару лет назад от чахотки, дал Титу несколько бесценных советов. Почему он проникся к Титу симпатией, было сложно сказать, но советы его были очень ценные. Главный из них состоял в том, что человека отличает от животных именно способность делать необязательные дела, а потому нужно заставлять себя делать это необязательное во что бы то ни стало.

– Придумай себе что-нибудь, – говорил он, – Хочешь зарядку делай, а того лучше не забывай ноги мыть и зубы чистить. Не станешь – никто не заметит, но сам оглянуться не успеешь, как за год за два опустишься – хуже Хряка будешь.

Это Тит помнил и делал вот уже более шестнадцати лет все, как советовал его странный приятель. Лет через восемь он даже стал замечать, что его вроде как уважают, хотя и каким-то настороженно – холодным уважением, и притом даже некоторые из больших авторитетов. И это придавало уверенности.

Как-то раз, наверное, это случилось где-то на середине срока, Тита посетила отчаянная мысль. А что если после отсидки поехать к дяде? Что мне тут ловить? Кто меня куда возьмет? Да и вообще: что я делать-то умею? А вот дядя – человек большой. Посоветует что к чему, на путь наставит. Может, расскажет, куда учиться пойти. А может, просто приведет на свой завод и скажет – вот, мол, работай покуда, а там решим. И еще дядя, наверное, предложит ему пожить первое время в его доме, в маленькой комнатке на втором этаже, а тетя Лина – так кажется, звали дядину жену, строго так объявит, что в комнате курить нельзя. Ну, что ж… буду выходить во дворик, подумаешь, дело большое.

Тит иногда думал о том, как он будет стоять, и курить на заднем дворике дядиного дома даже в моменты редких лагерных перекуров, когда ждали трелевщика. Он вообще замечал, что размышления о дяде Тео делают что-то особенное с душой: становится, вроде бы не так холодно, и как будто почти не болят мозоли…

Вечер, голодно, и снова барак, тускловатый свет и вечно холодная вода. И еще, слава богу, если она есть. Все! Мыться и спать!

Свесив влажные чистые ноги со второго яруса, он отер их шапкой и залез под тощее выцветшее одеяло, накинув сверху еще и телогрейку.

– Эх, дядя Тео, дядя Тео… скоро уже… вот ведь заживем как! Я все тебе буду делать… и по дому, и если с машиной надо повозиться… все, в общем… лишние руки в доме кому помешают?

А дальше навалился черный беспросветный сон.

Так пролетело еще около полутора тысяч таких же холодных и беспросветных дней и ночей…

 * * *

Получение визы Тит отнес к одному из чудес божьих. Ибо как невнятный крестик в графе о судимостях мог остаться незамеченным? Но было именно так – клерк вроде бы даже и не взглянул туда, а просто, взмахнув большой печатью, опустил ее на одну из розовых страниц паспорта.

Денег, заработанных в лагере за восемнадцать лет, с лихвой хватило на билет в одну сторону – возвращаться Тит не планировал. Мечты о будущем где-то рядом с дядей Тео растворили всякие помыслы о жизни тут, на родине, которая, впрочем, предала его, не выслушав толком, а затем как-то второпях осудив, будто у Фемиды вот-вот должен был закончиться рабочий день или же начаться обеденный перерыв. Остаток своего восемнадцатилетнего заработка Тит обменял на диковинные заокеанские деньги с портретами, неведомых великих людей. Из родни он ни с кем не прощался: было уже попросту не с кем. Родственники либо давно умерли, либо уехали неизвестно куда. Да и как прощаться с теми, кто тебя не ждал? Квартиры тоже не стало. Мать умерла лет пятнадцать назад, и каким-то образом, в квартире оказались совершенно чужие люди, и спорить, видимо, уже не имело никакого смысла. Да и о чем спорить? О маленькой халупе, тогда как впереди такое огромное и светлое будущее?

– Что за вздор! На что она мне теперь? – думал Тит.

Сейчас его мучила одна единственная проблема – как вытерпеть целую неделю до рейса? Как сделать так, чтоб грудь не разорвало от навалившейся свободы и счастья? Ведь его уже не надо ждать! Оно уже есть! Здесь и сейчас! Ожидание полета в новую жизнь – это и есть начало большого, бескрайнего как укбарская степь счастья…

 ***

В самолете, несмотря на то, что лететь нужно было почти десять часов, и по большей части ночью, Тит не сомкнул глаз, и лишь изредка поглядывал в черный, без единого огонька, иллюминатор. Он чувствовал, как его счастье все расширяется и расширяется, и что у него уже возникают проблемы, как осознать все то, что с ним происходит. Как благодарить бога за такой колоссальный, необъятный подарок?

– Наверное, – думал он, – будет мало помогать только лишь дяде Тео. Наверное, нужно будет так что-то делать для всех соседей, особенно пожилых. В общем, надо делать побольше всяких добрых дел. Это будет приятно и хорошо. И времени у меня теперь будет очень много.

Стюардесса разносила напитки. Уже светало. Тит выпил чашку теплого кофе и вдруг страшно захотел спать. Это произошло настолько резко, что он едва дождавшись, стюардессы, которая шла обратно по проходу между кресел, вернул пустую чашку, и словно бы провалился в теплое черное небытие.

Сон был неприятный и бессвязный. То он видел себя в лодке, почти затопленной водой, то на каком-то пустыре, где бродили бездомные псы. Страшно не было. Но было в этом что-то странное и настораживающее. И еще он слышал какой-то неприятный свист и видел молнии, разрывающие небо, и снова собак, которые метались в свете грозовых вспышек, не зная куда бежать… И вдруг он ощутил толчок и подумал, что это землетрясение…

Впрочем, он тут же проснулся и понял, что толчок был просто моментом посадки, когда самолет тронул колесами бетон взлетной полосы. Тит потянулся, откинулся на спинку кресла, и вдруг заметил, как время еще больше замедлило свой ход. Можно сказать, что оно почти остановилось. Казалось, что весь мир погрузился в густое масло и теперь любое движение тянется и тянется, и за каждым началом не видно конца.

Уже, было, позвали на выход бизнес-класс, и, кажется, с тех прошел год. Потом еще год, когда на выход потянулись задние ряды. Потом какие-то тетки с неимоверным количеством крикливых детей… и вот, наконец, всем остальным также разрешили встать и выйти. Потом еще длинная предлинная очередь на таможню, расспросы на неизвестном языке… Тит улыбался и только кивал. Какой-то чиновник и полицейские осмотрели его единственную сумку и, опустив еще одну печать на страницу паспорта, показали жестом, где выход.

Теперь предстояло самое главное – найти дядю Тео. Тит увидел в конце зала зеленый киоск с окошком и надписью «информация». Тит, пока ждал свой рейс, все же выучил за неделю десятка три слов нового для него языка. Он подошел к киоску и стал втолковывать пожилой толстой женщине, что ему нужен адрес дяди. Что его зовут… – Тит протянул ей бумажку, с написанными латинскими буквами именем и фамилией. Тетка как-то подслеповато посмотрела бумажку и вернула обратно, затараторив что-то очень быстро. Тит стал говорить громче, про себя, видимо, решив, что так будет понятнее. Но тетка лишь вернула бумажку, надписав на ней какой-то адрес. Тит обрадовался, и несколько раз, поклонившись, поблагодарил. Тетка в окошке бюро уже на него не смотрела, отвернувшись к следующему клиенту.

Тит поймал первое же такси и показал адрес, написанный на бумажке. Таксист безразлично кивнул и они поехали. Сначала были закрученные рампы, после широкая многорядная дорога, а когда по сторонам потянулись небоскребы, Тит понял, что он, видимо, уже где-то в центре города.

– Вот ведь как! – думал он, – Дядя, оказывается, в самом центре города живет! Видать очень он уважаемый человек. Вот ведь хорошо-то как! А я, оказывается, не ошибся. Надо будет купить чего-нибудь. Не с пустыми же руками заявиться…

Таксист подъехал к какому-то зданию, где во всю витрину была вывеска «Туристическая информация». Тит немного расстроился, но потом понял, что та тетка в аэропорту, видимо, знает все про аэропорт, а тут, как раз сидят такие, кто знает все и про всех.

– Ну что ж… тоже неплохо.

Он расплатился с таксистом, и вошел в здание. Там сидело несколько скучающих клерков, вокруг на полках стояло множество ярких книжек и журналов, а на столах практически у каждого клерка стоял экран, похожий на телевизор. Тит двинулся к столу, где сидела женщина средних лет, показавшаяся Титу наиболее из всех солидной. Он положил перед ней записку с именем и фамилией дяди Тео, и, улыбаясь, произнес что-то вроде:

– Адрес… знать… нужно… пожалуйста…

Женщина посмотрела на бумажку и что-то спросила. Тит ничего не понял, но сказал:

– Дядя! – и стукнул себя кулаком в грудь.

Женщина снова кивнула и забарабанила под столом словно бы на печатной машинке, и все время, глядя на экран своего телевизора. Тит чувствовал себя неловко. Ему казалось, что его не то не понимают, не то почему-то не хотят с ним иметь дело… Иначе, почему женщина все время смотри в телевизор, а не на него? Однако он оказался неправ. Через минуту послышался какой-то странный звук, и женщина достала откуда-то из нижнего ящика лист бумаги, который и протянула Титу:

– Вот, – сказала она приветливо, – твой дядя.

Тит взял лист и увидел, что там снова написан адрес, но уже другой. Он поднял глаза на женщину и спросил:

– Такси… где?

Женщина что-то затараторила, а после взяла с полки схему, видимо, центра города и положила ее на стол. Она нарисовала крестик на одной из улиц и сказала: «Ты», а после нарисовала другой крестик, совсем недалеко, через две улицы, и сказала: «Дядя». Тит страшно обрадовался, стал кланяться и благодарить. Ему так хотелось сделать этой женщине что-то приятное, и он, оставив сумку в информационном агентстве, выскочил и побежал вдоль улицы, ища глазами цветочный магазин. Через квартал ему встретился один, и Тит купил там три розы. Он снова вбежал в агентство, распираемый от радости, и, вручив розы женщине, схватил сумку и направился к выходу. Она что-то прокричала в след, но Тит не обернулся. Теперь надо еще купить цветов для тети Лины, бутылку коньяка для дяди… ну, и, быть может, конфет. Все это оказалось несложно, и теперь уже можно было приступить к главному – постучаться в дверь своего светлого, счастливого будущего.

Дом, который указала женщина из агентства, Тит нашел довольно скоро. Однако тут была явная ошибка. Тит обошел его со всех сторон, разглядывая по всякому, и ничего не мог понять. Дом был не то, что не шикарный, он был попросту грязный, с облупленной плиткой, бельем на веревках и ватагами разноцветных детишек, скачущих по квадратам, нарисованным мелом на асфальте, и раскатывающих на маленьких велосипедах. Трава у дома была полностью вытоптана, на асфальте везде валялись окурки, пивные банки, пакеты и прочий мусор. Но, делать ничего не оставалось. Адрес нужно было проверить – не уходить же так… Он ступил в подъезд и поднялся на четвертый этаж… Дверь с номером, указанным в адресе была изрядно поцарапана, и замок, похоже, выбивали и после меняли заново много раз. Тит нажал на кнопку звонка, но тот не работал. Тогда он постучал, но так и не услышал по ту сторону никакого отклика. Тогда он постучал громче, потом еще и еще, и лишь после этого внутри послышались шаркающие шаги, а затем тихий голос, принадлежащий, видимо, очень старому человеку, произнес какие-то неизвестные слова.

Тит хмыкнул, и почему-то глядя в потолок, сказал громко на родном языке:

– Простите, Я ищу Тео М… Моего дядю…

За дверью помолчали, а затем голос ответил ему вопросом:

– Кого?

– Тео М. – повторил Тит, – это мой дядя.

– А вы кто такой?

– Я Тит М. – ответил Тит. – Его племянник.

– Я не знаю никакого Тита!

– Как это? Я сын Элизабет и Ноя М. Ной – ваш брат! И у вас еще была сестра Марта! Неужели не помните?

Послышалось лязганье замка, и дверь отворилась. На пороге стоял взъерошенный неопрятный старик в некогда синей футболке и шортах, из которых торчали белые худые ноги. Он оглядел Тита с головы до ног и, явно сомневаясь, произнес:

– Ну, заходите, коль так… Чем я обязан…?

Тит вошел вовнутрь и ему почти ударил в нос запах прелой одежды, давно немытой посуды, пыли, кошачьей мочи и бог весть чего еще. Старик неопределенно махнул рукой в сторону комнаты, и они проследовали туда.

– Ну, рассказывайте… какими судьбами, как говорится…– дядя Тео указал Титу на стул, а сам, кряхтя, стал усаживаться в изрядно обшарпанное кресло.

– Да как вам сказать… – Тит был полностью ошарашен и теперь даже не знал, с чего начать, – я пока сидел… все мечтал вас увидеть, как вы живете… Все родственники говорили, что вы очень важный человек…

– Ну, сами теперь видите, какой я важный, – проскрипел старик. – впрочем… и что же? Ну вот, вы увидели.