Несколько карт из цыганской колоды

Билет, понятное дело, был куплен без проблем. Теперь можно было вернуться домой и сделать последние приготовления. Поезд уходил около одиннадцати вечера, времени было много. Поезд отправляли с четырнадцатого, то есть – последнего перрона. Последняя деталь тоже показалась Виктору Васильевичу любопытной: кажется, вавилоняне полагали, что число четырнадцать олицетворяет возрождение после смерти…

 **      **      **

Поезд тронулся и огни родного города поначалу медленно, а затем все быстрее стали уноситься назад, увлекаемые потоками прежней жизни. Через полчаса город исчез совершенно, уступив место тотальной мгле. Спать не хотелось совсем, и Виктор Васильевич просто сидел и рассматривал сплошную черноту за грязным, отродясь не мытым окном, которую время от времени прочерчивал далекий огонек какого-то одинокого фонаря. Соседей по купе пока что не было. Примерно через часа два езды поезд остановился на каком-то полустанке с единственным фонарем, воткнутым на самом краю узкой платформы. Фонарь тот, видимо, освещал лишь самого себя, оставляя здание с кассами и все станционные вывески в глубокой тени. Собственно, поэтому название полустанка так и осталось для Виктора Васильевича некой тайной. Стоянка длилась что-то около минуты и после снова, заскрипев своим металлическим нутром, состав тронулся, оставляя позади пустынный перрон с желтым пятном света на самом краю. Когда за окном уже потянулись светящиеся окна одноэтажных домиков, в купе вошел угрюмый человек, и, буркнув дежурное приветствие, уселся напротив. Виктор Васильевич оглянулся, и странное чувство словно окатило его неприятным холодом: он явно видел этого человека раньше, причем не один раз… Вошедший тоже как-то странно его рассматривал, и было видно, что он удивлен ничуть не меньше.

– Кто вы? – выдавил из себя Виктор Васильевич, уже понимая, где он видел своего странного попутчика.

– Надо же… – не отвечая на вопрос, отметил тот.– А я думал, что такое только в кино бывает. Даже родинка на щеке…

– Да, действительно…– ответил Виктор Васильевич.– Как вас зовут?

– Лев Николаевич, можно просто Лева, – ответил попутчик.

– А я Виктор Васильевич, ну, или Виктор, если угодно…

– Но как же так может быть? – все удивлялся Лева, – чтобы вот так… Ведь даже близнецы обычно похожи меньше…

– Не знаю…– честно ответил Виктор Васильевич, – но думаю, что это нечто большее, чем, если бы у нас были просто общие отцы. Шутка природы. Хотя, говорят, что встретить двойника – дурной знак. Впрочем, я ни разу еще не встречал…

– Не знаю, как насчет дурного знака, я в приметы не верю, но вот мне в самом деле как-то не по себе. Я еще тут с похорон еду. Мать вот померла… Последняя она, кто из родных оставался. Так что настроение то еще…

– Выпить хотите?– спросил Виктор Васильевич, и полез за портфелем.

– Это можно,– отозвался Лев Николаевич, – у меня тут кой-какая закуска с поминок осталась.

Он тоже полез в свой маленький старомодный фанерный чемоданчик, из которого извлек круг домашней колбасы, копченое сало, яйца, маленькие пупырчатые огурцы, похожие на буквы "С" и четверть круглого черного хлеба.

Виктор Васильевич поставил на стол бутылку азербайджанского коньяку. Лев Николаевич почему-то сказал:"Ага!", – и тотчас удалился, надо понимать – к проводнице, за стаканами.

Налили по первой, а затем и по второй. Лев Николаевич говорил много, ему явно не хватало собеседника уже лет с десяток. Его речь была простой и понятной без неологизмов и новомодных словечек, вырванных из других языков. Виктор Васильевич не без удивления отмечал, что по странной иронии, даже судьбы у них были очень похожи, и что особенно удивительно, и родились они в один день. Сам Лев Николаевич был из Москвы, хотя родом из Ставрополья. Впрочем, как он говорил, оттуда они уехали давно, еще в раннем детстве и потому тех мест Лев Николаевич не помнил.

Работал он в геологоразведке начальником партии, но в последнее время ездил мало: то – одно, то – другое… но, видимо, на будущий сезон все-таки поедет к Становому хребту искать молибден. А пару лет назад от него ушла жена…

К концу бутылки они обменялись адресами, затем открыли окно и еще долго курили, выпуская дым в непроглядную тьму. Было удивительно хорошо и одновременно как-то странно на душе. Виктор Васильевич все не мог понять, что именно его словно бы колет, не дает полностью расслабиться.

Затем он вышел в туалет, а когда вернулся, Лев Николаевич лежал на сидении и хрипел, схватившись за горло. Виктор Васильевич метнулся к нему, расстегнул рубаху, затем еще шире открыл окно:

– Погоди, милый, я сейчас! – с этими словами он побежал к проводнице. У той дверь была закрыта на ключ и лишь после того, как Виктор Васильевич стал тарабанить ногами, за дверью послышалось какое-то шуршание, и затем грубый голос недовольно произнес:

– Чего надо?

– Доктора! Человек умирает!

Дверь тотчас отворилась и показалась голова в синем берете, из под которого торчали растрепанные волосы:

– Кто умирает?

– Сосед мой. Есть врач в поезде?

– А я почем знаю? Пойду у начальника спрошу… Ты в каком купе?

– В десятом.

– Ах, да, помню… Вот дьявол… и остановка как назло через пять минут…вот уже ход начали замедлять… Хотя, может там и врач будет…– рассуждала в полголоса проводница, переваливаясь по узкому вагонному проходу.

Виктор Васильевич вернулся в купе, держа в руке стакан воды. Впрочем, это уже было не нужно. Лев Николаевич затих. Его лицо немного изменилось, и он теперь смотрел неподвижным взглядом в одну точку где-то на темном потолке. Виктор Васильевич закрыл ему глаза, а после накрыл лицо серым вафельным полотенцем с надписью МПС. Поезд действительно останавливался, и нужно было поторопиться. Он без труда нашел в маленьком фанерном чемоданчике документы: паспорт, водительские права, еще кой-какие малозначимые бумаги. Там же были и ключи от квартиры. Все это он переложил в свой портфель, а на их место положил свой паспорт и просроченное преподавательское удостоверение. Он пожал еще теплую руку и перешел в другой вагон.

Поезд остановился на какой-то узловой станции, ярко освещенной откуда-то из поднебесья жгуче-белыми фонарями.

Виктор… Нет, уже – Лев Николаевич ступил на перрон, и, не оглядываясь, направился к билетным кассам, откуда теперь и начиналась новая, совсем незнакомая, и, наверняка, удивительная жизнь.

Кюрасао, 2010

Пленники Мукбара

(Аркан XIV)

Когда солнце, медленно, расплавляя под собой пыльный воздух города, наконец, достигло зенита, улицы заметно опустели, и можно было спокойно идти, не оглядываясь всякий раз, когда кто-то наступал на задники сандалий. «Как они только выдерживают все это…»,– думал Зэв о сандалиях, но после тотчас выплывала другая, весьма пугающая мысль: «Если они все-таки порвутся – назад мне уже не дойти, во всяком случае, до полуночи… По горячей сковороде идти и то, куда как приятнее»

Людей на улицах становилось все меньше и меньше, и вот уже можно было спокойно добраться до любого из прилавков, расставленных плотно по обеим сторонам узкой кривоватой улицы. Они зазывно пестрили всякой всячиной, дразнили удивительно вкусными запахами и соблазняли подчас совсем уже смешными ценами, нарисованными цветными фломастерами на рваных картонках.

Зэв столько читал про этот город, про его стены и дороги, вымощенные еще римлянами, а затем и крестоносцами, что ему не нужен был путеводитель. Лишь изредка он заглядывал в маленькую книжицу, но и то лишь затем, чтобы убедиться в правоте того или иного своего предположения.

Когда-то, еще сидя в родном университете, Зэву казалось, что стоит только ступить на булыжники этих мостовых, и сразу же  произойдет  что-нибудь необыкновенное. Например, на него, наконец, нахлынут нужные идеи, и он, закончит работу над монографией, начатую еще три года назад. Впрочем, бог с ней, с работой, возможно, просто придет некая экзальтация, эдакое благородное опьянение, рядом с которым не сравнится никакое вино. Однако Зэв бродил по городу, вот уже почти неделю, и при этом решительно ничего не происходило. «Ну же!»– подбадривал он себя. «Вот они камни с точеным бордюром! Им же около двух тысяч лет! Они видели самого пророка!» Но нет: ни идеи, ни даже восторженное опьянение так и не приходили. Хотя, некий странный, неожиданный восторг все-таки был. Зэв, например, вдруг почувствовал себя своим в этой осажденной стране, которую по странному произволу истории, сегодня не пинал в политических выступлениях только совсем уж ленивый. Говорить о Мукбаре хорошее считалось таким же дурным тоном, как и плохое о покойнике на поминках. С другой стороны, эта маленькая страна жила своей жизнью и вроде как ничего не замечала, лишь изредка прерывая свой бешеный жизненный ритм на несколько дней по случаю очередной войны. Мукбар воевал хорошо и дружно, и потому соседи старались в серьезные конфликты с мукабарами – жителями Мукбара –  не ввязываться, и лишь время от времени, то ли из мести, то ли еще почему-то, затевали вдруг очередной пограничный конфликт, или же обстрел какой-нибудь деревни. На открытые боевые действия соседи не решались уже более тридцати лет.  Зэв всякий раз недоумевал, почему после такого рода выходок, в результате которых погибали вполне конкретные люди, весь мир, теряя всякий здравый смысл, попросту бесновался. Все газеты начинали пестреть огромными заголовками о коварных мукабарах, вынудивших миролюбивых тарийцев или табурян на непростой, но вполне пропорциональный ответ.  Почти все правители Мукбара значились военными преступниками, в то время как к «миролюбивым» соседям, в особенности к фракийцам, попросту текли полноводные реки финансовые помощи.

Зэв был историком и всегда считал, что в его науке нет места уникальному. Все что делается, уже когда-то делалось. Быть может, с другим оружием, в других костюмах и во имя какой-то иной идеи.  Однако, в случае с Мукбаром, он всякий раз терялся. Перевернув горы литературы, перекопав множество  документов, он так не смог найти не то что логики происходящего, но и даже исторических аналогов. Вернее сказать, аналогов Мукбару не было в прошлом, но, стали появляться кое-где теперь. То тут, то там вспыхивал некий ажиотаж вокруг какой-то страны, и ее тотчас начинали дружно ненавидеть. Протесты, митинги и всякое такое случались довольно часто по разным поводам, однако, уже вскоре причины недавних волнений наглухо забывались. Именно поэтому, в сравнении с Мукбаром вся прочая общественная активность, была лишь мелкой суетой, возней, никак не влиявшей на большие исторические процессы, и потому не имела отношения  к тому, что он искал. Один тот факт, что Мукбар погибал и возрождался уже три раза, делало его исторически уникальным. Зэву была безумно интересна эта страна и он, примерно два года назад, задался целью там побывать. Не то, чтобы он рассчитывал приехать и получить ответы на все вопросы, нет, но кое-что прояснить хотя бы в своем отношении он, конечно, надеялся. Это было очень непростое решение, и Зэв теперь уже жалел, что разболтал о своей идее кое-кому из приятелей, поскольку после этого у него странным образом стали портиться отношения почти со всеми. Почти сразу, например,  его научный руководитель перестал с ним здороваться, и все общение происходило в сухом деловом тоне и исключительно по электронной почте. Те же приятели, с которыми он поделился своей идеей, пророчили ему смерть как ученому-общественнику, а Ирен, увидев его в коридоре, заплакала и убежала… Более они не встречались: ее телефон был словно мертв.  «Как же все это странно и мерзко», – не переставал удивляться про себя Зэв. Он думал об этом часто, но отступать от намеченного считал низостью и безволием,  и потому – продолжал готовиться к отъезду.

 *** *** ***

Жара перешла в ту фазу, когда пить уже не хочется, но пить нужно обязательно. В противном случае, можно запросто потерять сознание прямо посреди улицы. Зэв подошел к ближайшей раскладке и купил бутылку воды.  Осушив ее в два глотка, он поискал затем глазами урну. Урн в этой части города почти не было, и Зэв оставив пустую пластиковую бутылку просто на бордюре, зашагал дальше, к самому сердцу старого города. Здесь было уже более многолюдно, поскольку улицы стали еще более узкими и потому сами создавали внутри себя тень. В обе стороны, удерживая на головах невероятные грузы и балансируя ими в толпе, сновали торговцы и рассыльные – как мукабары так и фракийцы – нисколько не замечая присутствия друг друга. Словом, была спокойная деловая суета. За всю неделю Зэв не видел не то что перестрелки, но даже и простой  драки, хотя благодаря прессе создавалось впечатление, что В Мукбаре выстрелы не стихают, и можно легко схлопотать если не пулю, то уж во всяком случае нож в спину, прямо на улице. Причем, как от коварных мукабаров, так и от благородных фракийцев, которым ничего не остается делать, кроме как бороться за свою попранную свободу. Зэв бродил по этим улочкам, вдыхал запахи пряностей, поражался размерам и запахам фруктов по сравнению с которыми фрукты из обычного супермаркета в его городе, казались мертвыми елочными игрушками.

Зэв вышел на маленькую площадь, мощенную белым камнем и окруженную четырехэтажными зданиями. В одном из углов площади находился довольно высокий, и, видимо, чрезвычайно древний  храм, и паломники, на лицах которых читалось неподдельное благоговение, разбившись на два противоположных потока, медленно ползли  в противоположных друг другу направлениях.  Один поток уносил людей к темному, словно пещера, прохладному входу, а другой, соответственно, наружу – в плавильный котел стен и мостовых. Зэв остановился, ожидая, когда в этой людской реке образуется небольшая брешь, и можно будет перейти на другую сторону площади. Смахивая рукавом пот со лба, он внезапно заметил, что взгляд одной из женщин-паломниц направлен прямо на него, и при этом ее глаза расширяются, а рука тянется вверх, чтобы прикрыть рот, из которого вот-вот должен был вырваться крик. Далее все произошло очень быстро. Повинуясь инстинкту, Зэв резко повернулся вполоборота, и тотчас прямо в мозг ударила картина: несущийся то ли к нему, то ли к очереди женщин, разъяренный, брызжущий слюной, по-видимому, не очень трезвый фракиец, с уже занесенным в воздух большим мясницким ножом. Зэв выбросил вперед ногу, и она рыхло погрузилась в жирное брюхо. Вторым ударом он выбил нож, и третьим, попав ногой точно  в челюсть, лишил грузного фракийца сознания. Тот тяжело рухнул на камни мостовой, и затих. Буквально через несколько секунд подбежали полицейские. Женщины затараторили, указывая пальцами то на лежащего почти бездыханного  фракийца, то на нож, отлетевший, метров на пять, в сторону. Двое полицейских, деловито, не суетясь, надели на фракийца наручники и потащили куда-то с площади.  Еще один, по-видимому, старший по званию, попросил Зэва проследовать за ним в участок для дачи показаний. Зэв, пожав плечами, двинулся следом. Он шел и думал, что мир, в сущности, состоит из череды случайностей, каждая из которых чрезвычайно важна, ибо, изъяв любую, мы неизбежно перевернем весь ход событий. Вот, скажем, давным-давно, если бы Дин со своей компанией не одолевал его, Зэв вряд ли бы стал заниматься бушидо, и теперь бы именно его тело, а не фракийца лежало на мостовой. Или, скажем, женщина… Она ведь могла смотреть в другую сторону, ее могло вообще не быть в толпе… и тогда результат был бы аналогичен. А дальше… естественно, не родились бы дети, которым еще только предстоит родиться, а ведь кто-то из них, вполне возможно, если и не изменит, то как-то существенно повлияет на дальнейшую историю…и так далее… и сколько таких исторических ветвей обрублено в многочисленных войнах, конфликтах, погонях и преследованиях за различные идеи…

В участке Зэф пробыл недолго. Решив все формальности, офицер предложил присесть и выслушать то, что он хочет сказать. Зэв повиновался, и то, что он услышал, было ужасно… Был такой анекдот, из области черного юмора, когда человека приговаривают к смертной казни за то, что он случайно перевернул урну… То, что услышал Зэв весьма походило на ситуацию описанную в этом анекдоте.

Сначала офицер еще раз поблагодарил Зэва за содействие в задержании опасного террориста, а потом, немного замявшись, задал странный, или даже нелепый вопрос:

– И как же вы теперь?

– В каком смысле?– удивился Зэв, – Я совсем не пострадал.

– Нет, это я понимаю. – Проговорил полицейский, складывая какие-то папки в сейф.

– Я имею в виду, как вы собираетесь возвращаться обратно в свою страну?

– Ну как…– еще больше удивился Зэв, – у меня есть обратный билет…

– Это тоже понятно, – спокойно продолжал полицейский, – У меня к вам просьба: я попрошу вас прочесть завтрашние газеты из Центрального Союза. Вы заметили, кстати, что вас фотографировал какой-то субъект?

– Нет, не заметил. А при чем тут газеты?

– А при том, что завтра вас начнут терзать как оголтелого расиста, который, не успев ступить на землю проклятого Мукбара, тотчас набрался их гнусных идей и напал на мирного торговца, причинив ему тяжкие увечия.  Военным преступником, вас, конечно, не объявят, но требовать судебного разбирательства будут, это точно. Так что я настоятельно рекомендую вам подумать о том, что делать дальше?

Зэв уже собирался уходить, но после этих слов снова сел на прикрученный к полу табурет. Он ясно вспомнил, как неоднократно пробегал глазами множество подобных заметок, и даже помнил суды, более похожие на идиотские спектакли, с той разницей, что зрителями была беснующаяся под окнами толпа…

– И что же мне делать, – спросил он? Вы не могли бы дать мне справку, что это была самооборона?

– Я могу вам дать десять справок, – усмехнулся полицейский, – но все они лягут в ваше дело, как отягчающие улики. Сами понимаете: сговор с Мукбарскими головорезами, и тому подобное…

– Да…– Зэв сел и схватился за голову.

– Но, я могу написать вам ходатайство, – продолжал офицер, – в министерство внутренних дел, с тем, чтобы вам дали вид на жительство сроком на семь лет. Именно через семь лет вас перестанут преследовать за давностью содеянного. Понимаете?

Зэв кивнул, и понуро направился к выходу.

– Можно я завтра зайду за этой бумагой?

– Конечно, – ответил офицер, – она будет у секретаря. Всего доброго.

 *** ***   ***

Уже к полудню Зэв получил все документы, включая удостоверение личности с вкладышем, подтверждающим разрешение жить на территории Мукбара в течение семи лет и с возможностью дальнейшего продления. Честно говоря, Зэв решил получить все бумаги на следующий день, только потому, что в душе хотел опровергнуть слова офицера. Он был почти уверен, что слова полицейского – это некая гипербола, быть может, даже странное желание набить цену, правда, непонятно чему или кому? Наутро, он купил несколько газет Центрального союза и обомлел. Например, на первой полосе «Утренней звезды» – а это ведь не какая-нибудь там желтая газетенка – была четкая фотография, где он наносит уже третий удар – в челюсть. Ножа в руках фракийца уже, понятно, не было. И рядом – соответствующий заголовок: «Бесчеловечное избиение мирного торговца в самом сердце Мукбара» И далее, почти слово в слово то, что говорил офицер, словно он был какой-то пророк:

– Пробыв всего неделю в Мукбаре, турист их Виффании, видимо, настолько проникся бесчеловечными идеями этой варварской страны, что позволил себе пойти на чудовищное преступление. Без всякой причины, он избил проходящего мимо торговца, нанеся ему тяжкие телесные повреждения. В настоящий момент пострадавший находится в госпитале в тяжелом состоянии. Власти Мукбара не посчитали нужным по такому случаю даже открыть уголовное дело. Однако Центральный Союз и правительство Виффании уже сделали это за них. И как только злоумышленник (имя его не разглашается в интересах следствия) появится на территории Союза, он будет немедленно арестован для проведения дальнейших следственных действий.

– Вот это да… – подумал Зэв. – Выходит, что все то, что мне доводилось читать прежде на подобную тему, было такой же липой?!  Что же мне делать? Искать правды, понятно, бессмысленно… Оставаться тут… Что я могу? Я ведь даже языка толком не знаю…

Он встал, купил еще бутылку воды и зашагал к окраине города. Здесь, прямо у обрыва начиналась каменистая пустыня – большое желтое море с волнами холмов, раскинувшееся до самого горизонта. Здесь было приятно посидеть, хотя именно здесь часто накатывали неуместные мысли о вечности и покое. Отдохнув немного, Зэв встал и двинулся вперед. Он знал, что идти по тропе, сбегающей вниз опасно, что она пролегает через Фракийское селение, где его попросту могут забить камнями. Но даже если он и пройдет через деревню, то к ночи окажется в пустыне, где полно волков и после захода солнца становится так холодно, что можно замерзнуть даже летом. Однако все это  уже не имело значения. Обрыв на окраине города, словно лезвие, отрезал прежнюю жизнь, в которой уже, увы, не было места новым событиям.

Зэв шагал через фракийскую деревню, ощущая удивительную пустоту. Он не чувствовал не то, что страха, но даже малейшего беспокойства. Он, еще на обрыве, выбрал себе как направление довольно яркую красную звезду и просто  шел к ней. Все остальное: крики, суета, чернеющее все больше небо, как-то растворилось в иных слоях бытия, будто возня муравьев или беличьи бои, которые по обыкновению человек просто не видит.  Фракийцы, видимо, опешили от появления столь неожиданного гостя, и потому не тронули его, хотя, кое-кто в толпе и держал наготове камни и палки. Кое-кто показывал на Зэва пальцем  и перешептывался с остальными.  Тем не менее, несмотря на абсолютную незащищенность Зэва, толпа расступалась и он все шел и шел, безразличный и спокойный, словно одинокий носорог посреди бескрайней саванны. Довольно скоро он достиг уже края деревни и тогда заметил, что несколько человек все же увязались за ним. Кто-то бросил в след камень, но не попал, а затем все и вовсе закончилось: преследователи вернулись обратно в деревню, а Зэв, по-прежнему, шел к выбранной им красноватой звезде, не глядя под ноги и вообще разбирая дороги.

 *** *** ***

Зэв очнулся от духоты и от того, что в горле отчаянно саднило, словно по нему прошлись наждачной бумагой. Он привстал на локте и огляделся. Это было что-то похожее на палатку, но без пола, метров  семи в длину, и, пожалуй, трех в ширину. Палатка была сделана из какой-то темной, явно промокаемой ткани, что, в общем, большого значения здесь не имело, ибо дожди выпадали от силы два-три раза в год. По периметру были расставлены лавки и лежанки, а у самого входа, посередине был сделан очаг, на котором стоял уже, видимо, холодный, сильно закопченный чайник. Постояв на локте несколько секунд, Зэв вдруг почувствовал, что палатка начинает вертеться, и страшная тошнота подступила к горлу. Он упал на лежанку и стал глубоко дышать.

Воздух совсем не освежал, он был жаркий и какой-то вязкий, в висках стучало, и еще очень сильно саднило горло. Тогда он вспомнил, как учитель бушидо  учил охлаждать тело. Зэв свернул язык трубочкой и стал равномерно дышать: три удара пульса – вдох – четыре – выдох, пять – вдох – семь – выдох… Стало заметно легче. Он развернулся на живот и увидел подле лежанки  глиняный кувшин с водой. Жажда возникла как воспоминание,  и сразу резко, неистово захотелось пить. Он рывком сел и, схватив кувшин обеими руками, стал глотать тепловатую воду. Осушив кувшин наполовину, он упал на лежанку, хрипловато откашлялся и, тяжело дыша, заснул. Силы куда-то подевались, словно растворились, и их жалких остатков хватало только на то, что бы садиться, подносить ко рту кувшин и пить,  а после снова накатывал  кошмар, и Зэв проваливался в мир тяжелых, не приносящих отдыха сновидений. Ночью, когда опускался холод, ему снились прохладные фонтаны, бассейны в тенистых садах, а днем все сознание затмевало красное марево и тело мучили тысячи злых черных птиц, прилетающих бог весть откуда, именно затем, чтобы мучить.

Сколько прошло времени сказать сложно, но в одно утро в палатку зашел довольно высокий, пожилой мужчина и сел подле Зэва.

– Ну как? – спросил он по-виффански.– Очнулся?

– Ничего… – протянул удивленный Зэв, и уселся на лежанке, – уже получше… Что со мной?

– Да ничего особенного, – пожал плечами гость, – просто перегрев и крайнее обезвоживание. Удивляюсь, как ты вообще жив остался. Скажи спасибо моим козам, это они тебя нашли.

– Вот как? А вы кто?

– Я – человек, который тебя спас, а зовут меня Руф.

– Вы что же… из Виффании? – удивился Зэв.

– Не имеет никакого значения, откуда я, если никуда не иду, верно? – человек усмехнулся.

– Может быть… – хрипловатым шепотом ответил Зэв.– Но, все-таки любопытно…

– Любопытство – это то, что всегда толкает к погибели. Вот, скажем – ты. Ты ведь приехал сюда из любопытства, не так ли?