Несколько карт из цыганской колоды

– Не знаю…– Тит был уже просто в ужасе. Выстроенные им замки, висячие сады и колоннады падали и рушились как при десятибалльном землетрясении. Вот ушел в гигантскую пропасть разбитый им парк с фонтанами и статуями, вот рухнула и превратилась в пыль главная башня с маяком… Каждое сказанное стариком слово или предложение было словно новый чудовищный подземный толчок, который безжалостно обращал в прах все ажурные постройки, выполненные таким долгим, тщательным и многолетним трудом.

– И все-таки, чего вам угодно? – спросил старик каким-то совсем уж формальным тоном.

Тит вдруг заметил, что он пытается куда-то пристроить букет цветов, купленный для тети Лины, и ему это не удается, и получается, что он лишь перекладывает букет из руки в руки да вертит им словно веником туда-сюда:

– А где тетя Лина? – спросил Тит, – это я ей цветы вот… хотел подарить…

– Не знаю, друг мой, – ответил старик. – Уже десять лет как не знаю.

– Как так?

– Да просто. Она ушла от меня, когда грянул кризис, к какому-то не то юристу, не то доктору. И более я ее судьбой не интересовался.

– А дети?

– Детей она забрала с собой. А по суду мне запретили с ними встречаться. Впрочем, они уже взрослые и им суд со мной встречаться не запрещал. Я же их с тех пор и не видел, а потому также ничего не могу сказать и относительно и их судьбы.

Тит был совершенно сбит с толку.

– Как же так?..

– Да вот так.... молодой человек. Все это сильно сломало во мне что-то, и когда кризис отступил, я уже подняться не смог. Прошу прощения, у вас сигаретки не найдется?

– Да, конечно… пожалуйста, – Тит протянул пачку.

– А вы, наверное, на мою помощь рассчитывали? Судя по вашему растерянному виду?

– Да не то, чтобы…– выдавил из себя Тит смущенно, – но вообще-то мне нужно с чего-то начать новую жизнь… А без помощи хотя бы советом, я не смогу. Все-таки восемнадцать лет – это очень большой перерыв.

– М-да… понимаю…– старик задумался, – но сами видите… Ни денег, ни связей… ни советов тоже. Я давно уже вот так…– дядя Тео обвел комнату каким-то небрежным жестом. – Если хотите, можете переночевать, или даже пожить с недельку, пока осмотритесь, но это, пожалуй, и все, что я способен вам предложить… чем богаты. Извините уж…

Тит с ужасом смотрел на дядю и руины, в которых он жил. И они, безусловно, казались еще страшнее на фоне рухнувших планов.

– Господи, – думал Тит, и уже не слушая дядину болтовню, он, глядя в окно, тихо бормотал про себя слова, запомнившиеся давным-давно, еще будучи в лагере, – «Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.11»… Господи, как же легко, оказывается, погибнуть под обломками собственных воздушных замков!

Он посидел еще немного, затем встал, и, поблагодарив за прием и извинившись за беспокойство, тотчас вышел на улицу. Коньяк он решил оставить себе. Теперь предстояло найти просто дешевую, но чистую гостиницу, принять с дороги душ, а после, перед началом новой жизни, и нового пути, хотелось хорошенько напиться.

Монт Тремблан,2008

Звезда

(Аркан XVII)

То было время, когда была ночь всегда…

Человек, имя которого я забыл…

 Уже третий день падал мокрый снег и последние листья – жалкие осколки умирающего веселья – исчезли, уступив место тотальной серости. Город был взят этой серостью в мощные объятия, затопив все вокруг всепроникающей тотальной грустью. То была картина, второпях набросанная на серый холст мощными грубыми мазками: серые ничего не выражающие лица, щекочущие звуки шин, разминающие серую мокрую ваксу, многотысячные стаи ворон, перелетающие зачем-то с места на место. Город, словно гигантское каменное существо пытался уйти в спячку, или, быть может, ему просто хотелось до самой весны забыться и стать безразличным ко всему.

Утором, когда все спешили на работу, он, казалось, ворочался во сне, и оттого добавлялось множество других звуков: тяжелые выдохи автобусных тормозов, дребезжание трамваев и главное – топот тысяч и тысяч ног. Люди огромными толпами шли друг за другом к метро. Некоторые выходили из троллейбусов и автобусов и тотчас вливались в общий поток, некоторые оставляли машины на стоянке неподалеку, но после, всех одинаково засасывало жерло, уходящее куда-то под землю.

Нина вошла в вагон. Было ужасно тесно, как и всегда. И как всегда, когда колеса шумно застучали по рельсам, она задумалась.

– Черт возьми…– размышляла она, глядя на темные мелькающие стены тоннеля,– как же все это глупо… Господи, ну как нарочно… Все летит в тартарары, а тут нате вам – Сэндвичевы острова… Только добирайся, как хочешь, хоть бы и вплавь… А что? – Она улыбнулась про себя, – Сперва по нашей речке-вонючке, потом до устья потом до моря. А там уж и океан не за горами…

Нина усмехнулась и вспомнила как еще в школе на уроке географии, отключаясь от нудного голоса Тамары Петровны, она глядела в окно и мечтала. Она глядела на все туже вонючку и придумывала, как сделать плот и затем уплыть куда-нибудь от этих вечно чадящих заводских труб, неприбранных улиц, и главное – от безумных потоков людей, всегда идущих в одном направлении – утром в метро, а вечером наоборот… Она, как и все девчонки мечтала, что где-то там ее должен бы ждать принц самых что ни на есть голубых кровей, непременно в компании с лошадью белой масти, и что вообще-то жизнь замечательна, и нужно, как говорит мама, просто набраться терпения… Впрочем, папа советовал не ждать от жизни слишком многого. Будет день – будет пища, как говорится…

Диктор прогнусавил название станции и Нина стала пробираться к выходу. Потом был автобус, и, наконец, мимо проплыло, знакомое уже почти десять лет кирпичное здание, когда-то давно покрашенное зеленой краской и обсаженное вокруг так и не возмужавшими липками… Нина никогда не опаздывала, напротив: приходила довольно рано, а уходила, часто позже всех, делая вид, что завалена работой. Дома ей часто казалось, что вот не сегодня так завтра обязательно должно что-то произойти. Например, начальник, весь сияющий как самовар, подойдет и объявит перед всем отделом:

– Нина Сергеевна, а вот приказ о присвоении вам первой категории…

Или же:

– А вот мы вам решили зарплату поднять…

Впрочем, нет. Про зарплату при всех не надо болтать. Лучше пусть он это в кабинете скажет с глазу на глаз. И это ожидание всякий раз делало утро светлее, и хотелось чуть быстрее убедиться в том, что везение все-таки есть, и что на самом деле, ее на работе любят и ценят, несмотря на вечные склоки и мелочные придирки.

У нее почти не было друзей. Когда грянул кризис, все друзья с семьями разъехались в другие страны и города, и Нина стала бояться дружить. Слишком больно было отрывать от кожи каждого из них, приросшего за долгие годы совместных застолий, поездок и кухонных дискуссий. Впрочем, одна подружка все-таки оставалась. Она работала этажом ниже в отделе смет, и они по большей части встречались в курилке, беседуя о разных пустяках. Ирка была неисправимая оптимистка. Притом, что судьба ее вечно бросала то в одни, то в другие жернова, она нисколько не менялась, и лишь смахивая слезы, бросала свое вечное: «Прорвемся!» Нина любила ее и была страшно благодарна за то, что Ирка не была завистлива. То есть – совсем! Ей можно было говорить все: и про поднятую зарплату, и про нового приятеля – летчика гражданской авиации, средних лет, но увы – женатого, и про всякие планы. Ирка всегда при этом улыбалась и говорила: «Молодчина, поздравляю!» И было видно, что это именно то, что она хотела сказать, а вовсе не тщательно замаскированное елейной улыбкой «Ну и везет же тебе, сука!»

С неделю назад, когда упал, будто с неба этот выигрыш, Нина, не задумываясь, сообщила об этом Ирке. Честно говоря, она ожидала, что хотя и импульсивная, но все же расторопная подруга посочувствует:

– Ну, нет денег на билеты, так и ладно. Забудь и не расстраивайся.

Однако случилось прямо противоположное. Ирка, выкатив глаза, накинулась на нее чуть не с кулаками:

– Ты что дура? Денег у нее нет! Так займи! Когда еще такой случай будет? Идиотка! Езжай! Познакомишься там с кем-нибудь… То да се, может, из дыры этой вырвешься куда-нибудь! Поняла?

Нина только отмахивалась. Она не знала что делать. Страх от одной мысли, что долг скует ее на долгие годы по рукам и ногам, приводил в панический ужас. Если бы можно было этот билет продать, она бы сделала это, не задумываясь, но на нем было ее имя. И это был, собственно, и не совсем билет. Просто ее угораздило выписать журнал, обещавший много рецептов, выкроек и бесплатных советов, а после там внутри состоялась лотерея, и ей прислали уже готовую оплаченную путевку. Проблема была только в оплате проезда: это было за ее счет. Билеты до Сэндвичевых островов стоили в оба конца почти две c половиной тысячи… Она отродясь таких денег не видела.

Но Ирка не отставала:

– Ну хочешь, я тебе одолжу пятьсот? Больше нету. Ну, а остальные наскребешь как-нибудь…

– Не знаю…– мялась Нина, – не могу… Страшно… Может посоветоваться еще с кем?

– С кем? – не унималась Ирка.

– Не знаю… – вздыхала Нина, – Но может, кто еще какую-то идею подаст?

– Да какая тут может быть идея? – кричала Ирка, – Или ехать, или нет, но так только последний идиот поступит! Когда еще такая звезда взойдет на твоем небосводе?

– Легко тебе говорить… – говорила Нина тихо.

– Что значит, легко? Говорю, что думаю. Вот и все.

– Ой, Ирка, я не знаю… Ну… посмотрим, короче. Месяц еще впереди.

 Нина, конечно же, понимала, что несет чепуху, что никаких советчиков в таком деле быть не может, а могут быть только те, кто дал бы или не дал денег.

– Но, с какой, собственно, стати, «дал бы»? А у Ирки все просто: езжай, а там разберешься… Нет, так нельзя. Это только советы легко разбрасывать… Стоп! А ну как я на нее сумею путевку переписать? Это же она ведь меня на этот журнал подписала. Вдруг те согласятся? Какая им, собственно, разница? Да никакой, наверное…

Нина задумалась:

– Это что же получается, что я Ирку на остров тот в наказание как бы хочу отправить? А вдруг она права, и это шанс? Да нет, там, наверняка толпы, таких как я ходят… Пусть сама едет.

Дома Нина сидела, и, глядя мимо светящегося экрана телевизора, все думала и думала, будто вновь и вновь перелистывая книгу с записями «за» и «против», уже ставшую изрядно толстой и засаленной. На удивление, «за» тоже было немало. Среди довольно простых и очевидных «за» было то, что она уже пять или шесть лет вообще не отдыхала, и что так, пожалуй, в конце концов, можно свихнуться. Были и эфемерные, почти бредовые «за». Например, такое, чтобы раздобыть хорошую камеру, наделать, снимков и написать после статью, которую можно будет кому-то предложить, и, таким образом, быть может, сменить ненавистную работу – она ведь мечтала когда-то о журналистике… Были и прагматические «за»: оторваться в Duty Free. Давно уже пора было бы себя побаловать… Но мрачно нависающие «против», словно злобный Прокруст обрубали все, что высовывалось даже слегка с «ложа обыденности».

Придя утром на работу, она тотчас села в свое кресло с замусоленными подлокотниками, и, глядя в мутноватое окно, набрала номер редакции журнала. На удивление, ответили сразу. Нина, немного замявшись, попросила кого-нибудь, кто занимается путевками.

– Деньги вместо путевки получить нельзя!– ответил мерзкий, похожий на автомат голос, какие обычно принадлежат людям, знающим абсолютно все, и при этом не способным помочь даже в элементарных вопросах.

– Я знаю, – ответила Нина кротко, – а переписать можно на кого-нибудь другого?

– Сейчас… – ответил мерзкий голос.

 Нина ждала около минуты, слушая в трубке какую-то дурацкую музыку, перемежающуюся заверениями о том, что, подписываясь на журнал, вы привносите в свою жизнь одно из самых ярких событий…

– Привнесла уже, – подумала Нина.

– Слушаю вас,– отозвался на другом конце уже другой голос, принадлежащий, по-видимому, молодому человеку, способному продавать снег эскимосам.

– Простите, – начала Нина, – я тут выиграла путевку…

– А, поздравляю, поздравляю… От души. Это была отличная идея разыграть лотерею. Вы довольны?

– Да…Но…

– Прекрасно! Когда вернетесь, позвоните и расскажите как там и что… А мы о вас напишем, хорошо?

– Да, но я бы… Я не могу ехать… Можно…

– Нет, деньгами получить нельзя. К моему глубокому сожалению.

– А переписать на кого-нибудь?

– Переписать? Зачем?

– Потому что я не могу ехать. Понимаете? – Нина чуть не заплакала.

– А что случилось?– спросили в трубке немного настороженно.

– Да ничего не случилось. У меня просто нет денег на билеты…

– Ссуду возьмите, – мгновенно посоветовал молодой человек.

– Кто ж мне даст? Да и как отдавать? Вы же знаете, какие сейчас проценты?

– У нас возьмите. У нас процент ниже, если под гарантию недвижимости, – обрадовался молодой человек.

– Нет. Можно мне путевку переписать на кого-нибудь? – твердо спрсоила Нина.

– Ну, вообще-то, так не положено, но если вы нам приведете пять подписчиков, то тогда можно подумать…

– Я перепишу на человека, который у вас уже подписчик со стажем, или же просто не поеду.

– Да? Ну что же… Я подумаю. Перезвоните мне завтра, и на всякий случай приготовьте паспортные данные нового кандидата. Но, я пока ничего не обещаю. Договорились?

– Да, – ответила Нина.

– Ну, вот и хорошо. Всех вам благ! – и в трубке раздались короткие гудки.

Нина даже не успела спросить, с кем она говорила.

Спустя час, она вытащила Ирку в курилку.

– Что случилось?

– Ничего. Ты на острова поедешь, – сказала Нина серьезно.

– Ты что с ума сошла? – почти закричала Ирка.– С какой это стати?

– Как с какой? Только идиотка ведь откажется, верно? А денег наскребешь как-нибудь… – добавила Нина почти злорадно.

– Да, нет, я-то наскребу, ну а ты как? Это же такой шанс! Нинка, не дури, поезжай. Ну, разгребешься с деньгами. Не бойся.

– Нет, Ирка. Я уже решила. Так ты поедешь или нет?

Ирка опустила глаза:

– Дай подумать пару дней. Если с деньгами утрясу, то поеду. – Она почему-то чмокнула Нину в щеку и убежала в свой отдел.

 ***

Проводы были бурные. Было много выпито и съедено, но говорилось все одно и тоже, словно бы вытаптывалась маленькая полянка вокруг центрального столбика. Что-то болтали про акул, про людоедов и про то, что там бывают пляжи, где загорают без ничего… Ирка смеялась, что-то отвечала, затевала тосты и тотчас устремлялась с кем-нибудь танцевать. Нина стояла на балконе и курила. Вино немного разобрало и захотелось плакать… Она вдруг только сейчас вспомнила, как когда-то давно увидела фильм о каком-то безымянном острове и, как она заворожено, смотрела на экран. И как еще долго потом мучили сны, в которых она проносилась босиком по белому песку под пальмами, голая, коричневая и свободная. Иногда сны были настолько яркими, что она просыпалась и плакала оттого, что это не наяву, или же пыталась быстренько снова заснуть, чтобы еще чуть побыть там, в той жизни…

– Как же я это забыла? – подумала Нина. – Ведь… – слеза катились по щекам, – ведь я же молилась тогда, просила забросить меня туда… Вот эта молитва и разрешилась, а я…

Нина плакала и изо всех сил сама себя успокаивала:

– Ну, когда это было! Еще ведь в школе… а в пустую девчачью голову, чего только не забредет… Нет, это не из-за молитвы. Это само по себе. Просто так получилось… Совпадение просто…

Она курила одну сигарету за другой и смотрела куда-то в ту сторону, где «вонючка», петляя, огибала большой завод…

– На плоту была готова плвть…– Нина опять заплакала.

Гости уже почти разошлись, и на балкон вышла Ирка.

– Эй, ты чего?

– Да, ничего, – сказала Нина устало,– пойду я, Ириша…

– Хочешь, останься…– предложила Ирка.

– Да, нет, спасибо. Пойду я уже… Отдыхай…

 ***

Нина взяла отпуск за свой счет, с тем, чтобы проводить Ирку в аэропорт. Они ехали в автобусе, и Ирка непрерывно болтала, глаза ее горели – она предвкушала будущие впечатления. Нина почти не слушала, иногда кивала или улыбалась в ответ. А параллельно, в ее голове свилась кольцом холодная страшная мысль:

– А ведь Ирка больше не вернется… То есть, может, и вернется, конечно, но, скорее всего ненадолго. Как говорится – вещи собрать. А потом опять укатит, и уже, на сей раз, навсегда…

Эта мысль настолько поразила Нину, что она как-то по-особенному уставилась на Ирку.

– Ты чего?– удивилась та.

– Ир, ты возвращайся, ладно?– попросила Нина. Она хотела, чтобы получилась не просьба, а, скорее приказ, твердый и безапелляционный, но получилась именно просьба, довольно жалкая и заискивающая.

– Ты что, Нинка, что с тобой? – спросил Ирка испуганно.

– Не знаю… Просто подумала, что если ты уедешь… То… В общем, мне даже уже и пойти не к кому…

– Ну что ты говоришь такое? Куда ж я денусь? Через три недели как штык. Чего тебе привезти, говори.

– Да ничего, спасибо. Приезжай просто.

– Ладно. Сама соображу. Не вешай нос. Приеду, пойдем куда-нибудь. Может, театр, какой приедет. Хочешь?

– Ты, главное, приезжай. – Сказала тихо Нина. – И тогда все будет хорошо. Вот увидишь.

– Так ведь и так все хорошо! Оглянись по сторонам! Что ты все время такая кислая? Случилось чего? А ну говори!– потребовала Ирка.

– Да нет. Просто не люблю провожать. Мне всегда это трудно… Не обращай внимание…– Нина отвернулась к окну.

Потом был аэровокзал, видимый сквозь туман слез, прощания, безразличные пограничники… И вот, самолет стал превращаться в точку с дымным хвостом. И Ирка уносилась в неведомые дали… Может быть, что и навсегда… Затем взревел и оторвался от земли другой самолет, потом третий, и диктор безразлично выкрикивал какие-то слова, которые почему-то терзали душу…

– Амстердам… к досмотру… Барселона… задерживается… прибывает.. 10:20 Чикаго… задерживается… Токио… Просьба пройти…

Нина вышла из автобуса и поняла, что город пуст. Идти было решительно некуда. Было совершенно все равно где жить и что делать… Она вспомнила, как мечтала давным-давно, что будет бежать в едва видимом купальнике по белому ослепительному песку острова с позабытым названием, как будет бросать хлеб полчищам разноцветных коралловых рыб, как встретит кого-то важного, кто непременно спросит ее о чем-то очень важном… А потом все важное в жизни устроится само собой… И кто знает, может, и устроилось бы…

– Может быть… Может быть… Может быть… –твердила она, стискивая зубы и опускаясь по ступеням вниз, под землю, туда, где вечно грохочут колеса неугомонных поездов.

Оттава 2003

Дитя Солнца

(Аркан XIX)

Сегодня уже сложно сказать, что именно двигало Егудой в его решении покинуть дом: обида ли за все то презрение, которое ему довелось испытать, ненависть ли? Да и какая разница? Ясно, что его не любил никто: отец, потому что Егуда слегка прихрамывал от рождения, и потому не годился для карьеры Храмового стражника, задуманной отцом еще до рождения сына. Он приложил очень много сил, налаживая соответствующие связи. И, как теперь уже понятно – впустую. Детвора из бедных семей не любила его оттого, что семья Егуды была довольно зажиточной, и им казалось, что он чванится. Хотя, откуда им это могло показаться непонятно, ибо Егуда всегда был очень скромен и покладист.

Детвора же из семей побогаче, не любила его потому, что им казалось, что он, по их же словам, был «и нашим и вашим». Это, пожалуй, было верно, поскольку Егуда пытался найти друзей хоть где-нибудь, но не находил их нигде.

Шауль и Ешуа держались особняком. У них был свой мир, в который они не впускали никого, и со стороны Егуды, искать их дружбы было бы слишком самонадеянно. Но он все же искал. Он восхищался силой Шауля и умом Ешуа, но ничего более своего восхищения не мог привнести в их союз. Как-то Ешуа насмешливо сказал:

– Мы будем с тобой дружить, если скажешь, может ли человек проникать в свое прошлое?

– Нет,– уверенно ответил Егуда, которому ответ показался очевидным. И еще он радостно подумал, что, наверное, теперь он, наконец-то нашел друзей.

Но Ешуа надменно улыбнулся и спросил:

– А почему же тогда мы видим сны о прошлом? Значит, оно где-то есть?

– Не знаю…– растерялся Егуда. – А зачем тебе нужно идти в прошлое?

– Так мы тебе и сказали!– засмеялись оба. – Вот если скажешь, как человек может проникнуть в прошлое, так и быть – будем с тобой водиться,– и с этими словами они развернулись и побежали вглубь масличного сада.

В эту ночь Егуда не спал. Отчаяние и обида сдавливали его грудь, он плакал, иногда, как будто все же засыпал ненадолго, но после все равно просыпался и думал, думал…

– Почему все так устроено? Почему, того, кто искренен – все отвергают, а тот, кто лицемерит, бывает обласкан? Со мною что-то не так. Не может быть, чтобы человека не любил вообще никто, даже Бог… Впрочем, мать любила меня, но ее уже пять лет, как нет в живых… Через год мне будет четырнадцать, и по закону я стану полноправным мужчиной, полностью ответственным перед людьми и Богом… Но я не могу быть ответственным по законам, которых я не понимаю. Нет, десять главных законов понятны и очевидны, однако за какую провинность я расплачиваюсь теперь? Я никого не убивал, я не крал, не лжесвидетельствовал… Я, конечно, засматриваюсь иногда на чужих жен, но это со всеми бывает. Он вспомнил, как Шауль с Ешуа обсуждали прелести жены торговца хлебом и даже, как будто, покраснел… В эту ночь он решил, что Ирушалаим для него отныне пуст и более его здесь ничего не держит, ибо в этом городе он не нашел ни правды ни любви. Небо еще не начало сереть, когда он встал и на цыпочках вышел во двор, взял мешок, бросил в него пару лепешек, сорвал с дерева несколько фиг, и, тоже забросив их в мешок, выскользнул за ворота. Впереди лежала неведомая дорога, над которой висели безразличные прохладные звезды.

 ***

Прошло около двадцати лет. Вечный город Ирушалаим жил своей жизнью, и уже давно никто не помнил, что когда-то в семье торговца коврами жил хромой мальчик. Отец Егуды никогда и не пытался искать пропавшего сына, и даже думать о нем забыл уже спустя месяц после его исчезновения. С неделю в народе ходила молва, что Егуда сбежал с сирийскими торговцами, другие говорили и вовсе нелепицы вроде того, что мальчика схватили римские солдаты и увезли в Кейсарию… Впрочем, такое случалось, хотя и редко. Так или иначе, но спустя месяц после его исчезновения, уже никто и не вспоминал о том, что Егуда когда-то жил на этом свете.

Однажды, в один прохладный уже осенний день, в город через Яффские ворота вошел с караваном торговцев молодой человек. То был явно один из погонщиков. Получив деньги за работу, он двинулся в восточную часть города, где когда-то жили Ешуа и Шауль. Город сильно изменился и Егуда часто останавливался, спрашивая дорогу. Он говорил на родном арамейском, но странный акцент, похоже даже не греческий, выдавал в нем чужака из очень далеких, быть может, даже северных стран. Он миновал Мусорные ворота, обогнул южную стену Храма с воротами для простолюдинов, и вскоре увидел Гефсиманию и Елеонскую гору.

Присев на камень у дороги, он стал ждать. Прошло часа два и солнце раскалило дорогу, над которой уже поднимались, словно призраки горячие струйки воздуха. Ешуа он узнал сразу, хоть тот, конечно и сильно изменился за эти двадцать лет. Он узнал его, еще, когда тот выходил из Овечьих ворот, погоняя осла, нагруженного тесом. Ешуа же не узнал Егуду, и уже, было, прошел мимо, когда Егуда окликнул его.

– Откуда ты знаешь мое имя, странник? – удивился Ешуа.

Егуда молчал, и лишь слегка улыбался. Ешуа явно что-то припоминал, щурил глаза, потирал нос, и было видно, что удивление его растет. Вскоре, он уже смотрел на Егуду, словно бы на призрак:

– Егуда?..

Тот только шире улыбнулся.

– Но ведь ты… говорили… будто бы… погиб у римлян в плену?

– Ну, как видишь, нет, – он подошел слегка хромая к Ешуа и обнял его.

Тот высвободился, и снова спросил:

– Но как же?.. Где же ты был все это время?..

– Мало двух слов, чтобы вместить в них двадцать лет. Быть может, мало и двадцати вечеров, но я расскажу тебе все, что ты пожелаешь знать.

– Твой отец умер семь лет назад…– как бы размышляя, сказал Ешуа.– Кто нынче живет в бывшем твоем доме мне не известно. Если ты хочешь, войди в мой дом и живи, сколько тебе будет нужно…

– Спасибо.– Скромно ответил Егуда.– Ты женат?

– Конечно. Разве можно мужчине быть не женатым? Мне ведь уже тридцать два…