Либертанго

И что же, все эти годы – зря, и жизнь начинается лишь сейчас? В любом случае, теперь он – стреляный воробей. Теперь его на мякине не проведешь: не соблазнишь и не отвратишь от своего пути. Отныне всё будет иначе!

Между тем, мякина для воробья уже была заготовлена, и не только заготовлена, но и рассыпана.

Сообщить подруге о грядущем расставании было непросто: объясняясь, Макс чувствовал себя немногим лучше персонажа Михалкова наутро после того, как тот пропел Бесприданнице «мохнатого шмеля».

Лана изменилась в лице, а овладев собой, заявила, что поедет с ним. Неважно куда. Пришлось изыскивать аргументы, прибегать к метафорам («это только мой путь… на нём нет места двоим…»). Слова – словами, но правда в том, что он искал новой жизни, а Лана, сколь ни была ему дорога́ (а к этому времени она уже была ему дорога́, хоть он и убеждал себя в обратном), была частью жизни прошлой, ее средоточием и олицетворением.

Макс был готов к тому, что, узнав о его намерениях, Лана тут же его покинет, нанеся тем самым превентивный удар. Либо станет устраивать сцены с уговорами, слезами, упреками… Но после того разговора они не возвращались к теме отъезда и вели себя так, словно над ними не навис этот дамоклов меч и им не предстояло расстаться через несколько месяцев навсегда. Лана словно установила табу, Максу же лишний раз поднимать вопрос своего отъезда было бы и вовсе глупо и даже бестактно. Возник своего рода «заговор молчания».

***

– Есть тема, – с порога принялся выкладывать Петя Чел. – Пеликан тут ездил кое-куда, недавно вернулся. Они там десять дней молчали, мяса не ели, и с ними что-то делали. Вернее, они сами там что-то делали – я не очень понял, мы на ходу перетерли… Пеликан аж светится и очень советует. Съездим, приколемся?

– И сколько стоит? – спросил прагматичный Макс.

– Бесплатно!

– Не может быть. Десять дней кормят и спать укладывают, и всё халява?

– У них фишка: платят те, кто хочет, да и то не раньше, чем пройдешь десятидневный курс. Короче, вот номер. Позвонишь, узнаешь и мне расскажешь. Съездим вместе – будет ништяк! Всё, я побежал: люди ждут. Доктор едет-едет сквозь снежную равнину-у… – пропел он уже в дверях.

Макс позвонил и получил по почте брошюру. И понял, что это именно то, что ему нужно – и нужно как раз сейчас. Организация называлась «Випассана», что на древнеиндийском языке па́ли означает «виденье вещей такими, каковы они есть». Это интриговало само по себе, ибо с некоторых пор Макс всерьез подозревал в фатальной ущербности собственное (и человеческое вообще) восприятие мира.

В брошюре подчеркивалось, что организация не является сектой и учеников ни в коей мере не станут склонять к какой-либо религии. И всё бесплатно! (Не то, чтобы Макс так сильно любил халяву, но резонно считал, что истинные ценности купить невозможно.) В ходе интенсивного десятидневного курса участников обучат технике медитации, посредством которой те очистят ум. Это, в свою очередь, избавит их от страдания. Жизненные невзгоды станут нипочем, и начнется безмятежная и счастливая жизнь. Чего же еще желать?

Максу вспомнилось, как в детстве он мечтал о некой машине или, быть может, таблетке, которая бы «отключала» человека на то время, когда он занимается нелюбимым делом. Тогда он – Максим – мог бы ходить в школу «на автомате», не испытывая мучений, а «включаться», скажем, на выходные и во время каникул. И еще на передачу «В гостях у сказки» и очередную серию мультика «Капитан Врунгель»… Похоже, мечта вот-вот сбудется: он обретет вожделенную таблетку.

Помимо строжайшего кодекса дисциплины и распорядка, предусматривавшего более десяти часов сидячей медитации в день и ежевечерние, записанные на видеокассеты лекции Учителя, в брошюре имелась статья, повествующая о самом Учителе – индусе с фамилией, похожей на украинскую. Рассказывалось в частности, как посредством указанной медитации тот излечился от, казалось бы, безнадежных психосоматических головных болей. Это окончательно купило Макса, ибо боль по-прежнему колотилась в его сердцевине.

Пустота, с недавних пор зияющая в душе, жаждала быть заполненной. Не мешкая, Макс записался на десятидневный курс медитации, начинающийся 3-го января 1999-го года – сразу после того, как незадавшийся экономист Министерства здравоохранения покинет службу.

На десятый день курса, после завтрака и сеанса медитации, когда сняли обет длившегося более девяти дней Благородного Молчания, Макс и Петя Чел вместе с десятками других учеников вышли из медитационного зала во внутренний дворик центра Випассаны.

В ушах еще звучало напутствие Учителя: делиться с окружающими радостью, сострадать живым существам, нести в мир гармонию, доброту и любовь… Макс как раз собирался убить Чела: долгие дни и ночи он представлял, как, ухватив за ненавистные патлы, будет долбить гада рожей о стену, пока не превратит в кровавое месиво. Предаваясь сладким виде́ниям, он не подозревал, что Петя замышляет нечто похожее. Давление в котле зашкаливало: копящаяся с начала курса (а, может, с начала жизни) злость клокотала, ища выхода.

– Ты чо, сука, выёбывался?! – таковы были первые слова Макса. – Чо выёбывался?!!

Выставив кулаки, он двинулся на Петю.

– Чо?! – Петя принял боевую стойку. – Аниччо!

Оба безудержно расхохотались: слово на языке пали «аничча» троекратно произносилось Учителем при инструктажах, вбивая в головы учеников основополагающую доктрину буддизма – переменчивость и непостоянство мира. Аничча, аничча, аничча – изменяется, изменяется, изменяется.

Во всё еще бурлящем котле давление начало спадать.

– Ты зачем, гад, за руку меня хватал? – сквозь смех проговорил Макс, продолжая наступать.

– На часы хотел посмотреть, время узнать! А тебе жалко было? Жалко?! Чего руку выдергивал?!!

– Так нельзя же друг друга касаться! Торчок!

– Сам торчок!.. Правда, что ли, нельзя?

– Правила не читал, идиот?! «Друг друга»! Я тут кошку во дворе погладил, так в секунду администратор как из-под земли выскочил: «животных не трогать!»

– Так это тогда объявление повесили? «Кошек не гладить – необходимо воздерживаться от чувственных удовольствий»? Думаю: что за бред?

– Ладно! А кто яблоко в столовой упёр, точил в комнате у меня под носом?! Кто?!

– А что, тоже нельзя?

– Ну ты раздолбай! – Макс убрал кулаки и улыбался теперь во всю варежку. – Разок бы хоть правила прочел. Тут ведь вообще нихрена было нельзя: любой контакт запрещен, даже взглядом. Хавчик брать в комнату, кормиться в неурочное время… А ты всю дорогу какие-то знаки мне подавал, заначки в тумбочке делал, хомячил вечно у всех на виду – от медитации отвлекал. И кто ты после этого?

– Я? Свободный человек! – заявил Петя. – Плевал я на правила!

– Во дает! Ты ж меня сам сюда затащил, – возмутился Макс.

– Конечно. Тебе не понравилось?

– Понравилось. Хотя жесть была страшная.

– Не то слово! Покруче любого трипа. Сила!

– Сила, самадхи, панья! – сорвалась с языка многократно повторяемая Учителем буддийская триединая формула: добродетель, осознанность, мудрость.

Остальные ученики с удивлением и некоторой опаской наблюдали эту перепалку на непонятном языке, пересыпаемом терминами на пали – языке, которым говорил Будда.

Хотя люди и прожили бок о бок много дней, всем еще предстояло перезнакомиться. Постепенно начали завязываться разговоры, и вскоре двор наполнился гвалтом: сдерживаемая в течение стольких дней жажда общения нашла выход. От разговоров с отвычки саднило горло, но остановиться и замолчать было трудно: хотелось говорить не переставая.

К вечеру Макс обессилел и осип, да и с другими происходило похожее: к эйфории, охватившей учеников с утра, примешивалась странная нервозность и дрожь.

С «Випассаны» он вернулся законченным неофитом. Зияющая на месте прежних ценностей пустота зияла недолго и разом заполнилась: Макс стал обладателем готового, универсального, тщательно выверенного пакета ценностей.

Для начала, подражая тембру голоса Учителя, действительно замечательному – невероятно низкому, рокочущему на грани слышимого, он исполнил Лане Мантру Прибежища, которую разучил на курсе, принимая прибежище в трех буддистских ценностях: Будде, буддийском учении (Дхамме) и буддийском сообществе (сангхе).

Буддхам саранам гаччами.

Дхаммам саранам гаччами.

Сангхам саранам гаччами.

Это был, конечно, не «бедный ёж», но Лане понравилось: она даже куснула новоявленного буддиста за ухо.

Как свойственно неофиту, Максу виделось, что полученное знание следует распространять. Ведь адепт желает всем блага, тогда как благо ищут не там, где следует! И долг посвященного – указать заблудшим истинный путь.

Под маской благожелательности у прозелита обыкновенно кроется чувство превосходства. Вдобавок обладатель навязанных, чужих ценностей не бывает по-настоящему уверен в своей правоте: подспудно сомневаясь, желает утвердиться, уверовать до конца, старается, чтобы как можно больше людей думали и делали как он.

На протяжении последующих месяцев, вплоть до отъезда за границу, Макс много рассказывал и Лане, и своим друзьям о Випассане – но едва ли кому-то помог. И однажды ему станет стыдно. К счастью, в его характере изначально не имелось столь необходимой прозелиту навязчивости и веры в собственную непогрешимость – иначе бы он и вовсе, наверное, сгорел со стыда.

Существуют ли те, у кого есть свое? Кто по-настоящему работал, собирая сокровища по крупицам? Или нашел предназначенный только ему клад? Ведь истинных владельцев сокровищ не интересуют ни деньги, ни авторитет, им не придет в голову навязываться и поучать. Как же их найти и узнать?

Новообращенным предписывалось медитировать по одному часу утром и вечером. Неделю Макс продержался: сперва сидел с удовольствием. Затем – без удовольствия. Стал находить причины для пропусков. И наконец бросил.

Между тем, после курса медитации он себя чувствовал на удивление. Правда, боль в груди не прошла. Но боль – лишь ощущение, ее необязательно оценивать, тем более оценивать негативно. Макс смотрел на боль, созерцал ее, думал: «боль». Теперь это происходило автоматически и было колоссальным облегчением.

Ушла и злость – горой с плеч. Десять дней курса оказались невероятно тяжелыми: швыряло из огня да в полымя, редкие моменты эйфории и беспричинного счастья сменялись затяжными периодами нарастающего страдания. Всё раздражение, копившееся двадцать восемь лет жизни, снялось с места, поднялось и клокотало под крышкой черепа. Злость искала и не находила выхода, причиняя неимоверные мучения (схожие ощущения испытывали многие, но казалось, ты единственный, кто действительно страдает). А тут еще этот Петя Чел! В последний день курса страдание достигло апогея, но клапан своевременно открыли, и злость испарилась, словно и не бывало.

Теперь, чтобы вывести его из себя, вызвать гнев или раздражение, нужно было постараться. Пройдет время – годы – и он спросит себя: злость ушла, но что ушло с ней? Не утратил ли он и священную злобу – основной движитель его жизни?

Випассана лезла теперь отовсюду. Включив телевизор, он застал концовку фильма «Рокки 4». Рокки с Иваном Драгой настойчиво молотили друг друга по головам, после чего Сталлоне с разбитой физиономией двинул речь: «Я изменился! Вы изменились!! Мы все можем измениться!!!»

«Аничча, аничча, аничча», – прозвучало у Макса в голове. За время боя Рокки постиг истину: если настойчиво бить по черепу, наступает просветление. Недаром дзэнские учителя практикуют битье бамбуковой палкой!

Макс извлек заложенный в книгу листок со стихотворением, записанным майской ночью у костра над обрывом. «С этим зельем Рокки Драгу победил…» Уже более полугода он силился разгадать послание.

Уволившись и пройдя курс Випассаны, Макс увидел, насколько был прежде беден. Раньше ничто не давалось легко, за всё приходилось бороться, часто впустую. История с «парижской мечтой», цветочницей и пропоротой шиной была показательна. А сведущая во многом Ольга-каббалистка называла жизненный расклад Макса «плохой кармой», ссылаясь на его прошлые жизни. Теперь же всё шло в руки само, карма словно подчистилась.

Несмотря на зимний сезон и общий упадок рынка, машина продалась на удивление выгодно, и после возврата кредита осталась немалая сумма. Вдобавок выяснилось, что министерство выплачивает своего рода отступные. Вкупе с пособием по безработице, которое полагалось первые полгода после увольнения, это выливалось в изрядный куш.

Пока Макс работал, у него не было даже намека на финансовую свободу. Теперь «состояние» его с каждым днем возрастало. Перестав работать – совершив «экономический суицид» – он внезапно разбогател.

В схожем положении он был лишь однажды – учась на подготовительном отделении университета и также нигде не работая. Тогда были и свободные деньги, и время. Но под давлением среды он начал подрабатывать, а затем и работать, пополнив армию «бедняков» – с тех пор ему вечно приходилось сводить концы.

Возможно, богатство в принципе несовместимо с зарабатыванием? Вкалывать на хозяина или «на себя» – какая разница? Работать за деньги – исповедовать психологию бедняка.

И опять заходил Петя Чел – на этот раз с книжкой по лечебному голоданию. Книга обещала излечить от всего в принципе. Вдобавок намекалось на возможное просветление, а среди новообретенных ценностей Макса оно было в приоритете. (Скоро он узнает, что лечебное голодание стандартно идет в комплекте с медитацией. Узнает, что это – джентльменский набор «ищущего», и немало путешественников обреченно таскают его в рюкзаках.)

Он решил заголодать сразу на четырнадцать дней (хорошее число, на его любимую букву «ч»), ибо рекомендованное книгой постепенное вхождение – по дню в неделю на протяжении года и т.д. – не годилось. Макс любил, чтобы сразу и в полной мере.

Первые три дня он выходил на прогулки, следуя рекомендациям. Книга обещала, что через несколько дней чувство голода пройдет, наступит эйфория и прилив сил. На четвертый день, не в силах более волочить ноги, прогулки он прекратил.

Голод не отпускал. Макс думал исключительно о еде: вспоминал примеченный у дороги огрызок яблока, сочинял рецепты яств, которыми усладит себя по истечении срока. Обоняние обострилось: с улицы проникал, расползаясь по комнате, запах весеннего цветения. Цветы хотелось съесть.

Время остановилось, эйфория не наступала, последние силы ушли. Макс лежал на диване (залезть на шкаф он уже не мог), и думал, какой он был дурак, не понимая, что главное (да что «главное» – единственно важное в жизни!) – еда. Мышечная масса катастрофически уменьшалась. Один из кубиков на животе рассосался и полностью исчез – на его месте осталась мягкая кожаная ямка.

К последним дням поста напал паралич воли: звонил телефон, но Макс не мог заставить себя протянуть руку и взять трубку. Каждому походу в туалет предшествовали часы самоуговоров в необходимости такого деяния (благо, оные деяния требовались нечасто). Но ни разу он не помыслил прекратить голодовку прежде намеченного срока.

На четырнадцатый день удалось выйти из дома и добраться до магазина. Плечи придавливали к земле. Прохожие оборачивались, принимая бледного, ссутуленного, с запавшими щеками человека в болтающейся одежде за призрак.

Купив сока и фруктов, Макс вернулся домой (каждые несколько шагов приходилось ставить пакеты на землю, чтобы собраться с силами). Труднее всего оказалось спуститься в полуподвал: ноги подкашивались, норовя сбросить хозяина со ступенек. Пришлось сползать, цепляясь за стену.

Утро пятнадцатого дня, педантично выполняя указания книги, Макс начал со стакана наполовину разбавленного водой яблочного сока. Прикрыв глаза, он благоговейно испил амброзию и почувствовал себя сытым.

Сытость держалась недолго. К вечеру Макс уже пил чистый сок, а назавтра методично сжевал все купленные фрукты. В уме и в теле ощущалась необыкновенная легкость и чистота.

На третий день он бодрячком сходил в магазин и прикупил овощей. Правда, на обратном пути снова пришлось отдыхать: лишенные мышц, руки отрывались от плеч.

Пришла Лана и ужаснулась худобе Макса. Впрочем, обнаружилось, что в главном силы уже вернулись. Пока голодал, она втайне надеялась, что он не выдержит до конца, сорвется. Это было бы для нее зна́ком, дало бы надежду, что он передумает и с отъездом.

Лана надеялась. Ее угнетала мысль, что она зря потратила три года – бесценные три года своей молодой жизни. Но одновременно она боялась, что Макс передумает уезжать. Если он даст слабину – по прихоти станет менять решения, это будет уже не он – не тот человек, какого она любила. Значит, она в нём с самого начала ошиблась. И это значит, что годы, проведенные с ним, потрачены действительно зря.

Боль в сердце так и не прошла, но в остальном Макс чувствовал себя превосходно. Очищенный организм восстанавливался, сознание было кристально ясным. Впереди открывались блестящие, солнечные перспективы, и лишь на задворках сознания темным облаком нависала мысль о неумолимо приближающемся расставании с Ланой. («Заговор молчания» оставался нерушим: оба продолжали вести себя так, словно распоряжались вечностью.)

Книга предупреждала о необходимости на выходе из голода умерять аппетит. Но сам аппетит оказался сильнее книг и предупреждений. Есть хотелось беспрерывно – словно после травки «пробило на хавчик». Вдобавок не терпелось поскорее вернуться в форму: мышцы жаждали действия, пресс требовал недостающий кубик.

Ради пищи и радости движения организм был готов на всё: он хитрил, изображая безупречное самочувствие. Взять Макса хитростью оказалось проще, нежели измором: на десятый день после окончания голодовки он пошел на тренировку по боксу. Вернувшись и плотно поев, он почувствовал, что заболевает: поднялась температура, в животе ныло.

С тех пор как однажды Макс выкинул в урну рецепты, к врачам он не ходил принципиально. Вдобавок за время службы в Минздраве ему открылась истинная сущность медицины: гигантская промышленная отрасль заинтересованная лишь в доходах. Иными словами, в умножении и продолжении болезней. Подчиняясь этой основополагающей стратегии, медицинская наука направлена лишь на лечение симптомов, а не причин недугов. И редкие попытки отдельных врачей и даже медицинских направлений «зреть в корень» в корне же и пресекаются. (Для пресечения здоровых тенденций необязательно их запрещать – достаточно объявить шарлатанством или отказать в финансировании.)

Болезнь вяло текла с месяц, после чего жизнь возвратилась на круги своя: в теле и голове наблюдались привычные, фоном сопутствующие тяжесть и муть. Но теперь было с чем сравнивать: Макс помнил легкость и чистоту, помнил незамутненную ясность сознания и остро чувствовал ущербность теперешнего – обычного – состояния.

Он знал, что повелся на хитрость и совершил «грехопадение», буквально объевшись запретных плодов. Но он не смог бы поручиться, что в другой раз сумеет этого избежать. Сколь ни сильна воля, но обезумевший от голода и бездействия и дорвавшийся наконец до радостей жизни организм оказался сильнее.

Возникшая после курса Випассаны эйфория тоже закончилась. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, смысл медитации и буддизма в целом виделись приблизительно так: ты медитируешь и ведешь «правильную» жизнь, получая «бонусы». Иными словами, создаются причины, которые, повинуясь кармическим законам (сложным, но работающим, к счастью, независимо от понимания), ведут к благоприятным последствиям. Это и называется «улучшать карму».

Макс уже собрал все положенные ему за десятидневную отсидку «кармические бонусы», получил «зарплату» (в виде эйфории и всё тех же денег), и теперь считал, что неплохо бы повторить – заработать очередную порцию.

Но до отъезда оставалась пара месяцев, поэтому он решил потерпеть и следующий курс Випассаны сделать в Европе. Благо центры имелись почти в каждой стране.

К этому времени его родители несколько лет как переехали из Петербурга в Германию: немцы, стремясь загладить вину за Холокост, пускали на постоянное жительство евреев из России. Родители обживались в восточногерманском городке Веймар, звали в гости. Макс предполагал устроить у них «базу», и оттуда совершать набеги в другие страны Европы. А центры Випассаны станут одной из целей его паломничества.

Он зашел на бывшую квартиру проведать «торчков», и ему отдали конверт с письмом из Питера. От Сани.

Когда-то они активно переписывались. По приезду в Израиль Макс очень скучал, хотелось увидеться и, конечно же, выпить с друзьями. Жизнь в Израиле вызывала отторжение, виделось, что именно происходящее там было настоящим, здесь же – суррогат, слабое подобие. И ве́рхом достижимого счастья казалось встретиться и забуха́ть именно с Саней – лучшим его другом и душой их компании.

Сперва списывались часто: первое письмо Макс послал еще из кибуца, затем – когда жил у родственников под Тель-Авивом. Затем писал из общежития и от «торчков». Со временем писем с обеих сторон становилось всё меньше: жизнь засасывала, теснила прошлое. Когда Макс устроился в министерство и у него появился интернет, переписка вовсе заглохла: бумажные письма виделись нелепостью и анахронизмом.

Из последнего, трехлетней давности Саниного письма явствовало, что Лёха женился (не на Янке – та давно его бросила), Женя продолжает учить что-то гуманитарное, сам же Саня живет с родителями, в основном бездельничает и в перерывах занимается мелким бандитизмом: «кидаловом и разводкой лохов». Вообще представлялось, что в нынешней России чуть ли не каждый – бандит.

Макс не без трепета распечатал конверт. Хитрюга Саня «нашел» у себя еврейские корни и намеревался репатриироваться в Израиль. Последнее время активно тренировался, «накачался как сволочь» и получил лицензию инструктора по бодибилдингу. В завершение приводился список из десятка непроизносимых названий: химические препараты для профессиональных культуристов. Саня интересовался, можно ли их достать в Израиле.

Этот чудовищный список напомнил Максу, как однажды, еще в школе, Саня весь урок сосредоточено черкал в тетради. Результатом стало гигантское – в развернутый лист – слово «ЧЁРТ», каждая буква которого состояла из десятков, а то и сотен слов «чёрт» обыкновенного размера. Друзья восхищались Саниной оригинальностью и упорством.

Макс, пробежал глазами список препаратов: метандростенолон, пропионат тестостерона… Да, от Сани никогда не знаешь, чего ожидать.

***

На автовокзал Макс приехал заранее и мерил теперь платформу шагами. Выяснить, куда именно прибудет автобус из Хайфы, не удалось, так что следовало контролировать всю платформу. Было шумно, грязно и многолюдно. Сигаретная вонь мешалась с автобусным выхлопом.

Накануне они договорились, что Саня приедет к нему в Иерусалим в гости. Тот находился в Израиле уже с месяц: снял в Хайфе жилье, искал работу, пытался учить язык. И было ему, наверное, куда труднее, чем в свое время Максу, ибо покидать родительский дом, менять привычки и жизненный уклад в двадцать восемь – вовсе не то же, что в девятнадцать.

Макс ходил по платформе и думал, что вот, сбывается его давняя (к сожалению, слишком давняя) мечта: сегодня он увидит некогда лучшего своего друга. И они даже наверняка забуха́ют. Случись это несколькими годами раньше, Макс был бы на вершине счастья. А теперь… нет, он, конечно, рад, но всё же… Прошло девять лет, оба, наверняка, изменились, каждый по-своему…

Помимо невообразимости самого́ срока (девять лет!), среда обитания не могла не оставить отпечатка. Макс, к примеру, хотя и водился больше с русскоязычными, настолько уже обтерся в этой стране, что чувствовал себя израильтянином. Просто таким вот… нетипичным. Саня же… Каким он стал? Найдут ли они общий язык? Да и времена, когда пьянство с друзьями было квинтэссенцией жизни, в прошлом. Вдобавок через месяц он всё равно улетает: куплен билет в Берлин. И надо же: именно теперь приезжает Саня. Какова ирония!

В смешанных чувствах Макс вышагивал по платформе, огибая пассажиров, груды багажа, оборванных типов, попрошаек. Откуда-то сбоку шагнул, загородив путь, бритоголовый амбал. Макс рефлекторно уклонился, обогнул, не сбавляя шага, громилу и продолжил свой путь.

– Ты охуел?! – раздалось ему в спину.

Да, Макс, конечно, изменился. Но Саня изменился сильнее. Голова его (вероятно, от препаратов) по-поросячьи распухла. Тело противоестественно бугрилось. Сам Макс уже восстановил форму после голодовки, и выглядел теперь, как и прежде, спортивно. Саня же, будучи почти с него ростом, вдвое превосходил габаритами.

Макс разглядывал друга: тот смотрел затравленно, глаза бегали – адаптация, похоже, проходила болезненно. После полагающегося обмена междометиями, Саня изъявил желание купить для ужина «кусок мяса побольше», и друзья направились к шуку.