Либертанго

Совершив круг по соседним улицам, возвращаюсь в хостел. В комнате храпят. Не зажигая света, ныряю под одеяло.

Утро. Обитатели комнаты зашевелились. Тоже встаю, чтобы успеть на завтрак. На верхней койке – прямо над моей постелью – с закрытыми глазами и отрешенным лицом сидит светловолосый парень. Спина прямая, ноги скрещены, ладони на коленях.

Не раз, особенно первое время после курса Випассаны (пока не забросил практику), мне виделось, как медитирую в путешествии. Представлялось именно так: сижу в большой комнате, вокруг люди. Но я отрешен, медитирую. И, пожалуй, любуюсь собой.

Либо мне во плоти встретился мною же сотворенный образ, либо буддисты в европейских хостелах – дело обыденное. Все ушли завтракать, а я намеренно мешкаю. Наконец парень спускается со своего яруса.

– Медитировал? – завязываю разговор.

– Молился! – с некоторым вызовом отвечает он. – Я – индуист.

Он пускается в пространные рассуждения (английский хороший, но неродной):

– Наши чувства обманчивы, с их помощью невозможно познать истину. Есть притча: слепых подвели к слону и спросили, на что он похож. Один пощупал хобот и говорит: слон – это такая змея…

Притчу я знаю: на «Випассане» рассказывали. И в версии Маршака: «Слепцы, числом их было пять, / В Бомбей явились изучать / Индийского слона. / Исследовав слоновий бок…»

Парень разглагольствует: ему до фени, чего я там знаю или не знаю. Но я сам напросился.

– На завтрак опоздаем, – удается мне вставить слово.

Идем в столовую, накладываем еду на подносы (сыр, колбаса, хлеб, йогурты, джемы, соки…), садимся за столик. Парень продолжает выдавать истины.

Воспользовавшись моментом, перевожу разговор в более приземленную плоскость: интересуюсь, как он сюда попал и что делает. Он немец из Мюнхена, через несколько часов – самолет в Дели. Пятый седьмой раз летит в Индию, проводит там по полгода в году. Остальное время зарабатывает на эти поездки.

Я удивляюсь приверженности одному маршруту:

– А в других странах бывал?

Внезапно настроение моего визави меняется:

– Да срал я на другие страны! (I don’t give a shit!..) Кто не был в Индии, тот не поймет… – Он делает жест рукой, словно мне бесполезно что-либо объяснять, и некоторое время мрачно жует, погрузившись в себя. Наконец говорит: – Там вообще всё иначе. У индусов не бывает работы. Работа – у нас. У них – карма. Там, если, скажем, принадлежишь касте, занимающейся сожжением трупов, будешь с раннего детства носить дрова к погребальным кострам. Состаришься и умрешь – нося и нося эти дрова. И ни разу не посетуешь на жизнь, потому что знаешь: ты отрабатываешь карму.

Внезапно я очень ярко представляю себе этих индусов, вижу спускающиеся к Ганге высокие каменные ступени – гхаты… В трупном чаду, день за днем, год за годом, век за веком смуглые люди таскают по гхатам гигантские поленья для сжигания мертвецов. Я один из них, несу на плече корявую дровину. Она сгорает, я приношу следующую. За ней – еще. И еще… Я – счастливый – делаю свое дело…

– То есть, – говорю я, – истинная справедливость не в том, что все равны, а в том, чтобы каждому – свое?

– Именно, – говорит он. – И в Индии это понимают, этим живут. – Допив чай, он встает из-за стола. – Пойду собираться. Намасте.

Остается болезненный осадок, словно прикоснулся к заразе. И отчего-то жалко этого немца. Похоже, он и рад бы не ехать в Индию, но себе в этом не признается. Он не может не ехать, и мы с ним товарищи по несчастью: каждого толкают и гонят некие силы. Его – в Индию, а меня… Куда?

Записываю в блокнот: «Справедливость: не поровну, а каждому свое (немец-индуист)». Поможет не забыть разговор, воскресить образы.

Слоняюсь по городу. На одной из центральных мощеных булыжником площадей стоит сияющий черным лаком автомобиль «Волга». Это ГАЗ-21, как в фильме «Берегись автомобиля». Я не видел таких с тех пор, как уехал из России. Да и там они, конечно, в диковинку.

Возле машины – человек в черном костюме, чем-то даже напоминающий Смоктуновского. Держит табличку на немецком. По отдельным словам угадываю, что человек с машиной обслуживают свадьбы и прочие торжества. Внизу телефонный номер и подпись: «Vladimir». Несколько узкоглазых туристов, по-своему лопоча, фотографируют «Волгу».

Обхожу машину, любуюсь. Поглядываю на мужика, пытаюсь представить себе его жизнь. Он моложе моих родителей, вряд ли получает пенсию. Так что неплохо придумано. Да и владеть такой машиной, наверное – счастье. Хотя сильно счастливым он не выглядит. Заговорил бы с ним, да неловко…

Человек безразлично скользит по мне взглядом: едва ли кто сумеет опознать во мне русского. Да и какой я, к чертям, русский. Я – израильтянин. Сколь бы то ни было смешно.

Утром выхожу из города. Франкфурт невелик: час ходьбы и я возле трассы, на развязке. Снимаю рюкзак и ставлю рядом. Стою с вытянутой правой рукой и оттопыренным большим пальцем.

Автобан номер 3 приведет меня сегодня в Амстердам. Или не сегодня. Или не в Амстердам. По большому счету, не важно. Но необходимо представлять цель – так меня учили и так я привык. Может, со временем научусь другому: интуитивно выбирать путь, передвигаться без карт и заранее определенной цели. У истинных путешественников – тех, кто путешествует вглубь себя – нет и не может быть карты. Ведь они – первопроходцы. И цель им не нужна: они сами – цель. А мне приходится брать составленную кем-то карту, выбирать пункт назначения и ломиться к нему, не подозревая (подозревая!), что мой путь лежит вовсе не туда. Вот с чего это я, например, торчу тут уже час? Что если следует ехать не в Амстердам, а…

Резко тормозит красный двухместный кабриолет «Мазда» с опущенной крышей. За рулем женщина средних лет. Обращается по-немецки, затем переходит на английский:

– Попробуй рюкзак – в багажник…

Багажник – одно название: бо́льшую его часть занимает сложенная крыша. Рюкзак не влезает. Лихорадочно отстегиваю пенковый коврик и вынимаю из рюкзака спальный мешок. Оставшееся получается как-то умять. Коврик и спальник кидаю себе в ноги, и мы выносимся на автобан.

– Идеальный день для путешествия в кабриолете, – говорит женщина. – Солнце, ветер… Еду к подруге в Кёльн…

Она живо интересуется моей биографией. Скрывать нечего, и я раскладываю перед ней свою историю.

– Значит, ты покинул Россию из-за антисемитизма? – спрашивает она с состраданием в голосе.

– Вовсе нет, – говорю я и в подтверждение рассказываю, как лишь в десятилетнем возрасте узнал о своем происхождении от одноклассников. Но это только укрепляет ее подозрения. Да нет же: в России моя национальная принадлежность имела столь малое значение, что за десять лет вообще себя не проявила. А чтобы дразнить одноклассника, любой повод сгодится. И не стоит путать антисемитизм с дефицитом политкорректности, коей Россия и вправду не славилась испокон…

Мои умопостроения не убеждают. Видно, ей просто нужно кого-то жалеть, кому-то помогать – иначе бы она, наверное, и не стала подбирать людей на дороге. Вдобавок у немцев тяжелый комплекс вины по отношению к евреям – мои родители как раз пожинают его плоды.

Выхожу на заправке перед поворотом на Кёльн: необходимо оставаться на трассе. Здесь большая станция обслуживания с бензоколонкой, стоянкой грузовиков и рестораном. Зайдя в туалет и ополоснув лицо, прохожу через стоянку дальнобойщиков в самый конец заправки и встаю перед выездом на трассу.

Судя по карте, я нахожусь в сердце гигантской агломерации «Регион Рейн-Рур». Как отсюда выбраться? Впереди множество развилок, я в центре колоссальной дорожной паутины. Правда, я – скорее паук, нежели муха. Но найдется ли подходящая жертва? Большинство машин, наверняка, куда-нибудь сворачивают. Хорошо бы поймать дальнобойщика, едущего прямо в Голландию! Написать табличку?

Достаю синий маркер и канцелярский файл с листами. Крупно вывожу: «NL». Засовываю листок обратно в прозрачный файл. Демонстрирую табличку выезжающим с заправки.

Притормаживает легковушка: внутри приятная пожилая пара. Едут в Голландию, город Арнем. Огромная удача: от Арнема до Амстердама останется всего с сотню километров! И никаких больше агломераций! Закидываю в заднюю дверь рюкзак и влезаю сам.

Голландцы беседуют между собой и через час – уже в другой стране – высаживают меня на бензоколонке перед поворотом на свой городок. Здесь меня сразу подбирает старенький «Мерседес», заднее сиденье которого завалено частями ударной установки: барабанами, медными тарелками и хромированными стойками. Сажусь впереди и, растопырив колени, втискиваю перед собой рюкзак.

Ландшафт однообразный: по большей части поля́, обсаженные одноногими великанами-ветряками. В Амстердам прибываем засветло. Барабанщик на удивление лихо проскакивает светофоры.

– Ритм – моя профессия, – объясняет он. – Город подчиняется ритму. Почувствуешь его – сможешь гнать без остановки, всегда на зеленый…

Завозит меня в самый центр города и напоследок желает:

– Have a good fuck!

Хотел, наверное, сказать «good luck»…

Амстердам встречает знакомым, вкуснейшим запахом. Сколько раз представлял себе этот город: он стереотипно рисовался мне погруженным в ароматные клубы конопляного дыма. Возможно, я опять материализую мною же сотворенный образ? Начало в любом случае многообещающее.

Полагая, что задержусь в Амстердаме, я заранее присмотрел в «Одинокой планете» дешевый хостел. По дороге, в окошке обменного пункта размениваю на гульдены один из стодолларовых дорожных чеков.

Хостел оказывается прямо посреди «квартала красных фонарей». После необходимых формальностей девушка-администратор за стойкой советует не терять бдительность и направляет на второй – мужской – этаж.

Первое, что бросается в глаза на втором этаже – табло с красной бегущей строкой: «Не оставляйте вещи без присмотра!» Сложив и заперев необходимые вещи в маленьком персональном шкафчике в коридоре (армейские брюки с документами и основными деньгами-чеками в карманах кладу на самое дно и заваливаю вещами), отношу рюкзак в кладовую. Там человек из администрации цепью, пропущенной через стальное кольцо в стене, соединяет мой рюкзак с другими и навешивает замок. В кладовой доставать вещи из рюкзака запрещено, ибо нельзя проконтролировать, из чьего рюкзака ты их достанешь. Разрешается лишь забрать рюкзак целиком. Подобные полумеры, вероятно, лучше, чем ничего.

В огромном зале с полсотни низких кроватей, на них проживает разношерстная публика. В основном молодежь, есть постарше. Имеются и потрепанные личности подозрительно-бомжеватого вида. Выбираю свободную койку и растягиваюсь на ней.

На соседней койке – маленький плотный индус моего возраста, жаждет общения. В Амстердаме уже неделю: авиакомпания, на которую он работает, раз в год выдает бесплатный билет в любую страну мира (передо мной, должно быть, отрабатывающий карму представитель касты работников авиакомпаний). Сговариваемся выйти в город вдвоем.

Уже стемнело, идем вдоль канала. По обеим сторонам канала – подсвеченные красным стеклянные двери и окна. За стеклами, а иногда и снаружи – возле дверей – стоят женщины неглиже. На этот раз мои представления расходятся с реальностью. Название знаменитого района – «квартал красных фонарей» – я воспринимал слишком буквально: рисовались обычные с виду улицы, освещенные красными фонарями. Внутри домов, разумеется, царит разврат, но то внутри!

Я попал на красную планету Марс. Марсианки зазывно улыбаются, а та, на которой задержишь взгляд, проявляет активность: мнет груди, сует руку себе в трусы, высовывает язык. Нормальное поведение для этой планеты.

В состоянии легкого шока глазею по сторонам, а мой маленький спутник чувствует себя рыбой в воде: подмигивает девушкам, делает им знаки, успевает перекинуться на ходу парой фраз.

– Ты… бывал у них? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня как на идиота:

– Само собой! Каждый день!

Через некоторое время индус застревает возле тоненькой блондинки в бикини и делает знак, чтобы я не ждал. «Have a good fuck», – вспоминаю я напутствие барабанщика.

Иду в толпе таких же зевак. Программа-минимум на сегодня: курнуть. Так что у меня – какая-никакая цель. Ищу подходящий кофешоп – уникально-голландское заведение, где можно законно купить травки и там же употребить.

Несет течением. Возле уха то и дело возникает бормотание: «Гашиш, кокаин, экстази…». Мотаю головой, и бормотание прекращается, чтобы вскоре возобновиться. Зазывалы порно-шоу едва не хватают за рукава: «Mister! Fuck! Real fuck!..». Кофешопы на каждом шагу, но сквозь окна вижу кишащую внутри публику, и меня всякий раз проносит мимо.

Утомившись толкучкой, сворачиваю с улицы-канала на тихую боковую улочку и вскоре нахожу еще один кофешоп: «Rusland». На витрине логотип, схематически изображающий Собор Василия Блаженного. Зашифрованный в логотипе посул блаженства, да и само название кофешопа видятся зна́ком.

Внутри русским духом не пахнет. Цены в меню указаны в гульденах и евро (евро уже полгода как введено в безналичное обращение, но монеты и банкноты пока не выпущены). Некоторое время изучаю ассортимент и наконец покупаю грамм марихуаны «Skunk» – «Скунс».

Нахожу свободный столик. Пока делаю косяк, подсаживается парень и тоже принимается скручивать.

– У тебя что? – интересуется он.

– «Skunk». А у тебя?

– «White Widow», – отвечает парень и предлагает: – Сперва твоего скунса, затем – мою вдову?

Взрываю и, пару раз затянувшись, передаю ему.

Это немец из Ганновера. В Амстердам приезжает на выходные – поотрываться. Его «Фольксваген-Пассат» припаркован неподалеку, в нём и ночует.

– Много тут вообще немцев?

– Тут почти все – немцы, – говорит он. – Прислушайся: все говорят на немецком.

– Думал, это голландский.

– Голландцы дома сидят, телик смотрят. Гуляют туристы.

Взрывает свой косяк и передает мне. Белая вдова знакомится со скунсом: «Очень приятно!»

– Гляди – «Ролекс»! – Немец демонстрирует запястье, но видя мой скепсис, гогочет: – Купил на блошином рынке за двадцать гульденов.

– Зачем тебе поддельный Ролекс? – удивляюсь я.

– Как «зачем»? Для девчонок!

Тоже принимаюсь ржать. Мы – два обдолбанных балбеса.

Немец берется скручивать еще, но мне уже хватит. Прощаюсь и выхожу. Закурив сигарету и овеваемый ветерком, иду, куда ноги несут. Амстердам!

Прохожу по Абрикосовой, сворачиваю на Виноградную и забредаю в совсем уже тенистый переулок. Внезапно за спиной происходит движение, меня обхватывают сзади. Намертво прижав руки к туловищу, лезут в карман. Я вижу под собой белеющую кроссовку и что есть силы – сверху вниз – бью по ней пяткой. Хватка слабеет, отскакиваю и разворачиваюсь.

Арабского вида парень, прыгая на одной ноге, яростно сквернословит. Второй – негр – глядит с испугом.

– Окей, окей! – Негр выставляет перед собой белеющие в темноте ладони. – Давай, браза – просто уходи. Просто уходи.

Всё это очень смахивает на кино, особенно это «браза». Но негры тоже смотрят фильмы про негров, подражают героям, начинают говорить с гарлемским акцентом, чудесным образом превращаясь из африканских нелегалов в голливудских гангстеров.

Проверяю карманы: всё на месте. На всякий случай смотрю волком, исподлобья. Но испугаться я не успел. Негр, поддерживая араба под локоть, уводит его в темноту переулка. Я удаляюсь в противоположную сторону.

На сегодня программа выполнена (пожалуй, даже перевыполнена). Возвращаюсь в хостел, захожу в храпящую полутемную «казарму». Мой индус спит на спине, раскинув руки, почмокивая и блаженно улыбаясь.

Завтрак здесь поскромнее, чем был во Франкфурте: выдают на нос крутое яйцо, хлеб с кусочком масла и чай. За столиком знакомлюсь с израильтянином. Он живет в хостеле полгода: договорился с хозяином мыть полы в обмен на койко-место.

– Но ведь какие-то деньги нужны? – спрашиваю я (иврит пока не забыл).

– Выкручиваюсь, – отвечает израильтянин. – На днях «нашел» велосипед, продал.

– В смысле…

– Слушай, – говорит он, по-своему истолковав мою заминку, – я ведь не иерусалимский праведник…

– Да я и не думал осуждать! – тороплюсь заверить я. – У каждого свои пути – неизвестно еще, куда меня мои заведут…

На блошином рынке покупаю на десять гульденов три трубочки для воскурения конопли: каменную, деревянную и металлическую. Сажусь на скамейку, чтобы тут же и воскурить.

Подходят полицейские. Игнорируя меня, расталкивают лежащего на соседней скамейке смуглого человека, вынуждая его сесть.

– Скоро мы здесь снова пройдем, – терпеливо, словно перед ними ребенок, объясняют полицейские. – Вас к этому времени здесь быть не должно.

Человек что-то мычит, кивает и, как только полицейские уходят, вновь заваливается на скамейку.

К вечеру набираюсь решимости и отправляюсь в «квартал красных фонарей» – исполнять завет привезшего меня в Амстердам барабанщика. Мною движет любопытство. В первую очередь любопытство.

Долго хожу мимо «витрин», пытаясь выбрать. Это непросто: во-первых, ассортимент слишком велик. Во-вторых, женщины так безобразно себя ведут, что становится гадко, и, едва задержавшись, всякий раз двигаюсь дальше.

Наконец останавливаюсь возле азиатки – китаянки или, возможно, тайки. В отличие от остальных, девушка не кривляется, а смотрит на меня, просто и приветливо улыбаясь. Довольно высокая, в красном белье.

– Сто гульденов, – отвечает она. – Орально – пятьдесят.

Гульден – примерно полдоллара. Решаюсь на пятьдесят гульденов. Вдобавок любопытно, как она будет справляться: обычно подобная развлекуха затягивалась до бесконечности. Хотя она же профессионал…

Закрыв стеклянную дверь, девушка задергивает портьеру. Комната подсвечена красным, и в воздухе густой, словно бы тоже красный запах от курящихся по углам ароматических палочек. Я не вполне понимаю, что делать: ситуация совершенно новая. Не разговаривать же с ней, не спрашивать, как ее зовут? Да и за разговоры я ей не платил. И мне за разговоры не платят…

Она ненавязчиво руководит, и я в результате полностью раздеваюсь и сажусь на кровать. Она же снимает только лифчик. Щелкаю резинкой трусиков, но она мотает головой, садится рядом и, пока я глажу ее по плечам и аккуратной груди (кожа удивительная на ощупь, гладкая и одновременно бархатистая, словно не кожа, а специальное покрытие: вероятно, какая-то мазь…), надевает презерватив.

Работает старательно (помогая, впрочем, руками), и всё заканчивается довольно быстро. Быстрее, чем ожидалось. Профессионализм! Поднявшись, она деликатно отходит в сторону, указав на мусорное ведро под туалетным столиком. Я выбрасываю презерватив и торопливо одеваюсь, ощущая неловкость оттого, что задерживаю занятого человека. Сказав «спасибо», выхожу на улицу и втыкаю в рот сигарету.

На свежем воздухе хорошо, только у сигареты – неуловимо-резиновый привкус…

Днем снова брожу по городу, а вечером отправляюсь исследовать ночную жизнь. Я не собираюсь следовать примеру индуса: никаких проституток… По крайней мере сегодня.

Подкуриваюсь из остатков «скунса» – иначе весь этот красный уличный демонизм приедается, словно это уже моя планета, привычная стихия. Скунс плотным облаком заволакивает мозги, и мир обретает загадочность, жить становится интересно.

На мостике через канал зависаю возле патлатого англопоющего гитариста. Текст приблизительно следующий:

Я сижу на наркоте,

Наркота сидит на мне,

И пускай я весь в говне,

Но пока что не в тюрьме…

Поет от души и похож на многих моих знакомых из прошлого и, вероятно, будущего. Ощущаю эмпатию, мгновенно рисую себе его жизнь и отчего-то завидую. В чём же между нами разница?

Подобно мне, он отказался от «нормальной» жизни, и шарится теперь по странам и городам. Но я сделал это сознательно: знал, от чего отказываюсь и что выбираю. Его же попросту «закрутило-понесло». Живет наверняка на каком-нибудь сквоте (в Европе полно сквотов). А между тем что-нибудь подобное Лифте – целому городу-сквоту – никому здесь и во сне не привидится. Я рассматривал возможность жизни в Лифте (было и такое), но сознательно отказался.

Парень этот – патлатый, я – стриженый (хотя уже отросло, так что самое время определяться: отращивать дальше или состригать). Но если даже отращу хаер, то именно «отращу» – сознательно. А он его, скорее, «отпустил» – то есть и не думал специально отращивать, не принимал решений. Я – прежде чем сегодня подкуриться, решил: так надо – пускай жизнь станет интересней. Одну трубочку дунул – пока хватит, а то потеряю нормальность свою пресловутую, патологическую! А он косяки с утра до ночи долбит, пока всё не закончится. Проснется – бежит покупать. Впрок покупать не станет – только чтобы на сегодня хватило: будет день, будет и травка. Песню написал – подсознание выплеснул и дальше живет, не зная забот, как Божьей твари и подобает.

А мне приходится принимать решения. Или ждать, пока решение на меня снизойдет. Это мучительно! Отсюда и зависть. А с другой стороны… Какова его перспектива? Пройдет от силы десяток лет, и парень сторчится. Или наоборот (еще хуже!), станет добропорядочным членом общества – экономистом или, скажем, музыкантом. А я? Сможет ли мой сознательный путь завести меня дальше? Как далеко в этой жизни можно зайти? А, главное, куда? В каком направлении? Задумчивая, однако, сегодня травка…

Тюрьма, говно и наркота

За мною ходят неспроста…

Хорошая песня. Кидаю в шляпу гульден и двигаю дальше.

Вновь красные окна и двери. Возле одной стоят две юные полуголые подружки и трещат на голландском (вероятно) языке, не обращая ни на кого внимания. Это дает возможность остановиться и поглазеть на них без того, чтобы они тут же начали приставать.

Очень разные: одна – стройная блондинка с нордическим лицом, другая – смуглая, словно бы турчанка или арабка легкой, приятной для моего глаза полноты… Я замечен, и девушки принимаются делать жесты: мол, кого из нас выберешь?

У меня другие планы, я вообще не собирался никого выбирать! Но раз уж так поставлен вопрос… Почему-то не ухожу, а действительно начинаю прикидывать, кого бы предпочел. Словно это не я, а кто-то другой. Это – похотливый скунс во мне!

Поочередно рассматриваю каждую. Больше нравится черненькая: круглолицая, улыбчивая – в моем вкусе. Блондинка же непроницаема, с каменным лицом. Но я выбираю ее! Не знаю почему. Может, след тянется из моей (совсем недавней еще) прошлой жизни? Может, мне на роду написано выбирать блондинок?..

Хуже того: скунс и вся здешняя атмосфера настолько завоняли мне мозги, что у меня раздвоение, и одна из моих личностей намерена произвести на девушку впечатление. Вторая же личность не представляет, как (а главное, зачем?!) первая собралась производить впечатление на проститутку. Но я над собой не властен.

Вслед за Блондинкой оказываюсь в помещении, внутри еще пара распахнутых дверей. Заходим в одну из комнат, и девушка почему-то оставляет дверь открытой. Пока раздеваюсь, по коридору мимо двери проходит Брюнетка со своим клиентом.

Блондинка снимает трусики и остается в лифчике. Хочу снять и лифчик, но она бесцеремонно отстраняет мои руки. Не спорю, чтобы не сбивать настроение. После недолгих умелых манипуляций, она надевает мне презерватив, дополнительно смазывает и ложится на спину, раздвинув и согнув ноги. Пристраиваюсь сверху и пытаюсь хотя бы погладить ее по плечу (кожа оказывается той же бархатистой фактуры, что у вчерашней азиатки: похоже, они и вправду чем-то намазываются).

– Без рук! – говорит Блондинка, и это ее первые ко мне слова.

Непосредственно перед проникновением она кладет два пальца правой руки – средний и указательный – себе на промежность, так что пальцы оказываются по обе стороны влагалища. Теперь, как бы ни старался, я не смогу войти на полную глубину.

Упершись руками в кровать, сосредоточенно двигаюсь. Из соседней комнаты Брюнетка что-то кричит, Блондинка (из-под меня) отвечает, и они начинают перекрикиваться через стенку. Не прекращаю ритмично двигаться.

Как только кончаю, Блондинка что-то выкрикивает, и заходит Брюнетка. Она смотрит на меня – голого посреди комнаты, воюющего с презервативом – и между ними продолжается оживленный разговор. Брюнетка хохочет, поглядывает в мою сторону. Говорят обо мне? Пожалуй, много чести. Хотя, нет:

– Сколько времени тратишь в день на прическу? – спрашивает Брюнетка по-английски.

– Нисколько, – говорю я и смотрюсь в настенное зеркало: небольшая, в общем-то, шапка моих отросших волос по-дурацки распадается спереди надвое. Пятерней пытаюсь зачесать назад, но волосы снова разваливаются на стороны. К чёрту! Завтра же иду стричься и возвращаюсь к привычному «ежику» – хаеру не бывать!