Либертанго

Но Максова жизнь и так уже напоминала виденный однажды кошмарный сон. Почувствовав непреклонность, Лана отступилась. Или, по крайней мере, сделала вид.

К этому времени они встречались уже год: как правило, пару раз на неделе и изредка – по выходным. Иногда они отправлялись к друзьям, в кино, в бар. Чаще сходу заваливались в постель.

С Ланой Макс скучал: он не чувствовал в ней жизни. Со временем у них образовался круг общих знакомых, им теперь было что вспомнить и о чём поболтать. Но все эти разговоры никуда не вели – общение напоминало игру в одни ворота.

Однажды, где-то через месяц после знакомства, в надежде хоть как-то расшевелить Лану и увидеть наконец живую реакцию, Макс заявился к ней в байкерской косухе черной кожи. Из-под расстегнутой куртки виднелась футболка с черепом. Ниже – рваные джинсы и «Мартинсы».

Прежде Лана видела его лишь в образе приличного человека, так что ожидалось, что внезапная перемена вызовет хоть какую-нибудь реакцию. Но она вообще не отреагировала! Словно бы даже не заметила.

Последние месяцы он заезжал к ней заодно по дороге из университета, где дважды в неделю занимался французским (в жизни ощущался застой, а овладение новым языком давало иллюзию прогресса). Такой режим встреч был несомненно хамским (особенно вот это «по дороге» и «заодно»), и Макс отдавал себе в этом отчет. Подсознательно он хотел ее спровоцировать, хоть как-то вдохнуть в отношения жизнь. И утыкался в тупик: Лану всё это, похоже, устраивало.

Впрочем, что ему беспокоиться? Общения и без того хватает, сексуально он удовлетворен, обязательств никаких. Личная жизнь налажена, и он не чувствует себя дураком.

Макс снял квартиру-студию. В приоритете были цена, так что странности в дизайне жилища его не остановили. Квартира располагалась в полуподвале – в самом верху стены имелось зарешеченное окошко. С высокого потолка свисал огромный хромированный вентилятор.

По-настоящему странной была кровать: двуспальная, одной своей половиной она лежала на платяном шкафу, так что другая половина козырьком нависала на высоте человеческого роста (подходя к дверцам шкафа, Максу приходилось чуть пригибаться). «Козырек» за углы крепился цепями к потолку. Чтобы забираться на кровать, к торцу шкафа была привинчена хромированная металлическая лесенка с поручнем.

Посреди стены висела порядком измочаленная черная кожаная плеть.

– Осталось от прежних жильцов, – пояснил владелец квартиры. – Можешь выкинуть.

Плеть была Максу не нужна, но она органично дополняла интерьер и осталась висеть на стене.

***

В городе он встретил Ципи. Они не виделись несколько лет, страшно обрадовались и сходу договорились сходить по старой памяти в ресторан.

Вечером в четверг они встретились в центре и после недолгого совещания (также удостоверившись, что никто из них за эти годы не вернулся к Ответу) решили пойти в некошерный итальянский ресторан неподалеку.

Витрина отразила комичную парочку: картина могла бы называться «Гренадер и цыпленок». Впрочем, время, что они не виделись, пошло Ципи на пользу: без очков (контактные линзы?) и с распущенными волосами она заметно похорошела.

– Каково оно – быть таким длинным? – не преминула подколоть Макса Ципи. – Не страшно грохнуться с высоты?

– Грохнуться – еще ладно, – вздохнул Макс, пригибаясь перед очередной маркизой. – Хуже, что башкой вечно бьешься.

В ресторане он заказал поркетту – нарезанную ломтиками ветчину из поросенка. Ципи принесли говяжий стейк.

Беседа текла, всё было интересно и всё смешило. Ципи заканчивала вторую степень по психологии, а пока работала в регистратуре поликлиники. Недавно рассталась со своим другом. Макс в общих чертах тоже обрисовал свою жизнь, рассказал о работе и о подруге – всё как есть.

– Свинина? – Ципи с сомнением заглянула ему в тарелку. – Она, вообще, вкусная?

– Ни разу так и не пробовала?

– Ни разу.

– Тогда самое время. – Макс подвинул Ципи свою тарелку.

Израильтянка наколола кусочек ветчины, но всё не решалась положить в рот:

– Придется рассказать брату, что ела свинину.

– О чём тут рассказывать? Ты ведь по-любому кошерность не соблюдаешь? В чём же дело?

– Я ему всё рассказываю. Пойми: у нас свинину не едят, просто потому, что… никогда не ели. Это – как если бы ты попробовал собаку.

– Свиней специально разводят для еды, а собака – друг человека. Друзей ведь не едят, верно?! – Макс глянул исподлобья и щелкнул зубами.

– Верно, верно! Друзей не едят! – Ципи замахала руками. – Ладно, неудачный пример. Тогда… представь, что ты ешь лягушку. Ты ел лягушку?

– Не доводилось.

– Так вот: впервые попробовать лягушку – это же событие?

– В общем, да, – согласился Макс. – Что-то мне это всё больше напоминает диалог из «Pulp Fiction».

– Точно! – поразилась Ципи. – Они там как раз в ресторане сидят и собак со свиньями сравнивают. Искусство заимствует из жизни, а жизнь подражает искусству. Но про лягушек, по крайней мере, у Тарантино не было – я сама придумала…

– Зубы не заговаривай, давай пробуй уже.

Ципи, наконец решившись, положила ветчину в рот.

– Похоже на индейку. Ничего особенного.

– Вот и я говорю. А ты: «лягушка»… Хотя лягушку бы попробовал. Вообще – в Париж бы съездил. Кстати, я французский теперь учу.

– Круто. И когда в Париж?

– Да я бы хоть прямо сейчас! Но откуда ж деньги?

– Ты же, вроде, нормально устроился? Да и тур купить – на несколько дней съездить – недорого. В пределах полутысячи баксов.

– Недорого?! А где их взять? Вот послушай, как я на самом деле живу. – Макс не собирался жаловаться, но тут к слову пришлось. – Зарплата моя полностью расписана, до шекеля: кредит за машину, еда, да теперь еще квартиру отдельную снял. Всё! Поход в ресторан сходу из бюджета выбивает: на счету моментально минус. Не, ну ладно – ресторан раз в месяц тоже в бюджете учтен. Иначе вообще тоска. А ты говоришь: «Париж»… С горя – выпить!

Макс заказал себе и Ципи по рюмке граппы.

– Думал подработать где-нибудь, чтобы хоть как-то скопить. – Макс выпил граппу и закусил канапе с оливкой. – Объявление увидел: «Требуется человек с машиной по вечерам в пятницу…» Во, думаю, – то, что нужно! Короче, тетка, у нее, типа, бизнес, много лет уже: цветы покупает, букеты из них делает (цветы эти не пахнут вообще, так она – не поверишь – туалетным освежителем их сбрызгивает) и по пабам разносит, предлагает кавалерам купить для своих дам. Тем обычно неловко при девушках отказываться – они и берут.

– Ага! – оживилась Ципи. – Я ее видела! А мой кавалер, чуть ее приметив, в туалет отпросился. Как она такую уйму цветов на себе таскает?

– Рассказываю: она пабы каждый вечер обходит. У нее корзина такая здоровая – ты видела – на ремне через плечо. Штук тридцать букетов влезает. А машина ей только по пятницам нужна: самый горячий день – три корзины берет, на себе не утащишь. И вот мы загружаем всё это в хюндай и до утра разъезжаем по кабакам. Я поблизости паркуюсь и жду, пока она продает. Слышу раз крики – заскакиваю в кабак. А там пьяный на нее наседает, корзинку отобрать хочет. Пришлось урезонивать… Платила она ерунду, конечно. Зато, думаю, хоть какой-то приработок: налогом не облагается, в бюджете моём не учтен. Глядишь: так через годик и на Париж скоплю, чёрт его дери!

– В смысле?

– А в том смысле, что с месяц я на нее поработал – сотню, скажем, баксов получил. Ну, думаю, круто: полгода до Парижа осталось! И вот подъезжаю раз к дому, а там сволочь какая-то бутылку кокнула, донышко валяется. Зазевался и – хлоп! – колесо в лохмотья. Как раз на новое колесо, считай, за месяц и заработал. И узрел я знак, и прекратил с цветами этими канитель. Ибо было мне откровение, что в Париж я такими путями не попаду. Аминь.

– Ладно, не расстраивайся, дался тебе этот Париж! А чего именно Париж?

– Русские всегда хотят в Париж. Традиция такая с давних времен: «увидеть Париж и умереть».

– «Увидеть Рим и умереть» – так, по-моему, говорится.

– Это у вас – древних римлян – так говорится. А у нас – у русских, – Макс стукнул себя в грудь, – именно «Париж». Илья Эренбург так сказал – типично наш, русский пацан. Или вот ваш Хемингуэй: «Праздник, который всегда с тобой» – тоже про Париж.

– Хемингуэй – это очень… серьезная литература, я не читала.

– Вообще-то, есть мнение, что Хемингуэй сильно выигрывает в переводе на русский. Так что в переводе на иврит может и проиграть. Дай-ка вспомнить… ты, кажется, говорила: из всех американцев – только Марк Твен.

– Ну да, его в школе проходят. И рассказы Сэлинджера еще. А чем плох Марк Твен?

– Он прекрасен. И Сэлинджер тоже. Только литература существует и за пределами школьной программы. А вам бы только рыбку-бананку ловить! «Гекльберри Финна» я, кстати, недавно перечитывал – великая вещь однако. Как они там – по Миссисипи, да на плоту!

Макс заказал еще по граппе.

– А я бы в Амстердам съездила, – сказала Ципи.

– Травки покурить?

– Ну, не знаю… В Амстердаме бы я, наверное, попробовала.

– Зачем же далеко ехать? Можно здесь курнуть.

– Здесь???

– У меня дома. Имеется отличная ганжа. – (На днях Петя Чел заходил проведать Макса на новой квартире и оставил скромный подарок.)

– Ну…

– Видно, день такой: всё по первому разу. Свинину ты уже поела…

– Свинину поела… Что ж… Если приглашаешь…

Вышло несколько неожиданно: Макс действовал спонтанно, без задней мысли и дальнего прицела. Но время было недетское, и ситуация приобретала неоднозначный характер. Впрочем, с Ципи ему было легко, Лане он никогда ничего не обещал и был, как ему представлялось, открыт любому повороту событий.

– Ты что, садистом заделался? – удивилась Ципи, спустившись за Максом в его полуподвальную студию.

Макс демонически расхохотался и снял со стены плеть:

– Сейчас накачаю тебя наркотиками и буду… пока еще не решил «что».

Макс передал плетку Ципи, а сам взял бонг, который под чутким руководством Пети Чела смастерил из пол-литровой бутылки и авторучки. Налив воды, он поместил в раструб несколько буро-зеленых крупинок конопли.

– Смотри и запоминай. – Щелкнув зажигалкой, Макс приник к горлышку.

Ципи присела возле него на диван и завороженно наблюдала, как бурлит вода и молочно-белый дым заполняет бонг. Когда бутылка вновь стала прозрачной, Макс задержал дыхание, а затем медленно выпустил струю дыма в потолок.

Положив в раструб новую порцию, он передал бонг Ципи. Та с непривычки закашлялась, но в общем всё получилось.

Затем Макс повторил процедуру, после чего поставил в стереосистему диск: Малкольм Макларен – альбом «Paris».

– Что-то не действует, – нахально заявила Ципи.

– Не так быстро. Это же не свинина. Та сразу действует: раз! – и ты уже не еврей. А чтобы торчком стать, нужно подождать… несколько минут.

– Да… – с сомнением глядя на Макса, покачала головой Ципи. – Всё бы в тебе хорошо, но какой-то ты… шалопут. Помнишь, как мешок с «бомбой» пнул? Нас же тогда самих выпинуть с работы могли.

– Но это же был мешок с мусором! А я не могу относиться к мусору, как к чему-то иному. Лицемерие мне претит – на этом стою! – У Макса, по-видимому, началась стадия речевого возбуждения. – Нет, я могу, конечно, если мне за это платят – ну да, верно, нам за это, по большому счету, и платили – назвать черное белым. Но моя естественная реакция при виде мешка с мусором – его пнуть. Ибо другого он не заслуживает. И потом – обрати внимание – нас таки не выгнали. Значит, я сделал правильно.

– Просто повезло, – отрезала Ципи. – Ну ладно – тогда. А теперь? На нынешней своей работе ты ведь тоже не утруждаешься, как я поняла.

– Это точно – на нынешней работе в безделье я превзошел себя.

– Во-во. А перед этим еще и армию закосил. Почему это я должна в армии служить, а ты – нет? Да ты – саботажник! – Ципи вытянула в сторону Макса обвиняющий перст.

– Ну да, я – саботажник! – обрадовался Макс. – Хотя – с какой стороны смотреть. Вот я тебе расскажу: у нас, в смысле – у русских, был такой шпион в Германии, мой тезка, между прочим – Макс фон Штирлиц. Ну, там, вообще: война, немцы, Гитлер – ты в курсе, нет?

– Где уж мне, – сказала Ципи. – У меня дедушка, между прочим, погиб в концлагере.

– Понятно. Итак, Штирлиц: он там работал в своем гестапо, фашистам изнутри гадил. А в армии немецкой и вовсе не служил никогда.

Макс отлично знал, что Штирлиц работал не в гестапо, и вообще был литературным персонажем. Но это не имело значения: для него Штирлиц был живее иных «живых».

– Так вот скажи-ка мне, Ципи: ты бы упрекнула такого разведчика в саботаже?

– Погоди. Ты хочешь сказать, что для тебя Израиль и фашисты – одно и то же?

– Я хочу сказать, что любая структура, навязывающая живому, от рождения свободному человеку искусственную функцию – будь то государство, армия… даже семья! – мой личный враг.

Макс слышал собственные слова будто со стороны. Но рассудок не отпускал, цепляясь за повисший без ответа вопрос:

– Так скажите мне всё-таки, фройляйн Ципора: можно ли упрекнуть Штирлица в саботаже?

– Но у него же, наверное, была миссия: он выполнял задание русских?

– Вот именно – миссия! Он выполнял задания Центра. Пока его беременную радистку потолочной балкой не припечатало. И остался Штирлиц без связи с Центром, и пришлось ему действовать на свой страх и риск, да еще радистку эту спасать…

Похоже, началась стадия смысловых галлюцинаций. Максу явилась абстрактная вертикаль: внизу он сам, над ним витает его чреватая младенцем душа, а дальше, еще выше, где-то в бесконечности – Дух. Душа – его радистка, единственная связь с вечным Духом, и ей предстоит либо умереть родами, либо выпестовать их дитя – надежнейшего из всех возможных связных. А Дух – необъятный, находящийся вокруг и, одновременно, внутри всего, его – покуда еще бесславного разведчика в тылу врага – Центр, его Родина – либо окажется утерян навек, либо низойдет и пребудет с ним, даровав бессмертие.

– Короче, – сказал Макс, с трудом прорываясь сквозь эти видения, – если кто и может упрекнуть меня в саботаже, то лишь Господь Бог. Жаль только – связь нарушена, непонятно, что вообще теперь делать…

Вырвавшись из-под гнета абстрактной вертикали, Макс узрел наконец конкретную горизонталь дивана, на котором сидит, между прочим, симпатичная девушка. И, возможно, скучает. А он тут грузит ее телегами. Зарядив баночку, он передал ее Ципи, на которую всё еще «не действовало».

– Вкусный, всё-таки, запах, – выпустив дым, сказала она. – И вообще, всё такое странное…

Ципи оглядела помещение и уперлась взглядом в «козырек» над шкафом.

– Антресоль не свалится? Чего это она на цепях висит?

– Это кровать.

– Кровать??? Ты там спишь? И как туда залезают?

– Вон лесенка.

Подойдя к лесенке, Ципи подергала поручень.

– И прикольно там спать?

– Каждая ночь – как последняя.

– Я должна туда залезть.

– Давай-давай… А говоришь «не действует».

Закарабкавшись, Ципи на четвереньках подползла к краю, подергала одну из цепей.

– Ка-ак рухнет…

– Не рухнет: двоих выдерживает, проверено.

– Двоих-то – конечно… – Девушка обвила руками цепь и прижалась к холодному металлу щекой. – А одной тут всё-таки страшно…

– Что ж, – обреченно произнес Макс, – придется тебя выручать…

Он взялся за поручень и поставил ногу на нижнюю перекладину лестницы.

В это мгновение разразился телефон. Часы показывали полночь.

Закончив на сегодня дела, Лана наре́зала кубиками арбуз и устроилась на кровати с тарелкой и вилкой. Наташа вернется после одиннадцати – надо не увлечься и ей оставить. Арбуз вкусно есть не спеша, отправляя в рот ломтик за ломтиком. Самое приятное – разливающийся в животе холодок. Никакими напитками, даже со льдом, этого не получишь. Израильский арбуз – он без косточек – не такой, конечно, ароматный и сладкий, как в детстве, в Киргизии. Но всё равно вкусный. А мама еще готовила соленые арбузы – в банках, на зиму…

Накануне, в среду, по пути с французского заезжал Макс, и они отправились на его новую квартиру. А утром разъехались каждый по своим делам. И чтобы встречаться два дня подряд – такого не бывало. Лана уже привыкла, что по понедельникам и средам он занимается французским, а после этого, часам к восьми заезжает к ней в общежитие.

Правда, однажды в один из «французских» дней Лана ждала-ждала. Все сроки вышли – часов девять вечера – и тут звонит: виноват, говорит, к друзьям после работы на минутку заскочил и плотно завис, даже французский пропустил, так что приехать сегодня не сможет. И что-то невероятное стал городить: мол, у друзей на чердаке живут крысы и голуби, которые между собой воюют, и что голуби – они хуже крыс, даром, что символы мира. И мирские символы теснят духовные по всем фронтам, а сам он – Макс – последний их – духовных этих символов – оплот…

Лана, конечно, обиделась немного, сказала, чтобы завтра позвонил, когда все духовные символы из его головы повыветрятся. Но на самом деле рада была, что всё-таки позвонил. Вообще, Макс (надо отдать ему должное) – явно не тот человек, который голову в песок станет прятать, как Руслан тогда. Если что, у него хватит духу закончить отношения по-честному, а не исчезнуть ни с того ни с сего, даже не объяснившись.

С Максом, конечно, не соскучишься: вечно что-то удумает. То заявился по-шпански одетый – не знала даже, что и сказать. Или взять хоть этих голубей с крысами – ну кому еще такое взбредет? А какую он снял квартиру! Только он, наверное, в подвале мог поселиться, чтобы на цепях подвешенным спать. Хотя там уютно. Как, впрочем, и на прежней его квартире. То есть – в его комнате. В самой-то квартире бардак был страшный. И народ подозрительнейший крутился: наркоманы какие-то, не пойми вообще кто. Хотя любопытно, конечно: совсем другие люди, в обычной жизни таких не встретишь. Жаль, что Макс не очень-то стремился меня с ними знакомить – стеснялся их, что ли? Или меня стеснялся? Про Лифту рассказывал, как там люди живут. Я бы с ним сходила, но он не предлагает. Не навязываться же… А сам всё ищет чего-то, покоя найти не может. Однажды, вообще! – звонит – на ночь уже глядя: готова, спрашивает, к забегу в ширину…

В дверь постучали. Лана оставила тарелку с арбузом и пошла открывать.

На пороге стоял Руслан.

– Привет.

– Здравствуй. – Лана была ошарашена, но пыталась это скрыть.

– Я без предупреждения, зато с серьезным разговором, – кривовато улыбнувшись, сказал Руслан. – Можно зайти?

Посторонившись, Лана пропустила гостя в комнату. Войдя, Руслан принялся озираться: он был очевидно смущен.

– Садись, не стой посередине, – Лана указала на стул, а сама села против Руслана на кровать. – Хотел что-то сказать? Забыл, наверное, поговорить два года назад?

Лана держалась холодно. Руслан явно нервничал.

– Понимаешь, – начал Руслан, – я тогда не мог… Нужно было во всём разобраться.

– И как – разобрался?

Руслан помедлил и, наконец, с трудом выговорил:

– Я понял, что хочу быть только с тобой.

– И что – ведьмы уже не боишься?

Руслана словно ударили.

– Ты… откуда ты знаешь? – Глаза его бегали.

– Неважно. Что еще ты хотел сказать?

– Ладно. – Загнанный в угол Руслан на что-то, очевидно, решился. – Расскажу тебе всё как есть.

Руслан откинул челку и вытер испарину. Затем сделал глубокий вдох:

– Короче, я тогда познакомился с одной девушкой и у меня с ней… ничего не получилось – ну, ты понимаешь… короче, не вышло. И вот, я тогда рассказал другу, а он говорит: твоя Лана – ведьма, заколдовала тебя, чтобы ты мог только с ней. Надо, говорит, тебе к бабке какой-нибудь специальной пойти, чтобы она, типа, отколдовала. Ну, в смысле, отворот сделала…

– И как – сделала?

– Нет, что ты! К бабке я не ходил да и вообще… Какие ведьмы?! То есть, с другой стороны, я, конечно, испугался, подумал: ну, мало ли… В общем, решил больше не звонить и не встречаться. И забыть.

– И как – помогло?

– Ну, в общем… нет. То есть – отчасти.

– В смысле?

– Ну, два года, всё-таки, прошло уже… Были… то есть была у меня подруга: всё нормально, вроде, сперва… Но ты из головы никак не шла: всё время перед глазами стоишь. И постоянно о тебе думаю. А потом мы с ней расстались…

– …и теперь ты ко мне пришел.

– Ну, я извиниться хотел и, может… всё с начала начнем?

Лана машинально положила в рот ломтик арбуза и подтолкнула тарелку к Руслану. Но тот даже не заметил.

– Всё время перед глазами стоишь, – повторил он, глядя куда-то в пол. – Постоянно о тебе думаю…

– А ты меня спросить не хочешь: как я живу? – Голос Ланы дрожал. – Может, я уже не одна, может, у меня есть друг? Почему я должна тебе верить и всё бросать? А вдруг тебе опять что-нибудь примерещится?

– А у тебя есть друг? – встрепенулся Руслан.

– Представь себе, да.

– И какой он?

– Что значит – «какой»?

– Ну… какого он роста, например. – Развернув плечи, Руслан выпрямился на стуле.

– Повыше, чем ты… немного.

– Ладно. А машина у него есть?

– Есть.

– Какая?

– Такая, серебристая… Да какая, вообще, разница? При чём здесь машина?

– Погоди, я хочу понять… А что за марка?

Лана замялась, пытаясь вспомнить.

– Ну вот у меня, например, – ты ведь помнишь – «Хюндай-Лантра».

– Вспомнила: у него «Хюндай-Акцент».

– «Лантра» круче, – не скрыл самодовольства Руслан.

– Ты что, купить меня, что ли, решил? Торгуешься? С какой стати?! По-моему, наш разговор лишен смысла.

– Прости. Торг неуместен, я понимаю. – Руслан успокаивающе положил руку ей на колено. – Не сердись. Я просто пытаюсь представить. Больше не буду.

Руслан неуверенно погладил колено. Взглянул на Лану.

Она положила свою ладонь поверх его. Их глаза встретились.

Внизу громко хлопнула дверь.

Лана сжала руку Руслана, приподняла со своего колена и вернула хозяину. Затем встала.

– Думаю, мы обо всём поговорили и тебе пора.

Руслан тоже поднялся.

– Ну, значит, тогда… пока? – неуверенно произнес он.

Руслан вышел. Лана закрыла за ним дверь и села на кровать.

Дверь распахнулась, и в комнату ураганом ворвалась Наташа.

– Ланка! – с порога загремела она. – Мне почудилось, или я видела на лестнице Руслана? Никак – отсюда? По ступенькам скачет, весь такой довольный, улыбается. Чем это вы тут занимались?

Наташа погрозила Лане пальцем и только теперь увидела, что та плачет.

– Ты чё, Ланка? – Наташа села рядом и обняла подругу за плечи. – Да ну их всех! Покушай лучше арбузика. – Наташа сунула тарелку Лане под нос, но та замотала головой.

– Я… тебе… оставила… – всхлипнула Лана. – Я его прогнала… А он… постоянно… обо мне думает… Хочет быть… только со мной… Всё время… перед глазами стою…

– Что ты там бормочешь? Кто хочет? У кого стоит? – Наташа было захохотала, но осеклась. – Погоди-ка. Ты о Руслане, что ли? А как же Макс?

– Макс… никогда мне… такого… не говорил, – рыдала Лана. – Он даже… не верил… что бывают… соленые… арбузы…

– Не верил? – Наташа взяла тарелку с арбузом и опять сунула Лане под нос. – Поплачь, поплачь. А потом Максу солененького дадим – враз поверит. А что, взаправду бывают солёные арбузы?..

Наташа, с тех пор как однажды приняла участие в устройстве личной жизни подруги, чувствовала ответственность. А ее неуемная натура требовала действия.

– Нужно позвонить Максу, – заявила Наташа. – Пускай приедет, успокоит!

– Я сама… успокоюсь… – всхлипнула Лана и упала лицом в подушку.

– Я звоню! – Наташа схватила трубку. – Быстро говори номер!

Телефон издавал резкие немелодичные звуки. Макс взглянул на сидящую на «антресолях» Ципи, сделал большие глаза и развел руками. Затем взял трубку.

– Это Наташа, подруга Ланы! – загремело в трубке. – Она хочет, чтобы ты приехал!

На затуманенные мозги обрушилось цунами, затем там вспыхнул пожар и что-то взорвалось.

– Сперва объясни, что случилось. Время недетское, положено спать. А те, кто не спят, должны соблюдать тишину. – Макс искал спасение в логике. – А те, кто не соблюдают тишину, должны по крайней мере объяснить, что…

– Срочно приезжай! – продолжала шуметь Наташа. – Лане нужно с тобой поговорить!

Макс немного разгреб оставшиеся после взрыва дымящиеся обломки и извлек из-под них кричаще-яркий образ толстоватой заполошной девицы. Накатила мутно-зеленая волна раздражения.

– О чём поговорить? И почему Лана не позвонит сама?

– Она… – В трубке послышались шорохи, и возник другой голос. – Это я. Привет.

– Привет, Лана.

– Ты можешь сейчас приехать? – Лана шмыгнула носом. – Или ты спишь?

– Уже не сплю. И хотелось бы понять, что стряслось. И почему вместо тебя звонят твои подруги.