Другая реальность

Просто, когда один человек любит другого, он любит весь мир и никому не может причинить вред.

Глава 4

Новая реальность. Продолжение

Январь 2006

Немного экспериментирую с энергией, которую принимаю в заочных сеансах. Во-первых, можно исключить музыку. Это ничего не меняет, кроме привычного хода сеанса, когда под определенные музыкальные фрагменты происходят определенные действа. Во-вторых, можно отменить ритуал вхождения. Оно все равно происходит, если хочется. В третьих, атрибуты призыва энергии тоже могут отсутствовать. Видимо, энергия уже знает тебя и приходит по первому зову. Точнее – ангел понимает тебя без слов и призывает энергию сам. И в четвертых, лечебный сеанс, когда лечить уже практически нечего, перерастает в нечто больше, это какой-то новый инструмент познания себя. Сознание подкинуло слово «медитация», хотя толком не знаю, что это такое. Нужно бы пополнить свой багаж знаний на эту тему.

Недавно набралась наглости и отправила свой роман «Мозаика любви», написанный уже почти два года назад, в один из интернет-журналов. Выбрала журнал «Эрфольг», он показался мне наиболее интеллигентным. Претендовала на публикацию в рубрике «Эпицентр». Не ожидала ничего, ну кому нужен молодой пятидесятилетний автор? И вдруг ответ от поэта Анатолия Полякова. Всего несколько слов: «Ваш роман, несомненно, заслуживает быть опубликованным». В следующем месяце он появится в интернет-пространстве. Конечно, я бы предпочла бумажный вариант, но средств издаваться за свой счет у меня просто нет, и вряд они когда-нибудь ли появятся.

Позвонил приятель, который написал музыку к моей молитве. Попросил немного переделать еще одно стихотворение, чтобы петь его от лица мужчины. Он выбрал именно его из нескольких, это меня порадовало, потому что я тоже хотела бы слышать эту песню:

На моем берегу тишина,Низко стелется дым из трубы.Как всегда, я сегодня однаНа безмолвных просторах судьбы.Белый голубь на белом снегу,Будто ангел спустился с небес,Он хранит на моем берегуЗадремавший заснеженный лес.На твоем берегу кутерьма,Блеск салюта и грохот пальбы.Там в клочки разлетается тьмаНе разгаданной нами судьбы.Я у печки плету кружева,Я у стекол узоры краду,И, возможно, простые словаЯ случайно под утро найду.Лунной ночью лампадку зажгу,И о здравье твоем помолюсь,А как стихнет на том берегу,Белым голубем в сон твой явлюсь.Я навею счастливые сныБелых крыльев пушистой волной.И шепну на пороге весны:

«Мой далекий, ты снова со мной!»

Мое намерение создать Книгу Любви Планеты Земля вызвало в интернете совершенно разную реакцию. Были письма, поддерживающие идею, в нескольких из них звучал один и тот же мотив: здорово, как это я не додумался сам! Я обязательно буду участвовать! И – тишина. Оказывается, не так просто описать миг счастья. Или вспомнить?

Вторая категория озабоченных юнцов попыталась увести диалог в сторону удовлетворения своей юношеской гиперсексуальности. И третья категория, в том числе мой петербургский друг, Савва, бросились рассуждать, взвешивая все «за» и «против» и ударяясь в софистику.

Самое странное, что все рассуждения кажутся мне лишними. Во-первых, я чувствую, что должна это сделать. Что это будет мой подарок Господу и людям. Во-вторых, эта книга будет свидетельством жизни души, а не свидетельством функционирования сознания. Следовательно, и читать ее будут душой, впитывая положительный опыт Любви, сорадуясь (ну, вот, опять, даже в языке есть слово «сострадать», а слова «сорадоваться» нет), а не осуждая, что такое хорошо и что такое плохо. Это будет книга единения, так как любовь, и как инструмент творения и как его конечная цель, есть то, что делает людей похожими. И уникальными, так как опыт переживания этого чувства у каждого свой.

Все свидетельства субъективны, без сомнения. В этом – их ценность. Их уникальность. Тем большее разнообразие, возможно, найдет в Книге свое отражение. Обманчивы? Никогда. Важно состояние души в ту конкретную минуту, и, что бы ни произошло, сохранить именно то ощущение той минуты. И, если обманутая девушка вычеркнет из своего душевного опыта то мгновение, когда задыхалась от счастья, не боясь быть обманутой, то и писать о нем она не станет. А если она опишет это мгновение как самое счастливое в своей жизни, то потом, когда обида пройдет, оно уж точно останется с ней. А фрау, впавшая в экстаз при прослушивании речи Гитлера, постесняется об этом написать, а если все-таки напишет, то, я думаю, всем будет интересно, что именно вызвало восторг ее души. И это тоже имеет право быть.

И не надо умышленно смешивать значительные события с ощущением счастья. Я разговаривала пока не с очень большим количеством людей, но все совершенно адекватно понимают, о чем речь. Все, кто знает, что в мире есть Любовь, все, у кого она является частью душевного опыта. А те, кто не имеет опыта Любви, вообще на мой вопрос ответить не смогли. То есть на основе моего небольшого опроса я делаю вывод: обычные люди отождествляют счастье и Любовь. А насчет сгоревшей дачи соседа – сильно сомневаюсь. Если кто-то и ловит в такие минуты кайф, то вряд ли сознается. Хотя величие огненной стихии… Но это – другая песня. Насчет аргумента, что нельзя «дробить жизнь», – категорически не согласна. А кто запретил? А разве жизнь я собираюсь дробить? Просто я хочу собрать все зерна счастья, испытанные человечеством, и испечь из них такой большой каравай, которого хватило бы на всех.

Жизнь, конечно, едина, но моменты возвышения духа до ощущения полной гармонии с миром, до ощущения единения со всем сущим во Вселенной, достигаются каждым по-разному, но общим инструментом и общим результатом, скорее всего, является Любовь. Конечно, ценен каждый миг, но, к сожалению, не каждый миг человек проживает на высочайшем душевном подъеме, не каждый миг интересен другим людям. Важно (в данном конкретном случае, когда речь идет о Книге) не только то, что ты накопил в себе, а то, чем ты можешь поделиться с другими, будучи уверен, что именно этот твой душевный опыт стоит того, чтобы им поделиться.

Возможно, яркая вспышка, озарившая чью-то личную жизнь, стала той недостающей частицей позитивной энергии, которая гармонизирует пространство вокруг нашей планеты? Если человек почувствует, что хочет поделиться своим счастьем, значит, так и будет. И он напишет. Даже если это нужно только ему, даже если у него не будет читателей или будет один единственный. К сожалению, большинство вообще не считают, что им есть, что сказать, а уж писать-то вообще не имеют намерений. И, слава Богу, значит, они просто проживают свое физическое воплощение, не мудрствуя лукаво. Может быть, их вспышки и озарения тоже важны для нас, и, может быть, они-то и есть самые пронзительные и искренние? Вопрос не стоит так: отдай свое, кровное, нам, убогим. Вынь да положь. Не хочешь, не надо, копи в себе. Однако, делясь, становишься богаче, с этим невозможно спорить.

Я думаю, что, читая такую Книгу, кто-то обнаружит для себя новые грани, обнаружит вдруг, что и он был счастлив, но не понял этого, и уж в другой раз не пройдет мимо… Уральская мечтательница? А мечтать не вредно, вредно не мечтать. Нашла в интернете ссылку, рекомендованную моим другом. Любава с Украины. Женщина, поборовшая рак. Автобиография счастливого человека. И даже не важно, фрагмент ли это, или вся биография. Несколько пронзительных образов – и ощущаешь, что все – правда. Внутренняя гармония и желание ей поделиться, сделать немного счастливее всех. И никакого акцента на том, что довелось пережить. Такое впечатление, что с годами женщины начинают острее чувствовать красоту и гармонию. Может, объединиться дамам пожилого и среднего возраста? А мужчины? Как меняется их мироощущение с годами? Конечно, это – не тема. Раскрытие души – вот тема.

Я подхожу к Книге Любви не с позиций сознания, этого хочет моя душа. Если идти от сознания, то можно классифицировать события, давать им оценку, решать, кто достоин, и т. д. Не будет ли попытка человека нарисовать миг счастья тем ключом к своей душе, который ее приоткроет? А у человека с раскрытой душой возникают совсем другие вопросы…

Мой друг написал мне: зачем еще одна Книга Любви, когда уже есть Евангелие?

А я не воспринимаю его как книгу любви. Мне кажется, что в нем много жестокости. И много вопросов возникает у меня при чтении Евангелия. Первый и главный для меня вопрос: так знал Он или не знал, что Он – Сын Божий, до того как?.. Второй вопрос: в чем миссия Его? Нести слово Божие, искупить грехи людские или погибнуть и воскреснуть? Но, тогда, есть вероятность, что и цель – открыться Сыном Божьим. А если знал Он, что воскреснет, погибнув, то в чем подвиг? И почему кто-то решает искупить мои грехи? Он заранее считает меня несостоятельной?

И – воскресли ли все с Ним к жизни вечной? По-моему, единицы. Те, кто шел за Ним с открытой душой. Для остальных жизнь вечная – только результат огромной работы над собой, а этому никто, даже Он, не научит. Или научит? Может быть, если Евангелие придет к тебе откровением. А если нет? Может быть, это – не твой путь? И неужели нет других путей? Сейчас много «учителей», которые рекламируют различные техники глубоких медитаций, в чем-то микромоделей смерти и воскрешения, только не ради людей, а ради себя, любимого. Иногда даже не души ради, а материального успеха для. Может, и в этом тоже правда – люби себя и спасай себя, ведь ты тоже Сын Божий. Возможно. Но – добивайся успеха за счет других, манипулируя не только их сознанием, но и божественными планами? По-моему, это уже слишком.

Глава 5

Репетиция

Сентябрь 1972

Бабье лето, прощальная красота подернутой легкой желтизной зелени, картошка, и мой день рождения – незабываемый праздник у ночного костра, когда кругом друзья, все немного возбуждены, слегка пьяны и немного насторожены. Позади три месяца разлуки, и все заново узнают друг друга, ведь в девятнадцать лет три месяца – это целая жизнь, это новые встречи, это любовь и расставанья, это новые друзья и новые проблемы, это время, когда вдруг становишься взрослым и начинаешь иначе смотреть на мир. И пристально присматриваешься к друзьям после разлуки – а есть ли им место в этом твоем новом мире? И облегченно понимаешь, что и они стали другими, но остались такими же близкими.

Я попросила девчонок спеть. У Багиры голос был не очень громкий, но высокий и чистый, а у Мышки – грудной, чуть глуховатый. Они знали, что мне больше всего нравится в их исполнении, но немного замялись. В компании, которая недавно подцепила новое словечко «дискотека» и каждый вечер слушала после работы битлов и, почему-то, Градского, петь для меня мою любимую было несколько рискованно. Они посмотрели на меня, я им скорчила рожу, и они правильно меня поняли: кому не нравится, могут не слушать. И она запели, почти заплакали на два голоса:

Извела меня кручинушка,

Подколодная змея.Догорай, гори моя лучинушка,Догорю с тобой и я…

Я слушала, и душа моя оттаивала. Я не могла петь вместе с ними, но могла жить в этой песне, ее тихий тягучий напев обволакивал и успокаивал, проникал до мозга костей и превращал тяжелую горечь в светлую печаль. Похоже, что песня задела за живое не только меня. И лишь Семен, который только что перевелся к нам из политеха, недоуменно переглядывался с Лехой – единственным человеком, с которым он общался. И Леха решил ему немного подыграть:

– А нельзя ли по случаю праздника спеть что-нибудь повеселее?

На него прицыкнули:

– Мало тебе, что магнитофон каждый вечер орет! Таня-Аня, а вы что молчите?

– А мы заслушались. Давайте, что все знают…

И Татьяна завела своим чарующим бархатистым голосом:

Ой, мороз, мороз!

Не морозь меня!

Не морозь меня,Моего коня…

Песню подхватили, и со второго куплета, не сговариваясь, запели на голоса. Песня звучала так по язычески красиво, что никто уже не возражал против заунывности, ребята тоже начали подпевать. Леха и Шуренок тихонько, а Бек – в полную силу. Я подпевала про себя, чтобы не портить песню (медведь долго топтался на моих ушах), и расслабленно рассуждала: откуда все русские знают «Мороз, мороз» и «По Дону гуляет»? Ведь этому не учат ни в школе, ни дома, эти песни живут в подсознании нации, и стоит кому-то запеть ее в подходящей случаю обстановке, как тут же вдруг оказывается, что ее знают все. Изначально. По праву рождения. Причем, не только русские. Вот сейчас отлично ведет Аннушка, еврейка с Украины, самозабвенно подтягивает татарин Бек. Так что подсознание нации тут ни при чем. Возможно, она просто висит над Россией, витает где-то в прохладном ночном воздухе…

Видимо, не я одна так думала, потому что, когда «Мороз» отзвучал, мы услышали почти незнакомый голос. Семен спрашивал Татьяну:

– «По Дону гуляет» знаешь?

– Естественно!

Татьяна запела, все подхватили, песня зазвучала. Своим несовершенным слухом я уловила, что песня звучит намного сильнее предыдущей. Я прислушалась – звучал новый сильный мужской голос. Стала искать его обладателя и не сразу поняла, что это поет Семен. За пышными усами и курчавой бородой почти не было заметно, как он открывает рот. Он сидел, прислонившись спиной к дереву и закрыв глаза, и, казалось, просто внимательно слушал. Я не одна обратила на него внимание, постепенно все взгляды сосредоточились на нем. Он пел почти профессионально и так страстно, так увлеченно, что не сразу заметил, что поет уже совсем один. Он очнулся и открыл глаза только тогда, когда его голос в полном одиночестве вывел последние слова песни. Всеобщее внимание его смутило, но он легко вышел из положения:

– Девочки, мы с вами споемся. У меня по этому поводу есть предложение: а не выпить ли нам водочки?

Предложение было принято с восторгом. Певцам дали передышку, опять начался шум, анекдоты, смех. Грустное очарование рассеялось, праздник плавно переходил в обычную пьянку, но все чувствовали, что стали ближе друг другу, как люди, имеющие общую тайну, или как друзья, случайно обнаружившие склонность к общему пороку. Я улыбнулась про себя: группа «передовой советской молодежи», вконец задолбавшая своих преподавателей «поклонением перед западной культурой», по ночам, в лесу, тайно распевает русские народные песни. В памяти откуда-то всплыла фраза: «Вот такой пердимонокль!». Я хихикнула. «Похоже, алкоголь ударил в голову», – мелькнула мысль. И почти сразу стал невыносимым жар от костра. Я отодвинулась, потом встала и немного отошла вглубь леса. Ночная прохлада быстро привела меня в норму, обступившая со всех сторон непроглядная тьма пугала, хотелось назад, к людям, но лень было шевелиться, и я стояла, привалившись спиной к березе, и издалека рассматривала огонек костра, едва заметный за плотной стеной деревьев. Лес глушил все звуки, и, казалось, там, у огня, никого нет.

Вдруг послышался отчетливый хруст веток, я вздрогнула, но, услышав голос Бека, успокоилась.

– Катюша, я тебя, кажется, напугал?

– Еще бы! Крадешься, как тать в ночи. – Никаких объяснений не хотелось, и я решила прикинуться совсем пьяной.

– А я смотрю, тебя нет, ну и пошел искать. Лес ведь кругом.

– Ну, вот и нашел, веди теперь к костру, а то я и в правду трухнула.

Мне не хотелось оставаться с ним вдвоем, я знала, что он питает в отношении меня какие-то надежды, и объяснения не входили в мои планы. Но в его – явно входили.

– Ну, что ты от меня все бегаешь, случилось чего?

– Ничего, все нормально. Мы же договорились, что за лето я все обдумаю. Я и обдумала.

Бек кипел, но сдерживался, как мог:

– Не увиливай от ответа.

– Я и не увиливаю. Ты меня еще ни о чем и не спрашивал.

– И спрошу. Только ответишь ли?

– Валяй. Клянусь говорить правду и только правду.

– Не паясничай. Ты что, кого-то встретила?

– Да.

– И это у тебя серьезно?

– Да.

– И у него?

– Да.

По-моему, мои лаконичные ответы его доконали, и он сбавил тон:

– И что же дальше?

– Не знаю, скорее всего – ничего.

Бек смотрел на меня уже скорее участливо, чем раздраженно, и я снова увидела в нем друга, верного и понимающего.

– Что-то я не пойму тебя: если все так серьезно, то почему ты так говоришь?

– Именно потому, что все так серьезно.

Бек подозрительно прищурился:

– Ты что, опять мне голову морочишь?

– И не рассчитывай!

– Значит, все? И со мной, и с ним?

– Все.

– Ну, ты даешь! Всех разбросала. Ну, я – ладно. У нас с тобой ничего не было, а с ним-то как? Неужели ни о чем не жалеешь?

Мне стало и смешно и грустно: ну, до чего мужчины – примитивный народ! Ему жутко хочется узнать, «было-не было», а прямо спросить – куда там! И я ответила прямо:

– Жалею. Что не было у меня с ним ничего. Только об этом и жалею. Ты прости меня, я думала, у тебя за лето все прошло.

– Не прошло.

– Вижу. Не надо.

– Нет, надо. Я все лето тебя рисовал, по памяти. На стены развешивал и смотрел. А ты…

– Говори, говори. Давай, наговорим друг другу гадостей, и легко разойдемся. Чур, ты первый!

– Извини, я просто псих. Давай руку. Друзья?

Я протянула руку:

– А у тебя получится?

– Попробуем. В крайнем случае, будем мирно сосуществовать.

Радости моей не было предела:

– Вот это по-нашему, по-бандерложьи!

– Не льсти, женщина, не буди во мне зверя!

Бек уже шутил, значит, взял себя в руки. Все-таки он классный парень, и я даже пожалела, что не люблю его. Как бы все было просто!

Мы вернулись к костру, Бек присоединился к компании, налил себе водки, и через минуту его громкий голос, рассказывающий что-то неприличное, и его раскатистый смех уже перекрывали всеобщий гам и смешки. Он был в ударе, а это означало, что у него мрачное настроение.

Я подсела к Багире. Она покосилась на Бека и участливо спросила:

– Что, семейная сцена?

– Ага, сплошной Шекспир.

– «Укрощение строптивой»?

– «Отелло», сцена в спальне.

Багира поддержала мой тон:

– И он не убил тебя, потому что ты – атеистка, и отказалась молиться?

– Наоборот. Исповедовалась в грехах по полной программе. А сюжет этого не предусматривал.

– И что Отелло?

– Был великодушен. Отпустил грехи, и меня вместе с ними.

Багира облегченно вздохнула:

– Ну, и слава Богу!

Совсем рядом раздался голос Семена, весьма глубокомысленно изрекшего:

– Девчонки, я не в теме. Но, по-моему, по этому поводу нужно выпить!

Я быстро протянула кружку, он налил, не жалея. Я, переглянувшись с Багирой, нагло заявила:

– Чур, я первая!

Это был давно отработанный прием. Когда выпить было проще, чем отказаться, мы просили налить нам с подругой в одну посуду. Я брала кружку первая, мочила в ней губы, шевелила кадыком и громко крякала, после чего быстро передавала кружку Багире, которая легко ее осушала. Почему-то алкоголь ее не брал вообще. Загадка природы. Зато легко продолжился разговор с Семеном, который, они, видимо, вели до меня.

Семен рассказывал о своем любимом поэте, ленинградце Викторе Сосноре. Он цитировал его с чувством и артистизмом, стихи завораживали безукоризненной формой и какой-то особой мелодичностью. Багира не спускала с него восхищенного взгляда, и меня это насторожило. Все знали, что предмет ее восхищения женат. Мне захотелось немного развеять очарование современного декаданса, и я ввязалась в бессмысленный литературный спор. Неожиданно небо стало светлеть, и все вспомнили, что скоро на работу.

Утром, помятые и не выспавшиеся, мы ползли, скрючившись, по борозде. Багира ухитрялась все время оказываться поблизости от Семена, пытаясь привлечь его внимание.

Я хмурилась. В какой-то момент мы поравнялись с ребятами, и я услышала голос Семена:

– Чего это ты сегодня такая хмурая?

– Спать охота. А ты чего вдруг разговорился? То молчал, молчал…

– Слушателей не было.

– Смотри, не очень-то слушателя своего приручай. Ты – мужчина из себя видный, мозги компостировать умеешь. Один минус – женатый. А Багира – девушка наивная, смотри, поосторожнее…

– Спасибо, что напомнила мне о моем женатом положении. Кстати, мы с Багирой сегодня вечером в самоволку собрались. Я по жене соскучился, а она по ванной.

– Ну, это лучше, чем одной на дорогу выходить. Я уже моталась ночью в город на попутке, страху натерпелась. Так что вдвоем все спокойнее.

– Благодарю за оказанное доверие.

Он ерничал, видимо, я перегнула палку. Я подхватила:

– За доверие не благодарят, его оправдывают. Вы свободны, поручик!

Они опоздали на завтрак, и Стас, злой на весь мир, уже грозил им всякими карами, но они появились в последний момент перед посадкой в грузовик. В кузове, рассевшись на полу, курили привезенные сигареты. Багира и Семен обсуждали вчерашнюю вылазку:

– Представляешь, лежишь в ванной, – смаковала подробности Багира, – вода горячая, пар идет, а с тебя грязь комками слезает… Потом под душ, пижамку чистенькую наденешь – и в постель, белоснежную. А в комнате тепло… Еле проснулась утром.

Семен вторил ей елейным голоском:

– А вот лежишь после ванной на диване с книжечкой и краем глаза наблюдаешь, как жена на кухне яичницу жарит с колбасой… А запах от нее!

Багира тут ехидно поинтересовалась:

– От жены, что ли?

Семен не обиделся, он продолжал подначивать всех, набивших надоевшей картошкой животы:

– Нет, от колбасы. Я люблю, чтобы колбаса обжарилась со всех сторон, корочкой золотистой покрылась, а яичница – чтобы была слегка недожаренной, и белок дрожал вокруг желтка…

Разговор пребывал в области кулинарии, пока грузовик не затормозил.

Стас тут же завопил:

– Мальчики, девочки, за работу!

Сегодня мы должны были закончить поле и получить долгожданный аванс, а если повезет и пойдет дождь, то и выходной. Когда время подошло к обеду, работы оставалось на пару часов, и все дружно решили не прерываться. Около трех, когда все закончили, дождь и в самом деле начал угрожающе накрапывать, не обещая ничего хорошего. Машина за нами должна была прийти еще не скоро. Уставшие, мы валялись на грязной, мокрой куче ботвы и потихоньку промокали. Нет ничего тяжелее из одежды, чем намокшая телогрейка. Я не выдержала:

– Ребята, тут до деревни по дороге километров пять, а напрямик – через поле и лесок – километра два. Айда пешком!

Багира сделала недовольную рожицу:

– Да ну тебя! И так ноги гудят! Не сахарные, не растаем…

Остальные даже не отреагировали. Я встала:

– Ну, как хотите, а я пошла.

Неожиданно присоединился Семен. Багира, было, дернулась, но отступать было поздно, и она снова прилегла. Мне стало неловко перед ней, и я попыталась остановить Семена:

– А ты что, тоже сахарный? Или за меня боишься?

– Я боюсь за свои единственные штаны. Я грязные дома оставил.

– Ну, тогда вперед, маленько подмокнем, зато согреемся.

Согрелась я быстро. Солдатские сапоги увязали в распаханной, набрякшей земле, я заметно отставала от Семена, и он сбавил шаг. Молчание явно тяготило его:

– Чего ты все молчишь?

– А о чем с тобой говорить? Ты же через слово врешь…

– Когда это я врал?

– Ну, хоть сегодня утром, когда Багире про яичницу с колбасой заливал…

– Что же такого невероятного в колбасе?

– Да так, пустяки. Просто я никак не пойму, как ты мог, лежа на диване, наблюдать, как жена на общежитской кухне жарит яичницу? А ванной там и в помине нет…

– Это откуда же у тебя такие сведения о моей личной жизни?

Мне стало неловко, но отступать было поздно, и я созналась:

– Леха же с занятий слинял, чтобы помочь тебе переехать, а я его прикрывала.

– Сдаюсь, приврал немножко. Я ведь к жене не заходил, домой пошел, а яичницу мне бабушка жарила. Прикажешь мне Багире об этом рассказывать? Дескать, приезжаю в город и тайком от молодой жены иду к бабушке? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что к чему…

– Ну, значит, ты соврал дважды: вчера ты уверял, что уходишь в самоволку, потому что соскучился по молодой жене…

– Интересно, а если бы я сказал, что соскучился по бабушке?

Меня согнуло пополам от хохота. Я даже представить не могла, что такой прожженный бородатый мужик может скучать по бабушке.

– Вот, вот. Так бы все и ржали надо мной. Слушай, а ты никогда не врешь?

– По мелочам – никогда.

Мне стало грустно. Говорить больше не хотелось. К счастью, мы уже дошли. Промокли мы не сильно, а к приезду машины и вовсе успели привести себя в порядок, и я спокойно покуривала на крыльце, когда подъехал грузовик. Дождь разошелся не на шутку, и мой вид вызвал некоторую зависть и раздражение у промокших до нитки товарищей, которые проклинали все на свете: и картошку, и погоду, и Стаса, и себя, за то, что не пошли с нами. Когда они просочились в узкую дверь, я осталась одна на крыльце.