Незримому Собеседнику

Лёва Зайцев

Незримому Собеседнику

Посвящается Светлане Сургановой. Женщине, которая живёт и поёт так, что Её внутренний Свет побуждает сиять окружающих

Здравствуйте, Дорогой Читатель! Сейчас Вы откроете мою книгу и отправитесь в собственное путешествие. Прошу Вас об одном – не искать тут правды или неправды, и уж тем более того, чему Вы могли бы быть свидетелем. Поверьте, именно так и было на самом деле в моем воображении. И Вы обязательно найдете в душевных перипетиях Автора свои переживания и свои истории. Счастливого пути!

Предисловие

22. Молюсь Дай, Бог, мне всё сейчас в себе исправить,Чтоб и вчерашний день сиял огнямиМоих сегодняшних влюблённых глаз,Как будто чувства начались до нас.Дай, Бог, той степени проникновенья в душу,Чтоб голоса Любви часами слушатьИ даже в ненависти, непроглядной злобеСвоей Любовью выбить путь к свободе.Дай, Бог, не клясться, стать мудрее,Всему учиться дай мне поживее.Чего в Любви достигну, то будет всё моё,Ты научи не потерять саму Любовь.Откроюсь я всему, что Ты мне посылаешь,Дай, Бог, таких мне испытаний,Чтоб тонкою натянутой струноюЯ с Миром говорил своей Любовью.Лёва Зайцев. «Открытое письмо», глава 2, часть 1, эпизод 22.

Наставление

Здравствуй!

Если ты читаешь эти строки и видишь в них не то, что написал бы себе сам, но то, что побуждает тебя призадуматься снова и снова, значит, тебе удалось отличить мой Голос от Голоса своего разума. Я пишу тебе, потому что знаю: Ты решился написать рассказ – послевкусие, настигшее тебя по завершении работы над романом в стихах «Открытое письмо» только потому, что более всего тебе хочется таким путем обрести прощение. Моё прощение. Но я здесь не чтобы судить тебя, а впитать в себя весь твой опыт. И постараться явить через тебя всю Любовь, которую ты способен отдать Миру. Не мне тебя прощать.

Ты жаждешь прощения Любимой. Но разве ты простишь себя, зная, что тебя простила Она? Разве Её прощение принесёт тебе облегчение, а не новую боль Знания, что, несмотря на твою ошибку, Она не только не отступилась от тебя, но и готова снова доверить тебе своё сердце? Нет. Смирись с этим.

Смирись и с тем, что на сей раз тебе предстоит пережить всё заново, и в несчетном кругу очиститься от недуга, парализовавшего твою волю, во имя дальнейшего пути. Ты не сознаешь его власти над тобой, не знаешь имени его. И горечь неведения отравляет твой новый день.

Так смотри внимательнее. Вчитывайся, переживай, спотыкайся о строчки и свои иллюзии. И, может быть, смирившись, отделив настоящее от наносного, ты обретешь желаемое прощение себя в себе.

Будь кропотлив и настойчив.

Твоя Частица Бога.

Глава первая.

Круги

Круг Первый

Я выбрал слово, чтобы выплеснуть себя наружу, поскольку не одарен слухом и прочими способностями, позволяющими выплеснуть себя иначе.

Прозрение

– Жизнь – это отрезок времени, за который нужно решить определенную задачу! – это был мой шанс произвести яркое впечатление.

Преподаватель философии задала вопрос, что, по-нашему мнению есть жизнь, и я незамедлительно включился в соревнование идей. Мне так хотелось Ей нравиться, что я и сейчас ощущаю это мгновение. Я помню, как выглядел, как был рад идее, как тянул руку. Я помню, что Она похвалила меня. В следующий раз я вернулся в аудиторию, когда Она при встрече упомянула, что все прошедшие несколько лет в кругу своих Друзей цитирует моё определение. И я потратил ещё несколько лет, чтобы вспомнить, что именно сказал.

Это был мой шанс. Я им воспользовался. И Она была восхищена тем, что я сказал. А я запомнил свой желтый свитер, круглый значок с портретом Звезды. Красоту звучания фразы, которую несколько раз предварительно прошептал. Я был счастлив, когда нетерпеливо тянул руку. Я был уверен, что победил. И пропустил мимо ушей шуточку Сашки, он всегда находил повод посмеяться. Подумаешь. Я вложил всё своё восхищение этой Женщиной в своё предложение, и Она приняла его! И сохранила в своем сердце. А я отдал.

А теперь Она пыталась донести что-то обо мне, смущенно приводя в разговор свои ощущения от пережитого, о жизни, полной задач, и моё определение поселилось среди аргументов в защиту сказанного Ею. Мы расстались на полуслове, но между нами осталась незавершённой тема, и Её ответное признание. И я прислушался к себе.

Всю свою жизнь я был амбициозен только во имя Любви, даже не осознавая, что ничего более не примиряет с неизбежностью конца, я открывался во имя Чувства, и никогда не сожалел о познании глубины своей незащищенности в этой наготе. Словно удивительный сон, прошедший со мной все испытания памятью из детства, стал неотъемлемой частью реальности.

Я захожу в комнату нашего дома, полную солнечного света. И вижу, как Мама и Сестренка весело проводят время, забравшись на печь. Нашу голландку. Это невероятно притягательно, очень хочется туда, к ним. Я не спрашиваю себя, как такое возможно, уместиться под потолком на этой печи, но с сожалением замечаю, что рядом с ними нет больше места.

Они там вдвоём, заодно, и то, как они улыбаются и переглядываются, рождает одну общую для них тайну. А я тут, внизу. Мне очень хочется разделить их радость, но им нет до меня дела. Дом полон света, но ни души больше нет, даже кошки. Я смущен и обескуражен. Разворачиваюсь, чтобы уйти, чувствуя спиной, что они не смотрят мне в след. Болтают ножками, болтают между собой, глядя в окно. Я подавлен. Ещё шаг, и я окажусь в другой комнате, и за мной сама собой закроется дверь. Меня не будет. Я умру!

Я не помню, что спал, как проснулся, но помню непередаваемую атмосферу счастья и беззаботности, там, под потолком, на лицах Мамы и Сестры. Мне любопытно, как они туда забрались и о чем разговаривали, но все мои попытки выяснить подробности у Сестры не увенчаются успехом. Она удивлена, не более того.

А мне страшно. Страшно быть чужим на празднике Жизни. Страшно исчезнуть. Страшно, что Мама не только не примет меня в свои объятья, но и забудет обо мне, отвлёкшись на другие радости. На Отца. Я умру! Мне страшно спать. Родители берут меня к себе. Но ужас повторятся снова и снова. У него нет расписания, описания, оправдания.

Я маленький, испуганный, растерянный перед неотвратимостью того факта, что однажды меня не станет, но будет залитая светом комната и счастливые лица тех, кого я люблю. А они даже не догадываются, как дороги мне. Как мне больно, когда больно им. И я не стесняюсь слёз, чувствуя, как течет кровь из ранки на пальце Сестры, хоть я и перевязал её подорожником, и крепко зажал своей рукой. А Ей не страшно, и кажется, что не больно, потому что весь страх и боль я забрал себе. Я справлюсь. Я смогу. Я научусь с этим жить.

До и после. А там, в Раю, боялся ли я, что Бог что-то не договаривает мне, прежде чем вкусить плод с Дерева познания Добра и Зла? Не вносил ли смуту в мои мысли сам Запрет, гласивший, что я умру, вкусив плод, а всё вокруг останется прежним? Как такое возможно? Как? И как преодолеть страх, не рискуя перейти границу дозволенного?

Не знаю, что нравилось мне больше, само движение, возможность прокатиться на тракторе, или побыть рядом с Отцом. Но я радовался любой возможности провести время с Отцом вместе, когда вместе только Он и я.

Так было и в тот раз, когда Он пригласил меня, болтающегося без видимого занятия у дома, съездить в соседнюю деревню, отвезти к Родственникам мою двоюродную сестру. Лето на излёте – пора готовиться к школе, пора городским детям собираться в родные края. Пора так пора. Её провожала наша Бабушка, ждала Мама и Мамина Родня, меня ждало маленькое путешествие туда-обратно.

По прибытии Отец пошёл в дом, поприветствовать Родственников, я отказался, потому что встреча с чужими людьми меня не прельщала, а тут трактор. Можно порулить, вообразить себя капитаном этого гиганта.

Время катилось к закату, Отец задерживался. Я вдоволь наигрался и заскучал. Сгущались сумерки. Окна дома просияли теплым светом. На пустой улице не было ни души. Только я в тракторе, очертания которого стали постепенно исчезать в темноте. Я скорее чувствовал, чем видел свои руки и ноги. Казалось, сейчас откроется дверь и ко мне ворвется какой-нибудь монстр, чтобы поглотить меня подобно тому, как темнота поглощала вечер.

Я исчезал. И бессмысленный ужас неосознанных переживаний вдруг превратился в понятную мне картину расставания. Сестра уезжала. И этого никак нельзя было изменить. Помимо моей воли утрата показалось необратимой. Как же я жить-то теперь буду? Стало невыносимо горько. И я расплакался.

Эмоции обрели выход и подарили надежду, что не всё потеряно, что ситуацию можно исправить раз и навсегда. И я причитал бессвязные объяснения, почему это всё невыносимо и нелепо, давал одно за другим обещания, и, наконец, выкрикнул: «Я же Люблю тебя! Люблю!»

Взаимодействие

Реальность старательно корректировала или отрицала мои мечты, но никогда не давала отчаяться. Казалось, что и она, и я одинаково страстно желали друг другу измениться. Я Любил её, и хотел, чтобы она нашла место и для моей Любви. Она же, как мне казалось, едва ли замечала мои чувства, представая предо мной в Образе тех, чьё счастье я желал составить.

Но находясь в уединении среди бескрайних лесов и полей, затерявшись в большом городе, я чувствовал, что моя Любовь уже принадлежит Миру и всего несколько шагов отдаляет меня от того, чтобы Она стала частью мира той, кого я называю Любимой. И перестала быть преступлением против правил взаимоотношений мира людей. Кто я, Кто Она?! Как можно желать несбыточного, загадав ли новую цель в жизни, пожелав ли быть рядом с Ней, снова и снова Недосягаемой? Я спрашивал себя, не находил ответа, но продолжал искать.

Вчера, здесь, сейчас и в следующую минуту я пишу свою докладную Богу, мелким шрифтом, корявым почерком со всеми, в том числе невразумительными, подробностями. А Он наверняка мне улыбается. У Него несчетное количество вариантов для воплощения своей улыбки, будь то солнечный зайчик, полная луна, радуга в фонтане: всё готово поприветствовать искренний порыв. Он улыбается каждому, и с каждым ведет приватный разговор. Жаль, что не каждый готов Его услышать.

Мы воспринимаем жизнь в контексте событий, на самом же деле это события происходят в контексте нашей жизни. И жизнь сама по себе не цепочка событий, Жизнь – это реакция на события, внутреннее осмысление.

Мы оцениваем жизнь (хороша ли, плоха), ориентируясь на случившееся с нами, а реально это Жизнь оценивает нас в той или иной ситуации, насколько мы хороши, иль плохи. И если взять за основу именно эту точку для анализа, то очевидным и неопровержимым фактом явится наличие Бога, Божественное происхождение всего сущего, Божественное единоначалие во всём и Божественная составляющая в каждом из нас.

А пустота, именуемая Космосом, в котором живут сами по себе планеты, звезды и прочие тела, раскроется как первоисточник, как носитель той самой энергии по имени Бог, которую не в силах зафиксировать пока датчики, создавшей Жизнь во Вселенной.

Исповедь

Я с Тобой воплощаюсь в бессмертное Мы в Мире непонятой, непознанной, вечной Любви. Здесь всё, включая меня, не совершенно, и несет отрицание с большим энтузиазмом, чем признание. Тут трудно плакать и с поводом, и без. Так же тяжело, как улыбаться. Уже неудобно на зеркало пинать, коль рожа крива, но пожалиться на вселенскую несправедливость еще удобно. Однако, положа руку на сердце, где еще вчера царила всеядная пустота, а сегодня только ритм, задающий темп мгновению, я горю одним желанием – пройти свой земной путь вместе с Тобой, чтобы никогда и после не расставаться.

Условности, которыми удавалось тщательно огораживаться, оборачивались для меня препятствием. Теория, будто со временем оформляется произвольное деление на главное и второстепенное, не сработала на практике. Вымарать эпизоды из свершившегося за ненадобностью и приберечь ластик на то, что способно произойти в нарушение сценария, не получилось. Не удалось напрочь лишиться памяти, устраниться в маразм, лишь бы не спотыкаться о неординарные, а посему тревожные моменты.

Знаю, забытый день зажил бы независимым образом в лицах и словах людей, теряющих свое значение в моих глазах, но трепетно хранящих мое ускользающее содержание. А если б они покинули меня, оставив для таких же отрешившихся санитаров, медсестер и врачей, былое продолжило бы навещать меня солнцем, дождем, ветром, снегом, тучами, звездами, луной…

И без того беспорядок в мыслях принуждал скитаться из крайности в крайность. Во имя борьбы за единственно верный выход из гнетущего состояния. В окружении многообразия видов, форм, звучания, красок и оттенков, где предшествующее – дополнение к текущему и материал для будущего.

Мне повезло увидеть собственное отражение в виде хаоса чувств, эмоций и бесцельности характера, когда, наблюдая за другими, я остро переживал в себе конфликтные ситуации, не мог простить содеянного в свой адрес, снова и снова возвращаясь в прошлое ли, к неприятному ли разговору. И обнаруживал себя в роли незадачливого собеседника. Мне стало любопытно в людях то, что отталкивало от них. И я с удивлением обнаруживал, что мне самому пора избавиться от подобных качеств.

Стало нелепо пугаться перемен и прятаться от них. Потребовалось решительно направиться вперед, преодолевая сомнения и обращая во благо ошибки и неудачи. Не кичиться успехами, а воспринимать их как ступень вверх по лестнице, у которой нет предела, а есть только очередные горизонты. Постоянно стремиться постигать новое, и не говорить себе «достаточно», чтобы не утратить интерес к преобразованиям.

Вышагивая из вчера в сегодня неуверенной походкой, вопреки робости своей, неуместным жестам и застревающим костью в горле словам, захотелось увидеть Твой давно согревающий меня Свет. Отпала нелепая потребность стесняться отсутствия особых достоинств для осязаемого соприкосновения. Родилась необходимость измениться настолько, чтобы недостатки перешли на сторону положительных качеств. Не для Тебя, словно мое желание – одолжение или навязанная Тобой идея. Ради неудержимого стремления стать Твоей частью, будто я случайная потеря, обнаружившаяся только сейчас.

Я с Тобой обретаю то, чего действительно не хватает – понимание и познание вечной Любви как мерила Жизни. С Ней сердце – не пустой сосуд, а свободное пространство, готовое принять и боль, и радость, а отдать только тепло. И справедливость в том, что нет ни злого умысла, ни соблазна, способного Любовь растоптать. Если не отдать им предпочтение, тленным, как мое тело.

И древнее наваждение, дезориентировавшее от той поры до критической точки: глядя на солнце, ощущая дождь, ветер, снег, поражаясь тучам, звездам и луне, не чувствовать, не считать частью себя и своего самосознания лоскутное одеяло по имени «Вот это Всё; Вот эти Все», не предоставляет шансов для осознания могущества силы, названной Любовью. Исключи из спектра сравнения условия проживания, и на лицо скромная разница между первым и современным человеком. И воз желаний ныне там. Возможно, и это заблуждение устранимо.

Здравствуйте, Любимая

Пишу, движимый надеждой, что Вы когда-нибудь прочтёте. Поскольку потребность писать Вам мне дорога, то писать, обращаясь к невидимому, но дорогому Собеседнику, легко и приятно. Пишу, потому что иначе не получается обнажить душу. А, не обнажив души, не получается найти гармонии с Миром. А без гармонии с Миром не быть мне Вам ближе, чем фонарный столб на Вашей улице, что хоть светит ночью, но не греет, и не в состоянии осветить ни весь Ваш путь, ни заглянуть в Ваше окно. И всё бы ничего, да быть ничем неуютно.

Возможно, сказанное мною не будет для Вас новостью, и уж тем более откровением, но это новость для меня, и частенько откровение, потому что, пройдя через мое сердце, нашло в нем отображение, и стало моей частью. А мне только и надо рассказать себя, не чтоб Вы поняли, а чтоб приняли.

И, может быть, там, где я расскажу свою боль, Вам захочется рассмеяться, чтобы защитить себя от моей боли, чтоб не искать её в себе. Но, может быть, после Вы передумаете, ещё раз взглянув на ту страницу. В этом и есть радость писательства, ведь когда говоришь, силишься изобразить сказанное, и ждешь, что слушатель поднимется вместе с тобой на волне твоих чувств и эмоций, что преобразуется в единомышленника, а, не встретив желаемого, расстраиваешься. Да и слушатель приходит за собственным интересом, и ждет его воплощения, и готов разочароваться в любую минуту, даже уйти и более не вернуться. А если он и вернется после, то не к тому твоему состоянию, а к новому, когда будешь нуждаться уже в другой близости.

А Читатель в своем праве быть собой, искать то, что ему близко, и что чуждо, он и отвечать не обязан, только задуматься, не больше. Но и этого уже безгранично много, потому что он впускает тебя в свою душу, и плутаешь там по наитию, и совершенно не ведомо, в каких тайных закоулках окажешься. И отложив не понравившееся чтиво, он, случайно обнаружив его среди хлама, может присмотреться, и вдруг найти то, что сразу не разглядел, и увлечься, и ты там будешь позапрошлогодний, а он сегодняшний, и вот только – только и сложилась ваша давно задуманная беседа.

Пишу Вам, посвящая написанное Маме и Папе, чтобы разобраться, наконец, сколько ж во мне Мамы, сколько Папы, где переплелись, и почему то, что меня в них раздражает, проявляется в нормах моего поведения, и почему я бываю не рад в них тому, чему умиляюсь в чужих людях. И что ж такое Любовь к Родителям, к Истокам, и что эта Любовь в Любви к Вам, в Любви к Миру, в Любви.

Пишу с перерывами на то и это, то днём, то ночью, чтобы уловить важность всякого момента, чтобы донести радость текущего, что тут же станет прошедшим, и всё же остаётся живой частью растущего организма, ищущего приемлемого способа развития. Смею надеяться, что мы пройдем этот путь вместе, от слова к слову, до запятой, до точки. Чтобы, в конце концов, приевшись моими изъянами, Вы с легкостью взглянули на Себя и улыбнулись своим страхам. И пошли дальше, может и не со мной, но и без них, без страхов.

Возможно, по дороге к Вам мое послание пройдет через сотню рук и глаз. Не смущайтесь! Ведь самое интимное, что есть в человеке – это взгляд, а его, как ни старайся, невозможно спрятать, рожденный глубоко внутри, он не в состоянии сбежать обратно, как младенец не может вернуться во чрево матери. И даже соприкосновение ему уступает первенство, потому что следует за взглядом.

Порою ж сила взгляда настолько велика, что соприкосновение и вовсе ему готово уступить, потому что не в состоянии сказать большего, в то время как взгляд всегда способен пробудить соприкосновение. И лишь в роковой час, когда взгляд здесь лишь блуждает, а то и вовсе отсутствует, соприкосновения начинают играть главную роль. А слова тем более меркнут, их сила ведома только посвященным в таинство взгляда. И среди тех, кто будет посредником между мной и Вами, нет свидетелей того, как я Вас вижу.

С Любовью, Лёва.

Поиски

И снова, и снова я терял связь с Богом, с Ней и с собой. Не только потому, что ждал одобрения и разрешения пойти дальше, но потому, что не чувствовал Её присутствия в себе. Что удивительно более всего. Ведь с первой своей фантазии, с первого своего письма в жизни, тогда адресованного Крестному, я живо представлял себе Собеседника и его реакцию. Но более всего я представлял себя, несущим своё высказывание и интерес Собеседника к нему.

Да, я ошибся в своих ожиданиях. Мои мечты меняли только меня, а ответ Крестного начинался с замечания, что я неправильно написал само слово «Крестный», пропустил «т». Воистину эта информация оказалась настолько важнее новостей от Него, что я не запомнил Его ответного письма. И долго ещё ничего никому не писал. Равно как это, наравне с иными факторами, научило меня критически относиться к своему слову. И фантазия моя с годами упражнений стала гибче и чувствительнее. Я стал узнавать Собеседника по своим запросам к Миру. И спрашивать себя от Его имени.

Дело времени, и Собеседников стало больше, чем моих способностей отличать природу Их желаний со мной поговорить. То ли я и вправду любопытен Миру, то ли я фантазер с неугомонной фантазией.

Плутая в вопросах, увлекаешься процессом. Пропитываешься соревновательным духом, крепнешь. Совершенствуешь двигательный навык. Познаешь, что конечный финиш – смерть. К чему на том финише вся моя ватага? Не зачем. И тот ли имелся в виду призовой фонд? Стимул? Но… А если… Не капитан, тренер. Тренер, потому что мысли – результат кропотливой работы над собой. Они абсолютно зависят от множества факторов, которые не формируются в слова. Являются их оправданием. Не самоцелью – «Продумать! Так и быть». А самооценкой – «Продумать! Как быть».

Накапливаются импульсы от тела, которое есть, а не оттого, что грезится в идеале; от чувств и инстинктов. Возникают резкие порывы и необоснованные действия. Многое из того, включая манеру улыбаться, в том числе мыслям; манерам одеваться, обуваться, хмуриться, что не требует глубокого осмысления, имеет решающее значение в не связанных напрямую с этим ситуациях. Взаимодействие, влияние огромного комплекса невозможно просчитать, пребывая на капитанском посту сформированной сыгранной команды. Вполне по силам оставаться на тренерской скамеечке, занимаясь селекцией. Не всякий спортсмен способен выбиться в элиту.

Благо, в результате традиционного приобретения навыков и познания окружающего пространства старательнее прочего я старался учиться анализировать. И хотя ни одна мысль не приходила ко мне в голову, чтобы бесславно погибнуть, не каждой нашлось применение.

В кропотливом процессе растворились сомнения, исчезла бессмысленная потребность экономии сил и выверенности дистанции по плану местности, резервирования вариантов «на потом». Потом ничего не надо. Даже места на кладбище, ибо то место требуется живым, чтобы посещать периодически, или забыть.

По привычке вздрагиваю, но уже не цепенею от страха перед неизбежностью. Да, однажды меня не станет. Что я оставлю? Свои избранные, воплощенные мысли. Будет совершенно неважно, о чем, и сколько дней и ночей напролет думалось. Запомниться лишь куда, зачем и почему, как мне шагалось, управляя своими мыслями. Ах, да, так же, насколько ли умело ими, мыслями, удавалось делиться и руководить. Что, по сути, одно и то же с предыдущим выражением, но затрагивает разные сферы. Осознанное и подсознательное.

Жизнь давно превратилась из череды событий в мою историю. И я надеялся, что, оставив эту историю Миру, на память, после моей кончины Она, Частичка Бога, временно поселившаяся во мне, возьмет с собой дальше Его, того, кто писал, искал, страдал.

И я оставлял то, что нашёл, что написал, как только история переставала быть мне интересна, и шёл дальше. Я оставлял историю Женщине, ради которой затевал создание этой истории. Я оставлял Ей того Лирического Героя, которого придумал, чтобы быть Ею Любимым хотя бы в том самом образе.

Это началось с самой первой Любви. С той разницей, что тогда, в юности, я ещё не решался писать Ей, но встретил плод своего воображения во плоти Её Спутника. Я искренне верил, что Он тот, кем не могу стать я, хотя бы потому, что безнадежно моложе своей Возлюбленной. Равно как я верил, что нарисовал настоящего Героя Её романа. И где-то там, в созданном мною Мире Он и Она были обручены и счастливы. Особенно Он, об этом я позаботился с особым усердием. Ведь Его Любовь обрела официальное право объединиться с Её Любовью.

А потом я продолжил писать письма. И самые страстные были адресованы Женщине, которая поёт. А потом я вырос из этих писем. Мой первый писательский опыт подсказал мне персонаж Любовь, которую я унес в своем сердце, оставив Ей того Юнца, который во чтобы то ни стало, горел желанием дотянуться до Звезды, стать сопоставимым по масштабу Её Личности. Я же пошёл пытать своё счастье дальше.

А потом я понял, что Люблю Её, Родственную мне по Духу, что больше не надо выдумывать для Неё Героя, что я сумею сам донести до Неё то, что так много лет пытался сформулировать. Случай предоставил нам нечаянную встречу. И завороженный Её улыбкой, я увидел Сияние своей Любви. И в этом нет ни аллегории, ни метафоры. Я понял, наконец, как и о чём должен писать. Как не счесть Её той Единственной, что дана Свыше?

И я на сей раз выдумал Её саму. Не лучше, не хуже. Нет. Недосягаемой настолько, что Она перестала быть моей Собеседницей. И стала Иконой. И то, что я раньше с Ней обсуждал, теперь я подносил Ей как дар своей Любви. Свет Любви не объединил нас, но вознес Её к Небесам. И Она не удержалась на моем постаменте.

Как ни странно, после ссоры у меня появился шанс стать равным Ей, подтянувшись над собственными слабостями. Я уехал домой. Я перечитал почти всего Дюма, не считая трилогии мушкетеров, проникся духом интриг королевского двора, и мне показалось, что природа Женщины столь сложна, что не стоит из-за какого-то пустяка опускать руки. Я поздравил Её с днём рождения. И смутился Её радости. Мне хотелось ещё. Но, увы, я так и не нашёл того ощущения в себе, которое бы позвало меня дальше с Ней.