Трамвай номер 0

Муравьед поставил мне стопку. Стопку я вылил в пиво. Пиво я выпил

залпом. Так же пошло и дальше. Выйду-ка я проветрюсь.

Сотовый недоступен. Диктор – тупая сука. Ей не понять – разлука.

Если пишу стихами – значит душой не с вами. Значит, душой в

бутылке.

– Пьяный опять, дурилка?

– Мышка, етить твою налево, где ты летала?

– Ну, я же летучая мышка. Нафиг твой концерт, пойдём домой лучше, я спать хочу.

Ну и пошли.

***

Обычно я и срезаю через этот дворик от «Парка культуры». И выхожу на

тихую улочку, мирно заставленную иномарками эксклюзивного

разлива. На мой вкус, самое примечательное – деревянный домик

мохнатого года, в котором ныне трудятся бесталанные

педагоги, обучая дошколят всему: от грамоты до оперного вокала. Сам

думал записаться, да возрастной ценз не прошёл. А хорошая

была бы сцена: выступает хор воспитанников центра дошкольного

творчества, в заднем ряду стоит бородатый имбецил и

вытягивает что-то вторым альтом – выше не залезет. Ну, не срослось

– так не срослось, как у нас в меде говорят. На этой улочке

вообще всё как-то не срастается. Вот та же Вася,

выпрыгнувшая как-то из маршрутного такси. Откуда здесь Вася? Откуда

здесь маршрутное такси? И откуда здесь, чорт побери, эти две

ледяные глыбы, на которые я пялюсь уже 15 минут?!

***

Она вся еле ощутимо подрагивает. Но я ощущаю. Из одежды на ней –

только трусики. Все мои поползновения в эту область немедленно

пресекаются. Её левый сосок напряжён, и я легонько его

покусываю. Самыми кончиками пальцев обвожу пупок. Мягко сжимаю

зубами мочку уха. Пальцы спускаются чуть ниже.

– Не руками, глупый…

– Ты уже не хочешь спать?

– Давно уже хочу… не спать.

Я беру на себя уничтожение излишних преград и вхожу в неё. Она

пахнет лимоном и корицей. Горячо. На её лице появляется сладость.

Порок. Наслаждение пороком. Её дыхание похоже на ветер в

бамбуковой роще. Она выгибается, и я сливаюсь с ней в едином

движении. Движении жизни. Её лицо резко меняется. Она

излучает ярость и презрение:

– Ты кончил в меня?!!!

Меня отбрасывает в угол. Я сжимаюсь в комочек и дрожу от ужаса,

мертвенного ужаса омерзения. Будто паук вылез изо рта

утопленника. Боже! О, Боже, она занималась со мной СЕКСОМ!

***

Я выхожу к детской площадке и присаживаюсь. Надо передохнуть. На

скамеечке рядом со мной лежит небрежно распечатанный пакет МТС.

Как ни странно, симка внутри. Я вставляю её в свой сотовый

– на счету минус пять у.е., последний звонок на Казанский

номер. Договор зарегистрирован на некую N. Начинает

складываться мозаика. Давай закурим хотя бы по одной!

***

Вот женское тело утратило мягкость.

Вот голос кристаллами стали покрылся.

Становится ясно, что всё потерялось.

Становится больно, что небо не сбылось.

Готовится завтрак, ты спишь и не плачешь.

Я дрожь не пытаюсь унять сигаретой.

Ты – женщина, я тебя старше, но – мальчик.

Такая любовь не случайно запретна.

Ты молча уходишь, не хлопнув и дверью.

По стенке без всхлипа сползаю я на пол.

Ты вряд ли когда-то отдашь мне прощенье.

Я вряд ли когда-то забуду твой запах.

***

Старый стоит весь довольный собой. Впрочем, как всегда. Костюмчик с

иголочки. Я пожимаю протянутую руку.

– Ты чего так вырядился, Старый?

– Алё, приятель! Сегодня первое сентября, день Знаний!

– Это у вас первое сентября, а у меня – война.

Попытка правды

Да и что вы заладили-то всё на Вавилон валить да масс-медиа? Может, Вавилонская башня – это и вовсе аллегория, а средства массового обмана – это средства САМОобмана?

К чёрту все эти теории глобального заговора, поиски врагов и обвинения в адрес системы – посмотрите уже, мать вашу, на себя. Хотя нет, наоборот. И на себя, и не на себя. Чёрт, с правдой вечно так – она, в отличие от лжи, включает в себя 100% и 360 градусов, а наше бытовое деградантное мышление заточено в лучшем случае под половину. Либо чёрное, либо белое, либо красное, либо фиолетовое.

Когда я говорю «посмотрите на себя», я призываю перестать искать снаружи злого дядьку, который делает вашу жизнь дерьмом – потому что вашу жизнь никто, кроме вас, не делает, а злой дядька занят своей собственной жизнью.

Когда я говорю, чтобы вы перестали смотреть на себя, я призываю вас разуть зенки и увидеть внешний мир таким, какой он есть, а не таким, каким вы его отражаете в своём хаотичном потоке оценочного восприятия.

Чёрт, это всё довольно сложно и требует отдельной книги, чтобы изложить так, как оно будет понятно. Проблема в том, что эту отдельную книгу никто, кроме зануд, не осилит, а зануды – не поймут. Они же, зануды, до дыр зачитали такие отдельные книги, и до сих пор ни черта оттуда не уяснили, хотя авторы старались, как могли.

Отдельных книг, посвящённых правде, написана гора размером со свалку на окраинах Москвы, но большого толку они не принесли. У меня же задача стоит создать произведение художественное, т.е. такое, которое тебя, крота, зацепит, вызовет реакцию и расшевелит, чтобы ты уже жить захотел сам, а не книжки про тех, кто живёт, читал.

***

Проблема с правдой в том, что ни один язык уже не подходит для её выражения. Люди слишком долго врут, чтобы остались слова и конструкции, способные ухватить реальность. Какой язык ни возьми, в наш Век Барыг (Золотой Век, если угодно), он будет искажать, показывая видение, а не изображение, видящего, а не видимое.

Порой, доходит до смешного, до абсурда – что, белый хлеб разве белый? Чёрный хлеб – он чёрный, что ли? Подчас кажется, что правда в языке осталась доступна только через междометия – мат, во всяком случае, искреннее вежливости, а во многих присказках типа «утро добрым не бывает» правды больше, чем в оригинальных выражениях, типа, «доброе утро».

Как утро вообще может быть добрым? Утро – это либо время суток, либо время пробуждения, но оно само по себе совершенно нейтрально, и ни с кем ничего не делает, ни доброго, ни злого.

Однако же писать этот эпизод матом или поговорками – глупо и неинформативно, так я своей цели не достигну. Так что нечего воду лить на песок, лучше возьму то, что есть, и сделаю им то, что хочу, так, как получится. И если кто-то не врубится – не велика беда, явление это привычное.

***

Ладно, пока суть у меня не вываливается, так и быть, втянусь в дискуссию на полстранички с воображаемым оппонентом.

Воображаемый оппонент скажет мне, что, де, есть ведь и древние языки, когда люди врали меньше, и даже санскрит. Я ему отвечу на это два раза. Первый раз отвечу, что языки сами по себе – инструмент, которым воспользоваться всё равно не кому, каким бы он ни был точным.

Второй раз отвечу, что вот в санскрите есть корень Ду, который, условно, обозначает всё плохое. Ну, там, ду-кха, например – это печаль. И если его проследить в русском, до какого-то момента он будет работать – дудка, дурь, дурак. Это всё плохие слова. А вот душа? Это же хорошее слово. Где граница, перейдя которую, корень сломался и перестал работать?

Эта граница – культурная норма. Дудка как музыкальный инструмент слово хорошее, значит, в нём корень уже не работает. Дудка как сленг слово плохое. И вот выходит, что в сленге, жаргоне, да ругани корень работает, как должно, но стоит ему перейти в общеупотребимое, культурно-приемлимое, нормативное и правильное – как он ломается и начинает ВРАТЬ.

А вот с корнем Су всё обстоит прямо наоборот – он обозначает своё и хорошее. Например, суп или судьбу – все хорошее и нормальное. А как выходит из нормы – ломается и врёт, сука ведь – это плохое.

А вот ещё можно меня опровергнуть (да это вообще не трудно, если что – я даже не пытаюсь тут что-то неопровержимое сказать, неинтересно мне спорить), если сказать, что язык – средство коммуникации, и роль свою выполняет.

Главное ведь – чтобы тебя поняли, когда ты языком пользуешься. Говоришь – дай покушать, и тебе дают покушать, язык сработал, тебя поняли.

Ок. А если взять то значение понимания, которое за рамки «покушать» выходит? Говоришь, я не хочу туда ехать. И человек понимает, что ты не хочешь, но он ведь не тебя понимает. И в этом-то вся хитрость – всегда, когда язык используется как средство установления понимания, он приводит только к пониманию слов, но не того, кто их произносит. Ни тебя, ни меня с помощью языка не понять.

Так выходит, что коммуникации никакой РЕАЛЬНОЙ не устанавливается – устанавливается поверхностное взаимодействие, не образующее устойчивой проникающей связи.

***

За всеми этими рассуждениями о языке языком, язык увёл меня в страну размытых абстракций, тогда как выразить я собирался нечто совершенно конкретное и резкое. Он опять обыграл меня, но ещё не поздно повернуть речь.

Я хочу немного рассказать о лжи, которая нас окружает с рождения, и правде, которую мы теряем из виду. Но вот, я слышу, опять тянется нить бесполезных с выразительной, но необходимых с художественной точки зрения абстракций – примеров общения, которое общением не становится.

Наша проблема в том, что мы не хотим слышать правду – мы хотим её говорить. Говорим мы при этом вовсе не правду, а лишь собственное мнение – собственное мнение это и есть правда, в современном её значении.

Другая наша проблема в том, что когда мы всё-таки хотим слышать правду – нам её никто не говорит. Мы слышим либо собственное мнение, которое к правде отношения не имеет, а имеет отношение лишь к индивидуальным искажениям восприятия, к тому же изрядно непостоянным; либо, если спрашиваем тех, кто действительно знает правду, беспомощные попытки формулирования или и вовсе бессвязные потоки слов.

Отчего-то, и это камень в огород знающих, те, кто знают правду – не знают язык. Не хотят, не могут, не удосуживаются, ленятся овладеть языком на том уровне, чтобы связно и доступно излагать своё знание.

Они могут сослаться тут на метод Дзен, заключённый в недоговаривании. Дескать, ты должен сам врубиться, и только тогда ты будешь ценить то, что понял, только тогда это будет знанием. ДА ПОШЛИ ВЫ В ЖОПУ, КОЗЛЫ.

Я проебал 25 лет своей жизни на то, чтобы врубиться в очень простые, мать твою так, вещи, охуеть насколько простые, которые можно было высказать в одном-двух ясных предложениях – так какого же хуя ни один злоебучий мудила, который знал ответ, не сделал этого?!

Уверяю вас, скажи вы сразу, что все так просто и именно так, я бы поверил – точно так же, как верил всему тому дерьму, которым меня пичкали с рождения.

***

Фуф, ну вот, высказался, теперь можно и к сути – благо, как раз к ней подобрался. Я вот несколько выше писал про то, что правда – она проста, и можно её высказать в одном-двух ясных предложениях. Это – общее правило, оно касается любой правды.

Я же, здесь и сейчас, собираюсь высказать только одну правду. Это немного, конечно. Но я надеюсь, что сама эта правда несколько компенсирует своё одиночество – потому как по этому вопросу веками льются ручьи чуши, болтовни и вранья.

Угадайте с трёх раз, что же это за тема, которая компенсирует собой отсутствие других тем? Разумеется, это любовь.

Господи боже, с тех пор, как я узнал это слово и начал понимать речь, чего только не слышал я про неё. В общих чертах, сводилось это к тому, что ораторы оказывались бессильны как-то более-менее конкретно и не метафорично любовь определить. Тупые бумагомаратели, испоганили мне всю юность, а уж сколько людей пострадало от моих метаний в этой паутине иллюзий – не счесть.

Начнём с первой, фундаментальной лжи про любовь, утверждающей, что любовь – это чувство. Любовь – это НЕ чувство, это ДЕЙСТВИЕ. Чувство – это, к примеру, холодно, или горячо, или чешется. А действие – это помыть посуду, или приготовить обед, или купить пальто.

Когда вы говорите – я люблю этого человека, спросите себя – а что вы о нём знаете? И спросите себя – а что вы для него сделали? Как вы о нём ЗАБОТИТЕСЬ? Где она – ваша любовь? В груди? В сердце? В матке? Что за псевдо-физиологическая эзотерика?!

Если вы любите кого-то, то: а) вы внимательны к этому человеку, наблюдаете за ним, изучаете его и, в результате, знаете, что ему нравится, а что нет, чего ему хочется, в чём он нуждается, каковы его потребности; б) вы удовлетворяете те потребности любимого, которые способны удовлетворить.

Пример: человек, которого вы любите, терпеть не может мыть посуду и очень хочет шерстяные носки. Тогда вы берёте мытьё посуды на себя и дарите ему шерстяные носки, желательно именно того цвета, который его радует, и чтобы по его размеру ноги.

И всё! Вот она – любовь. Настоящая.

А что же происходит, когда сознание оплетено всем этим балабольством про неопределимость любви и её природу страдания? На том же примере происходит следующее:

Вы говорите себе и другому человеку, что любите его, говорите-говорите-говорите и мучаетесь-мучаетесь-мучаетесь, и всё ваше внимание целиком и полностью сосредоточено НА ВАС, а не на том, кого вы любите. Пока вы задрачиваете свою внутреннюю виртуальную «любовь», вы пропускаете мимо своего буфера обмена, что якобы любимый вами человек страдает от боли в суставах и разрушения кожи рук в результате мытья посуды, страдает от боли в ногах из-за постоянного холода. Если же, вдруг, вы замечаете, что у него мёрзнут ноги, и делаете шаг навстречу простой и НАСТОЯЩЕЙ любви, то вы какого-то хрена дарите ему носки ВАШЕГО любимого цвета и на два размера больше, чем нужно.

Потому, что пока вы были зациклены в своей авторефлексии, вы так и не удосужились узнать, какой цвет нравится ЕМУ, а не ВАМ, и какой же у него, чёрт подери, размер ноги.

Прошу заметить, что любить можно не только тех, кого вы трахаете (или не трахаете, если не даёт). Любить можно папу с мамой, своих детей, своих животных, своих друзей, всех окружающих можно любить, это не трудно, в самом деле – просто отвлекитесь от себя и не бойтесь надорваться.

Можно, в конце концов, любить себя – потому что с этим-то тоже проблемы. Любить себя – это не гладить себя по голове и не ставить свои интересы на первое место в любой ситуации, вовсе нет. Опять приведу пример.

Человек, который любит себя, знает, что когда он кушает, допустим, гречку, в желудке появляется приятное ощущение. А когда кушает картошку – не появляется. Человек, который не любит себя (по той же, кстати, причине – он элементарно невнимателен к себе, не узнал своих реальных потребностей и ничего не делает для их удовлетворения), в той же ситуации кушает картошку, потому что она возбуждает его вкусовое восприятие, и даже не замечает, как он от этой картошки себя чувствует.

Это не про преимущества гречки перед картошкой, поймите. Тут никакого убеждения в частностях нет, и не предполагается, тут про адекватность речь.

И, между прочим, любить можно не только существ, но и вещи. Если вы любите свою машину, то заметите, что каждый раз, когда вы недожимаете сцепление, ей плохо – и перестанете недожимать сцепление, а напротив, начнёте его дожимать. Если вы любите свою мебель, вы будете вытирать с неё пыль.

И нет никакого толку от того, что вы заставите кого-то любить вместо себя – вы не заставите. Если напрячь человека протереть пыль со шкафа, он протрёт её не везде, потому что он не любит этот шкаф и не видит, что ему нравится. Если вы заставите человека позаботится о вашем коте, он тоже всё перепутает и у кота случится несварение желудка и лишай. Это нельзя ни на кого переложить, но это можно сделать.

Но, опять-таки, если вы усвоили, что любовь – это действие, а не чувство; что любовь – это забота, а не рефлексия, не забывайте и о внимании. Потому что если вы будете тупо заботится о человеке делая то, что ему нравится С ВАШЕЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ, это будет для него разрушительно, это не будет любовью. Будьте честны с собой и добросовестны в своих наблюдениях. Если вы подарили шерстяные носки любимому, потому что у него мёрзнут ноги, а он не обрадовался – не обманывайте себя. С этими носками что-то не так, что-то вы не заметили и не учли. Это не исправить, если подарить ему десять пар таких носков, да хоть целый контейнер, и это не будет любовью.

Единственное, что будет правильным – наблюдать дальше и скорректировать своё знание. Тогда может открыться, что чистая шерсть вызывает у него раздражение на коже, или наоборот, вот эти 20 процентов синтетики привели к аллергической реакции, или и шерсть, и цвет, и размер – правильные, но орнамент в виде грибов вызывает у него отвращение. Не будьте автоматичными, начав пробуждаться, не любите, спустя рукава. Не жалейте себя, не бойтесь надорваться или перетрудиться – ничего страшного с вами не случится, если вы честно признаетесь в неточности своего знания и в следующий раз исправите ошибку. От этого не умирают.

А свои чувства, ощущения, эмоции, страдания, мысли и всю эту хреноту, по большей части, создаваемую гормональными перепадами и прочей химией тела, называйте как угодно, но перестаньте верить, будто это – любовь. Это – то, чем оно является, ваше самочувствие и мировосприятие, а любовь это то, чем является она – знание потребностей любимого и их удовлетворение. Всё, нечего тут больше усложнять и выкапывать.

Святое

Мы раздеваемся. Светлая спальня полна лёгкости – снежный потолок измечен субботними тенями. Ореховый пол твёрд, гладок, покоен. Невесомое одеяло плавно покрывает свежую прохладу простыни, изнеженные голубые подушки. Я отпускаю с тревожного пояса мягкие льняные брюки, скидываю измятую белую летнюю сорочку и уютно босыми пятками прохлопываю до своего края просторной кровати. Она стягивает рифлёные джинсы и остаётся в черной маечке и трусиках – тонкая, белая, острая. Мы трепетно приподнимаем плотные края одеяла и осторожно помещаемся на высокий упругий матрас. Моя кожа атласно стянула тело, электрически потрескивает каждый напряжённый волосок, звенят дрожащие ресницы. Она радужно вдыхает кружева искрящегося инеем лунного огня воздуха. Ни единой мелочи не вторгается в покой звенящего момента, застигнутого ночью врасплох, воспарившего над временем и матово тягучего: звуки не полнят опустевшее жилище, не исходят из покинутых камор соседей, не могут преодолеть вязких полотен штор; свет дневной иссяк. Зеркальная гладь шёлковой простыни ласково леденит лихорадочные ладони, кремовая бестелесность покрова умиротворяет до экстатического крика. Наши тела старательно вытянуты вдоль, отсранены мучительно и сладко, предопределённо. Я восхитительно осязаю рассыпчатую дрожь воздуха, колкое отточенное стило её плавного выдоха. Мы поворачиваем лица друг к другу, сливаемся светящимися взорами восхищённых вежд в улыбке: "Какие сны ты сегодня хочешь?", – "Теплые, зелёные, красивые…", – "Закрой глаза, входи. Доброй ночи", – "Почему у всех эльфов твоё лицо?", – "Спи", – и она тает, уплывая в сочный мир моих грёз, на красочную поляну волшебного народца в любовное кольцо старинного кельтского танца. Я долго смотрю на её уснувшие тонкие веки, взглядом одним лаская нежно – мы не касаемся друг друга, не коснёмся.

"Я всегда мечтала заниматься любовью с завязанными глазами", – произносит она задумчиво карамельным голосом, маленькие мягкие губки складываются в прелестный треугольник. Мы попиваем густой смолистый кофий на кухне при свете лиловой свечи, в обрамлении полуночных шорохов и вздохов. Ровный тон орехового стола накрыт часто усеянной сложными бугорками узлов скатертью, миниатюрный чашечки покоятся светло-лазоревым остывшим памятником вечерней беседе – напитком теперь выступают сами слова. "Я мечтал родиться слепым", – отвечаю я, – "жить в мире звуков, веса и запаха, видеть свои цвета и познавать реальность руками. Мне думается, тогда всё представлялось, да и было бы иным. Я хотел бы стать скульптором, родившись слепым. Изучать лицо ощупью, возрождать его из памяти пальцев. Можно я узнаю твоё лицо с закрытыми глазами?", – "Да, я тоже хочу". Мы закрываем глаза и осторожно кладём ладони на лица друг друга. Её маленькие ноготки щекочут нервы, задевая ресницы и губы, от упругой кожи щекам передаётся глубокое живое тепло – в тесной уютной темноте под опущенными веками загорается солнышко. Я жадно впитываю линии её черт, удивительно представляющимися такими родными, но абсолютно неизведанными ранее – другое, другое лицо держу я в руках, глажу, ласкаю и ощупываю милиметр за милиметром, каждую чёрточку. Восторг этого чистого необычайного переживания возбуждает в моём земном теле ураган тяги, и тем вкуснее близость, приятнее сдерживать воющее нутро, жаждущее плоти. На губах её крошечные пальчики ощутимо подрагивают и задерживаются, прежде чем спуститься дальше – к новооткрытию крепкого подбородка. Нам удаётся удержать руки на лицах, не ввести ум во искушение эмпирического познания тела.

У неё долгие и томительные карие глаза, волглые колодцы зрачков; шоколадный прилив волос; девственный холст кожи. Он сидит слева от неё – закрытый нескладный комочек – уткнулся озабоченными мировой скорбью носом в книгу, поправляет сползающие от тяжести нелепые очки. Она напротив, ныряет в мои глаза чарующим очарованным взглядом художника, плывёт по тёмному течению безмолвного обмена чувством. С полчаса держимся на оголённом проводе высоковольтной линии глаз, потом я улыбаюсь – и она расстёгивает тугой корсет земляничных губ в загадочной улыбке. Не давая спуску точечному, конецентрированному вниманию понимания, я протягиваю ей повернутую кверху ладонь – она накрывает её своей лакомой ладошкой, живительная дуэль потоков продолжается с новым руслом в общем беге хрустальных вод сознания. Периферия моего зрения улавливает и наблюдает за двумя мужчинами на следущих скамьях – они проявляют к нам оживлённое, опасное внимание. Волчьи взгляды, хищные кости черепа, бритвы губ – серьёзные противники в численном превосходстве. Наконец один разрывает тугой ремень ожидания, уверенно и упруго поднимается, напряженно подходит и садится рядом. Молчит выжидающе какое-то время, потом спрашивает: "Жена твоя?", – и только тут я всплываю из карих пучин и поворачиваюсь к нему: "Нет", – "Его?", – кивает зек – пальцы в "перстнях" – на скрюченного книжника, – "Моя, моя… жена". "Жена", – с улыбкой подтверждает она. Зек удовлетворённо расслабляется, затевает разговор – на неё он больше глаз не примеряет, правило чтёт.

Растревоженная плоть

Когда Саша скользит своей мокрой, напряжённо подрагивающей, киской по моему набухшему за 12 часов почти непрерывного желания члену, я разрываюсь между стремлением целиком упасть в член и влажную горячую глубину её лона, острыми и мокрыми от пота сосками, то и дело царапающими мне грудь, и теми вспышками лёгкого света, которые я воспринимаю в её грудной клетке.

Я закрываю глаза и пытаюсь равномерно распределиться по всем уровням и частям тела, на которых мы занимаемся любовью. Старательно выключаю мысли, мозг и этого, вечно всем недовольного, умника в центре черепа, который на этот раз неустанно напоминает мне, что у Саши узкие губы, особенно верхняя.

Конфликт продолжается, то угасая, то вспыхивая с новой силой – происходит любовь, и в то же время происходит война в моей голове, постоянная война мужчины и мальчишки, мудреца и ребёнка. Один из них знает цену данному, смотрит в глубину явления и безжалостен к себе. Он знает вещество жизни и следует ему, не отвлекаясь.

Другой тотально неудовлетворён. Получая желаемое, он ищет в нём изъяны, не приемлет их и хочет лучшего, большего, идеального. Причину недостатков жизни он видит в ней и её проявлениях. Склонный обвинять всё и вся, к себе он не предъявляет требований. Он расположен жалеть себя, поддаваться слабостям и останавливаться прежде, чем закончит цикл действия, ведущий к воплощению его желания.

Когда я кончаю, ребёнок внутри меня удовлетворяет свой эгоизм и принимает Сашу. Он больше не думает о её недостатках, он полностью поглощён переживанием тёплого, уютного, нежного единения. Возможно, он просто засыпает, отдавая всё восприятие мудрецу.

***

Если пару недель назад я переживал, что не могу продержаться в постели достаточно долго, чтобы она кончила, то последние пару дней происходит прямо противоположное. Я измучен постоянной эрекцией (продолжающейся весь рабочий день), не вялой, как прежде, а напряжённой до того, что весь член болит. Саша, в свою очередь, после третьей палки начала всерьёз меня опасаться и на всякий случай отползла подальше, пока я не усну.

***

Я восхищён её задницей. Этой ночью на третьем заезде я попросил её развернуться спиной ко мне и с непередаваемым удовольствием наблюдал непокорную гриву соломенных кучеряшек, тонкую очерченную спину, поясницу и ягодицы. Её задница как будто нарисована, словно она вышла из хентайного мультика про школьниц – все линии безупречны и действительно мультяшны. Эта задница идеальна, ирреальна.

Лет в 9 я мечтал о специальном порошке, которым можно было бы посыпать что-то нарисованное, чтобы оно стало настоящим. Потому что ничто реальное, даже прототип нарисованного с предельной точностью воспроизведения, не будет столь же совершенно и гармонично, как рисунок. Ничто реальное, кроме Сашиной задницы. Это просто сводит меня с ума.