Идолы и птицы

По правде говоря, я знал, что крысы – очень умные и умеющие легко приспосабливаться к обстановке животные. Мне даже были известны факты, что они хихикают и боятся щекотки, а еще – умеют быть очень организованными. Я как-то читал про один опыт, в котором крысам ставили наполненную подсолнечным маслом бутылку с очень узким горлышком и крепко закрепленным дном. И они, макая туда хвост, умудрялись масло из той бутылки полностью выбирать. При всем при этом поражала не способность додуматься, как достать вкусное масло, а скорость и эффективность процесса извлечения. Одна крыса залезала на бутылку, мочила хвост в масло и свешивала его вниз. Все остальные организованно выстраивались в очередь, а получая по желанной капле, уходили в её конец. Через некоторое время на бутылку взбиралась следующая, продолжая процесс общего кормления. Действия повторялись по кругу, пока масло не заканчивалось, а все пирующие не становились одинаково сыты. Людям такая организованность, основанная на взаимовыгодном эгоизме, даже и не снилась. Ну, возможно, за исключением евреев. А вот у крыс это потрясающе полезное качество было в крови, хоть и не ограничивало в индивидуальной самостоятельности.

Говоря по-простому, столь успешный вид умного животного меня взбодрил и немного пристыдил, что и дало мне стимул двигаться дальше. Выйдя из центрального выхода вокзала и осмотревшись, кроме неимоверного количества попрошаек, я увидел в сторонке двоих из тех чудо-людей, спокойно стоящих с выставленной на виду пачкой денег. Всё было в точности, как описывал мне Карл. К ним кто-то подходил время от времени. Одни только что-то спрашивали, другие суетливо обменивали. Но у хозяев пачек денег ни суеты, ни опасений не было и в помине. К ним стоило вернуться позже, а первым делом мне нужно было определить сверток со своим паспортом. И я пошел наматывать круги вокруг вокзала, выискивая безлюдное место.

Город был таким же грязным и серым, как и сам вокзал. Кривые потрескавшиеся дороги то и дело переходили в ямы и ухабины, тротуары оказались ничуть не лучше. Людей в городе практически не было видно – был разгар рабочего дня. Но те, кто попадался в поле зрения, не отличались от вокзальных. Создавалось такое впечатление, что серость обстановки каким-то образом передавалась и людям, делая их суровыми и угрюмыми.

Несмотря на ясный солнечный день, осень в той местности была ощутимо прохладней моей домашней. Мне даже пришлось прибавить шагу, чтобы не продрогнуть. Виляя змейкой, словно маятник с постоянно удлиняющейся ниткой, я прочесывал окрестности в поисках подходящего места хранения, пока где-то через полтора часа не набрел на автомобильный мост через железнодорожные пути к вокзалу. Мост был весь ободранный и с трещинами, местами исписанный граффити, но всем своим видом показывающий, что он останется стоять, даже если весь остальной город рухнет. И четыре полосы раздолбанной автострады, переброшенные через пять железнодорожных путей, были тому молчаливыми свидетелями.

Я спустился почти под него и присел. Все равно нужно было перекусить, а заодно – осмотреться. Медленно доедая остатки продуктов, я внимательно изучал обстановку. Ни жилых домов, ни людей рядом не было, по мосту изредка проезжали машины, и ещё реже его пересекали угрюмые прохожие, мирно переваривающие свои житейские трудности. Со стороны железной дороги вероятность быть замеченным была ещё ниже, бездомных или беспризорных под мостом тоже не оказалось. Из полумрака лишь слегка потягивало местом, куда ходят справлять нужду. Найдя глубокую щель в конструкции, поддерживающей автостраду, долго подсвечивая спичками и ругая себя, что не купил фонарик, я нашел подходящую выемку, куда можно было всунуть мой пакет. В целях конспирации упакованный в десять одежек пропуск домой был облит остатками сока и вывалян в мусоре и грязи. Этим же всем он был присыпан, после того как спрятан. Повторно подсветив спичками свой тайник, я удивился. Даже зная, что пакет там, я его не видел. Для надежности я закинул в щель куски битого стекла, валявшиеся тут повсюду, и, весьма довольный собой, направился в сторону вокзала. Возвращался я уже по прямой. Быстрая ходьба сразу выгнала из меня прохладу мостовой сырости и приятно согрела. Путь обратно занял не более десяти минут.

* * *

Начались сложности коммуникации. Все надписи были абсолютно мне не понятны, устная речь – тоже. Попытки найти людей, знающих доступные мне языки, успехом также не увенчались. Карл был очень прав: ни вокзальные кассиры, ни продавцы газет, никто не понимал ни единого слова. Это создало вокруг меня информационный вакуум, сделало практически беспомощным. Я как никогда ранее оценил важность человеческой речи. Только в тот момент мне стало ясно, насколько важен для понимания другого человека язык. Без него развитие личности невозможно в принципе, без него даже невозможно понимание чувств близких тебе людей. Неспроста общины людей, говорящих на одном языке, объединяются в нации. Именно он их и объединяет, группируя по сходным принципам мышления.

Было ясно: первое, чем я займусь, закрепившись на новом месте – интенсивным изучением языка. Человек, попавший в иноязычное общество, просто обязан уметь говорить на языке этого общества. В противном случае, такое неумение выглядит пренебрежительно, как дурной тон. Но скорость, с которой развивались события последних дней, заставила меня ощутить некоторую беспомощность. Нужно было как-то выходить из ситуации с имеющимися возможностями и двигаться дальше по намеченной траектории.

Я не знал языка, но я знал цифры, они были общие. Жесты и мимика – тоже общие для всех людей, а также общие принципы построения цивилизации, даже на её задворках. Пока мне нужно было только выбрать пригородный поезд, купить билет и поменять деньги. Проблемы следовало решать по мере их поступления. Этим я и занялся, но уже как глухонемой.

Я вернулся на вокзал. Оставалось только смотреть на цифры, вся информация о передвижении поездов была перед глазами. Первым делом нужно было понять, какое из расписаний имеет отношение к пригородным поездам. Зная, что пассажирские поезда останавливаются редко, а пригородные часто, я безуспешно попытался уловить различия сходу. Но, внимательно осмотрев все цифры, вскоре понял свою ошибку. Промежуточные станции на табло не указываются, есть только цифры, говорящие о времени начала маршрута, времени нахождения на станции и времени, когда поезд прибудет на свою конечную остановку. Но пассажирские поезда идут намного дольше по времени, магия арабских чисел была проста. После выявления отличий в двух группах расписаний я посмотрел, где период между началом и концом маршрута очень маленький для пассажирского поезда, после чего убедился, что во второй группе такого нет.

Далее следовало подтвердить правоту своих суждений. По расписанию я нашел пригородный поезд, который должен был отправиться через десять минут, и убедился, что это именно он, по времени отправления. Вернувшись обратно к уже нужному мне расписанию, начал искать свой маршрут, и через три минуты был найден пригородный поезд, отбывающий из «Абракадабра1» через полтора часа и прибывающий в «Абракадабра2» аж в обед следующего дня. Это было именно то, что мне нужно. Переписав на листочек бумаги номер поезда, название начального и конечного пунктов, насколько получилось их скопировать, и время отбытия, я стал ждать и наблюдать за людьми. Подходившие к тому расписанию пассажиры в большинстве случаев направлялись к кассам соседнего зала. Проследовав за одним из пассажиров, изучившим нужное нам расписание, я стал за ним в очередь. К листочку бумаги с номером моего пригородного поезда я приложил самую большую по номиналу купюру из моих новых фантиков, а как только подошла очередь, изобразив неполноценного, ткнул бумажку с записью и деньгами кассиру. Она что-то спросила, я ткнул в надпись конечного пункта назначения. Она переспросила ещё раз, на что я замычал снова, тыча в лист бумаги. Покосившись на номинал купюры, кассир стала что-то громко недовольно говорить, и сунула мне назад билет со сдачей. Уже по сдаче я понял, что номинал купюры превысил стоимость билета почти в десять раз: возможно, она просила купюру помельче или говорила, что неполноценным полагается льгота. Как знать. Я снова убедился: нужно срочно учить язык. Человек, не знающий языка местности, в которой он проживает, и вправду может считаться неполноценным и убогим.

Билет был на руках, время и место отправки поезда известно, можно было менять денежку. Первым делом я решил обдумать план отступления, на случай если вдруг у меня захотят отнять мое честно нажитое. Осмотрев все, что находилось неподалеку от менял, я увидел вход на местный рынок. Прогулялся по нему и, найдя выход с противоположного конца, сделал крюк к вокзалу. До отправления моего поезда оставалось около получаса. Уверенной походкой, явно спеша и пряча телефон в карман, я подошел и протянул деньги на обмен. Человек – швейцарский банк без особого пристрастия, но напрягая морщинки вокруг глаз, что-то спросил. Я торопливо ответил «Угу» и, жестом прокрутив указательным пальцем и похлопав по руке в том месте, где носят часы, сказал ему всё без слов. Язык жестов универсален и понятен абсолютно каждому, и, исчерпав вопросы, спокойный и уверенный в себе меняла молча кивнул мне в ответ. Доставая калькулятор, он покосился в сторону, а после, отсчитывая мне жизненно необходимые фантики, сделал это ещё раз. Спокойно пересчитав выданную мне сумму, свернув в рулончик и положив в карман, я уважительно кивнул, одобряя сделку. Меняла кивнул мне в ответ.

Меня ждал путь на рынок. Бегло взглянув в ту сторону, куда смотрел меняющий деньги мужчина, я увидел пристально наблюдающие за мной глаза. Слегка спортивные ребята, с тупым выражением лица, стрижеными лысинами и двумя подбородками, важно сидели в мерседесе, изготовленном, наверное, ещё основателем компании. Как только я двинулся в сторону рынка, эти джентльмены удачи начали пытаться высунуть из машины свои раздобревшие зады. «Спасибо тебе, Карл!» – выдал я мысль в пустоту, свернул на рынок и, пройдясь повторно по подготовленному маршруту, вернулся на вокзал, сделав крюк. Еще раз взглянул издалека на туповатых тружеников бандитизма, о чем-то переговаривающихся, вертящих головами и разводящих руками в воздухе. У меня возникло два вопроса: по какому признаку эти ребята определяют, когда нужно вынуть свои жирные зады из раритетной телеги, и как они умудряются жить на эти случайные заработки? Но, по большому счету, это их дело. А я подготовил фундамент для, как минимум, пары месяцев собственной скромной жизни, не зная ни единого слова. Я был молодец, просто красавец!

Немного впопыхах, купив более-менее нормальные продукты в царящей повсюду антисанитарии, я поспешил на свой пригородный поезд. В начале и в конце перрона, где стоял поезд, было два кондуктора, проверяющих билеты. Они очень эффективно контролировали весь периметр, что, наверное, было немного обидно для провожающих. Но людей, направляющихся в поезд, никто не провожал, и потому такая проверка билетов была вполне допустима. При этом все пассажиры на себе что-то волочили, перетаскивали перебежками или толкали. Такое забавное действо больше напоминало общество анонимных скарабеев7, кативших свои шарики в места паломничества. И всё то добро, которое они притащили к дверям поезда, с усилиями втягивалось в вагоны. Выглядело, будто самая трудолюбивая часть муравейника вокзала готовится к заходу солнца.

Происходящее плохо вписывалось в мое понимание быта, а потому приходилось напрягаться даже по элементарным вопросам. Не ясно было насчет распределения мест и почему кондуктора на перроне, а не ходят по вагонам. Хотя, по правде говоря, особенности пассажирских перевозок меня интересовали мало. Я просто увлеченно рассматривал, как священные египетские жуки катят свои драгоценные шарики. Шарики, совершенно не имеющие цены для меня, но ужасно важные для них, наполняющие их смыслом жизни и жаждой обладания.

Высокомерно паря над процессом загрузки, очень довольный собой, я погладил фигурку внутри своего кармана. И в тот самый момент в моем мозгу раздался еле слышный звук «бзыньк!», похожий на тот, который издает кассовый аппарат, когда открывается его ящичек с деньгами. Кто-то цивилизованный упрекнул меня в высокомерии. Без особого труда я сразу понял, что такой же, как и они, не лучше и не хуже. Только мой шарик не такой габаритный, а покоится на дне моего кармана в виде маленькой бронзовой фигурки. С этой мыслью я отодвинулся почти к самым колесам поезда, давая возможность другим пассажирам свободно волочить свои ценности. Отсчет вагонов велся по местам их соединения, и как только был отсчитан мой, я поднялся по ступенькам за вереницей таких же, как я, пассажиров.

Уже в тамбуре я взглянул в зеркало, находящееся в проеме двери, ведущей в соседний вагон, и мысленный вопрос, как я выгляжу, в панике оборвался. Дело заключалось том, что я не находил себя в зеркале! Люди в отражении спокойно поднимались по ступенькам, заходили в вагон, но меня в отражении не было. Немного дернувшись из стороны в сторону, я пытался найти отклик стекла, но, увы, оно было холодно и неумолимо. Хотя то чувство длилось считанные мгновения, оно было очень неприятным – как будто тебя забыли на окраине цивилизации до такой степени, что ты уже не виден среди остальных людей. Как турист Шредингера, который одновременно и есть – и его нет. Спасительное возвращение моей личности произошло почти сразу, я не видел отражения людей возле меня, и зеркала в проеме двери не было. Не было стекла в двери этого вагона, не было такого же в двери следующего, а я видел не отражения, а людей, заходящих в соседний вагон. Волна облегчения прокатилась по моему мозгу: «Слава всем богам, что в вагоне нет зеркал и стекол! Это вернуло назад мою личность».

Дальнейшее продвижение по вагону не особо меня обрадовало. Дело в том, что по расположению всего содержимого вагоны того пригородного поезда были точь-в-точь похожи на купейные. Но это были только каркасы. Первое, что бросилось в глаза – это полное отсутствие хоть каких-то стекол в дверях и окнах. Также внутри вагонов не было ни единой внутренней двери и ни единой мелочи, определяющей, что это некогда был купейный вагон. Всё было пусто, вернее, выброшено за ненадобностью – всё, кроме самого каркаса, который бережно, с любовью окрасили в жуткий красно-коричневый цвет. Причем закрашены были даже старые бумажные объявления в кармашках на стене. Бодро садящийся в вагон народ размещался по купейным ячейкам, галдел, смеялся и готовился к поездке. Оценив, где ещё остались стекла, я выбрал один из укромных уголков, тихо забился в него и стал ждать своей участи.

* * *

Состав – вернее, его обглоданный скелет – наконец тронулся. Не проехав и получаса, я понял, что одет очень легко. Всю имеющуюся в распоряжении одежду я уже натянул, но всё тепло моего тела с легкостью выдувалось прохладой наступающего вечера. Народ, едущий рядом, спокойно достав из своих закромов теплые вещи, натянув на уши дурацкие шапки, громко галдел, со смехом и весельем. Проведя в своем углу часа полтора-два, я понял, что имею все шансы замерзнуть в этом красочном каркасе, медленно едущем в вечер. Я начал интенсивно двигаться, но тепло вагона, как и тепло моего тела, медленно улетучивалось с заходом солнца. Одетый явно не по погоде, садясь в это окрашенное убожество без окон и с открывающимися вручную дверьми, я подверг себя огромному риску, несмотря на всю гениальность своих расчетов. Что бы я ни делал: бегал, делал зарядку или силовые упражнения – тепло продолжало выдуваться, и с каждой минутой становилось только холоднее. Вернувшись в свой дальний угол и закрывшись рюкзаком от ветра, я понял, что это хоть и неизбежный, но самый медленный отток тепла.

Прошло часа три с момента, когда поезд покинул город. Я уже не чувствовал пальцев ног. Влажный осенний ветер продолжал забирать оставшееся тепло, а поезд постоянно то тормозил, то трогался дальше без каких-либо видимых остановок. По резкости и частоте торможения я догадался, что народ дергает стоп-кран тогда, когда им ближе всего к дому катить свои шарики. Нужно было действовать. Пройдясь по всем вагонам в надежде купить у кого-то теплые вещи, я понял простую истину. Мир окрашенного в грязно-красный каркаса был неумолим. На всех было ровно столько одежды, сколько нужно им, и они не захотят чем-либо делиться. Причём предложи я любому из них все свои сбережения, никто не понял бы, чего именно я хочу. Кроме того, была большая вероятность, что меня банально ограбят и на ходу вытолкнут из поезда. А такого завершения путешествия хотелось меньше всего.

Поневоле я превратился в заложника своего же выбора, и каждая следующая минута становилась ужасней и холодней предыдущей. Мне нужен был любой вокзал, любая официальная остановка – не по стоп-крану в поле, а именно остановка, чтобы согреться в вокзальной постройке. И вот так, уже в полудреме, не чувствуя своих конечностей, я прислушивался к остановкам. При любом не таком резком торможении выглядывал из окна, нет ли станции, и, видя всё ту же темную холодную пустоту с уходящей вдаль тенью, навьюченной своим шариком, я забивался обратно в угол своей холодной безысходности.

Прошло уже часа четыре с момента моего триумфального выезда из города, который сейчас казался желанным, но окрашенный каркас поезда продолжал медленно развозить благодарных пассажиров. Понятно, почему кондуктора были только на входе, жалко только, что стало понятно так поздно. И вот наконец-то я ощутил плавное торможение. Машинально выглянув в окно, увидел платформу, фонарь, и как из последнего вагона выгружается мать с ребенком, а отец помогает им сойти и снимает сумки. Полумрак и наползшие за время поездки тучи не дали разглядеть толком ничего, но я явно видел перрон с освещением и то, что на него выводят ребенка.

Схватив рюкзак, служивший мне щитом последние четыре часа, я еле успел соскочить с отправляющегося поезда. Ура! Я вижу семью, благополучную, без огромных баулов, приехавшую домой. Наконец-то населенный пункт, вокзал, тепло. Любое помещение, где есть хоть капля тепла, мне подойдет, я готов объяснить это жестами, кривлянием, даже танцами, чего я делать в принципе не умею, но за предоставленное мне тепло – смогу. Да, эти четыре часа поездки стали для меня серьезным переживанием – не думал, что настолько простые вещи могут быть настолько опасны, а время может тянуться так медленно. Даже сейчас поезд, отделяющий меня от спасительного тепла противоположной стороны перрона, едет очень медленно. Его неприлично долго длящаяся преграда между мной и теплом цивилизации ещё раз подтверждает, насколько этот окрашенный скелет гадок. Наконец-то мимо меня проходит последний вагон, и я, поправляя рюкзак, готовлюсь быстро идти вперед, но, в конечном итоге, замираю в немой сцене.

За железнодорожными путями напротив меня – только черная пустота, и ничего нет. Нет ни вокзалов, ни людей, ни цивилизации – ровным счетом ничего. И все мои воля, надежды и планы на недалекое будущее тихо разваливаются на глазах, оставляя меня один на один с самим собой. Я поворачиваю голову в сторону вышедшей семьи и вижу, что их уже забрал какой-то автомобиль и, рыча громче обычного, увозит, высвечивая себе кусок дороги, в темноту. Справа от меня медленно удаляется поезд, ритмично постукивая колесными парами. И вот я стою здесь, в неведомой мне стране, в четырех часах езды от ближайшего города, за пару тысяч километров от дома. Почти замерзший, на перроне длиной в сто метров. А вокруг меня – темнота враждебного и непонятного мира с одним светящимся фонарем.

«Но нет, это ещё не конец, я так просто не сдамся!» – говорю я себе, пытаясь собрать мысли в замерзающем теле, продумывая план действий. И в тот же момент, наблюдая за косыми черточками, влетающими в сферу освещения фонаря, я начинаю ощущать усиливающиеся капли дождя. Такое положение вещей – уже не случайное совпадение, я явно не сделал ничего плохого, чтобы заслужить всё происходящее как наказание. Во мне просыпается совершенно другой человек, гордый и очень первобытный. Силы которого выходят за рамки физических. И он уже не сдастся до последнего своего вздоха, засыпь его хоть камнями. А тут обычная вода.

«Теперь это точно не конец!» – с полуживотным азартом произносит пришедший внутрь меня, немного рыча, и передает мысли самому умному для возможности анализа событий.

Умный принимает вызов: «Убожество, по ошибке названное поездом, тормозило почти на каждом столбу. Выходит, автомобиль забрал семью в оптимальной точке. Мне только нужно найти населенный пункт, куда уехала машина, и каким-то образом попроситься на ночлег».

«Да! – смахивая с лица потоки дождя, говорит первобытный. – Идем скорей!»

Собрав волю в кулак и превозмогая холод, я двинулся в сторону удаляющихся огней автомобиля.

Всю дорогу, пока я шел, цивилизованный «Я» спорил с дикарем. Они ругались – то по пустякам, то по серьезным поводам. Но когда я, замерзший, мокрый и сплошь облипший грязью, которую, ко всему, еще и не видел, пытался остановиться и отдохнуть, именно дикарь во мне не давал этого сделать. Путь был неимоверно тяжел. Оказывается, серьезность пройденного расстояния определяется только условиями, и иногда преодолеть десятки километров намного проще, чем один. И тут дело уже не в холоде, хотя на данный момент я обрадовался бы, наверное, и тому вагону, из которого выскочил пару часов назад, наивно мечтая о тепле. Дело в грязи, которая гирями налипала на ноги и не давала ступать дальше. Отчищать её было бессмысленно, потому что следующие два-три шага налепляли новую порцию. Поэтому я, не отвлекаясь, старался идти вперед в направлении исчезнувших фар автомобиля, хоть и чувствуя с каждым шагом, что жизнь медленно меня покидает.

Ломти грязи время от времени падали то с одной ноги, то с другой, как будто это куски меня терялись вдоль пути, и с каждой потерей я становился всё меньше и меньше. Как только усталость брала верх, и я останавливался, чтобы отдышаться, холод, который уже и так лихо скомкал мой организм, сразу же пытался забраться в ещё теплые остатки моего тела.

Цивилизованный говорил: «Хватит, просто ложись и лежи. Холод перейдет в тепло, и ты увидишь самый красочный в своей жизни сон».

«Нет, мы идем дальше, без каких-то там разговоров! Мы идем дальше, вперед!» – перебивал его оппонент, и я продолжал свой путь.

Брутальность и внутренняя сила дикаря брала верх над логикой цивилизованного снова и снова, при каждой остановке на отдых, хотя отрывать прилипшие к земле ноги было всё трудней. Время, казалось, совсем остановилось, и мой поход длится уже неделю. Так продолжалось, пока после очередной остановки я, обессиленный, не упал на колени. Разговор двух моих противоположностей на этот раз затянулся, и исход его был неясен.

Мне вдруг стало всё равно, кто из них победит, я представил себя со стороны, стоящего на коленях ночью под дождем в липкой грязи. Представил поля, тучи, из которых летят живительные для земли капли, представил звездное небо над этими тучами, полосу солнечного света слева, разделяющую планету Земля на день и ночь. Я был спокоен, мое сознание было ясным, незамутненным, и до меня наконец-то дошло. Дошло, почему я тут, дошло, что это всё – очередной дар фигурки, дар понимания того, кем я являюсь. Ей пришлось поместить меня в эти обстоятельства, чтобы изгнать из меня ничтожество, как Моисею пришлось увести народ в пустыню для того, чтобы поколение рабов сменилось поколением свободных людей. В памяти всплыл первый опыт с рождественской свечкой, в котором хоть и была иная суть урока, но идентификация себя: что есть «Я», а что «не Я» – была тогда очевидна. Как только я понял причину своего положения, мысли спокойно спустились назад к телу и затянувшемуся спору цивилизованного и дикого существ.

– Тихо, ша! Вернулся хозяин, так что теперь ваше мнение не учитывается.

Спорящие покорно, как собачонки, притихли и разбежались по своим будкам, а я встал с колен и пошел вперед. Я всё так же чувствовал холод, он наносил некоторый урон моему телу, что было весьма неприятно, но теперь боязни и неприязни к нему не было. Под ногами липкая грязь существенно замедляла мое движение, мешала быстро двигаться дальше, но это была всего лишь земля, она лежала здесь до меня и будет лежать после, несмотря на позитивность или негативность моего к ней отношения. Мокрая земля, и ничего более. Я был спокоен и беспристрастен, осознание себя самого стало глубоким и приятным. Очень жаль будет закончить свой жизненный путь в здешних полях. Но что поделать, если преграда для понимания собственного «Я» настолько сильна, что только поместив человека между жизнью и смертью, можно её разрушить. Нужно двигаться вперед, пока мое тело сможет это делать, и постараться выжить. С этой мыслью и продолжилась моя прогулка.

* * *

Спустя некоторое время где-то сбоку я заметил слабый свет.

«Весьма кстати, ведь мои силы действительно на исходе», – подумал я и повернул в сторону огня. Через поле идти оказалось ещё трудней, грунтовая дорога хоть и липла, но в ней не вязли ноги. Преодолеть же мокрое поле оказалось куда сложней, иногда даже приходилось переходить на четвереньки, чтобы высвободить ногу для следующего шага. Дождь прекратился, на улице начинало сереть – видимо, приближался рассвет. Я, обессиленный, добрался до каких-то сооружений. По очертаниям сложно было понять, что это такое. Что есть силы постучав по двери и открыв нехитрый засов, я свалился в темноту ближайшего угла. Вдали раздался собачий лай. Судя по запаху, здание было не то коровником, не то свинарником, не намного теплее, чем улица. Но силы меня покинули, их хватило только свернуться калачиком и бессильно ощущать, как сознание меня покидает. Лай какой-то маленькой собачонки раздался совсем близко. Последнее, что я помнил – это появившуюся передо мной небольшую дворняжку с мордой скорее улыбающейся, чем злой. Она, не отводя от меня взгляда, лаяла куда-то в темноту позади себя.