Идолы и птицы

Бабушка девочки надела очки, достала какую-то бумажку и начала её заполнять. Поезд повернул в сторону от длинной вереницы ожидающих автомобилей и стал сбавлять ход, проехал медленно ещё минут десять и остановился. Еще через пару минут в купе зашел человек в форме, имеющей те же знаки отличия, что и у проверявших ночью. Бегло сравнил мое фото с оригиналом, посмотрел на штамп, оставленный в паспорте при въезде в страну, по которой мы ехали ночью, и практически без эмоций отдал мне документ. То же спешно было проделано и с остальными в купе, после чего таможенник удалился.

Поезд продолжал стоять. Все молча сидели и чего-то ждали. Тут вошел другой человек в форме, явно не похожей на прежнюю, и что-то тихо пробурчал. Все покорно протянули ему свои паспорта, и я, немного помедлив, протянул свой. Порядок таможенного досмотра отличался от всех прежних. Страж границы сурово и пренебрежительно перелистал документы бабушки с дочкой, строго задал пару вопросов, на которые та спокойно ответила, протянула заполненную ей ранее бумажку и что-то ещё уточнила. Голос её был очень мягким и мелодичным и никак не вязался со строгой внешностью. Должно быть, она очень хороший и красивый внутренне человек, каким вскоре станет и её внучка. Да и едет она явно к себе домой, а не пустится во все тяжкие, как Карл.

К Карлу вопросов не оказалось, и очередь расспросов перешла ко мне. Тут таможенник нахмурился и начал перелистывать весь паспорт. Я явно не вписывался в общую картину его будней, по крайней мере, мне хотелось в это верить. Он что-то спросил, я ответил на английском.

– Я не понимаю, вы могли бы уточнить вопрос на английском? Вы говорите по-английски?

Лицо таможенника перекосилось, девочка улыбнулась.

– А что я такого спросил? – обратился я к Карлу, а тот сделал вид, что не услышал моего вопроса.

Таможенник ещё раз внимательно посмотрел мне в лицо и обратился с чем-то уже к Карлу.

– Он спрашивает, надолго ли к ним в страну и какова цель визита, – наконец-то обозвался Карл.

– Частный визит, по времени будет зависеть от моих финансовых возможностей, или как понравится, – спокойно ответил я.

На мою фразу Карл нахмурился и стал передавать перевод. По длительности текста было ясно, что он сначала сказал мою, сухую официальную версию, после чего начал объяснять по сути уже от себя. Это я понял из слов, сходных по звучанию почти на всех языках: доктор, медицина, психология, адаптация. В глазах девочки загорелся дикий огонь, на лице бабушки сформировалось выражение уважения и сочувствия, а на лице стража порядка – брезгливое отвращение. Карл продолжал переводить.

– Какие ценные предметы везете, деньги, драгоценности, антиквариат? Провозите ли запрещенные или взрывчатые вещества, наркотики?

– Ничего, кроме денег на питание и проживание.

Таможенник что-то буркнул и положил наши паспорта к себе в карман.

– Досмотр личных вещей, – перевел уже по привычке Карл.

Страж границы деловито и бесцеремонно порылся в наших вещах, пару раз поводил металлодетектором, уточняя непонятные ему фрагменты, ввозимые в хрупкий мир его государства. Ко мне был применен досмотр с пристрастием, каждый кармашек рюкзака был открыт и осмотрен. Металлодетектор запищал не только на фигурку в моем кармане, но даже на фольгу жвачки, о местонахождении которой я вначале уверенно сказал, что там нет ничего металлического. Когда «запищал» кошелек в висящей на крючке куртке, мое сердце стало пытаться выскочить из груди. Во внутреннем кармане находились мой настоящий паспорт, карточка, деньги, и не «запищи» более звонким голоском кошелек, набитый мелочью, и телефон, как знать, чем бы всё закончилось. Я только сейчас понял, что прояви я хоть чуточку больше бдительности и спрячь паспорт с карточкой в рюкзаке, мне бы был конец. Но висящая на виду куртка, да ещё с кошельком, набитым наличными, предназначенными для жизни в ближайшее время, и новым дорогим телефоном, всех обезоружила, и таможенника в особенности. Надменность на его лице сменилась сочувствием к моей юродивости, и он оставил затею поиска нарушений, достал из кармана паспорта и раздал их. Моим немного потряс перед лицом, и что-то спросил.

– Он спрашивает, почему вы так взволнованы, – перевел Карл.

– Потому что я действительно очень взволнован. Процедура досмотра долгая и весьма оскорбительная.

После перевода сказанных мною слов, хоть я и не был уверен, что переводчик говорил именно мои слова, я получил свой паспорт. Таможенник ещё что-то мне долго говорил в лицо, кивнул и вышел. Карл молчал.

– Что он так долго говорил? – спросил уже я сам.

Тот, кивнув, нехотя ответил:

– Он сказал, что вы зажравшийся эстет, и что тут явно не все чисто, по его личным ощущениям, он только не может понять что. И будь у него желание морочить себе голову, вы были бы сняты с поезда для более детальной проверки. В этой стране следовало быть потише, если хотите адаптироваться, и стараться не нажить себе проблем, – добавил он от себя.

– Большое спасибо за совет, я всего лишь говорил что думал, прямо отвечая на вопрос.

– Ваша первая ошибка, Филипп: здесь маленькие чинуши вроде этого имеют локальную, но не ограниченную законами власть и могут безнаказанно подпортить жизнь без особых усилий.

– Я пока не понимаю смысл сказанных слов, но обязательно их запомню. Слова о долгом переезде таможни на автомобиле вчера были мне тоже совершенно не понятны. Но сегодняшний вид из окна всё прояснил. Хотя я пока не могу понять, чем вызван такой бешеный спрос на посещение этой страны.

Поезд тронулся, ознаменовав ещё один пройденный рубеж, самый сложный и очень для меня значимый. Так плохо и глупо организованный пропускной пункт всем своим естеством свидетельствовал о том, что тут будет сложно найти даже человека, въехавшего по своим собственным документам, не говоря уже об искусно укрывшемся. Я мог быть уверен, мой след утерян, и фигурка будет при мне ровно столько, сколько я смогу прожить в новой для меня обстановке. Тревога сменилась чувством удовлетворения, я даже подмигнул девочке, пока бабуля потеряла бдительность после напряжения переезда через железобетонный занавес границы.

– И ещё одно, простите за бестактность, – перебил мои размышлении протяжно неловкой интонацией Карл. – Как вы собираетесь вести обмен денег на здешние?

– Как? Пойду в банк и поменяю, а что тут сложного?

– И я о чём. Проделать такое вам будет весьма непросто. Здешние банки потребуют кучу каких-то непонятных бумаг. Я, если честно, вообще не представляю, как вы это проделаете без знания языка.

– Банк не сможет поменять такую маленькую сумму без документов? Работники банка не знают английского?

Я задавал вопросы вслух, сам себе, с удивлением ощущая дефективность своей нормальности. Карл утвердительно кивал мне в ответ.

– Пункты обмена здесь – своеобразные ларьки, по типу сигаретных, на них всегда написаны курсы приема или продажи валют. А самые надежные пункты обмена – стоящие в определенных местах люди, менялы.

– Ларьки, люди?! – я начинал походить на дебила, протяжно повторяющего запомнившиеся вырванные из контекста фразы. – А какая между ними и банком разница?

– Разница есть, это частные владения людей не совсем легального бизнеса. Почуяв вашу незащищенность, они попросту отберут всё, и вы даже не успеете начать свою социальную адаптацию. Жалко будет, если вы сразу вернетесь, полный разочарований и обиды, так и не узнав всех прелестей здешнего образа жизни.

Его взгляд дернулся между мной и сидящей напротив девочкой, по лицу скользнула слегка заметная улыбка, но было видно, что он, так же, как и я, отгоняет любую недостойную мысль на этот счет из своего сознания. Опыт старого пройдохи заприметил наш обмен взглядами.

– Вы говорите о том, что в банке я поменять не смогу, а на улице у меня могут отобрать деньги? А полиция?

– Именно. И никто на вас и внимания не обратит.

– Что же мне делать?

– Я бы советовал убрать все наличные из кошелька подальше и, по мере надобности, подменивать небольшую сумму у людей, занимающихся обменом. Они честнее ларьков и надежней банков. А за глобальные вещи, такие как оплата жилья или дорогостоящие услуги, здесь предпочтительней расплачиваться вашей валютой, причем ей же вам и сдачу дадут при необходимости.

Я не мог собраться с мыслями, Карл говорил о перевернутых с ног на голову вещах даже в самой стабильной сфере деятельности, сфере финансов. Пока я привязался мыслями к слову «надежнее», и это были какие-то люди, нелегально занимающиеся торговлей валют наличными. По-глупому лихо, как для обычной банковской операции.

Тут представилось, как мне нужно будет пройти пять расписанных граффити подворотен. В переходе каждой меня будет останавливать огромный мускулистый мужик и сурово спрашивать.

– Ты куда, чувак, направляешься?

А я в ответ заговорщицки: мне сотку поменять.

И он меня пропускает, а потом такая же ерунда ещё четыре раза, и наконец-то я вхожу в темное подвальное помещение, где сидит он, честный и надежный, несмотря на всю свою нелегальность. На столе у него по номиналам разложены банкноты разных стран, и он голосом кассирши швейцарского банка говорит:

– Что у вас?

– Сотня, – отвечаю я, гордо приподняв подбородок.

– Ого, – уважительно кивает головой он, добавляя: – Мне сегодня везет, уже третья сотня на обмен.

«Да ну! Что это вообще за ерунда!» – грубо вмешивается голос здравого смысла, вырывая из глупых сюжетных линий моей фантазии, и я, немного в замешательстве, продолжаю задумчиво сидеть, переваривая сказанное Карлом. Всё же понимая, что моё пребывание в этой стране – как, впрочем, и в этой жизни – вращается вокруг умения оплатить данное пребывание. Я настраиваюсь на серьезный разговор, к чему, собственно, и пытался меня призвать мой собеседник.

– Послушайте, Карл, а как же я буду искать нелегального торговца валютой или ларек? Где занимаются этим бизнесом? Я же не контрабандист какой!

– О Филипп! – он мило улыбнулся, словно ему ребенок показал фантик и спросил, золото ли это. – Все, кто занимаются обменом, вывешивают курс валют большими цифрами на проходе вдоль тротуаров и пешеходных переходов. А люди посерьезней стоят на вокзалах и прочих ключевых денежных местах с большой пачкой купюр в руках, им вывески не нужны. Они задают курс сами исходя из потребностей рынка.

«Люди посерьезней просто стоят на вокзалах и денежных местах с большой пачкой купюр»! Похоже, всю мою логику, все мое понимание финансовой системы, сути правильного и неправильного – схватили, скомкали и, насмехаясь, кинули мне в лицо. Занимающиеся деньгами нелегально удобней и надежней банков, и стоят на виду, а не прячутся от налоговиков по темным задворкам. Да. Мне нужно было время, чтобы переварить такую несуразицу, и я, поблагодарив Карла за подсказку, погрузился в себя.

Карл стал общаться с нашими попутчицами, но ни единого слова из сказанного я не понял. Похоже, данный язык относился к совершенно иной языковой группе, что резко снижало мои шансы понять на интуитивном уровне, о чем идет речь. Ничего, главное, что я переехал границу, защитившую меня и мою фигурку от преследователей. Чтобы окончательно перестраховаться, нужно будет выйти в каком-нибудь городе, не доезжая до места, указанного в билете, сесть на максимально далеко идущий пригородный поезд, и даже намек на остаток за мной следа гарантированно исчезнет. С этими мыслями я погрузился в изучение нового мира, пробегающего за окном, под мерное и ритмичное постукивание вагонных колес.

Частные дома всех поселений, начиная от приграничных районов, были, на удивление, большими и, на удивление, неухоженными. По размерам они ничуть не уступали домам в далеко не бедных районах моей родины, но в них чувствовалось то же непонятное мне противоречие, как и во всем, что я узнавал. Все эти дома были стянуты в кучу, почти налеплены один на другой, как в бедных индийских кварталах. А сами дома хоть и поражали своими габаритами, но маленькие территории вокруг были бедными и неухоженными. Ко всему этому, территория каждого из участков была очерчена сопоставимым с размером и высотой домов забором.

В привычном для меня мире граница территории очерчивается живой изгородью, декоративным заборчиком, который можно при желании перешагнуть, ну или простой декоративной клумбой, разделяющей два типа газонов соседских домов. Высокие добротные заборы у нас были только на больших виллах богатых и знаменитых людей, требующих охраны. А тут непонятно, отчего человек, имеющий возможность купить или построить дом таких размеров, не может себе позволить купить участок земли побольше и нормально его обустроить. Возможно, они здесь готовятся к зомби-апокалипсису, и это оптимальный периметр, который может защитить одна семья. По крайней мере, других объяснений я пока не находил.

Бабушка с внучкой начали понемногу собираться. Мы ещё пару раз приятно переглянулись с младшенькой, и хоть заспанность уже давно покинула её личико, приятное тепло, исходившее от её невинной прелести, осталось. Я прекрасно понимал, что раскрыла для меня фигурка. Девочка была чистой родниковой водой, только что вырвавшейся из глубин земли, ещё не замутненной ничем в этом мире, а оттого такой приятной. Ей ещё предстоит пройти долгий путь ручейка, речушки, реки и моря, чтобы стать океаном женской житейской мудрости, как её бабушка. Ей ещё предстояло узнать первую любовь, познать первую близость и страсть, радость материнства и гордость за внуков. Природа уже сформировала её для прохождения пути, вложив в нее женские желания. И сейчас я ощущал то тепло с легким оттенком сексуальности, которым она согреет в будущем своего любимого мужчину, тепло домашнего очага, которое каждая женщина распространяет на границы своих семейных владений. Мне было приятно находиться в компании столь милого создания.

* * *

Через пару часов мы подъехали к первому большому городу, и бабушка, с доброй и приятной от завершённого путешествия улыбкой, попрощалась с Карлом и со мной. Теперь в ней угадывалась та самая девочка, что сидела рядом, только годы прожитых лет наложили на её лицо тяжелые морщины. Я помог им вынести из вагона одну из сумок, ещё раз попрощался с обеими, помахав рукой, и приятное присутствие закончилось приятным расставанием. Мне было жаль, что я так и не узнал имени девочки, ведь образу, которому предстоит храниться в памяти, всегда нужно имя. Еще держась за нее взглядом, я показал пальцем на себя и произнес:

– Петр.

Перевел палец на нее и вопросительно наклонил голову. Она, удивленная тем, что ехала с Филиппом, немного замешкалась и ответила:

– Оксана.

Мы обменялись милыми улыбками, теперь можно было спокойно идти каждому своей дорогой. Мой легкомысленный поступок с именем меня немного приободрил. Холодная и логичная последовательность моих действий за последние пару дней уже начала меня угнетать. Человек не должен жить только умом, сухо как машина. Маленькие глупости и неточности как раз таки и делают нас людьми, придают каждому из нас индивидуальность.

Вернувшись назад, я застал Карла жующим бутерброд, на столе у него стоял стакан, как я понял, с чаем в причудливом металлическом подстаканнике, скорее всего, пришедшим к нам из глубины прошлых столетий. Мне показалось, что это какая-то семейная реликвия изготавливающих кирпичи бизнесменов, но кусочки сахара в обертке с нарисованным поездом противоречили моему предположению.

– Где вы взяли этот раритет?! – с неподдельным интересом спросил я Карла.

– А, вы про подстаканник, – уточнил он. – Мило, правда? Чай у проводницы можно купить, если хотите.

– У меня пока нет их денег, я бы с радостью.

– Давайте я вам возьму, это копеечные растраты, – ответил Карл, сразу же куда-то вышел, дожевывая на ходу, а секунд через двадцать вернулся назад и продолжил обед.

Еще через минуту пришла деловитая проводница, что-то сказала и поставила на столик точно такую же раритетную вещицу с таким же сахарком в паровозики. Стакан был наполнен, как оказалось, неимоверно горячей бурдой, именуемой в здешних местах чаем. Но только ради того, чтобы подержаться за подстаканник, его стоило выпить. К тому же было бы неудобно его не выпить после такого жеста щедрости от Карла.

– А скажите, в поезде можно где-то пообедать? – спросил я.

– Да, конечно, Филипп! Вы можете пойти в вагон-ресторан и там полноценно перекусить и выпить. Он всегда в центре состава, там меньше всего трясет.

– Тогда я схожу поем, нужно же как-то начинать адаптацию.

Накинув на себя на всякий случай куртку с документами, я двинулся на поиски. Ресторан нашелся без труда через один вагон с похожими купе. Специализированное помещение длиной в весь вагон с барной стойкой и, по-видимому, кухонькой по центру было практически пустым. К моей великой радости, одна из официанток немного понимала по-английски, и я попытался объяснить, что у меня деньги не той страны. Увидев имеющиеся у меня денежные знаки, работники уважительно отреагировали и стали более торопливы. Мне объяснили, что ничего страшного в моей ситуации нет, они пересчитают по существующему курсу, только сдачу дадут в местной валюте. Нас обоих такое вполне устроило, и я наконец-то плотно и полноценно пообедал, первый раз за два прошедших дня.

Обед мне обошелся недешево, как для простоты вагонной кухни, но и условия были нестандартными. Уже допивая кофе, я поинтересовался у барной стойки, не мог бы кто обменять мне мои деньги на здешние. Я объяснил это тем, что не успел поменять их до посадки в поезд. Мне ответили, что поезд через эту страну проездом, и полноценного обмена не будет, но в кассе всегда есть определенная сумма в здешних купюрах, и если я предложу им выгодно низкий курс обмена, то часть денег из кассы они могут обменять. Мы ещё немного позанимались расчетами, что больше напоминало покупку сувенира на восточном рынке, и в конечном итоге разошлись, взаимно удовлетворённые сделкой. Несущественно понизив курс, я смог обменять почти треть своих запасов, треть я решил оставить как есть, а третий кусок обменять у «человека – швейцарского банка», с которым даже было немного интересно повстречаться. Распихав по карманам непривычные для меня цветные фантики, которых оказалось неприлично много, я вернулся в купе.

К моему приходу Карл уже собрался, переоделся и перелистывал свои бумаги из плотно набитого портфеля.

– Вы уже собираетесь на выход?

– Нет, часа через полтора – два. А пока решил себя немного подготовить к предстоящим делам, переодетым в спортивное за бумаги браться несолидно.

– Да, вы совершенно правы, одежда влияет на самооценку человека. Костюм всегда придает мужчине значимости и наделяет деловыми качествами.

Карл поднял глаза и внимательно на меня посмотрел.

– Вы необычайно мудры как для своих лет, Филипп, из вас, несомненно, получится хороший психолог.

– Я искренне на это надеюсь, – ответил я с интонацией завершения беседы, дабы не отвлекать Карла от вороха бумаг, торчащих пучком из его портфеля.

Сведи судьба этого юркого человека, к примеру, с Замиром, а не с тем ушлым создателем красочных бизнес-планов, и эта страна явно смогла бы понастроить домов, занимающих всю территорию земельных участков.

Однако по мере продвижения на восток размеры домов, как и высота заборов, уменьшались вместе с их помпезностью и начинали постепенно вписываться в окружение. Теперь густо налепленные постройки частных владений просматривались все реже, и только на окраинах крупных городов, но они были всё так же безалаберно огромны и неухожены. Даже подходившие к ним дороги почему-то оказались грунтовые и в ухабинах. Как такое возможно?! У нас в горах на маршрутах пеших прогулок одного дня – асфальтовые тропинки, а тут подъезды к шикарным домам – грунтовые. Бред какой-то!

Чтобы не сломать себе мозг, я решил переключиться на себя самого. Идея с психологией была весьма хороша. Если положить на чаши весов умение разбираться в тонкостях хитросплетений человеческой натуры с одной стороны и умение шпаклевать дырки и забирать черноту в слюнявой открытой пасти – с другой, перевес был огромен, и не в пользу стоматологии. Конечно, всегда есть с чем сравнивать, ведь есть ещё проктологи, да и можно сказать, что доктор – это призвание, что все профессии нужны. Но для получения четкой картины, сложившейся в моем мозгу, представьте себе, как в начальных классах школы учительница спрашивает:

– Ты, Анна, кем хочешь стать, когда вырастешь?

– Я хочу быть космонавтом, госпожа Грюнтиг.

– Очень хорошо! Открывать новые планеты и исследовать миры – это так романтично!

А ты, Петр? Кем хочешь стать ты?

– А я хочу стать проктологом, госпожа Грюнтиг.

– О! Лечить эрозию прямой кишки так занятно! Приносить пользу и здоровье людям, что может быть приятнее! Молодец, Петр!

Представив такую картину, стоматолог во мне окончательно умер, хоть и над специальностью психолога пронеслась легкая тень сомнения. По сути, он занимается тем же, чем проктолог со стоматологом, только на ментальном уровне. Думаю, я ещё вернусь к этим размышлениям, как только буду собираться ехать назад. А сейчас мне нужно подготовить базу для того, чтобы моя фигурка смогла оказывать на меня влияние как можно дольше, и для этого мне нужно выполнить вполне обыденные вещи: поменять вторую треть денег, окончательно запутать следы и засесть в каком-нибудь захолустье. Ах да, не мешало бы спрятать свой настоящий паспорт и деньги на возвращение в укромном месте, чтобы была точка сохранения, от которой я мог бы добраться хотя бы до своего посольства. В таком случае, останься я даже совсем голый и без липового паспорта Филиппки Гаврановича, возврат личности прошел бы без проблем.

Карл вышел через два часа. Мы попрощались с ним и пожелали друг другу удачи. Я остался в купе совершенно один и, закрыв двери, начал хлопотать по хозяйству. Упорядочил в рюкзаке перевернутые на таможне вещи, переоделся в чистое белье. Припрятал в запасную пару обуви третью часть своих сбережений, почти все наменянные в вагоне-ресторане деньги рассовал по разным частям рюкзака. В кошельке осталась последняя треть, готовая для нелегального обмена, и немного новых для меня фантиков, чтобы было чем расплатиться за билет в пригородном поезде и купить новую порцию еды. Достав плотно заклеенный скотчем паспорт с карточкой, я решил ещё раз перестраховаться, замотал плотный сверток ещё одним слоем целлофана, и уже аккуратно и не спеша в несколько слоев прошелся тем же чудо-скотчем вдоль и поперек.

«Потом самому бы суметь добраться до содержимого», – сказал себе иронично и вернул сверток назад во внутренний карман куртки.

Всё было готово к высадке, солнышко уже давно перевалило через полдень и слегка согревало пробегающий мимо мир. Осмотрев табличку с маршрутом следования и временами и длительностью остановок, разобравшись, как прописано время с учетом смены часовых поясов, я определился со станцией, где выйду. Остановка там длилась пятнадцать минут, и я смогу выйти незаметно для проводницы, отправив до конечной по билету точки пустое купе. Собравшись, я сел с нетерпением ждать своей остановки. И как только мы прибыли в пункт высадки, всё было проделано с неимоверной четкостью. Десять минут стоянки отвлекли всех, и я, надвинув на глаза свою кепку и прикрыв дверь купе, тихо растворился в вокзальной толпе.

(6) Намеченный путь

Всё окружающее меня вызвало весьма однозначную обеспокоенность. Обстановка вокруг была как будто подернута серой дымкой, создавалось такое впечатление, что грязь и пыль въелась абсолютно во всё, включая людей. Полное отсутствие какой-либо яркой одежды и одинаково угрюмые лица делали вокзал похожим на муравейник безликих существ. То тут, то там слонялись пыльные бродячие животные, печально принюхивающиеся к мусорным бакам. Даже голуби, птицы, умеющие приспособиться к любым условиям, были грязные и замызганные.

Чувство здорового сомнения испуганно съежилось и притихло внутри меня. Самое время было начинать адаптироваться, а я почему-то смотрел на окружающее выпученными глазами, впав в ступор. Так длилось минут десять, мой поезд двинулся дальше и оголил пути для прибытия следующего. И вдруг я увидел крысу, бредущую возле рельса. Среди белого дня она спокойно прогуливалась, не обращая никакого внимания на шум вокзала, и пыталась что-то вынюхать. Перейдя под рельсом пару раз туда-сюда, аккуратно ступая по грязным гранитным камешкам и не найдя ничего привлекшего её нюх, она спокойно с достоинством удалилась в какую-то трещину под перрон. Это действие меня просто поразило. Вернее, меня поразил не факт наглого игнорирования крысой вокзальной жизни, а то, что во всей той грязи она была как модель из глянцевого журнала. Блестящая почти черная шерстка, ровненький мокрый носик, чистые ушки, даже лапки, которыми она так аккуратно ступала по камням, насыпанным между шпал, были ровненькими. Присмотрись я внимательно к ногтям, наверняка обнаружил бы на них маникюр.