Рыжая ведьма и Мальчик-шаман

Читцин отвела глаза, как будто не хотела, чтобы внучка о чем-то догадалась по ее лицу:

– Друзья, – вздохнула она. – Этот, с пучком, он… впрочем, неважно. Просто один старый школьный приятель. А этот, светлый… как тебе сказать? Это и есть Мальчик-шаман…

Ровно через год в день Плодородия, (его отмечают в начале месяца Содранной человеческой кожи), все сомнения Темакуити насчет Мальчика рассеялись окончательно.

После уроков она сидела в плетеном кресле во внутреннем дворике и читала «Историю одного никан-тлаки» Акатля. На коленях у нее, свернувшись калачиком, сопел Шолотль. На столике возле кресла стояла тарелка сушеных ананасов. Уйдя с головой в приключения никан-тлаки, Темакуити, не глядя, брала ломтик за ломтиком и бросала в рот. Проданный в рабство никан-тлака уже ушел от погони. Он уже почти добежал дворца императора, где по закону его должны были освободить. И тут на шее Темакуити ожил кристаллик кварца. Это почти незаметное ощущение вибрации говорило, что там, во сне лампочка превратилась в насекомое. Кристалл бабушка дала ей четыре года назад. С ним уже не нужно было по нескольку раз в день погружаться в сон и проверять лампочку. Наблюдать стало намного удобнее. Шолотль встрепенулся, открыл глаза, насторожил уши: наверное, тоже что-то почувствовал.

«Ну, привет, – подумала Темакуити, – давненько не заглядывал!» – Неохотно отложила книгу, согнала кота с колен, поднялась и пошла через двор к двери в комнату Читцин. Шолотль не захотел спать в одиночестве и как обычно увязался за любимой хозяйкой.

Бабушка в это время возилась с настенным календарем: настраивала его деревянные зубчатые колеса так, чтобы сначала Священное – большое и Солнечное – поменьше, совпали в нужной точке, а потом и все остальные. Все было почти идеально: совпали века, годы, месяцы, праздники, владыки дня и ночи, только колесики с тринадцати- и двадцатидневным циклом никак не хотели совпадать. Когда Темакуити без стука вошла в бабушкину комнату, Читцин в третий или четвертый раз перекручивала календарь и все никак не могла понять, в чем ошиблась.

– Ба, у нас гости: – просто сказала девушка.

– Прекрасно, – пробормотала бабушка, увлеченная календарем. – Ты знаешь, что делать.

Темакуити кивнула. Подошла к столику с патефоном, не глядя, достала пластинку из конверта и завела музыкальный ящик. – «Надо попросить Тоналя переписать это старье на магнитофон. Или с пленкой магия не будет работать? Надо у бабули узнать…»

Читцин уже давно полностью доверила внучке весь ритуал: каждое действие было повторено десятки раз: теперь уж скорее солнце погасло бы в небе, чем Темакуити что-то забыла или сделала не так. Диск завертелся. Она опустила мембрану на звуковую дорожку. Из треска и шипения возникла мелодия. Раздался голос и Темакуити вздрогнула: звук был чище, слова слышались отчетливее, чем обычно. Взгляд зацепился за конверт, который она положила на телевизор. С ним тоже было что-то не так: плотная серая бумага была немного другого оттенка. Вместо верхнего правого угла был подмят нижний левый:

Как цветок душистый, как перо кецаля…

Только она хотела сказать обо всем этом бабушке, как песня оборвалась:

Трепетна ты, друж…

С громким скрежетом, от которого заныли зубы, патефонная игла стала ходить поперек бороздок пластинки, оставляя на ней глубокие кривые шрамы. Будто бы кто-то невидимый, сильно давя на корпус мембраны, двигал ее вперед-назад:

– Ба! – вскрикнула Темакуити и, вторя ей, тревожно мяукнул Шолотль. Читцин, бросила свой календарь, подбежала к внучке.

– Это не я! – Рыжая ведьма хотела снять мембрану с пластинки, протянула руку, но побоялась прикоснуться.

– Знаю, – вздохнула бабушка. – Когда-нибудь это должно было случиться. Я сама виновата. Столько лет надеяться на какую-то заезженную пластинку… какие же индюшачьи мозги нужно иметь!

– Ба, и… как нам теперь?! – испуганно пролепетала Темакуити. – Что теперь… делать?!

Читцин не ответила. Убрала мембрану с пластинки. Нажав на рычаг, наконец-то остановила ее вращение. Пластинка была не та. Совсем новая, если не считать, конечно, глубоко процарапанных зигзагов. В бороздки еще не въелась пыль, и они ярко блестели.

– Подземный Владыка… – пробормотала Читцин.

Темакуити прижалась к ее плечу и заплакала. Старуха гладила внучку по рыжим кудрям и смотрела из-под очков, как день за окном постепенно теряет краски, становится серым. Свет угасал, как будто древние боги опять потребовали жертвенной крови за право людей наслаждаться солнцем. В воздухе висело низкое электрическое гудение. Кроме этого гула, не было никаких звуков вообще. И вот в голове Читцин родился голос. Точнее, даже не голос, а зудящая мысль:

«Привет, Иксочитли! Не ждала? Между прочим, я скучал. А ты?..»

Глава четвертая. Такие страшные сны

12 год Кремня (1920-й по заокеанскому календарю)

Больше всего на свете Науали не любил спать. Он считал удачей, если, пролежав полночи с закрытыми глазами, проваливался в глубокий сон без сновидений. Но чаще всего было по-другому: голова касалась подушки и его сразу же одолевала проклятая, знакомая с детства сонная одурь. Он проваливался куда-то вниз, в темноту и чем глубже, тем меньше чувствовал свое тело. Бороться с этим наваждением было невозможно. В конце концов Науали понимал, что лежит в своей кровати в их с братом комнате, но только уже не наяву, а во сне. Чаще всего здесь было темно и страшно. Лампада перед статуэткой духа-хранителя домашнего очага не горела, а кровать Науали у окна со всех сторон обступали чудовища. Не-то люди в черных плащах и с черными провалами вместо лиц, не то клубящиеся сгустки мрака – он не успевал понять. Чудовища приходили, чтобы высосать его жизнь, как паук высасывает у мухи ее соки, оставляя одну пустую оболочку. Порой, переборов слабость, Науали поднимался в воздух и улетал: в этом жутком мире он мог летать как птица. Но если этот счастливый момент был упущен и уже не хватало сил двинуть ни рукой, ни ногой, оставалось одно: громко закричать и проснуться. Голос при этом тоже совсем не слушался. Науали долго хватал ртом воздух, точно вытащенная из воды рыба, пока оцепенение не отпускало и крик, раздирая связки, не прорывался из горла. Юноша знал: однажды он не успеет улететь или не сможет закричать в последнее мгновение. Вот тут-то ему и придет конец.

Случалось, во сне он ненадолго забывал о чудовищах. Разбив кулаком оконное стекло, – возиться с задвижкой не было времени, – он выбирался из комнаты наружу и взмывал вверх. Летел вдоль родной улицы Гранильщиков, над плоскими крышами и квадратными колодцами внутренних двориков. Его радовала стремительность полета, простор, который открывался со всех сторон. В полете ему становилось легче дышать. Дома и улицы внизу были знакомые, но в то же время странно перепутанные, искаженные. Например, магазин дамского платья на углу улиц Зеленых перьев и Ткачей стоял на своем месте, а древней ступенчатой пирамиды в начале улицы Орла наяву никогда не было. Внизу спешили прохожие, грохотали по мостовой телеги и извозчичьи пролетки. Часто Науали замечал и единственный в городе, черный, сверкающий лаком и хромом автомобиль господина губернатора. Он рыскал по улицам как хищник, сам, без шофера и от одного взгляда на него становилось не по себе.

Потом ближе к окраине города внимание Науали обязательно привлекал какой-нибудь толстый господин в полосатых брюках-дудочках и в котелке или крестьянка в соломенной шляпе. Науали спускался и тут оказывалось, что это не человек, а очередное чудовище или его прислужник. Оно приветствовало его мерзкой кривой ухмылкой, обнажающей гнилые зубы, и кидалось в погоню. Науали опять убегал. Преследователи могли принять какое угодно обличье, от собаки до говорящей лошади или гигантского белого червя, а Науали все бежал, все летел. Далеко позади оставался город, предместья, водяные огороды-чинампы. Лесная дорога вела его к морю, на другом берегу которого начинались высокие горы. Он летел над бездонной пропастью, через которую был перекинут ветхий железнодорожный мост, летел над акведуками. Летел над огромным каменным дворцом в тысячу этажей, похожим на столичный магазин игрушек Коконейотля, только в сотни раз больше. Летел, пока не выбивался из сил и не опускался на землю, где его опять поджидали чудовища.

Порой, спасаясь от преследователей, он попадал в такие странные места, что боялся никогда не вернуться. Одним из них была черная пещера: бесконечно длинный сводчатый коридор, со множеством боковых ответвлений. Стены пещеры покрывал черный бархатистый мох. Под слоем мха был камень: тоже черный и гладкий как обсидиан. Чудовища сюда не совались. Но почувствовать себя здесь в полной безопасности Науали мешало чье-то почти неуловимое присутствие. Может, кто-то таился в темных туннелях, может, черный мох на самом деле был не таким безобидным, каким хотел казаться и подглядывал за ним с каменных валунов.

А однажды Науали попал в место, настолько далекое от известного ему мира, что несколько дней после этого не мог прийти в себя. Внутренняя поверхность гигантского шара, покрытая ледяной коркой, тянулась на сотни километров. До этого Науали видел только ледяные кубики для коктейлей. Он и представить не мог, что льда может быть так много. Горизонта здесь не было. Ледяной наст плавно загибался вверх и переходил в небо – такое же свинцово-серое, изрезанное глубокими бороздами, как и земля. По льду в вихрях снежной крупы медленно брели очень высокие сгорбленные серые фигуры. У них были непропорционально длинные руки и ноги, а еще вытянутые лица без носа и глаз – с одним широким ртом. Над фигурами в воздухе вились крупные хищники похожие на акул. Случалось, что какая-нибудь акула распахивала широкую пасть, усеянную треугольными зубами. Падая на одного из серых людей, она проглатывала его целиком. Соседи проглоченного не обращали на его гибель никакого внимания: продолжали все так же устало брести вперед. Смотреть на это было физически тяжело. Науали казалось, будто ему открылось что-то запретное то, чего не должен видеть ни один человек. Утром он пришел в ужас от мысли, что вернулся из путешествия в ледяной мир стариком. Именно так он себя чувствовал в тот миг. Только в уборной перед зеркалом Науали немного успокоился…

Так было почти каждую ночь. Науали боялся своих снов, ненавидел их и стыдился: «Скорее всего, это какие-то шаманские дела, – думал он, – а у всех шаманов, как известно, мозги набекрень. А я? Разве я из этих? Нет уж, увольте!»

Часто он будил посреди ночи своими криками младшего брата Уэцтвицли – вот кому он не рассказал бы об этих снах ни за какие коврижки! Если бы Твицли только узнал, – наверняка ославил бы его на весь город. Каждый встречный показывал бы на несчастного Науали пальцем и смеялся ему в лицо. Уж в чем – чем, а в насмешке, хоть он и младший, братцу Твицли всегда не было равных:

– Что делается! Опять матушка положила в тамале несвежего мясца и нашему Науалито от несварения привиделся кошмар! – блажил разбуженный Уэцтвицли на весь дом. Сам Науали в это время сидел в кровати, обхватив обтянутые ночной сорочкой колени и накрепко стиснув зубы. Чувствовал, как у него горят уши и повторял про себя:

«Не смей называть меня Науалито! Не смей называть меня Науалито! Ненавижу тебя! Не смей…»

Если это и был дар, Науали считал его проклятием, пока один, совсем несвязанный с миром Сна случай не изменил все.

Глава пятая. Праздник Огня

«Иксочитли… Иксочитли… – и опять – Иксочитли…»

Ее имя было сладким и пряным на вкус как глоток шоколада. Он зажмуривался, и из цветного тумана появлялась она. Стройная юная пума с вороными кудрями, уложенными как у известной актрисы кинематографа. С насмешливым взглядом раскосых карих глаз, в которых жило жидкое солнце. Именно об этом солнце Науали вчера написал стихи, как всегда, тайком подложив их в школьный ранец своей возлюбленной:

Читли, ты – мое солнце!Читли, возьми мою кровь,Может, эта глупая жертваИскупит мою любовь!..

Его предыдущее послание она читала на пару с Тепочтли. С ним же вместе она взахлеб смеялась над манерой Науали рифмовать «любовь» и «кровь» и другими «соплями в розовом сиропе, коими изобиловали его жалкие вирши». Именно так выразился этот несносный трепач Тепо. Между прочим, еще год назад они были друзьями. Правда, дружба с Тепочтли, если уж начистоту, всегда была делом хлопотным. Он был неутомим насчет разных, далеко не безобидных шалостей и не в пример Науали всегда умудрялся выходить сухим из воды. Как прошлой весной, когда они наловили целое ведро аксолотлей7 и выпустили их в классе: то-то визгу было! Учитель математики по прозвищу Заокеанские Штаны от неожиданности чуть не вывалился из класса. Хвала добрым духам – вовремя схватился за колонну. Их с Тепо класс по вполне очевидным причинам был на третьем ярусе, так что Заокеанские Штаны мог запросто свернуть себе шею, если бы вообще остался жив. Самое обидное, что на Тепочтли никто и не подумал. Науали одному пришлось идти объясняться с директором школы: Заокеанские Штаны наплел ему такого, что беднягу Науали чуть не выгнали. Вернее, непременно выгнали бы, если бы отец с мачехой не поручились: мол, будьте спокойны, господин Тлакатекатль, это в последний раз. А если нет, он у нас солнечного света невзвидит. Потом, когда буря уже утихла, отец обмолвился, что отстегнул директору кругленькую сумму, чтобы Науали оставили в школе.

И натерпелся же он из-за этих проклятых аксолотлей! Совсем как боги из-за пятого солнца. А Тепо хоть бы что! Буквально на следующий день встретил его в школе с самым невинным видом:

– Приветствую, Нау! Тебя-то я и ищу: есть одна мыслишка…

– Иди ты к Подземному владыке со своими мыслишками! – огрызнулся Науали, а уже через час на перемене обсуждал с Тепо его очередную каверзу. Вот так они и дружили, пока обоих не угораздило влюбиться в одну и ту же девчонку, и дружба не кончилась. Само собой, у Тепо было больше шансов в конце концов завоевать сердце мучительницы Иксочитли. В отличие от коротышки Науали он был высок ростом, красив, остроумен. Он гордился своим орлиным профилем, будто сошедшим с миниатюры из древнего кодекса. Он собирал волосы в небольшой пучок на затылке как юноши во времена древних богов, умудряясь выглядеть с этой нелепой прической не глупо, а, наоборот, очень лихо. Что и говорить, когда родился Тепочтли, духи не поскупились на подарки. Сознавать это было вдвойне обидно, ведь для братца Твицли духи тоже расстарались, а вот на долю несчастного Науали остались одни насмешки. Завидовать младшему брату – дело не очень-то приятное, даже унизительное, но возраст, как видно, ничего не решает. Будь Науали хоть немного похож на брата – давно бы уже поставил кривляку Тепо на место. И Иксочитли перестала бы над ним смеяться ведь кто, как не Тепо ее подзуживает? К счастью, его возлюбленная, как и полагается настоящей женщине, была непредсказуема: временами и Тепо попадал в немилость. Щедрые на дары духи в бессилии разводили руками, а Науали тихонько злорадствовал.

Вчерашнюю записку прелестница, конечно же, нашла, но, что удивительно, совсем не подала вида. Вечером они втроем гуляли на пустыре возле развалин храма Пернатого Змея. Иксочитли то и дело улыбалась, но не Тепо, а Науали. А когда паяц Тепочтли начал по обыкновению прохаживаться насчет приятеля, осадила его, смерив ледяным взглядом. Бедняга даже стал ниже ростом:

– Ты сегодня просто кладезь остроумия: – заметила она строго.

Перед тем как попрощаться со своими кавалерами, девушка удивила Науали еще раз. Да так, что его затрясло от волнения и он подумал: а вдруг Читли его на самом деле любит, только, как и положено настоящей девчонке – кочевряжится?

– Мальчики, – сказала Иксочитли. – завтра праздник Огня, если вы, конечно, не забыли. Вот я и решила: кто из вас достанет мне со столба фигурку человека, того я поцелую. И вечером пойду с ним на праздник без…

– Без свидетелей! – хмыкнул Тепо.

– Вот именно! – кивнула она.

«Ты знаешь! – восторженно подумал ошалевший от такой благосклонности Науали. – Ты прекрасно знаешь, что я лучше Тепо лазаю по деревьям! Вот и придумала так! Ура! Ты чудо, Читли!»

Он так и не уснул в эту ночь. Долго тренировался, карабкаясь по телеграфному столбу возле дороги, пока его не прогнал дождь. Вернулся домой вымокший до нитки и до самого рассвета грезил, лежа в кровати. А утром, пока брат с отцом и мачехой еще спали, напомадил свои светлые волосы, вычистил до зеркального блеска новые ботинки, надел лучший серый костюм, свежий целлулоидный воротничок, галстук-бабочку и отправился побеждать.

Городская рыночная площадь поблескивала лужами после ночного ливня. Она была украшена гирляндами цветов и флагами. С их разноцветных полотнищ грозно смотрели на гостей боги и звери. В центре площади торчал тот самый столб: широкий, из темного дерева, высотой в три метра. Никакой фигурки человека на его верхушке еще не было, но Науали уже представлял себе, что она там. Подошел, провел по гладкому, еще не просохшему дереву подушечками пальцев правой руки. Движение получилось таким легким и нежным, как будто он дотронулся не до столба, а до кожи Иксочитли.

– Читли, я не подведу, вот увидишь, я все сделаю как надо! – шепнул он столбу.

От улицы Гранильщиков до самого конца улицы Орла, где начиналась площадь, путь был неблизкий. Но Науали все равно умудрился прийти раньше всех. Торговцы октли8, фруктами и маисовыми лепешками только начинали раскладывать свои лотки. За их спинами высился бирюзовый губернаторский дворец с лепными орлами, венчающими оконные наличники и с двумя колоннадами, подковой выходящими на площадь справа и слева. На треугольном фронтоне Пернатый Змей и его брат Огненное Зеркало играли в мяч. Еще выше раскинулся широкий позолоченный купол, над которым ветер полоскал зелено-бело-красный флаг империи. За дворцом виднелись серые пирамиды заброшенного храмового центра города. Перед дворцом стояли деревянные подмостки. Актеры в разрисованных масках и перьях репетировали праздничную драму «Жертвоприношение человека». Жрец бога Огня замахнулся обсидиановым ножом. Пленник – здоровенный детина в набедренной повязке упал на алтарь, нажал на гуттаперчевую грушу под мышкой и прыснул мощной струей томатного сока. Жрец воздел над головой картонное сердце и принялся славить бога:

«Тепла источник и светильник всем живущим…»

Площадь постепенно заполнялась народом. Наконец, у столба, возле которого в нетерпении отирался Науали, возник плотный человечек в котелке, с клеенчатым саквояжем и со складной лестницей под мышкой. Он разложил лестницу и достал из саквояжа ту самую заветную фигурку человека из амарантового теста – символ жертвы древнему богу Огня. Цепляясь за перекладины, пыхтя, он полез устанавливать фигурку на верхушку столба. Потом он куда-то исчез и вернулся только через полчаса с небольшим ящиком, где лежала губка, обвалянная в тальке. Поставил его напротив столба и только тогда открыл запись для тех, кто желал попытать счастья. К этому времени актеры, закончив репетицию, ушли. На подмостки поднялся оркестр, заиграл популярные песенки. Столб с фигуркой жертвенного человека обступила большая толпа зевак. И вот наконец-то явились Иксочитли и Тепо. Мучительница была в скромном платье бирюзового цвета и в соломенной шляпке. Зато кривляка Тепочтли вырядился как петух. Нацепил набедренную повязку, широкие концы которой были расшиты мехом и цветными перьями и пунцовую накидку, разрисованную по подолу головами койота. Когда Науали увидел на площади эту парочку, его сердце болезненно ухнуло: они пришли вместе, да еще и держались за руки.

«Ну и пусть», – сказал он себе. – «Все равно фигурку сниму я». – И представил, как сегодня весь вечер будет держать в своей ладони нежную теплую руку Читли.

– Приветствую, Нау! – Иксочитли с улыбкой протянула ему красный цветок атаауа: – это на удачу.

– Спасибо. – Науали прицепил цветок на лацкан пиджака и перевел взгляд на приятеля. Ехидно поинтересовался:

– Тепо, ты украл у своего прадедушки выходной костюм?

Тепочтли хмыкнул:

– Идем записываться, шутник, а – то придется нашей Читли целоваться с тем полицейским или вот с этим типом в канотье, – он вскинул подбородок, указав куда-то в толпу, – а это уж будет совсем невесело.

– На них уговор не распространяется, – задорно пояснила девушка.

Науали записался первым. Тепо вторым. Когда мужчина в котелке выкрикнул: «Науали Ниман!», тот вышел вперед. Стянул пиджак, отстегнул манжеты, воротничок, и принялся расшнуровывать ботинки.

– Нау! – вдруг окликнул его Тепочтли.

– Что? – поднял на него взгляд Науали. Вид у Тепо был растерянный и какой-то слегка виноватый.

– Я знаю, мы в последнее время не очень ладим, ты меня прости, если что-то не так, хорошо?

– С чего ты это сейчас начал?

– Просто так. Ты… знаешь, не забывай, что мы все-таки друзья.

И тут, бывают же такие совпадения, – оркестр заиграл старое танго Тлапицаля. Оно было модным еще до рождения Науали, но почему-то до сих пор часто звучало с эстрады и по радио:

Как цветок душистый, как перо кецалятрепетна ты, дружба радостных сердец…

– Я помню.

– Держи. – Тепо протянул ему вывалянную в тальке губку.

– Спасибо. – Науали наскоро обтер губкой руки, вернул ее приятелю и шагнул к столбу. Обхватил его повыше, подтянулся. От волнения немного вспотели ладони и стали соскальзывать, как будто он смазал их маслом, а не натер тальком. Почему? Столб ведь не мог быть настолько скользким. Науали так сильно, как только смог еще раз обхватил столб, подтянулся, помогая ногами, поставил руки повыше, до скрежета сжав зубы, подтянулся еще раз, опять выбросил руки. Каждый новый сантиметр требовал почти нечеловеческих усилий. Все сильнее сводило плечи и живот, руки ехали по гладкому дереву, тело, как будто, стало в два раза тяжелее и предательски тянуло вниз. Он задыхался, но сдаться не мог. Не имел права. Если сдастся, – больше не сможет себя уважать. Когда до верхушки оставалось всего полметра, судорога в предплечьях заставила его разжать руки. Науали скатился вниз, как капля стеарина скатывается по свечке. Больно шлепнулся задом о черную брусчатку мостовой:

«Почему?.. Подземный владыка раздери? Почему?!»

Разве после смерти уцелеет дружба?В мире ценно только то, что есть сейчас —

звенело в ушах гимном в честь его поражения. Зрители громко хохотали, свистели, показывали пальцем. Науали готов был поклясться, что слышит звонкий смех Читли, которая во время его злополучного выступления затерялась где-то в толпе.

– Тепочтли Ээкатль! – выкрикнул человек в котелке. – Твоя очередь!

– Не судьба, – усмехнулся Тепо, проходя мимо Науали. Раздавленный своей позорной неудачей, он так и сидел возле столба. Прислушивался к тому, как постепенно уходит ноющая боль в плечах и животе и хватал ртом воздух. – Ну ничего, повезет в другой раз.

Науали не ответил. Он видел, как Тепо карабкается по столбу, но отстраненно, точно на экране кинематографа. Он не любил кинематограф. Это мельтешение серых теней по белому полотну напоминало те проклятые сны. Правда, сегодня героем фильмы был он сам. Неглавным героем. Главный, в дурацких тряпках эпохи старых богов в это время вскарабкался на вершину столба и схватил фигурку, а тапер в темном зале все играл танго Тлапицаля о дружбе, где в каждой ноте звенело: «Ты неудачник! Ты просто мелкий тупой неудачник! Только неудачник мог так оплошать! Девчонки любят победителей, а ты – неудачник! Неудачник!..»

Наконец Науали заставил себя подняться на ноги. Подхватил ботинки, пиджак. Цветок атаауа выпал из петлицы. Ну и пусть. Низко опустив голову, он побрел от столба прочь. Черные камни мостовой, отполированные временем до почти обсидианового блеска. Кусок маисовой лепешки. Окурок сигары в луже. Губка. Та самая губка, которую подал ему Тепо, перед тем как он… Губка тоже лежала в неглубокой лужице. Вокруг нее вспухло несколько небольших радужных пузырей. Это еще что такое? Науали протянул руку, поднял ее. Губка была скользкой. «Тальк» вспенивался на ней густой белой шапкой с радужным отливом: – «Мыло?.. Что ж, поздравляю, Нау, тебя провели, как младенца!»

Он отшвырнул губку, резко распрямился и, глядя в толпу, заорал:

– Тепо-о!

Но Тепочтли, конечно же, нигде не было.

– Тепо! Никогда тебе не прощу, слышишь?! – Науали кинулся вперед, расталкивая людей локтями, выбрался из толпы и побежал.

Глава шестая. В пещере

Он знал, где искать эту парочку. Готов был спорить на что угодно: они там, на их любимом месте – на пустыре у входа в храм Пернатого Змея в виде зубастой пасти с отвалившейся верхней челюстью. Так и оказалось. Перед круглым храмом, составленным из каменных ступеней-колец, в пасти Змея они устроили себе небольшой пикник. У ног Читли, сидевшей на расстеленной накидке, привалившись к зубу Змея, стояла корзинка с тамале и фруктами. Тепо в обычной рубашке, штанах и гетрах примостился рядом и насвистывал на флейте что-то очень знакомое. Опять «Дружбу»? Или показалось? – проклятое танго теперь мерещилось везде и всюду. Иксочитли смотрела на Тепо с улыбкой. Науали как иголкой кольнуло: на него девушка еще ни разу так не смотрела. От этого стало совсем кисло.