Рыжая ведьма и Мальчик-шаман

Но про дверь Темакуити недослушала. Поняла, что спит: лежит на кровати в своей комнате. Комната была совсем такая же, как наяву. Осеннее солнце тягуче лилось из приоткрытого окна. Золотило занавески с птицами кецаль, шкаф, игрушки, рисунки на стенах, часы-ходики в виде веселой мордочки ягуара. Темакуити поднялась с кровати, толкнула дверь, вышла во внутренний дворик дома. Здесь было тихо и темно как в безлунную ночь. Только из-за двери в бабушкину комнату сочилось какое-то бледно-желтое, похожее на мясной бульон мерцание и слышался слабый электрический гул. Так гудят провода под высоким напряжением. А еще был запах. Легкий, почти неуловимый, сладковатый запах не то каких-то странных духов, не то аптеки.

«Это оно?» – подумала девочка. В два шага приблизилась к двери. Надавила на ручку. Комнату заливал тусклый свет. Он пульсировал тонкими волнами по стенам и потолку как море на ожившем детском рисунке. В центре висела… нет, назвать это лампочкой не поворачивался язык. Скорее уж это было насекомое. Странное электрическое насекомое. Уродливая колба, заостренная книзу. Множество прихотливо закрученных мерцающих спиралей внутри и снаружи колбы. Какие-то черные антенны или суставчатые паучьи лапы, на которые тоже были нанизаны спирали. Лапы медленно двигались одна навстречу другой. Невозможное устройство низко гудело.

Не смея войти в комнату, девочка стояла и смотрела на «лампочку» как завороженная. Опомнилась, только когда в спину пахнуло холодом. Вздрогнула, повернула голову. Сзади что-то приближалось. И было это что-то очень холодным и очень темным. В два раза темнее сумрака двора.

– Бабушка! – закричала Темакуити, чувствуя, что просыпается. – Это оно! Оно близко!

– Успокойся, внучка, все хорошо! – Открыв глаза, девочка увидела, что бабушка рядом и держит ее за руку. – Вставай-ка, я кое-что тебе покажу.

Читцин подвела ее к овальному резному столику возле телевизора. На нем стоял старый патефон – обтянутый зеленой клеенкой ящик с никелированной ручкой на боку. Сухой ладонью с длинными узловатыми пальцами бабушка легонько погладила крышку патефона. Приподняла ее:

– Вот это и есть наше оружие Куити: – произнесла она с улыбкой.

– Твой старый музыкальный ящик? – удивилась девочка и вдруг вспомнила: бабушка всегда слушала на патефоне одну и ту же песню, причем делала это, закрывшись в комнате на крючок.

– Он и еще кое-что.

«Что», – хотела спросить Темакуити, но вздрогнула, услышав тот самый тихий гудящий звук из сна. За окном стало медленно темнеть и запахло странными духами-лекарством. Девочка моргнула пару раз, но это не помогло:

– Бабушка!

– Не волнуйся, – спокойно ответила Читцин. Вытащила из ящика под столешницей большой квадратный конверт серой бумаги с круглым вырезом посередине. В вырезе виднелась зеленая этикетка с золотой собакой, которая сидела перед раструбом граммофона. «Дружба» (танго, муз. Т. Тлапицаля) – прочла Темакуити под эмблемой.

Бабушка бережно достала пластинку из конверта. Поставила черный диск на патефон и взялась за ручку, которая тихонько защелкала при каждом повороте. Тронула какой-то рычажок, – пластинка завертелась, – и опустила на нее круглую мембрану с иглой. Сквозь треск и шипение ударили первые резкие аккорды. Трудно было понять, какие звучат инструменты, но именно это и наполняло песню такой таинственной силой, делая ее похожей на шаманское заклинание. И вот вступил голос. Гулкий, будто женщина с пластинки пела в большую кастрюлю, но очень нежный, переливчатый как звон колокольчиков. Темакуити пришлось сильно постараться, чтобы разобрать слова:

Как цветок душистый, как перо кецалятрепетна ты, дружба радостных сердец!Опереньем цапли вплетена ты в праздник.Наша песня – птица, птица-бубенец.К дальнему жилищу золотого солнцаТянутся от века песня и цветок.Мы идем с тобою по земле беспечноБудто всем дорогам не отмерен срок.Почему недолго мы живем на светеИ обитель тайны покидает нас?Разве после смерти уцелеет дружба?..В мире ценно только то, что есть сейчас!3

– И все? – спросила девочка, когда последние ноты песни утонули в сплошном шипении. Хотя и сама уже поняла, что все кончилось. Солнце за окном светило ярко, как раньше, а из воздуха исчез тот приторный запах. – Он ушел?

– Да, но он вернется. И не раз. Привыкай.

– Бабуля, а почему… он так боится твоей пластинки?

– Много будешь знать, – плохо будешь спать: – сказала Читцин, и улыбка разгладила складочки вокруг ее губ.

Глава третья. Шрамы

Время бежит быстро. Только вчера Темакуити гоняла пластмассовым мечом глупого пупса-шамана, а сегодня уже отпраздновала свой четырнадцатый день рождения. Младшие классы школы остались позади. Попрощавшись с Иголкой – кошмаром своих первых школьных лет, Темакуити вздохнула с облегчением. Теперь уроки вели другие учителя – чаще всего мужчины. Они не наказывали, почти не кричали. Самым лучшим из них был господин Тлатемоуа, учитель истории. Слушая его, Темакуити забывала, что сидит на уроке. Как позавчера, когда он читал лекцию о конце эпохи Древних богов:

– И тогда император Топильцин решил, что человеческих жертв больше не будет. – Тлатемоуа говорил то вкрадчиво, то с надрывом как умелый актер. – Но одной только императорской воли тут было мало. Почему? Да потому что в те далекие времена люди верили: боги так же реальны, как и мы с вами. Верили, что боги создали человека из своей жизненной силы, отдав ему самое дорогое. Значит, для поддержания миропорядка и человек должен был делиться с богами тем же – своей жизнью. Люди верили, что если не кормить богов человеческой кровью, в которой и заключалась драгоценная жизненная сила, то солнце погаснет и все живое на земле умрет.

Император был одним из самых передовых и просвещенных людей своей эпохи. Он понимал, что жертвы бессмысленны, что напрасно катятся мертвые тела по ступеням Великой двойной пирамиды, что боги – всего лишь герои старинных мрачных сказок, о которых всем давно пора забыть. Но как ему было убедить в этом остальных, тех, для кого боги были не сказкой, а реальностью?

На помощь Топильцину пришел его первый советник. Как любой первый советник императора он носил титул Женщина-змея, хотя и был мужчиной. К сожалению, история не сохранила имени этого великого человека. Женщина-змея был выдающимся ученым своего времени: астрономом и физиком. Он полностью разделял взгляды императора: – «Можешь быть спокоен, повелитель, – заверил его Женщина-змея. – Пусть, задача эта трудна, но благородна. И я ее исполню, клянусь твоим венцом из перьев розовой колпицы».

Сказав так, Женщина-змея собрал народ и главнейших жрецов на площади храмов. И со ступеней Великой пирамиды обратился ко всем с речью. Он долго говорил, убеждая народ и жрецов, что движение солнца зависит от небесной механики, а не от воли богов. Что светило погаснет, только когда остынет, а это произойдет не раньше, чем через сотни тысяч циклов. Он говорил о бессмысленности жертв, о том, как глупо и жестоко проливать реальную человеческую кровь во имя придуманных богов, которые еще никому и ни в чем не помогли.

Но люди смеялись над ним, а верховный жрец сказал: – «Твои речи лукавы, Женщина-змея! Возможно, боги тебе и не помогают, но только потому, что ты сам в них не веришь. Смотри, как бы они не покарали тебя!»

«Что ж, – ответил Женщина-змея. – Пусть попробуют покарать!» – И произнес на богов такую хулу, страшнее которой нельзя было придумать.

Видя, что боги не убили Женщину-змею на месте ударом молнии, люди засомневались. Прошел день, неделя, месяц, но боги так и не покарали хулителя. Дальше ждать не имело смысла, так что словам Женщины-змеи скрепя сердце поверил даже верховный жрец. Теперь император мог легко упразднить жертвоприношения, перелистнув самую мрачную страницу нашей истории…

Кроме учебы, у Темакуити хватало и других забот. А с тех пор как к ней приклеилось прозвище «рыжая ведьма» их стало еще больше. Уже два года ее звала так за глаза вся улица Гранильщиков. Девушка на прозвище не обижалась. Наоборот, считала, что честно заслужила его, помогая людям во сне:

– У тебя большой дар, Куити, намного больше, чем был у меня, – заговорила однажды Читцин. – Очень важно распорядиться им так, как велит сердце. Можно с его помощью накликать на людей беду, как Мальчик-шаман, а можно и наоборот.

– А как наоборот?

– По-разному. Скажем, лечить болезни…

Темакуити нравилось думать, что, помогая людям, она делает большое и важное дело. К тому же целительство порой увлекало не меньше чем интересная книга. Ее первой пациенткой была девочка лет четырех, которая почти не могла дышать. Отыскав ее в мире Сна, спящую в своей кроватке, Темакуити сразу определила недуг: на груди у девочки свернулась противная скользкая гадюка. Рыжая ведьма прогнала змею, а чтобы та не вернулась, заполнила место, где она сидела ярким светом.

С тех пор Темакуити повидала немало болезней, которые мучили людей, обернувшись то, змеей, то, жабой то, ящерицей. С «зоопарком», как она это называла, все было просто. Намного сложнее было собирать обратно чью-нибудь силу, если она выплеснулась из своего вместилища в животе, груди или голове и висела вокруг больного облачком светящейся пыли. Такие люди обычно были или расслабленными, или нервными, или равнодушными к жизни – смотря откуда у них ушла сила. С ними приходилось основательно повозиться. Но труднее всего было с теми, у кого украли душу. Темакуити таких еще ни разу не встречала, только слышала о них от Читцин.

Благодарные пациенты несли им с бабушкой кто кусок пирога, кто корзину фруктов. Поначалу Темакуити не хотела принимать подарки. Читцин насилу убедила внучку, что не стоит обижать людей, если они хотят сказать спасибо. Но попадались среди жителей улицы Гранильщиков и те, кто поглядывал на рыжую ведьму недоверчиво, даже враждебно. На беду, одним из них был господин Тепетль – отец ее лучшей подруги Каполи. Однажды в детстве Темакуити брала Каполи с собой в мир Сна. Подруга была очарована и одновременно очень напугана, – вернуться туда еще раз она так и не решилась. Зато, раскрыв рот, слушала рассказы подруги о невероятных путешествиях, о пластинке, о Мальчике-шамане. Не считая бабушки, Каполи была единственной с кем рыжая ведьма могла все это обсуждать. Но потом вся улица узнала о ее целительском даре. Отец Каполи – сторонник заокеанских научных взглядов – решил оградить единственную дочь от дремучих суеверий:

– Всюду эти шаманы и целители! – возмущенно заявил он. – Мало того что их приглашают на телевидение, теперь они еще сидят с твоим ребенком за одной партой! Всегда подозревал, что соседка Читцин верит во все эти проклятые шаманские бредни. Так она и внучку воспитала в своей вере! Как только, не стыдно!

Он запретил дочери дружить с этой рыжей шарлатанкой и перевел ее в новую школу. Теперь они могли видеть друг друга, только когда господин Тепетль уезжал куда-нибудь по делам. У обеих от этих встреч оставался не очень приятный осадок, ведь мягкая добродушная Каполи трепетала перед строгим отцом. Стоило им тайком увидеться, она становилась сама не своя от тревожных мыслей: что если отец вернется раньше времени? Что если кто-нибудь расскажет отцу, как видел его дочь в компании Темакуити?

Как-то подруги договорились о встрече, но, подходя к дому Каполи, рыжая ведьма еще издалека приметила бледно-желтый маленький автомобиль господина Тепетля. Пришлось возвращаться домой. Когда грустная Темакуити шла обратно по улице Гранильщиков, за ней увязался котенок. Он был рыжий, полосатый, с белыми лапками, большими зелеными глазами и розовым носом. А еще он умел обниматься. Это выяснилось, как только Темакуити взяла его на руки. Котенок потянулся передними лапками к ее шее, положил ей голову на плечо и замурлыкал.

«Ну что ж, – решила она. – Если уж я рыжая ведьма, значит, у меня должен быть рыжий кот». – И назвала котенка Шолотлем4.

Бабуле Читцин котенок тоже понравился. Она только немного поворчала для порядка, сказала:

– Подземный владыка! В доме и так из-за больных негде шагу ступить, а она еще котов подбирает!..

Шолотль оказался очень преданным зверем, что нечасто встречается среди кошек. Всюду ходил за Темакуити как привязанный, изредка требовательно попискивая, чтобы его взяли на руки и погладили. Но от одиночества кошачья преданность почему-то не спасала. Вынужденную разлуку с Каполи рыжая ведьма по-прежнему переживала тяжело. Друзей, тем более таких, с которыми можно поделиться самым сокровенным у нее, кроме Каполи, не было. Одно время она даже подумывала бросить целительство. Но разве можно бросить то, что стало твоей судьбой? С грустью вспоминая о Каполи, Темакуити продолжала помогать людям. А потом у нее неожиданно появился новый друг. Тот, кого в этой роли она и представить-то не могла: Тональцинтли, сын бакалейщика. Вывеска лавки его отца с богиней луны, пьющей шоколад, была видна из окон дома Темакуити.

Тональ был заикой, очкариком и слыл главным хулиганом улицы Гранильщиков. Столь «почетное» звание он получил совсем не потому, что дрался или обижал малышей. Тональ и два его приятеля были хулиганами беззлобными. Но и безобидными их назвать было нельзя ведь всех троих объединяла одна разрушительная страсть – пиротехника.

Приятели Тоналя всего лишь бескорыстно любили взрывы. Зато сам он был мозговым центром и негласным вождем маленькой шайки. Хлопушки и фейерверки из магазина его не интересовали. Свои взрывоопасные игрушки он мастерил только собственными руками. В дело шли любые подручные средства от спичечной серы до марганцовки и алюминиевой пудры. А началось все со старинного пособия по горному делу, найденного в библиотеке отца. После того как в бакалейной лавке однажды повылетали все стекла, господин Эуа отобрал у сына злополучное пособие. Запер в своем кабинете в ящике стола. Но было уже поздно: того, что Тональ успел прочитать, ему оказалось более чем достаточно. Сын бакалейщика был прирожденным экспериментатором. Он постоянно совершенствовал рецептуру и пропорции. Но теперь, наученный горьким опытом, решил больше не рисковать хрупким имуществом отца и соседей.

Своим полигоном Тональ с единомышленниками выбрал пустырь перед развалинами храма Пернатого Змея. Им кончалась улица Гранильщиков обсидиана. Около года назад пустырь захватили нищие, но до этого, в пору увлечения Тоналя пиротехникой, там еще мало кто появлялся. Можно было взрывать сколько угодно, не опасаясь проблем ни с соседями, ни тем более, с полицией.

Но и здесь не обошлось без неприятностей. Тональ и его друзья-пиротехники не знали, что пустырь – любимое место прогулок Темакуити. Раньше она часто бывала здесь с Каполи. Теперь приходила погрустить в одиночестве.

Поднимаясь на холм, ведущий к площадке храма, Темакуити думала о чем-то своем, кажется, вспоминала вчерашний сон. Под ноги она не смотрела. Зачем, если ей тут знакома каждая травинка? Вдруг всего в паре шагов от нее грохнул взрыв. Не сильный, но очень громкий и неожиданный. Бедная Темакуити так и шлепнулась на пыльную тропинку. Сердце ухнуло куда-то в живот. В ушах звенело, будто кто-то играл на флейте одну-единственную визгливую ноту. К ней подскочил Тональ. За стеклами очков его вытаращенные от ужаса глаза казались еще больше. Приятели топтались чуть в стороне, ожидая, чем кончится дело. Тональ что-то залепетал, но она не сразу расслышала:

– П-про-прости по-по-пожалуйста!.. – выдавил из себя мальчишка. – Я-я-я не-не х-хотел… – Обычно он говорил чисто, но чем сильнее нервничал, тем сильнее начинал заикаться.

Тональ протянул ей руку, но Темакуити, чуть-чуть оправившись от шока, сразу вскочила сама.

– Дурак! – вскрикнула она. – Псих ненормальный! Совсем мозгов нет?!

– П-прости, я п-правда…

– Отстань! – фыркнула Темакуити. Как смогла, отряхнулась от пыли и быстрым шагом направилась домой. О Тонале она и раньше не слышала ничего хорошего. А теперь и сама убедилась: первым хулиганом улицы Гранильщиков его называют совсем не зря.

Ох, и досталось же в тот день бедному Тональцинтли! Отец отходил его ремнем, чего раньше еще никогда не делал и сухо сказал:

– Если хочешь продолжать со своими взрывами, сейчас же собирай вещи и катись куда угодно к Подземному владыке! И учти, когда загремишь в тюрьму, залог я за тебя вносить не буду.

Мама тоже добавила свои два этля5:

– Растили сына, а вырастили бандита с большой дороги!

Господин Эуа долго извинялся сам, а потом посылал извиняться непутевое чадо с подарками – большими пакетами матэ, шоколада и сладостей. Оба раза извинения и подарки принимала бабушка. Внучка об «этом типе» даже слышать не хотела. От одного только упоминания о Тонале ее начинало трясти. На беду, они учились не только в одной школе, но еще и в соседних классах. Если Темакуити во время урока случалось увидеть его из-за колонны, она отворачивалась. Настроение немедленно портилось. В конце концов она перестала обращать на Тоналя внимание и в школе, и на улице. Постепенно забыла, что он существует.

Сын бакалейщика о рыжей девчонке тоже старался не вспоминать: ему было слишком стыдно. Со взрывоопасными опытами было покончено. И не только из-за угроз отца. После того как он чуть не взорвал Темакуити, Тональ сам почему-то быстро охладел к пиротехнике. А скоро у него появились новые друзья и новые увлечения. Уже не воинственные, а вполне мирные. Он попросил отца купить ему гитару и флейту. Заболел современной музыкой, стал подражать людям племени никан-тлака. Несколько лет назад их культура и философия вошли в моду у молодежи.

Темакуити к тому времени превратилась из диковатой большеглазой девчушки с косичками в стройную красивую девушку. Когда, с копной растрепанных ярко-рыжих волос, в любимой клетчатой юбке и серо-голубой блузке она проходила по улице, все оборачивались. Какой-нибудь мальчишка провожал ее ошалелым взглядом до самого порога, а стоило ей взяться за ручку двери, вопил во все горло:

– Рыжая ведьма!

Другой мог сунуть ей в руки цветы и убежать. Третий врал, что болен и умолял записать его на прием. Четвертый без обиняков звал в кино или на танцы. Даже какой-то маленький оборванец лет семи – и тот постоянно отирался возле дверей ее дома. Кидал в ее сторону восхищенные взгляды. Каждый мальчишка думал, что дружить с настоящей ведьмой – очень здорово и опасно. Что такая дружба сильно возвысит его в глазах сверстников. Но саму Темакуити мальчишки раздражали хуже лесных москитов. Единственным исключением был Тональ. Встретив ее в школе или на улице, он по-прежнему отводил взгляд и старался поскорее исчезнуть.

Тональ стал высоким, довольно красивым молодым человеком. Его черные волосы отрасли до плеч, как у шамана. Он носил джинсы-клеш, бусы из цветного стекляруса и рубаху с бахромой в стиле никан-тлака. Темакуити с удивлением стала замечать, что часто думает о нем. Что хотела бы познакомиться с ним поближе. «Вот только захочет ли он сам? А вдруг нет?»

Их сближению неожиданно помог бакалейщик. В день пятнадцатилетия Тоналя господин Эуа сказал ему:

– Вот что, разбойник: – отец по-прежнему не давал Тоналю забыть о его пиротехнических грехах. После случая на пустыре словечко «разбойник» применительно к сыну навсегда вошло в его лексикон. Хотя в последнее время отец называл его так больше в шутку: Тональ давно перестал обижаться. – Хватит бездельничать: будешь развозить заказы.

Сын не возражал. Доставил один заказ, второй, а третий, – его нужно было отнести в дом через дорогу, – наотрез отказался:

– Отец, я туда не пойду: – заявил он.

– Придется, сын, – отчеканил господин Эуа тоном, не допускающим возражений.

– Ну, пожалуйста!

– Если не пойдешь, об автобусе можешь забыть. Тем более, ты знаешь, как я отношусь к твоим волосатым приятелям.

Через несколько дней Тональ с друзьями должен был ехать в столицу на концерт электроансамбля «Спаржа восприятия». Поездка полностью зависела от микроавтобуса господина Эуа. Подводить друзей не хотелось и Тональ, пересилив себя, уступил. К тому же если он хотел и дальше считать себя никан-тлака, то должен был научиться смотреть в глаза собственным страхам.

– П-привет, – пробормотал юноша, когда застекленная дверь террасы распахнулась и Темакуити со своим рыжим Шолотлем на руках вышла на порог. Со дня злополучной встречи на пустыре она сильно похорошела. Тональ не мог этого не заметить. – А т-твоя ба-бабушка г-где?

– Уехала в гости к родственникам, – отозвалась Темакуити с улыбкой.

Видя, что девчонка, перед которой ему так долго было стыдно, не собирается обрушивать на него громы и молнии, Тональ немного осмелел. Тоже улыбнулся и брякнул невпопад:

– Х-хочешь, научу тебя играть на флейте?

– Давай.

Так они и подружились. Тональ часто стал бывать у Темакуити с заказами из лавки отца. Молодые люди с удивлением узнали, что у них одна и та же любимая книга: «Изгнание богов» Аматля и что оба терпеть не могут тамале6 с пчелиным воском и саранчой. Они часто беседовали о музыке: у Тональцинтли теперь было много записей модных электроансамблей. Говорили и о никан-тлака:

– Вся их жизнь – это особенная мудрость во всем, даже в самых простых вещах, – рассуждал юноша. – Это п-полная свобода, о к-которой мы со своей цивилизацией даже и не слышали. Когда-то давным-давно мы выбрали к-каменные города, а они – свободу. И как думаешь, чей выбор правильный?

Темакуити слушала, а про себя посмеивалась: «глупый, да что ты знаешь о свободе, если никогда в мире Сна не был?»

О снах они не говорили. Темакуити казалось, что, начав откровенничать с Тоналем, она предаст Каполи. Первое время Тональ, конечно, интересовался, как Темакуити помогает людям во сне, но та неизменно отвечала:

– Это трудно объяснить, если сам не видел…

Занимаясь целительством, рыжая ведьма не забывала и о Мальчике-шамане, вместе с Читцин из года в год, отражая его атаки.

«Вот только был ли он, этот мальчик?» – чем взрослее она становилась, тем больше начинала сомневаться, что ритуал с пластинкой на самом деле спасает мир от зла. Может, бабуля Читцин выдумала для маленькой Темакуити эту страшную сказку на ночь, а потом сама же и поверила? Возможно. Но как же тогда сумерки средь бела дня? А электрический гул? Разве они не настоящие? Но Темакуити могла убедить себя в их реальности еще в детстве, поверив в Мальчика-шамана. Ведь если сильно верить – можно заставить себя видеть что угодно.

Как-то она достала из книжного шкафа в бабушкиной комнате толстый том в потертом переплете темно-коричневой кожи. Он назывался: «Пространное описание мира Сна, предпринятое женщиной-змеею Сиуакоатлем». Книги в бабушкином шкафу стояли тремя рядами. Не удивительно, что «Пространное описание» из последнего ряда до этого ни разу не попалось Темакуити на глаза. Оно было напечатано два с половиной цикла назад. Как требовали старинные правила, текст в книге был параллельным: слева – непонятные глифы, справа – привычное новое письмо. Страницы с гравюрами в стиле эпохи древних богов пожелтели от времени, а закладкой служил старый черно-белый снимок.

Присмотревшись, Темакуити не без удивления узнала Читцин: на фотографии бабушке было не больше пятнадцати. Смеющееся молодое лицо с ямочками на щеках, короткая стрижка с прихотливыми волнами завитых локонов. На бабушке было светлое складчатое платье с широким бантом на правом боку, ниже талии, а на ногах – остроносые туфли с ремешками. По обе стороны от юной Читцин стояли два кавалера – мальчишки, ее сверстники. Тот что слева был высоким весельчаком в клетчатом пиджаке, коротких штанах и гетрах. На макушке у него торчал смешной маленький пучок. Тот что справа был пониже ростом, светловолосый, с вытянутым заостренным лицом, тонкой полосочкой губ и грустным взглядом. Он был в темных брюках с подтяжками, в белой рубашке со стоячим воротником и в галстуке-бабочке. Фотограф запечатлел эту троицу на фоне знакомого пустыря и древнего храма на холме.

Читцин не любила вспоминать о прошлом, поэтому никогда не заводила фотоальбома. Единственная фотография висела в ее комнате над столиком с патефоном: на ней была прабабушка Уайокойотль. А тут такая находка!

Читцин в своем обычном вдовьем платье ярко-желтого цвета сидела за старинным прабабушкиным бюро. Это было причудливое сооружение в виде Великой пирамиды со множеством маленьких полочек и ящичков. Нацепив на нос очки, бабушка что-то быстро писала ученическим пером-вставкой.

– Ба! – позвала Темакуити, подходя к ней со снимком. Читцин повернулась к внучке, глянула на фотографию поверх очков. – Это ведь ты, я угадала?

– В-верно. – От волнения голос Читцин дрогнул. – Я уж и забыла давно, что она… где ты ее нашла?

– Здесь, в книге, – улыбнулась рыжая ведьма. В глазах блеснул задорный огонек. – А эти двое твои поклонники? Ну-ка признавайся, ба!