Дорога к сыну

Рядом вежливо прокашлялись, явно напоминая о себе, и я оторвался от окна. Белобородое лицо благородной старости удивительного пассажира пролилось на меня звенящим ключом солнечного света, покорило всё моё физическое и духовное существо, и я снова оказался во власти очарования прекрасного сердца, умытого росой нестареющих глаз.

Старик сказал мне тихо и мягко. Вернее, пропел свою просьбу плавным и гибким созвучием речи и движением мысли. Это воплотилось в словах и устремилось от сердца к сердцу:

«Позволь мне, о благодарный слушатель, во имя Аллаха и всего сущего на этой земле – великой, как Вселенная, и малой, как атом, – продолжить свою историю. Она написана не столько иглами в уголках внимательных глаз, сколько светлой рукой на белых страницах души, не тронутых растленными пороками пёстрого мира. Она служит не только назиданием, но и примером большой искренней и открытой бескорыстной любви. И, как сказал один мудрец – да укрепит Аллах сподвижников его и увеличит мощь его достойных потомков и осенит их на веки веков сенью царства и могущества своего, а всё живое озарит справедливостью и милостью своей, – „если мир – во мне, а я – в мире, то вместе – истина!“»

Сказал это удивительный старик, сотканный из тумана, солнечного света и небесной синевы, и слова его с новой силой зазвучали в моей душе. Так водяной поток, на миг застывший над пропастью, очертя головой падает вниз, разбивается в брызги об острые зубы скал, собирается внизу в новый поток и слагает новый гимн торжества и величия жизни.

Нельзя было не согласиться с тем, чтобы дослушать удивительный рассказ удивительного старца от альфы изложения до омеги восприятия, от алефа предложения до кафа согласности, от аза душевности до ижицы признательности И я обратился к нему всей сутью своей – стал его ушами, глазами и устами, оставив при себе своё – ум, сердце и душу. Как хум, большой глиняный кувшин, я приготовился для хранения вина стариковой занимательной и необыкновенной истории.

«Нет мощи и силы, кроме Аллаха, нет мудрости и любви, кроме Ваших слов, великий старец, и чистые страницы моей души…» – начал я свою изысканную и красивую речь, под стать необыкновенному старику.

Как только первые слова сорвались с моего языка, старик только недовольно поморщился, будто желая вкусить спелой хурмы, он получил недозрелый лимон.

Троллейбус судорожно дёрнулся и снова остановился, и туман, как прежде, мокрыми разлапистыми листами стал налипать на окна троллейбуса.

«Помолчи, мой нечаянный спутник, не способный отличить «стих» от «ячменя», – сказал старик не то сердито, не то ласково, пряча улыбку в своей бороде. – Не будь пустым горшком с трещиной, и простит Аллах твой длинный глупый язык. Ты меня не знаешь сегодня, а я не знал тебя вчера – ни к чему такие речи. Ведь я прост, и проще меня ещё нет на этой земле, – обыкновенен, как все предметы, что ты видишь вокруг себя, ибо я – свет многих и отражение в себе, – замолк, подумал здесь старик, помолчал и после добавил: – Не сердись, поскольку сказано: «Кто сердится на мудреца, тот полагает глупость за отца!» И ещё, спутник моей беседы, послушай стих Абдуррахмана Джами – одного из прекрасных цветков пышного гулистана, цветника восточной поэзии. Имеющий уши да услышит, имеющий разум да поразмыслит, ибо прошли времена, а лицемеры остались:

«Ханжа кривит в тупой улыбке рот,И взгляд его блуждает, как в тумане.Он человеком быть перестаётИ приближается по виду к обезьяне…»»

Старик умолк и отвернулся к окну, как бы давая понять, зачем разговаривать с человеком, готовым угождать и расстилаться достарханом радушия пред каждым незнакомым прохожим, не зная его, хоть и убелён тот сединами? А впрочем…

Но выслушав удивительного старика, мне почему-то стало стыдно вдвойне – пред моим чудесным незнакомцем и пред тем, кто «родом из Джама».

Одним словом, уколовшись о розу чужой мудрости и проглотив горькую пилюлю собственного невежества, я старался не падать духом, хоть и не мог отличить «стих» от «ячменя». Как позже узнал у Абдуррахмана Джами, эти слова («стих» – «ши’р» и «ячмень» – «ша’ир») в арабской графике близки по написанию. Если человек не умеет их отличать друг от друга и путает значки для передачи гласных, то выказывает свою безграмотность.

Я удручённо взирал на мир широко открытыми глазами, как странник, в сапогах которого вылезли гвозди и впились в подошвы путника, когда тот начал своё путешествие. Только он и должен решить – или снять обувь, загнуть гвозди и снова обуться, чтобы продолжить свой путь, или терпеть ненужную боль, или малодушно вернуться назад?

Кратко говоря, на выдающегося деятеля культуры и литературы средневекового Востока, учёного-энциклопедиста и духовного наставника многочисленных учеников, каким был поэт Джами, и, вкупе с ним, на эфемерное создание в обличье благообразной старости, сидящей рядом со мной, я не сердился. Как можно?! Я медленно приходил в себя от потрясённого самолюбия. О, как мы порой страдаем от мелких обид, сказанных нам в лицо. Но как мы радуемся, когда на чужие спины валим надуманные горы собственной пошлости и ерунды, считая себя за смелых и справедливых людей и последней инстанцией, владеющей истиной.

Продолжая философствовать подобным образом, я упрямо смотрел в окно, будто ничего не случилось, будто моя философия не получала звонкого щелчка по носу. А старик, не подавая вида, сидел на своём месте, добродушно поглядывал в мою сторону, пытаясь уловить настроение своего соседа. Он тонкими пальцами, будто десятью каламами (тростниковыми перьями, или, как сейчас говорят, карандашами) сдвигал лазуревые зёрна по зелёному шёлковому шнурку, что представлялся упрямым и стойким стеблем пшеницы, держащим утяжелённый колос зрелых слов молитвы.

Туман за это время заметно поредел, и, будто из пустоты, явственно проступили дома, деревья, машины и люди.

Последние, вбежав в троллейбус, занимали места и с детской радостью смотрели, как в синей луже открытого неба распушился желторотый воробей ещё тёплого солнца кануна ноября, склёвывавший на земле остатки тумана.

Наконец-то, пришёл твой лекарь, мой милый город, твой золотой чудотворец пришёл! Прогнал он туманного бестелесного зверя, который чуть не пожрал твою рукотворную плоть. Излечил он твою душу и сердце, наполнил светом и теплом и покрыл твоё озябшее тело голубым покрывалом небес. Да хранит тебя Аллах, мой Душанбе, оберегает твоих жителей от всевозможных бед и несчастий, и да будет так, по словам моим, омин!»

Глава третья

О, рабы божьи! Лечитесь! Ибо Всевышний создал лекарство от всех недугов.

Священный хадис.

Хоть и сказал когда-то Джами: «Не надевай покровов голубых…», и сказал это в «Книге мудрости Искандера», когда женщины в давние времена, выражая свою скорбь, носили голубые одежды, но ты, мой добрый милый город, не спеши сбрасывать с себя голубую кабу, одежду, достойную каждого мужчины. Ведь голубой цвет – это не только цвет печали, но также цвет радости и нежности. Это голубые глаза любимой, глаза далёкого моря с белым пароходом мечты, глаза нашей планеты, если стать к ней лицом на расстояние вытянутой орбиты.

Итак, с выздоровлением тебя, мой славный город, – милый сердцу друг и уважаемый отец, верная подруга моей судьбы и любящая мать моей души. В свои преклонные годы ты смотришься ещё молодцом и – тьфу! тьфу! тьфу! – не берут тебя ни бытовые потрясения и неурядицы твоих жителей, ни кризисы и социальные спады, и ты, по-прежнему, остаёшься нашим надёжным и прекрасным домом, где каждый может обрести поддержку и участие, кров и уют. Оставайся же, мой город мальчишек и девчонок, юношей и девушек, мужчин и женщин, отцов и матерей, благообразных стариков и прекрасных старух, – оставайся молодым и здоровым, живым и деятельным.

Пусть и катает нас по зелёному сукну жизни судьба-злодейка, и приходится иногда плакать в кулак от бессилия и отчаяния, а порой – от собственного несовершенства, мы твёрдо стоим на ногах и не опускаем руки. Пусть мы грустно смотрим по сторонам, пытаясь понять, где мы оказались, и что с нами случилось, что будет с нами завтра и что станет с нашими детьми. Пусть устало и неровно бьются наши сердца, пусть в тишине своих домов, в стороне от посторонних глаз бытуют наши души, ты, мой город, мой Душанбе, всё же оставайся бодрым и весёлым, непоседливым и мастеровым, родным и гостеприимным.

Да здравствует, пылкое солнце, влюблённое в жизнь, – пылкое солнце, огнём своей бескорыстной откровенной любви разбудившее досель дремавший мир. Слава Аллаху, слава Великому и Высокому, сотворившему нас и населившему людьми земли и страны! Слава Мудрому и Справедливому, создавшему растения и животных, воду и землю, огонь и воздух! Да будет так ныне и завтра, как было это вчера и раньше – пусть жизнь продолжается, и мы поспешаем за ней, радуясь и смеясь, плача и страдая, любя и надеясь, умирая и заново рождаясь.

Было светло и чисто, легко и свободно, дышалось так счастливо и радостно, будто ты родился заново. Дышалось во всю грудь, как после весенней грозы, как после первого поцелуя любимой Женщины, как после встречи с дорогим и очень близким человеком, которого не видел уж много лет и с которым связаны самые прекрасные мгновения твоей жизни. Видя его перед собой и общаясь с ним, ты чувствуешь, как валится с плеч тяжёлая ноша ежедневных забот и тревог.

Я с некоторой опаской покосился на старика, твёрдо убеждённый, что именно он и вызвал к жизни всю эту красоту – и город, и людей, и чистый солнечный зрачок в голубом глазном яблоке неба. Мой загадочный сосед почувствовал этот опасливый взгляд испуганного человека и ласково тепло улыбнулся – видимо, простил мой поспешный язык. Гибкими толчками изящных пальцев, перебирая лазуревые зёрна своих чёток, он продолжил прерванную повесть под размеренный мелодичный перестук костяшек и добродушное урчание электрического двигателя одухотворённого троллейбуса.

***

«А случилось вот что. Это было горько и страшно.

Включили как-то под вечер телевизор, а на стекле внезапно возникло лицо пожилого мужчины, во весь экран. На лице мужчины – большие огромные глаза, как два осколка мирного неба, разбитого о вздорную землю. Как две смертельно раненые птицы, глаза падали на землю боли и страданий. Птицы падали и просили о пощаде, а земля, будто кошка, поджидала свои жертвы.

Глаза мужчины, как замутнённые осенними дождями родники, полные горя и отчаяния, взывали и молили: «О, милосердный Аллах, как больно! Помогите мне кто-нибудь! Отееец!!!»

Никто из гостей, сидевших в доме старика Дилкушод, не заметил, как Якуб вдруг порывисто поднялся, стоило ему взглянуть на изображение лица мужчины и прочитать в его глазах изречение из Священного Корана: «Смерть настигнет вас, где бы вы ни находились!»

Никто не заметил, как задрожал старик всем телом, будто одинокий сухой лист на промозглом зимнем ветру, и закрыл глаза рукой. Только один заботливый и преданный пёс, верный Рекс, был единственным свидетелем неведомого и невидимого горя, что вдруг объяло хозяина со всех сторон, изнутри и снаружи, потрясло его душу и разум, его волю, и повергло старика в уныние. Собака, привстав со своей лежанки, внимательно следила за каждым жестом и движением, за дыханием и самочувствием Дилкушод и своим кротким собачьим разумом понимала: случилась беда!

Умная собака.

«Азиз, сынооок!!!» – тут не выдержал старый певец и музыкант, закричал давно забытым голосом боли, больше похожим на стон, чем на крик.

Внезапно вспомнилось старику, что уже взывал к своей любимой и драгоценной жемчужине Саодат, когда та, вздохнув в последний раз, оставила ему долгожданного сына. Женщина, жена и мать, молчала и была обездвижена, ребёнок плакал и копошился в её ногах, а мужчина, муж и отец, не замечая попервоначалу сына, безумно взывал к своей супруге, отошедшей в мир иной: «Саодат! Саодат! Саодааат!!!»

Теперь боль утраты, спустя долгое время, вновь обрушилась, казалось бы, на забывшееся сердце старика, и человек закричал, но уже громче, больнее и страшнее, чем прежде, чем в тот давний далёкий день: «Сын, я идууу!!!»

Вздрогнули люди, оставили свои дела и тревожно обратились к старику, гадая, что могло с ним случиться. А бобо Якуб сделал шаг к экрану телевизора, и тот погас. Человек качнулся, выпустив дутар из рук, и упал могучим тутовым деревом, срубленным жестоким топором судьбы. Старик упал и смял под собой старый добрый инструмент – мелодичного друга своей одинокой старости.

Собака тут же бросилась к старику, схватила его за ворот халата и стала трясти, чтобы привести хозяина в чувство. Но что она могла сделать? Рекс стоял над поверженным стариком и тихо жалобно скулил, словно сожалея о том, что он лишь жалкая божья тварь, а не человек. Тогда бы он поддержал Якуба. Он бы осторожно опустил на пол уставшую старость или принял на себя удар упавшего старого тела.

Но собачьи мысли опередил дутар (таджикский национальный двухструнный музыкальный инструмент).

Великий и Могучий дал собаке четыре лапы и ни одной руки…

Дутар замер и тотчас затих под стариком. Треснул гриф, порвались струны, лопнул корпус, и всё это осталось лежать под рухнувшим человеком-деревом. Огромная псина лежала рядом, подле хозяина, закрыв глаза передними лапами, чтобы никто не увидел, как умеют плакать собаки. Они всё понимают и знают, только рассказать об этом не могут.

И никто не заметил, что одновременно со стариком упал со своего места – с полки на стене, которую когда-то повесил молодой ещё Якуб для своего сына – старый плюшевый медвежонок.

Гости, бывшие в доме старика, а это мужчины, женщины и дети, бросились к упавшему хозяину, осторожно подняли его и нежнее, чем новорождённого ребёнка, положили его на мягкое национальное одеяло, тёплую курпачу, и заботливо накрыли густой шкурой медведя, который уже стал редкостью в здешних краях. Женщины отослали мужчин, завозились над стариком, сняв халат и раздев его до нижнего белья. Согрели воду, сделали настой из горных трав, а мужчины принесли крепкое вино, способное поднять не только больного, но и мертвеца.

По обычаю и стар и млад стали причитать и оплакивать больного старика, чтобы обмануть всеведущего ангела смерти Азраила и отвратить бобо Якуба от преждевременного свидания со своими предками. С другой стороны, люди удивлялись тому, насколько разнообразны и различны воля и решения Всевышнего Творца, в славном чертоге которого нет места человеческой мысли, куда не имеет доступа простой смертный, сотворённый из глины – отсюда и тварь, от «творение».

«Слава Аллаху, Господину миров!»

Все жители кишлака погрузились в бескрайнее море изумления, единодушно признавая могущество Аллаха, и радостно закричали, громко восклицая: «Да, да, только Ты есть наш Господин! Пусть всё случится и станет по воле и правде Твоей!»

«И спросил голос: „Не Я ли ваш Господь?“ И ответили: „Да!“»

Соблюдая обряд траура, люди принялись успокаивать друг друга, утверждая, что в этой бренной обители земных тревог и несчастий никому нельзя избежать подобной участи. Они понимали, что ни вопли, ни причитания не помогут случившейся беде, но так повелось испокон веков. Осталось терпеть и жить с верой и любовью Аллаху, и с любовью к его многочисленным тварям. Остаётся только надеяться и верить, что простой смертный Якуб Дилкушод, настанет срок, как светлый собеседник, надим будет призван в небеса и станет приближённым к Господину земного и космического мира, ведя мудрую беседу и принимая участие в развлечениях Всевышнего. А Тот за послушание и кротость, любовь и терпение старика, вернёт благочестивого Якуба в объятия своих родных и близких земляков. Ведь однажды Великодушный и Милосердный проявил своё участие к судьбе этого человека.

Было время, что Якуб пристрастился к охоте, но недолго. Не считал он себя правым лишать кого-либо жизни по собственному капризу – не он даёт жизнь, не ему отнимать. Медведя, шкура которого с давних пор украшала скромное жилище Якуба, охотник убил в дни своей молодости. Повадился как-то медведь таскать по овце из общинного стада и наводить страх на всех жителей кишлака.

Попросили тогда сельчане двадцатисемилетнего парня Якуба помочь их горю, и парень не смог отказать общественной просьбе. Якуб отстоял общинное стадо, смертельно ранив медведя, но и горный зверь в отместку страшно помял молодого героя. Когда из кишлака пришли люди, то они испугались, увидев своего истерзанного избавителя от медвежьей напасти. Женщины сразу же стали оплакивать Якуба, причитая на все лады и сожалея, что парень покидает земной мир, так и не оставив после себя детей. Хмурые мужчины отправились в кишлак, чтобы там сладить погребальные носилки.

Только одна Саодат, милая девушка-сирота, красавица и мастерица на все руки, только она верила, что Якуб оправится от страшных ран и поднимется на ноги, что станет он прежним крепким и статным парнем, и она готова дни и ночи прожить с ним рука об руку. Девушка упросила сельчан не торопиться с похоронами, и люди принесли смертельно раненного охотника в его дом. Саодат самоотверженно стала ухаживать за ним, как дочь, как сестра, как мать. И поставила покалеченного человека на ноги – женские руки, душа и сердце порой совершают чудеса, пред которыми сам Аллах почтительно склоняет голову.

Молодые полюбили друг друга, и Саодат стала женой охотника Якуба. С тех пор охотник перестал быть охотником.

Впрочем, давно это было, и не время сейчас вспоминать о былом. Так думал Якуб Дилкушод, лёжа под медвежьей шкурой, когда очнулся, и сознание вернулось ему. Только ныли старые раны, нанесённые мощной медвежьей лапой, и саднило сердце, будто и у него, как у дутара, лопнули от потрясения какие-то струны. И перед глазами стояла пелена.

«Когда настигает судьба, то зрение слепнет», – гласит Священный Коран.

Вот что было с Якубом Дилкушод.

Тем временем сельчане ушли в свои дома, видя, что старик стал отличать видимый свет от невидимого мира, и принесли всё то, чем были сами богаты. Мужчины – мумиё, серу и чёрную минеральную смолу лечебного свойства, тутию и высушенный толчённый алоэ, чтобы прогнать злых духов. Женщины – горячее молоко и мучную похлёбку на топлёном масле с изюмом и орехами, с мелко-мелко накрошенным чесноком, и приправленную жгучим перцем. Люди говорили: напои этим снадобьем камень, и тот поднимется. Дети же принесли фрукты и виноград. Словом, каждый старался чем-то помочь своему самому близкому, дорогому и родному соплеменнику, уважаемому отцу, деду и мудрому товарищу. Ведь Якуб Дилкушод был другом детства стариков великодушного кишлака и добрым учителем их внуков, сыновей и дочерей.

Вот набилась вся кишлачная старость, вся кишлачная молодёжь в просторный дом Якуба Дилкушод, что стало тесно в четырёх стенах. И сельчане заботливыми женскими руками, открытыми мужскими глазами, светлыми детскими сердцами окружили и одарили теплом и вниманием прекрасный цветок человеческой старости – зрелый плод гор и земли, солнца и неба.

В этом мире всё движется по кругу и, поднимаясь вверх, к своему совершенству, снова делая круг. Круги с каждым оборотом становятся всё шире, по возрастающей линии, а предметы, явления и события – искреннее и откровеннее. Стрелки часов – по кругу циферблата. Люди – по кругу жизни. Вода – по круговороту в природе. Так и доброта – от сердца к сердцу, от души к душе, из открытых рук в открытые руки.

И сейчас по этой восходящей живой спирали, от малого витка к большему, катилось яблоко человеческой души. Яблоко было воплощением многих и многих сердец, знавших и любивших старика. И это яблоко поднималось к Садовнику вселенского сада, чтобы попросить Того о милости к старику, о даровании ему здоровья и долгих лет жизни. А знало и любило Якуба Дилкушод всё живое и неживое население дивного и славного кишлака Рубоб – от запечного сверчка до старого орешника, от недавнего младенца до самого древнего старика. Любили Якуба как замечательного и непревзойдённого мастера своего дела, а также как ненавязчивого мудреца и наставника.

Да хранит Аллах этого человека и продлевает его дни на земле, даёт ему силу и радость бытия, омин!

«„Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха Высокого и Великого!“ Чем мы обидели небо? В чём провинились перед стариком?» – вопрошали себя суровые жители гор, стояли вокруг старика и не знали, чем помочь старому Якубу.

«Аллах пусть снимет с нас ответственность и простит нас», – сказал один из уважаемых стариков кишлака, и все сказали в ответ: «Тот, кто поможет нам, поможет и ему».

Кишлачные старики посовещались между собой и порешили истопить баню, хамам и помыть старика – если в чистом теле будет чистый дух, то вернётся и здоровье.

«Если Аллах Великий и Мудрый и существует, то существуют и его верные человеческие слуги, почитающие Коран и творящие вокруг добро. Пусть Аллах обидит тех, кто обижает людей, а мы сохраним тех, кого любит Аллах, и поможем им!»

Сказали старики своё весомое слово и помолились они. Вспомнили уважаемые люди, что некогда жил на свете благочестивый Имам Бухари, который прославился тем, что знал наизусть более трёхсот тысяч хадисов с комментариями к ним, и тем, что написал книгу «Бухари-ий Шериф», являющуюся после Корана блестящим творением мудрости истинного правоверного. Но более всего мудрый Имам Бухари стал известен тому обстоятельству, как его при совершении намаза семнадцать раз ужалили пчёлы. Но вдохновлённый молитвой мудрец совершенно не почувствовал боли, не затаил обиды и мести на пчёл, а поблагодарил Вседержителя земного мира за укусы, сердцем и духом своим возлюбил безжалостно жалящих насекомых и достойно завершил своё таинство веры.

Так и благочестивого Якуба, подумали старики, ужалили в самое сердце пчёлы несчастий, что обрушились ныне на благодатную и счастливую таджикскую землю. С молодых лет и до глубокой старости Якуба Дилкушод отличали непоколебимая преданность своим корням и неиссякаемая любовь к простому комку сырой глины, из которой Аллах слепил человека и вдохнул в него дух жизни и веры. Возможно, справедливо решила почтенная старость кишлака Рубоб, небо вознаградит этого человека за светлую и праведную жизнь и продлит имя и корни его на земле – восстановит ему покой и здоровье. И, возможно, вытащит из сердца занозу боли и печали, которая внезапно свалила с ног такого великана человеческой мудрости и любви.

Собрались старики и прочитали молитву, фатиху о том, чтобы Аллах Великий и Единственный помог Якубу пережить свою нечаянную беду, не сломаться под жестоким ветром судьбы и сохранить ясность ума, силу рук и щедрость своего сердца. Пусть Аллах не обременяет его заботами, пока старик живёт среди людей и несёт слова истинной любви и веры.

«От щедрот Аллаха и его милости да простятся людские прегрешения, да развеется в долине гнилой туман злобы и ненависти, да вернётся старику радость и счастье жизни», – сказали старики и отдали распоряжения мужчинам и женщинам, чтобы те приготовили комнату, растопили печь в банном доме и отнесли старика Якуба.

Мужчины и женщины ушли, ушли вместе с ними и дети, а старики остались наедине с больным. Они свято верили, что хаммам, это единственное место, где люди моются и снимают с себя не только грязь, но и болезни и несчастья земного мира людей, и это одно из лучших благ человеческой жизни. Именно здесь, как верили старики, восстанет и окрепнет духом большой труженик и славный сын своей земли. Вольётся в больного человека сила корней, ветвей и листьев таджикского народа, а по древнему, мощному и крепкому стволу истории людей придёт старику здоровье, и он спасётся.

Действительно, бобо Якуб был неутомимым тружеником и достойным сыном своей земли, и нельзя было не уважать такую натуру человеческой природы.

Из старых поясных платков Якуб Дилкушод делал смешные куклы для кишлачной детворы и показывал забавные сценки на кукольных спектаклях, где куклы-платки были, как живые, и дети смеялись и плакали, наблюдая за ними.

Также, помимо песен, игры на дутаре, Якуб лепил горшки, чинил сапоги, помогал сельчанам на общих совместных работах, вроде субботников, хошарах строить дома и месить глину старыми ногами. Умелыми руками он выкладывал домашний очаг, отчего в доме было тепло и уютно. Он как-то починил электронную пишущую машинку председателя кишлачного совета – машинку «Ятрань», – и она заработала лучше прежнего. И ещё люди утверждали (точно это или нет – не знаю), что однажды старик Якуб устранил неисправность вертолёта, и вертолётчики были весьма благодарны старому мастеру. Они зачастую, по-свойски, заходили на огонёк в гостеприимный дом старика – приносили гостинцы, угощения и подарки. Не желая обидеть гостей, Якуб Дилкушод принимал подношения, а как только вертолёт поднимался с площадки и улетал в Душанбе, старик долго стоял на пустынной вертолётной площадке (люди уходили, чтобы не мешать его мыслям). А тот всматривался в необозримые просторы великого неба, где растаяла винтокрылая машина.