На закате

рике, у нас в городе, не всё в-порядке и туда давным-давно, край, как требо- валось бы послать ОБХСС, и собака бы, кстати, тоже не помешала… Эти чинов- ники и начальники над начальниками – псы, откормленные партией, толкутся подобно свиньям у корыта, рылом своим отпихивают друг дружку, испод- тишка грызя конкурента на должность повыше…».

Директор повернул голову в сторону ведущего собрание и сквозь зубы со злобой, сказал:

– Объявляйте о прекращении прений!.. – а решение собрания вынесем в уз- ком кругу руководства фабрики и, прошу!.. заканчиваете, как можно быстрее, эту комедию…

На удивление, участники собрания покидали актовый зал в полном молча- нии, словно уходили с поминок по усопшему.

Спустя пару часов директор фабрики «Красный вымпел» с гадостным чув- ством в душе, будто бы там побывали лесорубы с топорами, искромсав ему там все вены и жилы внутри, не позабыв при этом пошинковать селезёнку с печёнкой, а сердце при этом попинать ногами, чтобы звонче и громче сту- чало, покидая территорию предприятия и заведомо предвидя и всей своей кожей предчувствуя катастрофический финал своей карьеры, спешил, как

можно быстрее, скрыться из глаз своих сослуживцев. Выскочив из салона слу- жебной «волги», доставившей его к подъезду дома, стремительно влетел в двери; и перебирая ногами ступеньки, стал подниматься на свой третий этаж, а подбежав к двери, трясущимися руками: одной рукой стал стучать в дверь,

а второй, пальцем, давил всё на кнопку звонка. В эти минуты горькие раз- мышления, словно в спину толкали, быстрее укрыться в стенах своей квар- тиры, под опеку и умные советы своей тёщи, Инессы Остаповны. Ко всему

этому в душе нарастал гневный шторм, а скорбь самолюбия червем точила и разъедала казалось все внутренности, посеяв сознание краха: всё это подстё- гивало, толкало куда-то бежать сломя голову и что-то делать, а не сидеть

сложа руки и ждать, когда на них защёлкнут стальные браслеты наручников.

На пороге, неожиданно распахнувшейся двери, преграждая дорогу, будто бы решая, – впускать или вытолкать в шею – возникла тёща. Оглядев подозри- тельно зятя с ног до головы, встретила словами:

– Иван Ильич, то что на вас нету лица, о том можно и промолчать, пропу-

стить мимо ушей в голове, но можно и подумать, что вы только что, я извиня- юсь, ограбили ювелирный магазин Соломона Менделя… Так я вам хочу ска-

зать, что большевики его расстреляли ещё в двадцатом и прямо на Дериба-

совской, напротив его же дома, а вы, не подумав об этом, словно утащили от- туда мешок бриллиантов и по вашим пятам щас гонится ГПУ и милиция…

Монолог Инессы Остаповны затянулся, а Иван Ильич тупо глядя на неё,

стоял, как идиот, на пороге при открытой двери и, кажется, почти не слышал тёщу, которая, будто читала талмуд, продолжала:

– Я извиняюсь, но судя по вашему настроению, боюсь, что моя единствен- ная дочь – божье создание и дева Мария воплоти – уже разоряется и впадает в нищету. И скажите, на милость, как она сможет прожить, на ту мизерную

зарплату, что даже последний бродяга побрезгует её в руки брать, а ей её

платят. И казалось, всего лишь за то, чтобы она рассматривала какую-то там мазню на белом холсте… Я сама, уже бог с ним, доживу как-нибудь послед- ние свои годы и в стар-доме: на чёрством хлебе и воде, но дочь моя явно

этого не заслуживает!.. Кстати, чего вы стоите, как истукан на пороге?.. у вас что, ноги отнялись?!..

– Так вы же, Инесса Остаповна, мне проход весь загородили…

– Да?.. странно, а я как-то и не заметила это, мне почему то показалось, что я никому не мешаю…

После такого заявления со стороны Инессы Остаповны, что произвело весьма отрицательное впечатление на Ивана Ильича, у него вдруг пропало всякое желание обсуждать с тёщей итоги прошедшего собрания на фабрике – мысленно сказав себе – что не стоит уподобляться той категории личностей, которые напрочь потеряли своё самолюбие и превратились в подобие поло-

вой тряпки. «В случае суда, – подумал Побрякушкин, – срок само собой намо- тают, но ещё и конфискуют имущество. Хоть и говорят, что бедность не порок, но жить в нищете после отсидки?!.. Нет!.. надобно всё наперёд тщательней обдумать…». Продолжая медленно снимать с себя верхнюю одежду, он ис- коса кидал недовольные взгляды в сторону тёщи, которая так и продолжала

стоять у порога входной двери, и наконец, когда он было направился в гости- ную, она вслед сказала:

– Я пойду в столовую накрывать на стол, а вы, Иван Ильич, переодевайтесь и приходите сразу туда; там, не откладывая в долгий ящик, вы мне всё и рас-

скажите…

– Не надо никакой стол накрывать!.. – сказал зять, явно измученным голо- сом, – мне что-то нездоровится. Я, пожалуй, пойду к себе в кабинет, там на диване прилягу. Так что извольте, Инесса Остаповна, не беспокоиться. Воз- можно, завтра, я и постараюсь вас ввести в курс дела…

Лишь только стрелки часов перевалили за полночь и стали показывать на циферблате час ночи, как в восточной части городишка Суконный, где на

огромной территории располагалась та самая «дунькина» фабрика «Красный вымпел», полыхнуло вначале взрывом дыма с огнём, а затем следом заполы- хали, заплясали уже языки пламени, озарив небосвод. В первые минуты вспыхнувшего пожара, город продолжал сладко спать; и лишь когда в небе дополнились огромные клубы дыма, сияющие внутри огнём, и ввысь устре- мились ещё несколько фейерверков пламени, послышались пулемётные раз- рывы стреляющего шифера, а вслед за этим вначале взвыла одна сирена по- жарной машины, а через время к ней стали подключаться и другие тревож- ные завывания спецтранспорта: пожарных, милиции и скорой помощи, и

лишь только тогда жители городка повскакивали со своих постелей. Улицы оставались пока что пустынны, но жители в одном нижнем белье, уже соско- чив с диванов и кроватей, прилипли к окнам, пытаясь разглядеть и опреде- лить, что и где так полыхает в ночи, заревом под небеса.

Инесса Остаповна, вбежав в кабинет зятя, открыла было рот, собираясь про- кричать, – караул, горим синим пламенем! Но увидев, что зять стоит у окна, в ту же секунду подавила в себе эти признаки нарождающегося, глубоко внут- реннего и личностного пожара, замерла на пороге кабинета с открытым ртом. А, Иван Ильич, тем временем стоя у окна и держа руки вразброс, уце-

пившись ими за раздвинутые оконные шторы и задрав по-волчьи голову кверху, протяжно и заунывно выл. И этот утробный звук напоминал стон ра-

ненного зверя. Представшая тёще картина, вначале ввела её в полный пара- лич, но в последующую минуту она перекрестилась целых три раза, что до

этого дня делала в редчайших случаях, а возможно и ни разу, и пытаясь тем самым защитить себя от всех предстоящих бед, она тихо промолвила:

– Иван Ильич, горит-то, я извиняюсь, что б мне вторую молодость ещё раз пережить, наша с вами фабрика, а вовсе не городская конюшня, которая сго- рела ещё в начале двадцатых годов. Это что ж получается?!.. кто-то хочет

спрятать концы в воду?!..

В эту минуту в квартире, разрываясь, зазвенели сразу три телефона: один в прихожке, второй в дальней супружеской спальне и третий прямо под носом, на столе в кабинете. Иван Ильич сделал пару шагов в сторону стола, но тёща, отрицательно махая рукой, первой подбежала к столу и схватив трубку, крик- нула:

– Да, я слушаю… Нет его!.. он в ту же минуту, как загорелось, выскочил, как угорелый из квартиры и понёсся в сторону фабрики… А я-то откуда могу

знать?!.. Там и ищите, где ярче и сильнее горит!..

Сказав последние слова и бросив трубку на аппарат, уже обращаясь к зятю, продолжила:

– Пока сиди и не рыпайся!.. там ты уже ничем и никому не помощник, но от- вечать будешь в качестве первого стрелочника. Что-то с тобой надо будет де- лать…

Неожиданно в прихожей надрывно и без пауз стал трезвонить звонок. Инесса Остаповна, покинув кабинет и прикрыв плотно за собой дверь, устре- милась к входной двери, а открыв её, увидела стоящего водителя служебной машины. Не дожидаясь от него вопросов, выпалила:

– Василь Павлович, извиняюсь, но он уже где-то там, на том проклятом по- жаре, понёсся, то ли попутной, то ли таксомотор его подобрал… Боюсь за него и что-то на душе неспокойно, как бы чего там с ним не случилось, и сон прямо в руку: ровно в полночь приснился, что мы его, можете себе предста- вить?.. я извиняюсь, прямо голого, в чём мать родила, да прямо без гроба!.. да прямо в сырую могилу, представляете?.. закапываем!.. к тому же все по- чему-то смеёмся, проснулась, а тут через полчаса и пожар полыхнул… Найдите его там, Василь Павлович, да присмотрите за ним, это моя личная просьба к вам…

Проводив водителя, Инесса Остаповна, словно разъярённая пантера, воз- вратясь в кабинет, строго, не допуская возражений, сказала зятю:

– Тебе надо собрать срочно вещи и уезжать куда-нибудь подальше от этого

места…

– Инесса Остаповна, о чём вы говорите?!.. Куда я могу уехать, скажите, на милость?!.. Куда бы я не уехал, везде найдут и много времени на это им не потребуется, ну разве что, куда-нибудь в глухомань таёжной Сибири и то, если через годик там не подохну, то и там найдут…

– Не найдут!.. – если сам своим глупым языком ботать не станешь!.. А ты что же хочешь?!.. Загубить жизнь своей дочери, не говоря уже о Фаине, а за меня так и вспоминать не стоит!.. Катенька только на первом курсе университета, да они всегда предлог найдут, но отчислят – за будь здоров, посчитают!.. Вы- швырнут и даже не скривятся! И что потом прикажешь ей делать?!.. Идти на панель?!.. Я тебя умоляю, Иван Ильич!.. не губи ты себя – это прежде всего, и, хотя бы немного пожалей ты нас, ради бога… А Фаине?.. ей что?!.. лишиться всего и в прачки податься?!.. Оберут же до нитки!.. выселят куда-нибудь на окраину города, в сталинский барак, или ты этого не знаешь?!..

– Так что же мне, пойти и удавиться?!.. Так что ли?!..

– Удавиться всегда успеешь, то дело такое, что с ним торопиться грешно, – уже спокойным голосом сказала тёща, – посиди здесь, успокойся. Слушай и делай всё, что я говорю, а я сейчас схожу к себе в комнату, кое-что поищу в своих загашниках. Только, если кто звонить будет, не вздумай поднимать

трубку!.. С этой минуты начинай привыкать к мысли, что тебя нет не только в этом городе, но и вообще на этом свете. Чем быстрее усвоишь это, тем лучше для нас всех будет!..

– Как это нет?!.. Куда же я делся?!.. – крикнул Иван Ильич уже в след, скрыв- шейся за дверью тёще.

В комнате установилась тишина. На комоде, чёрном как смоль и ещё ста- ринной работы, громко цокал будильник, вмонтированный в статуэтку ка- кого-то обнажённого атланта, стоящего среди острых скал, а с улицы, за ок- нами, в это время продолжал доноситься, какой-то непонятный гул, со сто- роны горящей фабрики. У Ивана Ильича в эту минуту состояние нервной си- стемы было: кажись, сквернее не бывает на душе у человека. В-прессовав- шись поглубже в объёмное мягкое кресло, с натянутыми жилами и нервами, подобно струнам на рояле, на бледном лице отразилась и замерла гримаса

взволнованности от услышанных из уст тёщи слов, в душе сменялась эйфория на жуткую панику. Он пока ещё находился в благоустроенной квартире, поль- зуясь по самому высшему разряду условиями бытового обеспечения, но во- ображение в его голове уже рисовало страшную картину предстоящих скита-

ний. Шайки-кучки отбросов общества, которые прозябали на самом дне со- циальной лестницы и к которым так или иначе предстоит и ему присоеди- ниться. В мозгу рисовались грязные и оборванные падшие женщины, скрю- чившись от холода или задрав подол в пьяном угаре – лежат, сидят, скособо- чившись – в холодных, сырых подвалах заброшенных строений. А тот живот- ный страх, перед блюстителями порядка, жгучей болью и нытьём рваной

раны отдавался в грудной клетке и под самой ложечкой. На смену человека в милицейской форме, в глазах будто живые восстали будущие его собратья по несчастьям, которые не моргнув глазом, до-полоумия упившись аптечными настойками на техническом спирте, в один из мрачных вечеров всадят ему

под рёбра нож, а спустя время вдруг обнаружив, что он ещё не подох, лёжа под мусорным ящиком, примутся его добивать ногами. От этих мыслей Иван Ильич передёрнул плечами, как будто бы взмёрз, потрепал зачем-то себя из стороны в сторону за бороду, словно пытаясь поставить в голове мысли на

своё место, тихо, пока в комнате нет тёщи, про себя, сам себе сказал: «Во- обще-то никогда не поздно, и правда, вот эту самую голову всунуть в

петлю…». Но, так и не домыслив, ибо в эту минуту на пороге вновь появилась Инесса Остаповна, и он, хриплым, дрожащим голосом загнанного в угол

зверька, спросил, чуть ли не сквозь слёзы:

– Как я полагаю, Инесса Остаповна, мне предстоит жизнь изгнанника и бро- дяги?!..

– Ну зачем прямо кидаться в крайности?!.. Мы люди не бедные и сможем, как-то так построить свою личную жизнь, минуя всякие мерзости, которые присутствуют в жизни каждого общества… Нищий бродяга – это та грань,

Иван Ильич, от которой остаётся всего четверть шага до края могилы, нам это ни к чему. Как говорил, наш великий вождь и учитель Владимир Ульянов, – мы пойдём своим путём, товарищи!.. Оставим на совести покойника, им ска- занное, а сейчас, Иван Ильич, несите мне на стол свои документы, ибо до утра осталось совсем немного времени, а утренней электричкой вы должны будете отправиться в Москву.

Инесса Остаповна уселась за рабочий стол зятя, расстегнув молнию на ко- жаной папке, стала выкладывать из неё содержимое. Наконец, она нашла то, что искала. Немного отстранив от себя из-за возрастной дальнозоркости и держа паспорт в руках, полистав его, сказала:

– Царство небесное моему должнику, безвестно сгинувшему в небытие… Придётся тебе, пропавший без-вести, уважаемый Куцанков Геннадий Антоно-

вич, в обиходе – Геша, а чаще звали Гендош, вновь возродиться на свет бо- жий и добрым делом послужить людям. Этот паспорт, который я сейчас

держу в своих руках, когда-то, пять лет тому назад, совсем случайно оказался в ящике моего служебного стола. На торговой базе был у нас экспедитор: шу- бутной такой, юркий балабол и бабник. До сорока лет бегал всё по бабам, да так в холостяках и продолжал оставаться, пока эти побегушки не закончились для него печально. Часто брал деньги в кассе под отчёт, помнится в послед- ний раз, задолжность за ним не совсем маленькая висела, пришёл, на колени чуть было не становился, и просил-то сумму небольшую – всего в сто рублей.

Кинул мне на стол свой паспорт в залог, я дала со своих личных денег, не

стала оформлять новый расходный ордер. Глянула, а паспорт его так и лежит у меня на столе, подумала, что после отдам, и бросила к себе в ящик стола.

Вот с того дня его больше никто уже и не видел. Искали не меньше года, но, то ли плохо искали, и так как родственников не обнаружилось, и некому было настаивать на его розыске, а он был родом с какой-то глухой деревни Воло- годской области, замяли и вскоре позабыли. Но ходили слухи, что сгинул он где-то по женской части, по крайней мере, на этой почве. Не исключено, что

прибили и утопили где-то в болоте. За паспорт в суматохе я поначалу забыла, а после уже как-то так получилось, что он так и остался у меня. Так что, вот, гляди, и пригодился. С сегодняшнего дня, ты уже не Иван и не Ильич, как и

свою противную фамилию забудь!.. Фаина подаст на развод и снова вернёт

свою фамилию – Блуштейн. По крайней мере не будет греметь в дальнейшем побрякушками, я извиняюсь, не примите за оскорбление, Иван Ильич, с

языка сорвалось…

Инесса Остаповна, водрузив на нос очки и склонившись над столом, колдо- вала над двумя паспортами: аккуратно срезая бритвенным лезвием фотогра- фии и заменяя фото в одном из них. Долго что-то в паспорте подчищала, под- правляла, и, судя по опыту финансовых подчисток и подгонок в прошлом, за- нятие это для неё было не впервые. Теперь предстояло вологодскому Ген- дошу возродиться из небытия пропавшего без-вести и влезть в шкуру дирек- тора трикотажной фабрики Побрякушкина, который по мере этой манипуля- ции исчезнет из мира сего, начав новую жизнь в образе зомби, постигая со- ветскую действительность на нижних уровнях житейского социалистического бытия: «справедливого и счастливого трудового общества». В эту минуту в его голову пришла странная мысль: «…Почему это вдруг Герои соцтруда в ко- стюмах и при галстуках сидят поголовно все по кабинетам, а простой народ

их кормит и поит, одевает и обувает, ишача за копейки, а его за всё это назы- вают ещё и лодырями, разгильдяями, крохоборами, тунеядцами и прочими эпитетами, которые по праву стоило бы навесить тому, кто это говорит?!..».

Погрузившись в раздумья, Иван Ильич, поднялся с кресла и проходя мимо стола, равнодушно посмотрел на тёщу, а подойдя к окну, рукой отодвинул плотную штору и стал смотреть вдаль, на зарево. Тоскливо глядя в окно на

пылающее яркими всполохами очаги пожара, вчера ещё родной его фабрики, он тихо постанывал. В эти минуты в душе Побрякушкина мелькали мелочные и никчёмные желания, о которых казалось в такие минуты нормальные люди не думают, ибо мрачного вокруг и так предостаточно было. В голову всё время лезли какие-то тюремные мрачные казематы, где, как он подумал, от- родясь не топят и стоит там вечная сырость, а сырость он физически не мог

переносить. Но тут же неожиданно мысль его понесла далее – туда, за окра- ину города, где узкой полосой растянулось городское кладбище, ибо, как по- думал Побрякушкин: в тюрьме ему не выжить и недели. В то, что затеяла сей- час тёща он вообще не верил, считая это за мальчишество, на уровне хулиган- ства. А вот от того тюремного мрака – это он точно знал – где затхлость, сы- рость и холод, и что в том подземелье он умрёт, не дождавшись суда: в этом сомнений у Ивана Ильича не возникло ни капли. Из всего этого выходит, что привезут его под покровом ночи из тюрьмы в кузове машины, вкинут как со- баку в промёрзлую насквозь могилу, закидают мёрзлыми комками земли, на прощанье высморкаются и сплюнут ржавый сгусток никотиновой слизи на могильный бугорок, выматерятся пошло, что пришлось валандаться с ним по такой паршивой погоде и положив на плечи лопаты, копачи могил удалятся…

– Ну вот и готово!.. – услышал Иван Ильич за своей спиной, отчего он сильно вздрогнул и даже подпрыгнул, подумав, что это сказали те самые могиль- щики-копачи. А это оказывается, прервав его размышления, сказала, с удо- влетворительной ноткой в голосе, тёща; поглаживая ладошкой по лицевой

стороне одного из паспортов, второй – оригинал – она отложила в сторону, в общую стопку документов, а сверху положила на паспорт ножницы.

– Покойник был на четыре года старше вас, Иван Ильич, – стала пояснять Инесса Остаповна, – разница вроде бы не существенная, но я это говорю к тому, чтобы вы помнили с этого дня не только свою новую фамилию, имя и отчество, но и год своего рождения… Бог не выдаст – свинья не съест!.. Вам,

Иван Ильич, какая в том разница под каким именем и фамилией ходить и жить?.. лишь бы эта жизнь была, а точнее соответствовала человеческой.

Кстати, вы же не станете отрицать того, что евреи, становясь поданными дру- гого государства очень часто, особенно, что касается России, брали другие

имена и фамилии, часто оставляя при этом своё родное отчество, и от этого они беднее не становились, а даже наоборот, новая фамилия способствовала их обогащению…

– По-моему, это довольно глупая затея, Инесса Остаповна… какие-то шпион- ские игры. Я, вообще-то, по правде сказать, евреем себя не считаю!..

– Ну, это как сказать!.. Я извиняюсь, дорогой Иван Ильич, я или ослышалась, или вы решили всё-таки похлебать арестантской баланды… – я так пони- маю?!.. Тогда чего торчите там у окна?.. Давно пора сидеть на работе, в своём родном кабинете и по телефону выслушивать соболезнования, ну и всё

остальное, что обычно бывает в подобных случаях.

Между тем, пока тёща перекрещивала зятя под другим именем и собирала в дальнюю дорогу, советуя ему из столицы сразу отправляться подальше и лучше всего куда-нибудь на юг или в район Средней Азии и там затаиться,

прижиться, и пересидеть следственно-судебный ураган, который не заставит себя долго ждать, чтобы разразиться. А в это самое время, на огромной тер- ритории фабрики, вместе с пожарниками, тот самый фабричный народ, а в

большинстве это были женщины – насмерть бился с огнём, пытаясь отстоять и уберечь социалистическую собственность. Горел тот самый скандальный

склад готовой продукции, рядом с ним полыхал красильный цех, чуть в сто- роне, взрывами и удушающей химической вонью скворчал, как сало на рас- калённой сковородке, склад лакокрасочных материалов. Горели пристройки и ещё горело, сам чёрт не поймёт, где и что. Впоследствии, при следствии, бу- дет установлено не менее пяти точек возгораний, которые говорили о явном, умышленном поджоге – преступлении. Во время тушения пожара, погиб один из пожарников, бежавший по крыше склада и таща за собой рукав бранд-

спойта: к несчастью, провалился и упал во внутрь, где и сгорел заживо. После, когда огонь уже был локализован, было обнаружено ещё два сгоревших че- ловеческих останков. Один погибший – это было точно установлено – являлся сторожем, который, по предположению и заключению экспертов, сгорел, так и не проснувшись, от чрезмерного объёма, накануне выпитого спиртного, а вот второй оказался под вопросом, не исключено, кто и совершал поджёг. Но и само исчезновение директора Побрякушкина, тоже для всех оставалось

пока что неразрешимой загадкой. Вся беда заключалась в том, что следствие в конце концов запуталось в выяснении, – куда подевался сам руководитель,

и по сути, хозяин фабрики?!.. Имелось много свидетелей, которые утвер-

ждали, что лично видели, как директор Побрякушкин бегал в руках с багром; другие же говорили, что в руке у него было ведро, а третьи вообще утвер-

ждали, что он охапками вытаскивал из склада пачки упакованных колготков и ещё матерился в адрес сторожа, который куда-то в это время запропастился, а он оказывается, уже сгорел к этому времени. А вот, к примеру, Екатерина Сорокина, убедительно рассказывала следователю следующее, – что своими глазами видела, как вслед за пожарником по крыше бежал Иван Ильич, и ко- гда крыша провалилась, он вместе с пожарником упал вниз, объятый пламе- нем. Но почему-то останки пожарника и неизвестной погибшей личности находились в разных сгоревших зданиях. Пытались установить личность ди- ректора по челюстно-зубным останкам, но зубы, как выяснилось, оказались все у него целые, что и подтвердили родственники и стоматологи, ибо он к ним не обращался. По росту тоже не установишь, ибо, когда человек сгорает до состояния кочерыжки, он весь скрючивается и коротышом становится. В конечном счёте неустановленную погибшую личность приписали, в качестве возможной версии, к личности директора фабрики – товарища Побрякушкина Ивана Ильича. Поставили жирную точку, почесали затылок и после чего ак- тивно, и по-быстрому, пока никто никуда опять не пропал, принялись расса- живать по камерам предварительного заключения всё остальное руковод-

ство предприятия. Фабрика «Красный вымпел» и в ближайшей округе вся лёгкая промышленность погрузились в затяжной траур. Но эти все события нас уже мало интересуют и произойдут они в последующие месяцы, начав- шись сразу через три дня после тушения пожара, а сейчас ещё пожар пока что только разгорается, набирая силу. Над городом стоит предутренний сумрак: улицы, закоулки и подъезды домов затянуты плотным дымом пожара, со всех сторон несёт невыносимой удушающей вонью сгоревших тряпок и кра-

сок. А в это самое время, по ночной городской улице: хлопотливо, стараясь

прижиматься ближе к стенам фасадных зданий, периодами покрутив головой во все стороны, после чего опустив её подбородком донизу, снующей поход- кой торопливо шёл человек. Со стороны, если глядеть – крайне подозритель- ная личность – и, если бы, да в эту самую минуту, да навстречу Гэпэу ненаро- ком вдруг шло, то ещё неизвестно, чем бы могло всё закончиться, не исклю-

чено, что пришлось бы нам, дорогой наш читатель, и свой рассказ нам на

этом заканчивать. Но Гэпэу, к счастью, не повстречалось, и подозрительный гражданин, с чемоданом в руке, второй рукой он придерживал лямку рюк-

зака за спиной, продолжал всё шагать, торопясь, в сторону железнодорож- ного вокзала. На голове мохнатая шапка, вероятней всего из енотовидной со- баки, на плечах длиннополое, ниже колен, драповое пальто с каракулевым воротником, а вокруг шеи в два оборота обмотан шерстяной шарф, который скрывал нижнюю часть лица, напоминая нам личность Остапа Бендера.

Январское утро только наклюнулось, собравшись в ближайшие пару часов порадовать жителей ткацкого городка крепеньким морозцем на восходе

солнца. В обычные дни, в это время суток город ещё спит и улицы пустынны, но только не сегодня. Проходя мимо стоящих у подъезда старух, Иван Ильич услышал в свой адрес, как одна из них сказала: «…На город бяда навалилась, а эти, всякие подозрительные, нищеброды, всё шляются и шляются по подъ- ездам, да в окна заглядывают, потом с вешалок бяльё пропадает, того и гляди, в квартиру залезут… – а то и придушат…».