На закате

стрюльке варился чифирь, над которым, приплямкивая, в преддверии кайфо- вого пойла, суетился и колдовал Худудут. Напротив, помешивая в ведре длинной палочкой картофель, сидел в глубокой задумчивости Иван Ильич Побрякушкин. Вот уже не в первый раз он почему-то думает всё о той жен- щине, у которой умер муж. Он тогда подошёл к ней на Старом базаре, по при- чине, что она вызывала в его душе симпатию, и пока он брал у неё консульта- цию, куда ему оптом сдать свои вещи, и именно в те короткие минуты, в душу к нему закралась жгучая тоска по женщине, но та суровость и нежелание ве-

сти с ним дальнейший разговор со стороны незнакомки, оборвала в душе ту ниточку, зарождающегося было желания познакомиться поближе с ней. Те- перь он горько сожалел о том, что глупо повёлся из-за своей кротости и бо- язни быть отвергнутым в грубой форме. Надо было попытаться настоять на

своём, подумал он, ведь ему ещё на съёмной квартире старуха советовала пристать в примаки к какой-нибудь вдове. Случай было выпал, сам ему навстречу шёл, а он им не смог воспользоваться…

Неожиданно его вдумчивые и грустные размышления были прерваны воз- гласом Муси-Селёдки, который бежал, спотыкаясь, под уклон по тропинке и кричал на ходу:

– Братва, падлой буду, век воли не видать!.. Свободой клянусь!.. Мусора на хвост нам упали!.. Легавые кругом!.. Обложили, суки!..

Не добежав до костра пяти шагов, остановился, бросил себе под ноги

авоську с пустыми бутылками, развёл в стороны руки, чуть присел в коленях, и стал, чуть не плача, рассказывать:

– Нету теперь с нами Куска-Жеки и Тоси-Костыля, нету!.. Менты повязали!..

– А ты?.. не уж-то ума хватило сбежать? – спросил Иван Ильич, насмешливо глядя на Селёдку.

– Зуб даю, я не волынил, я во дворе заначку бутылок забирал, с прошлого раза заныканную…

– Оно и видно, уже скоро зубов не останется, чтобы раздавать их! Как хоть дело было?.. Утри слюни и юшку не пускай, а говори внятно! – сказал строгим тоном Иван Ильич.

– Чево внятно?!.. – чево непонятно?.. Я и говорю, бутылки забирал!..

– Ты, сучара, не дешеви, – подбегая к Селёдке и хватая того за грудки, про- кричал Худудут, – деляга нашёлся!.. бутылки он забирал!.. Фраер не вор, а ты под него канать хочешь, может, ты их сдал!..

– Чё ты гонишь, Худудут?!.. Пусти!.. чё привязался?!.. Как бы я их сдал?!.. Я чё, сучара, какой?!.. Я токо во двор забежал, где заначка была, заодно, ре-

шил, и отлить. Токо это сложил в авоську бутылки, я бы их и тогда забрал, ко- гда на кучу наткнулся, да авоськи с собой не-было. Высовываюсь из подво- ротни, а там уже «луноход» стоит и наших грузят. Жека-Кусок вначале вы- рвался, он же в розыске, но один здоровый – такой, подножку, догнав, под-

ставил, а затем навалились все хором… Дальше не знаю, я во дворы лома- нулся. Упёрся в какой-то тупик, потом по крышам сараев уходил…

– Значит, замели Жеку и Тосю… – теперь, товарищи бичи, очередь за нами, – сказал негромко и задумчиво Иван Ильич, – вы разве не заметили в послед- ние два месяца, что наша бездомная братва редко стала на пути встре-

чаться?.. пересажали, считай, уже всех!.. потому и очередь за нами!..

– Ге-ге-ндош, т-ы-ы… п-п-рав, – заикаясь сказал Худудут.

– Чего заикаться стал?.. в штаны наложил? – спросил Иван Ильич, насмеш- ливо глядя на Петю-паровоза: эта кличка была его от первой ходки, когда он пошёл за паровоза, ограбив с товарищами по промыслу квартиру, где пара- лизованная бабка лежала, ибо разбойная групповая статья – грозила бы им до вышака. Худудудом он стал уже на городском кладбище, с лёгкой подачи Харитона.

– Ты, Ге-ге-ндош, не сидел, потому тебе нас-с-срать!.. не знаешь ты, что та- кое бур и карцер, где лёд на полу, а на него надо ложиться спать, а ещё пья- ный опер-контролёр или надзиратель ногами может отходить!.. за хавку, можно вообще заглохнуть… Раззявишь хлебало: или вертухай-охра пришьёт, или свои, по указке, на пику посадят…

– Да наши сегодняшние условия, с моей точки зрения, ничем не лучше, а может быть, в чём-то и похуже будут, – спокойно сказал Побрякушкин.

– Дешёвка, Гендош, твой базар!.. Правильным коммунизмом пованивает… Ты же вон какой среди нас образованный, только не въеду, тем более не по понятиям, какого хрена ты среди нас затесался?!.. Жену свою грохнул и в

печке стопил, или в бочке засолил?!..

– Урки!.. кончай базарить!.. – крикнул со злобным оскалом нижней части лица Геннадий Куцанков-Побрякушкин, чего даже сам от себя не ожидал и удивился: когда же это он по-фене ботать научился. Но, в ту же минуту пода-

вив в себе свою внутреннюю несогласованность души, мыслей и самой речи, продолжил в том же духе:

– Ещё несколько дней, урки, максимум неделя, и нас всех переловят, как щенят. Или вы намерены в норе отсидеться голодом годика два, в спячке,

пока эта компания сойдёт на нет?.. Мне почему-то кажется, что где-то потре- бовалось большое количество дармовой рабочей силы…

– И чё?.. начинать рамсы путать и на дно голодным ложиться, шобы совсем помирать?!.. – спросил Шнырь, недавно прибившийся в их компанию.

– Из города надо срочно уезжать, куда-нибудь в глухомань сельской местно- сти, – сказал Иван Ильич, и в ту же минуту для себя принял решение: что кому, кому, а ему, как никому другому, необходимо исчезнуть из этого го- рода поскорее, где с каждым днём облавы и положение для таких как он только усугубляется, а это лишний риск.

– Да-а-а, как раз в деревне нас и ждут… – сказал, в задумчивости, растягивая слова Худудут, сидя на корточках у костра, а на колени положил локти рук, в ладонях зажата кружка с чифирем, и пьёт в-прихлёбку. Звучно так пьёт – со

смаком, Ивану Ильичу противно было на это смотреть и слушать, отсярбнув,

Худудут, растягивая слова, стал говорить дальше:

– Там нас встретят – один с дышлом, уже поджидает за углом, второй через дорогу, с удавкой на шею, а третий… третий… – Гендош, подскажи, кто третий был?..

– Где был?

– Ну там, в том кино…

– В каком кино?.. про Чапаева, что ли?.. Так там, в анекдотах, третьей Анка была…

– Да не про Чапаева!.. – там было совсем про другое, про деревенских мужи- ков, когда трое деревенских, фраеров, барчука за чувиху, с которой он сеанс позорный мусолил, за чё обычно на зоне петушат. Ну обгулял это от её, а его

– этого приглаженного и пушистенького, вначале колом по башке приголу-

били, а потом на шею удавку накинули, чтобы понадёжней было, почти как у нас на зоне!.. – а после в болоте его утопили, подумали, что так ещё надёжней будет и уж он точно не оживёт…

Дальнейшие рассуждения Худудуда Иван Ильич уже не слушал, предав- шись своим планам на завтра, а на следующий день, прямо с утра, он вплот- ную занялся своим внешним видом. Часа два ушло на бритьё, ибо обычным бритвенным станком было сложно проделать ту сложную операцию брадо- брея, которую он задумал, да ещё глядя в крошечное круглое зеркальце:

оставив бородку, а на скулах узкая полоса бакенбардов соединялась с усами и бородой. После этого согрел на костре в ведре воду и на холоде долго мыл голову. Подшаманил и привёл в относительный порядок верхнюю одежду, и уже во второй половине дня сходил в город и купил самую дешёвую спортив- ную сумку. Перебрал вещи, какие были в своём замызганном сидоре-рюк-

заке, с которым ещё из-дому отправлялся, и в ночь, когда спускались сумерки на город, без лишних комментариев, стал подходить к каждому члену обще- ства – под незримой вывеской – «Пойди туда, не знаю куда» и пожимать им

руки. При этом, Иван Ильич, каждому сердечно повторял, как добрым дру- зьям или родственникам, прощальные слова:

– Не поминайте лихом, граждане бомжи и бродяги, крайне сожалею, но мне придётся вас покинуть, искренне признателен вам за совместное прожи- вание, прощайте… У каждого дорога своя…

Все, молча, поднимаясь на ноги, пожимали Гендоше руку и казалось в рот набрали воды, и только Селёдка, по своему скудоумию, расплывшись в улыбке и тем самым напоминая личность сбежавшего клиента из псих-дис-

пансера, скорчив гримасу на роже, проквакал, шепелявя сквозь дырки в зу- бах:

– Я чё, Гендош, хотел сказать тебе ещё вчера, когда ты запел песню про ту деревню… я когда парился на зоне, через колючку смотрел на деревню, как они там живут… Представь себе, не кайфово, невезуха ещё та…

– Заткнись, сучёнок припадочный!.. – крикнул Худудут, держа перед собой сжатый кулак, и уже обращаясь к Ивану Ильичу, сказал с уважением, чего ра-

нее за ним не замечалось, – вы, Геннадий Антонович, не обращайте внимания на этого недоделанного клоуна. Всю масть прощания с хорошим человеком

испортил, падла!..

– Да успокойся, не бранись ты, Петро, к чему ненужные расстройства!.. Вот Самуил Маршак, на этот счёт говорил так:

Как призрачно моё существованье! А дальше что? А дальше – ничего… Забудет тело имя и прозванье,

Не существо, а только вещество…

Это сказано почти про меня, и всё в моей жизни именно так!.. Будьте здо- ровы, не болейте и друг друга жалейте, а мне пора в путь…

Взбираясь по тропинке на кручу, Иван Ильич несколько раз оглянулся: все четверо так и продолжали стоять, глядя в его сторону. Уже взобравшись на самый верх, ещё раз замер и какое-то время смотрел в их сторону, затем по- махал им рукой, зная, что он уже вряд ли когда их встретит в этой жизни, по- сле чего направился вдоль по улице застроенной частными домами…

На Пригородный вокзал он прибыл, когда уже стемнело. Подошёл вначале к карте маршрутов, которая висела высоко на стене. Бегло, просмотрел маршруты пригородного сообщения, заостряя своё внимание на южном направлении, и установил, что самый дальний маршрут электропоезда в этом направлении – это до Тихорецка. Купил билет до конечной, и спустя минут

через двадцать он уже ехал в электричке на юг, в город Тихорецк. Он понятия не имел – где это находится, но план дальнейших своих действий уже был разработан в голове. Добраться в предгорья, а то и дальше – на Большой Кав- каз, наняться в чабаны, и мирно, среди первозданной природы, вдали от

людской суеты и всяких облав и измен, пожить какое-то время ради души…

Стояло начало марта 1983-го года, ровно тридцать лет – день в день – со дня смерти Сталина – и месяца, который на юге страны считается самым парши-

вым временем в году, – имея ввиду погоду. За окном электрички моросил дождь, с силой стуча по стёклам на ходу электрички, словно веником разма- зывая слизь; в вагоне было прохладно, народу – почти ничего, а те, что были, съёжившись и прилипнув к стенкам, дремали. Было скучно, тоска и впереди неизвестность. Порой возвращался мыслями к своим случайным друзьям по бродяжной жизни, с которыми прожил почти три месяца, и это время показа- лось ему тремя годами, мысль улетала дальше – в воспоминания, туда – в

подмосковье, в городок ткачих, где, как думалось многим: расположен там рай для мужчин и полно в изобилии женщин красивых и сговорчивых. О

жене Фаине старался не думать, но дочь, Катеньку, до слёз было жаль; о тёще, Инессе Остаповне, вспоминая, думал со злобой и неприязнью, ставя её в один ряд с той старухой, где жил он на квартире, и как-то однажды, поду- мав о ней совсем не лицеприятно, – что, живя в соседстве рядом с зоопарком, она не только напиталась энергией от всех тех злющих зверей, но и приоб- рела их характеры, особенно тех – злых, сидящих всю свою жизнь в железных клетках. И было бы неплохо – подумал он – усадить старуху вместе с его тё- щей Инессой Остаповной, в ту самую клетку, а зверей выпустить на волю… И самое удивительное – это то, что он совсем не вспоминал и не думал о самой фабрике, будто бы в его жизни её и не существовало. А само – то скандальное собрание – с которого всё и началось, и последовавший за этим тот страшный пожар, казалось, что всё это он видел в кино, или во сне, или слышал рассказ об этом. В голову приходила мысль, после чего он спрашивал себя, – не раз- двоение ли у него личности?.. Ведь всякое бывает – мыслил он, – как

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.