Курай – трава степей

– Зачтите список нам, пожалуйста.

– Зачитывать только членов колхозов или жителей всего села?

– Разумеется, членов коллективных хозяйств; единоличники и всякий остальной сброд, который не состоит в членах колхоз- ников меня не интересует. Долгов порылся в своих бумагах, на- шёл нужный список и стал читать. Прочитав более двух десятков фамилий, и видя, что тот не собирается останавливаться, райко- мовец прервал его чтение:

– Вы что?.. Решили мне зачитать всех жителей села? – спро- сил он, – тогда назовите тех, кто не в бедственном положении.

– Таких списков у меня нет, таких семей я не знаю.

– Странно. Ну, а здесь сидящие, они в какую категорию, по вашему мнению, входят, в том числе и вы?

– Сидящий здесь руководящий состав и я с ними не относят- ся к тому списку, который я зачитал.

– Ну вот, хоть чем-то порадовали: актив целым останется, будет, кому руководить. Ладно, собрание считаю закрытым, обо всех ваших вопросах и просьбах райком подумает и вынесет решение, можно расходиться.

Виктор Алексеевич не являлся членом колхоза, хотя многие земляные работы в тех же колхозах приходилось выполнять по договору, за что колхоз обычно расплачивался зерном: будь то кукуруза, ячмень или горох. Пшеница в договор – никаким уго- вором не подлежала в счёт оплаты. Зима тридцать третьего года для него оказалась трудной как никогда. Обычно в зиму он зем- ляными работами не занимался, разве что иногда выкопает ко- му-то могилу, но в эту зиму уже в январе стали умирать люди. Умирали от недоедания в основном старики, больные и дети. Если вначале января копали могилы коллективно, то с каждым прожитым днём становилось всё трудней найти того, кто ещё имел силы держать лом и лопату в руках. Зима была суровая: земля промёрзла, чуть ли не до метра и верхний слой приходи- лось долбить ломом, а для этого нужны были силы. Наступит день, когда кроме него Виктора Алексеевича копать могилы бы- ло уже не кому. Имея вдоволь зерна, употребляя его запарен- ное в чугуне в пищу, он не потерял ни сил, ни энергии, что порой удивляло жителей села. Конечно, если бы не то зерно, Виктора Алексеевича надолго бы не хватило, он так же, в конце концов, стал бы немощен, как и другие. Уже в феврале приходили с просьбой выкопать могилу почти ежедневно. Иные покойники оставались ждать своей очереди, по несколько дней находясь во дворе своего дома на морозе. За работу Виктор Алексеевич ничего не брал – копал бесплатно. Да и давать что-либо у людей просто не было. За то, чтобы выкопать могилу обычно платили продовольствием, а где его взять, если все голодные и еле ноги таскают. Иной раз, когда покойник лежит в гробу, который уже день посреди двора, приходили и слёзно просили: предлагая золотой крестик, серёжки или кольцо, а то и маленький как но- готок золотой червонец времён далёких. Виктор Алексеевич, отводя в сторону руку с вещью просителя, говорил при этом:

– Что вы, бог с вами! Не надо мне ничего, зачем мне лиш- ний грех на душу брать, я и так выкопаю: вот отдохну немного, в ночь и пойду копать, ночью даже лучше никто не мешает, а

днём постоянно людей хоронят и от работы отвлекают. Проси- тель долго благодарил, кланялся в пояс, задом пятясь к порогу и стоя уже на пороге, поворачивался лицом к иконам, крестился, а затем уходил. Странная вещь. Люди извлекли из заначек при- прятанное на чёрный день золото, но оно никому не было нуж- но. За него нельзя было купить еды, потому как еды – как тако- вой – просто ни у кого не было. Может быть по той причине, что село было расположено вдали от крупных населённых пунктов.

В конце февраля, в одной из бригад колхоза на ферме за ночь пропало сразу две коровы. Утром тут же прибыли трое представителей ГПУ, которые пристально оглядев вначале от пяток до макушки каждого встречного работника фермы, выис- кивая в его облике и поведении признаки совершённого пре- ступления, после чего сели на сани и отправились прочёсывать округу. Во второй половине дня они вновь явились на ту же ферму, но уже с уликами преступления – выходит, что даром время не потратили. В санях лежали те самые улики: две коро- вьи головы, два хвоста и четыре пары копыт; всё как и полагает- ся – в наличии, правда, шкур преступники почему-то не остави- ли, видимо торопились очень. Требуха тоже была в наличии, как и положено, от двоих рогатых – сани жалко было пачкать, пото- му требуху на месте оставили. Народ, тут же краем уха услышав, где лежит бесхозная требуха, устремился в те края, правда, бе- жать по снегу пришлось не близко: в то самое заросшее буре- ломом бывшее поместье за Цун-Цуном. Опасаться, что собаки растянут, не стоило, ибо собак уже почти не было. Те, которые были сильней, и здоровей съели вначале своих собратьев – шавок всяких, а следом за ними и их участь пришла – здоровых люди съели. Как потом рассказывали: след от места, где разделывались с тушами коров довёл до самой Гуляй-Борисовки, где и затерялся. После этого случая, количество сторожей на фермах увеличили и выдали сторожам берданки, а к ним патроны, разрешив письмен- но стрелять на поражение. После этого коровы пропадать пере- стали. Как ни тяжела была зима для жителей, но процент умерших

от голода был не столь велик, как могло бы быть, не организовав вовремя общественные столовые при колхозах. Хоть и затерка- баланда, но большинству населения не дала помереть голодной смертью. Благо весна в том году была ранняя: в конце апреля по всем балкам и пустырям ходили взрослые и дети, выискивая сре- ди растительности то, что годилось в пищу. Главная беда была по- зади, теперь все знали, что они выжили.

В один ясный, тёплый апрельский день, когда земля уже подсохла, а кругом зеленела трава и деревья, что никогда так не радовало людей, Любовь Филипповна решила сходить в поме- стье и со стороны посмотреть на то место, где было когда-то спрятано зерно. Её волновало то, что зять забирал последнее зерно, когда были снегопады и мог плохо скрыть следы схрона. Взяла в руки плетёную корзину и пошла вдоль берега реки, по пути нагибаясь и срывая листья, которые годились в приготов- лении того же супа. Незаметно она дошла до зарослей. Быстро нашла знакомую тропинку и по ней вышла к месту, где был ра- нее схрон. Не доходя, со стороны поглядела через кустарник на то место, оставшись довольной, потому как зять сделал всё как надо. Место было завалено камышом и прелыми досками, сверху лежал раскисший саман, и всё это было завалено ветвя- ми. Догадаться, что здесь что-то было, вряд ли кому придёт в голову, решила она, и пошла обратной дорогой. Выйдя вновь на берег решила взглянуть на другое захоронение, где лежало оружие того казака. Немного прошла между усадьбой и бере- гом реки, вскоре пришла к тому месту, которое она запомнила с точностью до метра. Место располагалось на возвышенности бе- рега, а само захоронение было закопано глубоко в землю. Жирно смазанное колёсной мазью – тавотом, обёрнутое в парусину оружие лежало в целости и сохранности, в чём она и не сомнева- лась. Осмотрев захоронение, выбрав место, где посуше уселась на косогор лицом к реке и задумалась. За повседневными забо- тами, особенно если это в молодости, человек редко задумыва- ется сам о себе, но с годами картина совсем меняется – думать о

себе начинает он всё чаще и не только в часы одиночества и пе- чали. Солнце ласково припекало спину, за которой находилось спрятанное оружие, и о котором она только что подумала как о чём-то судьбоносном без чего нельзя никак обойтись.

«Вот и не понадобилось оно тому казачку Василию, – почти вслух сказала она и углубилась в воспоминания, – да, скорее всего его и живого уже нет. Будет лежать тут годы, десятилетия, может быть вечность. В нём – в том оружии, видимо, как и у людей, своя судьба: одно – постоянно кого-то убивает, порой переходя из рук в руки, другое – как это всю жизнь лежит зары- тым в земле. И моя судьба в чем-то похожа на то оружие, кото- рое тут спрятала: живу все эти годы будто в землю закопанная. В этом году мне сорок семь. Много это или мало? Если по жизни – так целая вечность, если в душе – так и не жила будто вовсе. Сыну вот семнадцать; через два года в новобранцы заберут – нелёгкая видно судьба, как и мне, ему достанется, всей кожей это чувствую, хотя и грех плохое предрекать. Сейчас он немного ещё моложе, чем отец его Сашка, когда он ухаживать за мной стал. Бравый был хоть куда! Сын не пошёл в него, мягкотелый какой-то. Трудно ему в жизни будет. Бог ты мой! А мне то – лишь шестнадцать тогда было! Даже не верится, как быстро всё пролетело! То время… – время счастья!.. я никогда, кажется, больше не была такой счастливой как тогда особенно в тот день, когда ездили в Кущёвскую на торжества по случаю коронации царя. Как тогда было весело. Какой у Сашки красивый экипаж был, впряженный тройкой вороных жеребцов: бешенные какие кони, думала, угробят где-то дорогой. Благо кучер опытный, с ве- терком домчал до станицы, оглянуться не успели. Приехали: а на весь парк по кругу – столы накрытые, и народу у станичного правления тьма, но на нас сразу все внимание обратили, а может больше на коней наших? Нет… – на меня казаки глаза уставили, куда не пойду, везде сопровождают взглядом. Даже Санька за- метил, сказал тогда: «Смотри, чтобы не спёрли тут тебя, видишь, как бельмы выкатили?.. Пойдём лучше друга моего заберём Лу-

бенца, вон с атаманом по аллее расхаживает…». Когда подошли к ним, атаман, поздоровавшись с молодой парой, тут же удалился, а они остались втроём. Медленно пошли по аллее в сторону бе- рега реки. Хлопцы разговаривали о лошадях, о рубке лозы шаш- ками: она их не слушала, а наслаждалась радостным чувством праздника. Разве могла она тогда предположить, что пройдёт не так уж много лет и подобное мероприятие окажется последним в истории России, как и последний император Российский. И Саш- кин друг став станичным атаманом тоже окажется последним атаманом в станице, а сам Сашка будет в её жизни не только пер- вым мужчиной, но и последним. Всё будет последним!..

В тот вечер играл духовой оркестр. Она не имеет конкурен- тов в танцах. Один вальс следует за другим, а к ней подходят по двое-трое, приглашая на танец. Сашка даже злиться стал. Улучив минутку, прижавшись к нему, она на ухо ему сказала: «Ну, не хмурься ты! Разве могу я на кого-то променять тебя. Таких, как ты для меня на свете нет более!..».

Оркестр сменили баянисты. Лихие казаки, крутя шашками над головами, исполняли поистине цирковые номера, от кото- рых дух захватывало. В ту ночь Сашка её вёл под руку, потому как она так наплясалась, что еле ноги переставляла. Идти, благо, было недалеко, каких-то двести метров от станичного правле- ния до дома его тётки. Боже мой!.. Только теперь я поняла, как всё – таки мы тогда хорошо жили до этих всяких революций и коллективизаций. Неужели это будет продолжаться вечно? Нет, скорей всего, нет! Ибо зло всегда пожирает самое себя! Так в старину ещё говорили…».

Поднялась на ноги, отряхнула юбку сзади, глубоко вздохну- ла и пошла вдоль берега реки в сторону деревни. Придя домой, под впечатлением прошлых воспоминаний и испорченного на- строения, решила заодно уже поговорить и с сыном о неприят- ном будущем его. Саша сидел за столом и листал книгу.

– Сынок, всё хочу спросить тебя, почему ты до сих пор не вступил в комсомол?

– Не принимают, мама, два раза уже писал заявление, по- следний раз посоветовали – больше не делать этого, сказали, что – таким как я не место в комсомоле. Когда я спросил, поче- му? на мой вопрос был задан их вопрос, – скажи, кто был твой отец? Если, говорят, не знаешь, можем пояснить, – он был бе- лобандитом. Так что забудем об этом, как-нибудь и без комсо- мола проживу.

– Но без комсомола тебе ведь не поступить, ни в одно учеб- ное заведение. Что ты на это скажешь?

– Мне это, мама, не очень и нужно, хотя знания и специаль- ность не помешали бы в жизни, учусь то я на оценки – хорошо и отлично. В колхоз работать пойду, туда и без комсомола возьмут, а там армия, может, и не вернусь обратно, уеду куда-нибудь. Страна большая: сколько строек, заводов, фабрик всяких. Мама, скажи, ты тоже считаешь, что отец был белобандитом?

– Нет, сынок, я так не считаю, и никогда так не считала и тебе на будущее нарекаю так не считать. Бандит – это тот, кто грабит слабых и беззащитных людей. Бандит не пойдёт туда, где получит достойный отпор. Твой отец давал присягу царю и Отечеству. Он четыре года защищал наше Отечество на гер- манском фронте. Имел два георгиевских креста за доблестную службу и звание хорунжего. Какой же он бандит? Это, скорее всего нынешняя власть бандитская. Вначале они кровавым пу- тём захватили власть, а теперь народ свой уничтожают. Это чисто бандитский метод. Вон за зиму, сколько народу только в нашей деревне вымерло, а по всей стране? Кто может подсчи- тать? Вот, что я тебе скажу, Саша. Когда-то, ещё в девятнадца- том году я говорила это, что и тебе сейчас хочу сказать, но только тогда твоему отцу, но он тогда меня не послушал, пото- му и голову сложил. Так вот… скажу тебе на будущее. Какая бы неправедная и даже незаконная власть не была, она всё равно власть и уже пятнадцать лет держится, а значит, и далее будет держаться. Не вечна, конечно, она, ничего вечного не бывает, но против неё идти нельзя: потому как, не сделав ничего толь-

ко себя загубишь. Если бы можно было эту власть уничтожить, я бы сама тебе вложила в руки оружие. Но это невозможно. Так, зачем губить себя? Надо сжиться с ней, притереться, нако- нец, стерпеть. Ты молод, у тебя ещё жизнь впереди. Через два года тебя заберут в армию, постарайся служить хорошо, а по возможности и остаться там дальше служить. Там, дай Бог, может и в их комсомол тебя примут. Заводы и стройки, сынок,

– ноша тяжёлая, а то ты будешь государев человек, как говори- ли раньше, гляди ещё и выучишься. А сюда… – ты прав возвра- щаться не стоит, они всегда будут попрекать тебя твоим отцом, а представится случай, не задумываясь, к стенке поставят в этом они мастера. Мне без тебя трудно будет, но за меня не переживай, я вытерплю не такое терпела, главное чтобы у тебя жизнь сложилась. Вон у меня уже две внучки растут, дай Бог ещё может и внук будет, не пропаду.

– Мама, а как отец погиб?

– Этого никто не знает, а если кто и знает, то я таких людей не знаю. Да и кто может знать, если они там все полегли. Как горько, сынок, что мне даже к нему на могилу некуда сходить, потому как, не существует её. Ну, хватит об этом и так душа разрывается. Давай я тебя покормлю, а потом к Бережным мне надо сходить. Ты не хочешь со мной сходить к дедушке и бабушке?

– Нет, мама, иди сама, мне надо ещё сочинение дописать.

– Ну, как знаешь, тебе виднее. Отложи свою книжку в сто- рону, сходи к умывальнику помой руки и иди за стол.

Через час Любовь Филипповна уже шла через площадь к родителям. Она всегда с большой радостью посещала роди- тельский дом. Здесь она родилась и выросла, здесь прошла её юность и посетила первая и последняя любовь. Каждый раз, приходя в родное гнездо, она становилась весёлая, острила шутками, на неё находила какая-то эйфория шалости и безза- ботности. Вот и сейчас, ещё не дошла до двора, а настроение уже изменилось: на душе веселее стало, печальные мысли о сыне куда-то улетучились, входя в калитку, даже сама себе

улыбнулась. Вошла в дом, в пояс поклонилась, стоя на пороге и улыбаясь, громко сказала на польском языке:

– Добжий дзень, панове, матка бозка вим в помочи!

– Любка, ну ты всегда что-нибудь да придумаешь, без этого ты никак не можешь, – сказал отец вместо приветствия, – давно хочу тебя спросить, где ты научилась говорить по-польски?.. У нас в роду, вроде бы как поляков не было, на сколько, я пом- ню. Дочь разделась, прошла к столу, сев на стул, она сказала:

– Папа, у вас, наверное, память плохая стала. Вы что не помните как в девятом и десятом году у нас на усадьбе жили поляки? Помните Янека и Марысю, или забыли уже?.. Янек у нас был агрономом, помните, какую он картошку нам вырастил? В деревне такой картошки отродясь не видали, ещё прибегали все посмотреть и на семена просили. Вот в те времена я и научилась немного по-ихнему пшекать. Да что там сложного – те же что и у нас слова только чуть звучат по-другому.

– Вот теперь хорошо их вспомнил, дай им Бог здоровья, если ещё живы, – сказал отец. Сейчас Любовь Филипповна разговари- вала с отцом на украинском языке: дома с сыном она всегда за- ставляла его говорить с ней только на русском и советовала совсем забыть украинский язык: «Легче жить будет…» – говорила она ему.

– Янек с Марысей ещё в одиннадцатом году уехали в свою Польшу сразу после того, как в Киеве Столыпина убили. Они же, папа, были революционеры, только не такие как наши – эти бо- ролись за свободу Польши, а это дело праведное. Нас с Сашкой в гости приглашали, под Краковом местечко. Где они живут? – забыла, как название у меня где-то дома записано, вот правда живы ли?.. а может, уже и нет их на свете, сколько лет то про- шло. Красивая пара была! Как сейчас стоят у меня перед глаза- ми. Марыська – чертяка до того красивая как куколка была. Знаете, что она мне рассказывала? Что она каким-то, я так и не поняла, корнем родня королевской династии Пястов. Не тех ко- ролей, что последние полтораста лет правили, а тех, что ещё ве- ликую Польшу основали. Потом, с годами всё перемешалось, но

она говорила, что её династия всегда выступала за крепкую дружбу с Россией против немецкого засилья. Хорошие люди были: когда уезжали, она так горько плакала, будто с близкой роднёй расставалась… До позднего вечера сидела Любовь Фи- липповна с отцом обсуждая деревенские новости: пили чай за- варенный на молодых веточках вишняка немного подслащен- ный мёдом, а когда уже шла домой про себя подумала: «Надо же, какой сегодня необычный и долгий день выдался…».

ГЛАВА 5

В памяти жителей деревни ещё долго жила та страшная зи- ма, которую многие не знали, как и пережили. Для семьи Вик- тора Алексеевича помнился долго случай той зимы, который произошёл в одну из особо холодных ночей. Однажды ночью, когда за окнами трещал лютый мороз, и завывала метель, в их дворе послышался храп лошадей, а следом скрип полозьев. Вы- глянули в одно окно, во второе – ни зги не видать. На задний двор окон не было, оттуда примыкал к хате сарай, потому по- смотреть, что и кто там возможности не было, но пройти в сарай из хаты возможность была, так как они были смежные. Виктор Алексеевич вошёл в сарай и стал прислушиваться: слышно было, что по двору кто-то ходит, снег скрепит под ногами, но в дом не просится. Выходить во двор побоялись: времена голодные и не- спокойные. Так до утра и не уснули – всё прислушивались к ло- шадиному храпу да к шагам по двору. Утром, когда рассвело, выйдя во двор, не обнаружили ни лошадей, ни самих сеней толь- ко местами, где не замело метелью, были видны следы пребы- вания непрошеных гостей. Пройдя по двору к растущей в глубине двора роскошной алыче, он обнаружил там конский помёт и объеденные ветви на дереве, уже возвращаясь назад, увидел припорошенный снегом кусок материи. Он поднял её, отряхнул от снега и стал разглядывать – материя была пропитана явно кро-

вью. Когда к ним пришла Любовь Филипповна и выслушала рас- сказ о беспокойной ночи, она тут же сказала: «Никак опять гости с Дона были… они, словно на нюх чуют, в какой двор безопаснее всего заворачивать». Этот случай, хотя и не имел никаких послед- ствий, наводил на размышления, но, в конечном счёте, остался тайной. На носу было уже лето, работы было невпроворот и только уже вечером, когда солнце закатилось за горизонт, можно было спокойно сесть на завалинку под хатой и выкурить подряд несколько самокруток, что часто и делал Виктор Алексеевич. Сейчас он сидел недалеко от входа дымил свою цигарку, а вы- шедшая за порог жена недовольно сказала:

– Прокурил уже не только хату, а и двор весь шёл бы вон за калитку курить, мало, что понавешено кругом этого табака во всей хате, так и во дворе от него спасу нет.

Виктор Алексеевич табак выращивал сам, занимаясь этим делом скрупулёзно со знанием дела. Табак у него был разных сортов, которые лишь он один мог отличать по каким-то особым признакам. Когда народ жил в селе побогаче табак селянам да- вал в обмен на что-то или за деньги продавал, когда наступили тяжкие времена табак стал давать так – бесплатно, правда, не всем, а лишь тем, кого уважал. В осень у него всегда были под- вешены в сарае и коридоре к потолочным балкам охапки таба- ка; жена в след ему насушивала разных трав и тоже развешива- ла, где только можно. Из-за этого у них иногда происходил скандал. Жене вовсе не нравилось соседство табака с её трава- ми из-за специфического его запаха. Но смесь того и другого де- лала запах неповторимым. Многие, приходя к ним в гости, каж- дый раз говорили: «Как у вас хорошо пахнет, лучше – чем на се- новале и где вы только такие травы берёте?..».

В калитку вошла старушка, направляясь к двери дойдя до сидящего на завалинке Виктора Алексеевича, повернулась к не- му лицом, поклонилась в пояс и сказала:

– Доброго вам здравия, Виктор Алексеевич.

– Спасибо, бабушка, и вам того же – здравия и чтобы не бо- лели. Только – отчего это вы мне кланяетесь и по имени отчест- ву называете? Я же не церковный батюшка, чтобы мне кланя- лись и по возрасту ещё рановато меня называть старшим людям по имени отчеству.

– Так хиба в тим дило, сынок, молодый ты, чи старый, дило в тим, як тэбэ люды прынимають. Ты, сынок, зробыв в ту страш- ну зиму стикэ для людэй, шо пэрэд тобою нэ грих и на колины стати. Дай тэби Бог здоровья! Скико людэй схороныв. Хтоб их хороныв, як бы нэ ты, люды нэгожи буллы могылы копаты, а ты копав и нычого за цэ нэ брав, як тут нэ поклонышься. Луша до- ма? – спросила она, как бы подводя итог разговору.

– Дома, дома заходите в хату, там она, – сказал в ответ хо- зяин. Действительно, последнее время Виктор Алексеевич уже не раз стал замечать, что жители деревни стали относиться к нему как-то иначе, не так как раньше. И кланялась старушка, не первой другие при встрече поклон отбивали, даже головной убор некоторые снимали. Каждый раз, в таких случаях ему было как-то неловко, вроде бы незаслуженно всё это думал он: «Ну, копал, что из этого? была бы пшеница у других, чтобы силы по- держать, и они бы копали, нет тут никакой моей заслуги. Вот и сейчас, такая пожилая старушка, а раскланивалась перед ним, словно он святой какой. Даже неудобно!..». От этих мыслей у него даже настроение испортилось, поднявшись с завалинки, решил, чтобы вновь не сталкиваться с надоедливой старухой сходить лучше к тёще, потому как ещё утром жена посылала сходить к ней и что-то там отремонтировать. От их двора до до- ма Любовь Филипповны имелось два пути, и оба прерывала глубокая балка, отрезавшая значительный кусок восточной час- ти села от остальной деревни. Один путь шёл по прямой дороге, идущей из Гуляй-Борисовки в центр села, которая спускалась в ту же самую балку имея к тому же в том месте большую глуби- ну. Во времена распутицы или снежной зимы преодолеть её было не просто из-за крутых её спусков и подъёмов. Второй путь

пролегал на ту сторону по нижней улице, который также пере- секала балка и уже у самой реки она была пологой, по краям её на возвышенности прилепились хатёнки, а низина представляла сплошные заросли деревьев и кустарников, где летом в обилии жили ёжики и змеи, которыми эти самые ёжики и питались. В деревне ходило много всяких легенд, сказок и страшилок об этой балке, начиная от оборотней и ведьм до разбойников и на- сильников. Собравшись идти к тёще, Виктор Алексеевич взял с собой и дочь Наденьку. В этом году ей уже шёл шестой год, а значит пришло время, когда о ней можно уже что-либо расска- зать, потому как, ведь именно она является главной героиней дальнейшего нашего рассказа, а мы столь долго не упомянули о ней ни слова. Девочка росла здоровой и болячки, которым тогда были подвержены дети обходили её стороной. Энергии у неё было хоть отбавляй; с утра до вечера носилась по двору, разго- ворами досаждала взрослым и всё время стремилась куда- нибудь, но сбежать подальше от двора. Самым любимым похо- дом для Нади было это пойти к реке или в гости к бабушке. Придя туда, она могла упросить даже мёртвого как говорят, что- бы её оставили с ночёвкой, но главное, что там был Саша – дядя её, с которым она ходила на речку и ловила на удочки рыбу, а у берега руками раков, правда самих раков из нор вылавливал Саша и выбрасывал их на берег. Надя, подбежав, аккуратно двумя пальчиками брала рака за шейку, при этом руку отводила в сторону, подбегала к ведру и кидала туда клещеногого, как она их называла. Своими постоянными вопросами Сашу она по- рой доводила до хохота: «Почему рыба такая глупая, что цепля- ется за острый крючок? – говорила она. – Зачем раку такие большие клещи, если он на них так медленно ползает?». Саша не успевал ответить на один вопрос, как, не дождавшись ответа, Надя задавала следующий. За последнее время Надя так привя- залась к нему, что теперь уже говорила: «Пойдём к Саше» – за бабушку она как бы забывала. Зиму приходилось сидеть больше дома, выглядывая в окно и разглядывая курей во главе боевого