Я обрёл бога в Африке: письма русского буш-хирурга

Понятно, что хирурга, допустившего осложнение, не следует гладить по головке. Однако в тот день Блохин, в общем-то, личность, несомненно, выдающаяся, повёл себя не очень прилично:

– Нужно применять пластику пищевода толстой кишкой!

– Н.Н., у меня нет большого опыта этого способа пластики…

– Выходите больного, пригласите меня – я вам покажу! – декларативно заявил звёздный академик.

Никто в зале не знал, что из 12 больных, которым Блохин давным-давно сделал пластику пищевода толстой кишкой, умерли 9 больных – 75 % смертности!

Понятно, что мне пришлось отменить свою поездку с докладом на какую-то конференцию – в кои-то веки мне выпала такая участь – и заняться выхаживанием больного.

Паткина я выходил и в один из дней пошёл к Блохину:

– Н.Н., больной готов к операции…

– Хорошо, вносите его в операционный список на завтра, – отреагировал старец.

Ассистировали Блохину мы с Давыдовым. Бог наказал академика за его манеру измываться над хирургами. На колупание старика с толстой кишкой было жалко смотреть. В результате планируемый для замещения пищевода сегмент толстой кишки приобрел такой же синий цвет, в который несколько недель назад был окрашен сотворённый мной желудочный стебель…

Я бросил академику спасательный круг для почётного выхода из дерьмового положения:

– Н.Н., давайте мы закроем живот – кровоснабжение в кишке улучшится за счёт развития коллатералей. А потом мы больного опять возьмём на операцию.

Меня горячо поддержал Михаил Давыдов, академик принял спасательную палочку-выручалочку, сказал нам, чтобы мы закрывали живот, и ушёл.

Больше мы не напоминали академику про этого больного. Больной Паткин не дожил до третьей операции – у него очень быстро появились обширные метастазы на шее, он умер жестокой смертью…

146. Хирургическая поэма-1

Вся моя писанина была предназначена только для медицинского люда – хирургов, врачей, студентов, поэтому я не стеснялся применять медицинскую, и даже более – очень специфическую хирургическую терминологию. Принимая решение о передаче своих текстов на суд простых грешных людей, я пробовал адаптировать текст, но получается ерунда на постном масле. Мне кажется, что общее впечатление о нашем хирургическом труде, о психологических бурях в наших душах вы сможете уловить и без адаптации. Передача таких специфических текстов обывателям преследует цель помочь представителям общества понять сложность нашего труда – без этого понимания они не смогут правильно судить нас в процессе осуществления контроля нашей деятельности.

* * *

Сейчас я переосмысливаю ситуацию – всё ли я правильно сделал?

Такие больные не только становятся частью нашей профессиональной жизни – мысли о них не покидают нас ни днём, ни ночью… Вот это – составная часть ответа на вопрос: «А что такое – быть хирургом?» – из таких случаев и получаются непрофессиональные книги о боли нашей профессии. Если не ошибаюсь, Амосов на одном клиническом случае свои «Мысли и сердце» написал…

Начиналось это так:

До Полокване оставалось около 60 км, когда мне позвонил Тхлелане:

– Слава, ты где? У меня тут больная после MVA (moto-vehicle-accident – дорожно-транспортное происшествие). Она была в пятницу в приёмном отделении провинциального госпиталя – её отпустили домой. Сейчас у неё острый живот. Родственники не хотят госпитального врача, они просят только частного хирурга. Я не хочу её оперировать. Ты сможешь? Медицинской страховки у неё нет – они платят наличными.

– Хорошо. Но мне ещё примерно час ехать. Если они согласны ждать, то организуй анализы крови, гемотрансфузию и в/в жидкости.

Красивая чёрная женщина 40 лет. Сегодня – день 6 после аварии. С первого взгляда стало ясно, что в животе катастрофа. Зловещая отёчность подкожной клетчатки брюшной стенки не сулила ничего хорошего. Мужественная женщина старается улыбаться… Среди её родственников – две медсестры.

Явно горячо любящий её муж…

– Доктор Рындин, мы хотим, чтобы вы её оперировали. Сколько это будет стоить?

– Я сегодня не дежурю, поэтому я могу быть вашим частным врачом. Вам придётся заплатить частному анестезиологу и моему ассистенту. Всего это составит примерно 2800 рандов (400 долларов) – я вам дам счёт с указанием оплаты услуг по тарифу медицинских страховых компаний. Больную нужно будет положить в частную палату – я не знаю, сколько будет стоить палата, операционная, лекарства. Мне нужно 1,5–2 часа для подготовки больной к операции – переливания не менее двух литров жидкости.

Родственники согласились. Приглашаю частного Джи Пи Питера Шуленберга на роль анестезиолога.

Пообещал сёстрам приёмного отделения и операционной горячую пиццу с кока-колой и уехал перекусить.

Через полтора часа я прибыл в госпиталь с коробками, благоухающими пиццей для сестёр, – больная уже лежала на столе…

Разрезаю кожу – из межмышечных пространств сочится жидкий вонючий гной…

Господи, флегмона брюшной стенки!

Открываю живот – в брюшной полости жидкости нет, но кишки выглядят отёчными…, особенно купол слепой кишки и восходящей. Отбрасываем поперечно-ободочную кишку вверх – в проекции двенадцатиперстной кишки через париетальную брюшину просвечивает масса, явно напоминающая кал…

– Ничего не понимаю… Если повреждена duodenum, то почему кал-то???

Открываем ретрогастральное пространство – поджелудочная железа выглядит целёхонькой…

Мобилизуем слепую и восходящую кишки – там вонючая коричневатая масса…

– Задняя стенка кишки? Где же дырка-то??? Чёрт, не видно дырки… Надо осторожнее, а то мы эту дырку сделаем…

Отвалив печёночный угол в сторону пупка находим небольшую дырку в вертикальной части двенадцатиперстной кишки.

– Олег, мудрствовать в условиях ретроперитонеальной флегмоны не будем. Программа минимум – назогастральный зонд, Т-образный зонд в дырку duodenum, кисетный шов вокруг этого зонда, дренирование забрюшинного пространства через разрез в правой подвздошной области с помещением мягкой латексной трубки позади восходящей кишки, катетер Фолея в тощую кишку для питания, Багота-бэг.

Мест в отделении интенсивной терапии нет… Оставляю больную в обычной палате… Подключичка, парентеральное питание, лучшие антибиотики…

На следующий день поздно ночью (через 24 часа) опять беру больную в операционную: брюшная стенка выглядит много лучше – решаюсь закрыть живот.

Я не люблю назогастральный зонд – для отведения желудочного сока через брюшную стенку ввожу в желудок самый толстый катетер Фолея.

На этот раз мне повезло – образовалось место в отделении интенсивной терапии.

Ещё через два дня опять беру больную в операционную, так как гной сочится через редкие кожные швы.

Появился после отпуска Монсон.

– Игнат, что там говорит наука и Джо'бург по такому поводу?

Игнат сначала предлагает зашить дырку в двенадцатиперстной кишке, а к линии шва подшить петлю тонкой кишки. Мне это не очень по душе. Игнат тут же звонит какому-то профессору в Джо'бург дженерал госпиталь.

Профессор:

– Никаких швов… восполняйте потерю жидкости-солей-белков…

Это мне больше нравится. Мою-мою-мою живот, забрюшинное пространство и брюшную стенку, а потом опять ставлю Багота-бэг…

Ещё через два дня – вновь в операционную. Опять мою… Петли кишок осумковались – я мою только забрюшинное пространство и брюшную стенку. На этот раз, опять-таки не ушиваю живот, а просто закрываю его гидрофильной плёнкой «Грануфлекс», сверху – широкая самоклеющаяся пленка «Опсайт», потом листы «Праймопора»…

Парентеральное питание с первого дня. Imipenem 500 mg i.v. q6h…

Держу гемоглобин не ниже 10,0. У неё альбумин упал до 11 – лью 20 % альбумин по 50 мл каждые 4 часа. Гемоглобин падает через 12 часов – чередую кровь с переливание FFP (СЗП – свежезамороженной плазмы).

В субботу 12.06.2005 (день 9 после первой операции) поверх Т-образного дренажа отошло около 200 мл тёмной крови и сгустков… На обходе присутствует сибиряк Миша:

– Ну, теперь пойдёт… там жёлчь + панкреатический сок разъедают всё…

Я уже не беру больную в операционную – просто с хорошим польским анестезиологом Володей Жаровым я сам каждый день меняю повязку с мытьём живота в отделении интенсивной терапии.

Сегодня (14.06.2005 – день 11 после первой операции) приглашаю на перевязку своего регистрара и Олега:

– Ребята, она похорошела. Я улетаю в Европу… Перевязки делать каждый день. Живот закрывать не будем – идём на развитие грануляций на кишках, а потом на скин-графт (свободная кожная пластика)… в лучшем случае закроем просто кожу над кишками. Нам нужно, чтобы она выжила – грыжей будем заниматься потом. Обязательно сочетать парентеральное питание с питанием через еюностому. Т-образный дренаж держать до закрытия живота.

Я действительно плохо спал все эти 11 дней. Теперь моя Хильда выглядит хорошо… Я могу улетать. Я верю ребятам – они не подведут.

На другой день после первой операции я вручил родственнице больной счёт на 2800 рандов… В счёте я написал:

– С 8:00 утра 04.06.2005 ваша сестра становится государственной больной – никто из врачей не имеет права предъявлять вам счёта.

Тхлелане встретил меня на третий день и спросил о находках во время операции… Я рассказал.

– Слава, я в тот день был очень усталый… Они тебе заплатили?

Узнав о сумме, которую я указал в своём счёте, он сказал:

– Ты знаешь, сколько с них запросил доктор Райфордт? Не угадаешь… Пятьдесят тысяч рандов!! (1 доллар = 7 рандам.)

В последний рабочий день узнаю, что ответственный за отделение реанимации анестезиолог решил перевести мою Хильду в палату: места в реанимации нужны для критических больных!

Я к нему:

– Дорогой, больная с открытым животом, с огромными потерями жидкости и электролитов через гастростому, дуоденостому, абдоминальные дренажи, с постоянно падающим гемоглобином не может адекватно контролироваться в палате!

– Да-да-да… Если так, то, конечно… – соглашается лиловый конголелзец.

Но я ему не доверяю. Не доверяю я и поляку с русской фамилией Жаров. Я говорю сестре больной:

– У вас хорошие отношения с суперинтендантом Шулумане – поговорите с ним. Скажите, что доктор Рындин просит его поддержки для содержания больной в реанимации.

Получаем поддержку Шулумане…

Для надёжности звоню Маховскому:

– Андрю, больная не выживет в палате – сделай всё возможное, чтобы держать её в реанимации.

В Цюрихе я нескоро отключился от мыслей о работе – наверное, старики не умеют отдыхать. Через день я позвонил Саше Опарину: справился о том, как прошёл его экзамен – «Хорошо!»… а как там моя больная? – «Олег ею занимается».

После это я отключился…

* * *

Прилетел домой в пятницу и после нескольких часов передыха с отмыванием в душе договорился с Олегом вместе посмотреть больную – Олег и доктор Маринга были дежурными в тот день…

Делаем вместе перевязку. Живот покрылся прекрасными грануляциями – можно закрывать лоскутами кожи с бедра. Т-образную трубку из двенадцатиперстной кишки Олег уже удалил, а для сохранения свищевого хода в брюшной стенке вставил дренаж Пенроуза – по нему течёт смесь жёлчи и крови.

– В.Д., я тут абсцесс у неё вскрыл – гноя много вытекло и дренируется до сих пор, – Олег показывает на колостомический мешок, приклеенный к разрезу кожи чуть выше левой большой половой губы.

– …И тут как-то на снимке я выявил плевральную жидкость справа – поставил на пару дней дренаж, по которому эвакуировал около 600 мл коричневатой жидкости, – продолжает вводить меня в курс дел Олег – Во время перевязки выпала гастростомическая трубка; я не стал её вводить вновь с мыслью: «Может, скоро кормить через рот начнём»…

В области еюностомического отверстия поверх зонда для кормления поступает жёлчь.

У больной ежедневный жидкий стул. Мыслю сам себе:

– Похоже, что все отделы ЖКТ проходимы. Почему кровь из зоны дуоденальной фистулы? Хотя выглядит моя Хильда пусть не на все сто, но вполне прилично. Буду присматриваться – сразу всего не охватишь. Олег, Рональд, спасибо вам огромное за больную!!!

Обращаюсь к своему регистрару (он у нас единственный в отделении):

– Рональд, ты теперь понимаешь, насколько поучительно для тебя день за днём наблюдать таких сложных больных – сколько вопросов с множеством неизвестных?

– О, да, доктор Рындин! Между прочим, мы хотим показать вам одну фотографию – она может доставить вам удовольствие… – он начинает колдовать с цифровой камерой. Олег хитро улыбается. Рональд Маринга показывает мне фотографию мордатого парнишки, в котором я с трудом узнаю мальчонку, оперированного нами более десяти раз по поводу осложнений аппендицита.

– Здорово! Поздравляю!!! Камеру сам купил? Правильно, нужно следовать примеру своего папы, доктора Мацеевича, – у него богатейшая коллекция хирургических больных… ну, и у деда – доктора Рындина…

Ведущими беспокойными симптомами первых дней после моего возвращение (я посещал больную весь уик-энд) были постоянная необходимость кислородной маски и неуклонное падение гемоглобина на фоне регулярных гемотрансфузий.

– Нужно проверить свищевой ход от duodenum к коже.

В воскресенье я выяснил, что у нас есть дежурный рентгенолог.

– Слушайте, коллега, мне нужно срочно проверить – нет ли затёка жёлчи в парадуоденальное пространство. Давайте сделаем исследование с гастрографином, а?

– Это не срочное исследование.

– Вы считаете, что для больной с 38-дневным парентеральным питанием вопрос питания не является срочным??? Вы, коллега, сами сколько раз сегодня откушать изволили?

– Если вы настаиваете, звоните нашей заведующей доктору Джета.

Рассказ про доктора Джета – заведующую рентгенологическим отделением со стажем работы рентгенологом один год – занял бы ещё пяток страниц. Не место сейчас…

– Фак ю и твою Джету… – промыслил я и бросил трубку.

– Давай, голубушка, начнём пить по чуть-чуть просто водичку, ага? – говорю Хильде.

После обеда в воскресенье из меня всё-таки и вынули согласие на перевод больной в палату – нужен был лёгочный вентилятор для тяжёлого больного.

В понедельник даём больной гастрографин – контраст заполняет начальные отделы duodenum, виден тоненький усик свища, но никаких затёков.

Во вторник Хильда жалуется на боль в правом фланге живота – там отёчность подкожной клетчатки. Гнойник? Удерживаюсь от пункции… Завтра сделаем КТ живота…

В среду в 12:00 доктор Джета организует часовой митинг сотрудников своего отделения и хирургов – она не может по семейным причинам проходить на такой же наш митинг по средам в 7:15. Маховский просит нас всех быть на этом митинге.

Я уже дважды приходил на этот митинг за 5 минут до назначенного срока – никого из хирургов не было. До начала митинга обращаюсь к поляку, с которым мы делали моей Хильде исследование с гастрографином:

– Слушай, пан доктор, я чувствую, что у больной где-то там абсцесс сидит – мне нужно выбрать наилучшую точку для дренирования гнойника. Давай начнём с ультразвука, а при необходимости сделаем КТ, ага? Поляк:

– Сори, доктор. Сегодня на УЗИ и КТ работает другой доктор.

Подзаведённый, я направляюсь в кабинет, где должен проходить наш учёбный рентгено-хирургический митинг. Появляется Маховский с упирающимся Марчишем Поспишем.

– Андрю, пока другие хирурги на подходе, я хотел бы коротко высказать вам и доктору Джете своё мнение по двум проблемам и услышать ваше мнение.

– Давай…

– Ну, во-первых, мне трудно принять ситуацию, когда хирург приходит в воскресный день к своему осложнённому после операции больному и находит, что больному нужно срочно выполнить то или иное рентгенологическое исследование, а дежурный рентгенолог – вернее, молодой регистрар, считает, что это исследование «не срочное» и отказывается помочь.

Второе, мне представляется, что сложным и тяжёлым больным, особенно после операции, все виды рентгенологических исследований должен делать один рентгенолог совместно с оперирующим хирургом – только в таком случае можно получить надёжную в диагностическом плане информацию.

Меня прерывает доктор Джета:

– Сори, у меня нет времени выслушивать ваши спичи.

– Тогда, простите, мне тут делать нечего, – я поднимаюсь и иду к выходу.

Лицо Маховского багровеет:

– Марчиш, ты тоже можешь идти – мы должны поговорить с доктором Джета.

В тот же вечер меня что-то прямо-таки крутило изнутри:

– Иди, посмотри больную…

Пришёл в палату.

– …А ваша больная в рентгеновском отделении… на КТ…

В КТ-кабинете застаю молодого белого парнишку, изучающего КТ-снимки моей Хильды:

– Доктор, тут что-то очень густое вокруг печени. Это явно не жидкость – гной или сгустки крови…

Благодарю молодого бура и иду в кровяной банк – заказать кровь для завтрашней операции. Звонок:

– Доктор Рындин, ваша больная «гаспинг».

Обычно, если сестра говорит тебе такие слова, можно считать, что твой пациент уже мёртв… Бегу в палату. На бегу звоню дежурному анестезиологу:

– Доктор Чауке, сладость моя, хватай всё необходимое для интубации и лети в палату Т – у меня там больная умирает. Я уже бегу туда.

– Доктор Рындин, у меня больной на столе.

– Доктор, твой больной ещё не заинтубирован? Я тебя долго не задержу.

Прибегаем… В наборе экстренной помощи есть всё для интубации… за исключением сколина.

Бегу в соседнюю палату – там сколина нет, но есть дормиком. Но Чауке возражает:

– Я не могу интубировать больную под дормикомом. Поехали в операционное отделение!

Не ближний свет, но выхода нет – катим кровать в операционную. По дороге доктор Чауке меняет план:

– Поехали прямо в реанимацию.

– Умница! Эхххх, где мои хотя бы 50 лет – отблагодарить девочку… – думаю я, еле-еле переводя дыхание от быстрого бега.

Заинтубировали… В реанимации нет ни одного свободного вентиляционного аппарата… После получасовой баталии переводим заинтубированную больную за 30 км в Манквенг.

Следующим утром с тяжёлым сердцем еду в Манквенг – помирает моя Хильда… Гемоглобин 3,8. Звоню Юдину:

– Гриня, у меня 5 пакетов крови. Я понимаю, что она может остаться на столе, но нам терять уже нечего. Предлагаю в течение часа перелить ей два пакета крови и – вперёд! Мужу я уже сказал, что она может не перенести операции.

Открываем с Олегом правый латеральный канал между XII и XI рёбрами: огромная – на литр-полтора – старая свернувшаяся гематома с уже серыми тромботическими массами + большой абсцесс под правым куполом диафрагмы… никаких признаков жёлчи… Обнаруживаем некроз паренхимы печени с кровотечением в заднем боковом отделе органа.

Моем-моем-моем… Кладу три восьмиобразных кетгутовых шва на специальной печёночной игле с подшиванием двух гемостатических губок «Спонгостан»…

Ещё восемь губок по ходу гематомы… Плюс две больших абдоминальных салфетки… Дренаж Пенроуза…

Таааак, значит: дуоденальный свищ практически закрылся… Гастростома закрылась… Еюностома тоже закрылась… Теперь боремся только с септическими осложнениями. Должна моя тётка выжить. Правда резервов у неё, похоже, не осталось – очень низкий белок крови и альбумин…

Не перевязывал два дня… Вчера, по совету Гриши, обезболил мою заинтубированную Хильду смесью морфин + дормиком и перевязал – вроде как жёлчи нет… Помыл.

Сегодня нашёл её довольно отёчной… Решил наложить трахеостому – завтра.

Шансов у Хильды на выживание мало, но я обещал мужу:

– I am not giving up…

…Хильда умерла через 62 дня после операции…

За восемь с половиной лет моей работы в Лимпоповии я не помню другого такого случая, когда персонал отделения интенсивной терапии, анестезиологи, диетологи, хирурги с таким энтузиазмом боролись за жизнь больного. По моей примерной оценке стоимость такого лечения в частном госпитале составила бы не менее 100 000 долларов. Я несколько раз повторял своему хирургическому резиденту:

– Рональд, анализируй этот случай – в нём добрая половина учебника хирургии.

Возможно, преувеличивал, но наиболее толковым студентам из постоянно меняющихся студенческих групп я давал Хильду для написания истории болезни.

10.09.2005

Вчера у меня был необычный звонок:

– Доктор Рындин, это сестра Хильды. Сколько мы вам должны?

– Господи, да кто же это? – мгновение с раздражением раздумывал я, а потом охнул…

– Нет, сестра, вы мне не должны ничего. После первой операции я вам сказал, что ей предстоит долгий путь. Я написал на моём счёте за первую операцию, что с этого момента ни один доктор не имеет права требовать с вас оплату. Путь был долгий, и ваша сестра из него не вернулась. Мне очень жаль и вашу мужественную и красивую сестру, и её любящего мужа – я был потрясён искренностью его переживаний за жену. Я послал отчёт о лечении вашей сестры в международную конференцию хирургов с вопросами: всё ли я правильно сделал? можно ли было сделать что-нибудь ещё? Мне ответили, что всё было сделано правильно…

Да, даже въедливый Моше Шайн написал: «В таком запущенном случае мало что можно сделать…»

147. Вот ты умрёшь, а сосед будет к твоей жене ходить

Проблема получения согласия больного на хирургическое вмешательство – не редкость в нашей практике.

Я убедился, что отказ больного от плановой операции – жизненная позиция, которую доктору следует уважать и не давить на пациента своими не очень мудрыми аргументами. Иногда ведь речь идёт не о нежелании самого больного быть оперированным, а о нашем незнании культурной основы пациента.

Я как-то прикупил книжку некоего доктора Frants’a Staugard’a, который долгое время работал министром здравоохранения в Ботсване. Там есть такие строки:

«… Врачу в Африке нужно уметь лечить не только болезнь, а больного вместе с его окружением…»

В Свазиленде я впервые был удивлен, услышав в ответ на моё предложение операции по поводу рака толстой кишки:

– ОК, док, но я должен пойти посоветоваться с моей «комьюнити»…

Он не сказал с «моей женой» или «семьёй», он так сказал с моей «комьюнити»… «Комьюнити» в Африке – это ведь могут быть и… умершие предки, связь с которыми осуществляется через колдуна деревни.

Ну, полагаю, что русских-американцев уже научили говорить:

– Я требую моего семейного адвоката!

В Африке это звучит несколько иначе:

– Я требую моего семейного колдуна!

Больные лучше чувствуют свои возможности перенести хирургическое вмешательство. О значении внутренней ориентации больного – на жизнь или на смерть – писали многие внимательные хирурги.

Мой опыт хирурга-онколога и общего хирурга показывает, что наиболее крепкие больные, способные вынести самые жестокие послеоперационные осложнения, – африканцы: не только обычному человеку, но даже и врачу-хирургу трудно представить, из каких ситуаций вылезали у меня представители этих народностей.

Самые хлипкие почему-то были якуты и чукчи – при малейшем осложнении они «складывали лапки», и не было такой силы, которая могла бы их вывести к жизни.

Причины отказа больного от экстренной операции кроются в недостаточности коммуникации. Мы тут два дня – вместе с психологами! – безуспешно пытались уговорить молодого мужика на операцию по поводу кишечной непроходимости. А вчера молодая медсестра сказала больному:

– Слушай, мужик, вот ты без операции умрёшь, и после твоей смерти твою жену будет топтать кто-то другой.

Мужик очень проворно согласился на операцию… Я вот только не знаю: может, он решил не доставлять такого удовольствия своей жене?

Какой психолог мог додуматься до такого аргумента, а???

Правильно говорят французы: «Шерши ла фаму!»

148. Хирургическая поэма-2

Хирургические поэмы: тест мирян на прочность

Где-то на четвёртом курсе медицинского института ассистент кафедры хирургии Б.Д. Савчук сказал мне:

– Популяризация науки – дело важное, интересное и совершенно неприбыльное.

Это мне нравится.

А почему бы мне не назвать себя – «популизатор хирургии»… поэтической хирургии?

«… Его (Ильи Мечникова) теория иммунитета,которую вернее было бы назвать волнующей поэмой,уже гремела в учёном мире Европы…» Поль де Крюи «Охотники за микробами»

Сейчас уже так никто не скажет – миру таких сказочников пришёл конец.

Предсказания придворного лекаря Моше из Наше-Бого-Материнска (Нострадамуса) о конце мира никого оставляют равнодушными – одни смиренно ждут этого события, другие бравируют со скрытым страхом в душе. Между тем, предсказания Нострадамуса, как и учение Христа, касаются не физических явлений, а человеческих отношений.

Мир Нострадамуса пришёл к концу – мир королей и аристократов, несущих на себе, помимо привилегий, тяжкий груз обязанностей по организации государства и его защите.

Уже никто не прошепчет почтительно королю заморского королевства:

«Ваше величество, чернь ропщет, что Вы себе в любовницы взяли фрейлину-иноверку…»