Гаргантюа и Пантагрюэль

Не успел он окончить речь, как Гастиво очень громко сказал:

– Сколь несчастен государь, которому служат люди, столь легкие на подкуп, как Тукдильон; потому что я вижу, что мужество ему изменило настолько, что он охотно бы присоединился к нашим врагам, чтобы сражаться против нас и нас предать, если бы они захотели оставить его у себя. Но если доблесть восхваляется и ценится как во врагах, так и в друзьях, то и подлость познается скоро и всегда подозрительна, и хотя враги употребляют ее в свою пользу, тем не менее изменников и предателей презирают.

При этих словах Тукдильон, не стерпев, выхватил меч и пронзил им Гастиво повыше левого соска, отчего тот немедленно умер. Вытащив оружие из тела убитого, он сказал смело:

– Так да погибнет всякий, кто осмелится клеветать на честных слуг.

Пикрошоль внезапно пришел в ярость при виде обагренного кровью меча и воскликнул:

– Разве тебе дали это оружие, чтобы ты в моем присутствии вероломно убил моего доброго друга Гастиво?

И он приказал своим стрелкам разорвать Тукдильона на куски, что и было исполнено тотчас же, с такою жестокостью, что вся комната была залита кровью. Потом он приказал с почетом предать земле тело кстиво, а труп Тукдильона сбросить со стен замка в ров.

Весть обо всех этих жестокостях стала известна всему войску, и многие стали роптать на Пикрошоля, так что Гриппино сказал ему:

– Я не знаю, государь, каков будет исход этого дела. Я вижу, что люди ваши мало тверды в своем мужестве. Они рассуждают, что мы здесь плохо обеспечены припасами, и они уже очень уменьшились в числе после двух ила трех вылазок. Сверх того, к вашим врагам подходит большое подкрепление. Если мы будем осаждены, то я ясно вижу, что для нас это будет полный разгром.

– Ну, к чорту, – сказал Пикрошоль, – вы похожи на мелюнских угрей: начинаете кричать раньше, чем с вас сдирают кожу. Пусть только они придут!

ГЛАВА XLVIII. Как Гаргантюа напал на Пикрошоля в Ла-Рош-Клермо я разбил его армию

Гаргантюа было поручено командование всей армией. Отец его остался в своей крепости и, придавая войскам мужества всякими хорошими словами, обещал великие дары тем, кто совершит какой-либо подвиг.

Войска достигли брода де-Вед и на лодках и по легким, быстро наведенным мостам перешли на другую сторону. Потом, рассмотрев положение города, который был раскинут на высоком и выдающемся месте, Гаргантюа решил, что следует предпринять в эту ночь.

Но Гимнаст сказал ему:

– Господин, природа и комплекция французов таковы, что они сильны только при первом натиске. Тогда они хуже дьяволов; но при промедлении они становятся слабее женщин. Я того мнения, что сейчас же, как только ваши люди немного передохнут и поедят, вы дадите приказ к нападению.

Далее следует рассказ про гибель – сначала вылазки Пикрошоля, а потом главной массы осажденного войска, которое, правда, нанесло некоторый урон и войскам Гаргантюа.

Монах явился, по обыкновению, главным героем: он, увидев, что та сторона города, где он был со своими людьми, никем не защищается, бесшумно влез на городскую стену, перебил стражу и, напав на врага с тылу, заставил оставленный в городе гарнизон и жителей сдаться на милость победителей.

ГЛАВА XLIX. Как Пикрошоль попал в беду во время бегства, и что сделал Гаргантюа после сражения

Пикрошоль от отчаяния бежал к острову Бушар. По дороге к Ривьере лошадь его споткнулась и упала, на что он так вознегодовал, что в гневе убил ее своим мечом. Не находя потом никого, кто бы ему дал на смену коня, он хотел взять осла с мельницы, которая была неподалеку; но мельники избили его и ограбили у него всю одежду, дав ему чтобы прикрыться, какой-то жалкий балахон. Так и шел бедный холерик; потом, перейдя реку у Пор-Гюо и рассказывая о своих злоключениях, он был предупрежден какой-то старой колдуньей, что его королевство будет ему возвращено, когда прилетят из-за моря яйцееды.

С тех пор неизвестно, что с ним сталось. Однако мне говорили, что теперь Пикрошоль работает поденщиком в Лионе, и, сердитый по-прежнему, все жалуется всем иностранцам, что не летят яйцееды, надеясь, конечно, согласно предсказанию старухи, быть восстановленным, по их прилете, в своем королевстве.

По уходе врагов Гаргантюа прежде всего пересчитал своих людей и убедился, что в сражении погибли только немногие, а именно несколько пехотинцев из отряда капитана Тольмера, да не было Понократа, в которого попал выстрел из пищали в упор. Тогда Гаргантюа, после того как все подкрепились и отдохнули по своим отрядам, приказал казначеям заплатить за еду и не причинять никаких обид в городе, ибо город был его.

Всем войскам велел он после обеда явиться на площадь перед замком, где им будет уплачено за шесть месяцев, что и было исполнено. После чего на той же площади он приказал собраться всем, кто остался из людей Пикрошоля, которым, в присутствии всех принцев и капитанов, сказал следующее:

ГЛАВА L. Речь, с которою Гаргантюа обратился к побежденным

(Так как нарушение цельности этой речи повествованию не наносит существенного ущерба, то она пересказана вкратце.)

Все предки наши, – говорил Гаргантюа, – отличались гуманностью к побежденным врагам и совсем не походили на королей и императоров, которые величают себя католиками, и засаживают своих пленников в тюрьмы, требуя за них громадный выкуп.

Альфабрал, царь Канарский, был (до пленения его моим отцом) отчаянным пиратом. Отец мой отпустил его на родину, осыпав милостями и подарками. И тот, в благодарность за этот великодушный поступок, по соглашению со всеми приближенными своими и с выборными от сословий, послал моему отцу в дар огромный корабль, до краев нагруженный редчайшими драгоценностями.

Мало того, по прибытии к отцу Альфабрал представил документ о закрепощении себя самого со всем потомством моему отцу – и другой, подписанный сословными представителями, о передаче всех земель королевства ему же.

Отец отказался от того и другого; взамен этого канарцы заставили признать себя вечными данниками моего отца и добровольно обязались ему выплачивать 2 000 000 золотых монет (каждая в 24 карата) ежегодно. Но уже во второй год уплатили 2 300 000 экю, в третий – 2 600 000, в четвертый – 3 000 000, и ежегодно увеличивали бы свои платежи, если бы мы не воспретили им делать это. Я не желаю быть выродком в своем роде и, следуя традициям своих предков, освобождаю вас безусловно и выдам каждому денег на трехмесячный прожиток с семьею, после чего под конвоем, для защиты от крестьян, направлю вас домой.

Неизвестно, куда скрылся ваш король, и я хочу передать королевство целиком его сыну. Так как ему только пять лет, мой добрый Понократ возьмет на себя руководство его воспитанием вплоть до его совершеннолетия.

По примеру кротчайшего из людей, Моисея, и добрейшего из императоров, Цезаря, я все же требую, чтобы зачинщики мятежа были сурово наказаны. Мне угодно, чтобы вами был выдан мне ваш прекрасный Маркэ, этот источник всех бедствий, а также его товарищи пекаря и, наконец, все советники, капитаны, офицеры и слуги Пикрошоля которые подстрекали его к это му нападению на нас.

ГЛАВА LI. Как были вознаграждены гаргантюисты – победители после битвы

Когда Гаргантюа кончил свою речь, ему были представлены зачинщики возмущения, за исключением Спадассена, Мердайля и Менюайля, которые убежали за шесть часов до сражения, один – к ущелью Леньель, другой – к долине де-Вир, третий – в Логруан, без оглядки, не успевая дух перевести, – и двух пекарей, которые погибли. Гаргантюа ничего дурного им не сделал, а только приставил их к машинам в своей печатне, которую он только что основал.

Потом тех, которые умерли, он велел с почетом предать земле в долине Нуарет и на поле Брюльвьей. Раненых он приказал перевязать и лечить в своем главном госпитале.

Затем он навел справки об убытках, нанесенных городу и его обитателям, и велел удовлетворить последних согласно их заявлению в клятве. Велел построить крепкий замок, назначив туда караул и гарнизон, чтобы на будущее время быть лучше защищенным против внезапных нападений.

Уходя, он милостиво благодарил всех солдат своих легионов, которые были в этом деле, и отослал их на зимние квартиры, по их стоянкам и гарнизонам, за исключением некоторых из десятого легиона, которые совершили подвиги в этот день, а также начальников отрядов, которых он повел с собою к Грангузье.

Увидев их, добрый человек так обрадовался, что невозможно описать. Он устроил им великолепнейший праздник, самый обильный, самый вкусный, какого не видали со времен царя Агасфера. По выходе из-за стола он распределил между всеми всю посуду своего буфета, весившую в общем 18 000 014 золотых безантов и состоявшую из больших античных ваз, больших кувшинов, чаш, кубков, кувшинчиков, канделябр, чашек, цветочных ваз, всякой другой посуды – все из массивного золота и украшенное каменьями, эмалью и резьбою, которые, по мнению всех, стоили даже дороже самого золота.

Затем каждому велел отсчитать из своих сундуков по 1 200 000 экю и, сверх того, каждому из них отдал в вечное владение (кроме случаев смерти без наследников) их замки и соседние земли, наиболее Удобные для них: Понократу подарил Ла-Рош-Клермо, Гимнасту – Удрэ, Эвдемону – Монпансье, Тольмеру – Ле-Риво, Итиболу – Монсоро и т. д.

ГЛАВА LII. Как Гаргантюа велел построить для монаха Телемскую обитель[129]

Осталось только обеспечить монаха, которого Гаргантюа хотел сделать аббатом в Севилье, но тот отказался. Он хотел ему дать аббатство де-Бургэй или Сен-Флоран, какое из них понравится, или оба, если он хочет. Но монах дал ему решительный ответ, что не хочет иметь никаких монашеских должностей и управлений.

– Как буду я, – говорил он, – управлять другим, когда не умею управлять собою? Если вы думаете, что я вам оказал и в будущем могу оказать полезные услуги, так уж позвольте мне основать аббаство, какое мне хочется.

Такая просьба понравилась Гаргантюа, и он предоставил ему для этого всю Телемскую область – до реки Луары – в двух милях от большого леса Пор-Гюо. Монах просил у Гаргантюа учредить свой монастырь, противоположный всем другим.

– Тогда, прежде всего, – сказал Гаргантюа, – не надо строить стен вокруг, так как все остальные аббатства сурово окружено стенами.

– Конечно, – сказал монах, – и понятно почему: где и сзади и спереди стены, там застенок, и зависть, и ропот, и взаимные ковы.

– Кроме того, так как в иных монастырях существует обычай, если в них войдет женщина (я говорю о целомудренных и стыдливых) чистить место, по которому она прошла, то у нас будет установлено, что если в аббатство случайно зайдет монах или монашка, то будут тщательно очищать все места, по которым они прошли. И так как в монастырях все размерено, ограничено и распределено по часам, у нас указом будут воспрещены всякие часы, и все дела будут распределиться соответственно удобствам и надобностям, потому что самая настоящая потеря времени, какую он знает, – говорил Гаргантюа, – это считать часы. Какая от этого польза? И нет ничего глупее – как руководствоваться звоном колокола, а не указаниями здравого смысла и разумения. Также: так как в наше время в монашество допускались из женщин только кривые, хромые, горбатые, уродливые, некрасивые, безумные, тупые, хворые, порченые, а из мужчин – только хилые, худородные, бездельники и никчемные дома…

– Кстати, – сказал монах, – куда годится женщина ни добрая, ни красивая?

– В монастырь, – сказал Гаргантюа.

– Правда, – сказал монах, – и рубашки шить.

– Поэтому, – продолжал Гаргантюа, – будет установлено, что в их монастырь будут приниматься только красивые, хорошо сложенные и с хорошим характером женщины и мужчины. Также: так как в женские монастыри мужчины входят только украдкой и тайком, то будет издан указ, воспрещающий женщинам быть там, когда нет мужчин; а мужчинам – когда нет женщин.

«Также: так как мужчины и женщины, раз принятые в монастырь, после годового послушничества насильно принуждаются оставаться в нем на всю жизнь, то будет установлено, что как мужчины, так и женщины, принятые к ним, имеют право уйти, когда им вздумается, вполне свободно и безусловно.

«Также: так как обычно монахи дают три обета – целомудрия, бедности и послушания, – у них будет установлено, что каждый может состоять в честном браке, быть богатым и жить на свободе. Что касается узаконенного возраста, то женщины будут приниматься с десяти до пятнадцати лет, а мужчины – с двенадцати до восемнадцати».

ГЛАВА LIII. Как была построена и чем снабжена Телемская обитель

На постройку и устройство обители Гаргантюа велел выдать наличными 2 700 831 длинношерстого барана и ежегодно, пока все не будет закончено, ассигновал доход с реки Див – 1669 000 экю с солнцем и по столько же экю с изображением плеяд.[130]

На содержание обители он пожаловал в вечное владение 2369514 английских нобилей и гарантированной поземельной ренты, Оплачиваемой каждый год казне обители, о чем сделал дарственную Грамоту.

Здание имело шестиугольную форму, и на каждом углу была выстроена большая круглая башня, диаметром в шестьдесят шагов. Все они были одинаковы по величине и по форме.

Река Луара протекала с севера. У реки была расположена одна из башен, называемая Артис, а к востоку была другая, называемая Калаэ. Следующая башня называлась Анатолия, за нею – Мезембрина, пятая – Гесперия, и последняя – Криэр.

Пространство между каждой башней равнялось 312 шагам.

Здание было в шесть этажей, считая подземные погреба за первый. Второй этаж был сводчатый, в виде ручки от корзины. Прочие этажи были оштукатурены фландрским гипсом. Крыши были аспидные, на карнизах красовались фигуры людей и животных, великолепно сделанные и покрытые позолотой. С них спускались водосточные трубы, рас писанные по диагонали золотом и лазурью, доходившие до земли, где кончались большими желобами, ведущими под зданием в реку.

Описываемое здание было в сто раз великолепнее дворцов Бонивэ, Шамбор и Шантильи.[131] Ибо в нем было 9 332 комнаты, и при каждой – уборная, кабинет, гардеробная, часовня; все комнаты выходили в большой зал. В каждой башне посреди жилого корпуса была винтовая лестница, ступени которой были частью из порфира, частью из нумидийского камня, частью из мрамора-змеевика, длиною в двадцать два фута толщиною в три пальца, по двенадцати ступеней от площадки до площадки. На каждой площадке были две античные арки в ширину лестницы, через которые проникал свет и через которые входили в кабинет. Лестница поднималась до самой кровли и кончалась павильоном. По этим лестницам с каждой стороны был ход в зал и из зала в комнаты. Между башнями Артис и Криэр находились прекрасные книгохранилища, с книгами на греческом, латинском, еврейском, французском, тосканском и испанском языках, распределенные по этажам соответственно этим языкам.

Посередине поднималась чудесная лестница, ход на которую был снаружи здания, в виде арки в шесть туазов ширины. Эта лестница была таких размеров и вместимости, что шестеро вооруженных людей, с копьями у бедра, могли в ряд подняться на самый верх здания.

Между башнями Анатолией и Мезембриной помещались прекрасные галереи, расписанные изображениями подвигов древности, исторических событий и картами земли. В середине была такая же лестница и с таким же входом, как и со стороны реки. Над этим входом крупными античными буквами было написано следующее:

ГЛАВА LIV. Надпись на главных дверях Телемской обители

В подлиннике идет длинное стихотворение (100 строк), содержащее перечисление лиц (профессий), которым запрещен вход в обитель, и таких, которые наоборот, туда приглашаются.

В первую очередь из обители изгоняются лицемеры, ханжи, святоши, чванные болтуны, нищие, ябедники, кляузники, сутяги и так далее: нет места злобе и притворству там, где льется песня от полноты души.

Нет входа в обитель чиновникам, прислужникам власти, искателям дешевой популярности, стряпчим, писакам, судьям старого толка, так называемым хорошим прихожанам и прочего вида фарисеям: привычка к таким занятиям не должна отравлять живущих в Телеме.

Равно запрещен вход хапугам, блюдолизам, низкопоклонникам, трусам и подлецам: поношению человеческого образа. Права на вход не имеют: глупцы, нытики, завистники, смутьяны, всякие гадины, развратники и развратители, шелудивые венерики… В обители все здоровы телом, и оттого счастливы…

Наоборот, добро пожаловать, благородное рыцарство великих и малых орденов, все веселые, учтивые, умеющие шутить, ясные душой люди, хорошие товарищи…

Приглашаются входить все, кто толкует евангелие не по мертвой букве: в обители они найдут крепкое убежище против своих врагов, отравителей народа…

Входите в обитель также и высокие происхождением и красотою женщины, прямые станом, целомудренные… За подвиги ждет и мужчин и женщин высокая награда в этом святом месте.

ГЛАВА LV. Жилище телемитов

Посреди двора был великолепный фонтан из прекрасного алебастра, с тремя Грациями наверху, держащими рог изобилия; из их грудей, изо рта, ушей, глаз и других отверстий тела лилась вода.

Внутреннее помещение на указанном дворе поддерживалось толстыми колоннами из халцедона и порфира, с прекрасными античными арками. Внутри под арками были прекрасные галереи, длинные и широкие, украшенные живописью, оленьими рогами, а также рогами единорогов, носорогов, клыками гиппопотамов и слонов и другими замечательными вещами.

Дамы занимали помещение между башнями Артис и Мезембриной, мужчины – остальное.

Перед помещением дам, для их развлечения, между двумя первыми башнями находились: стадион, ипподром, театр, бассейны для плавания и великолепные трехъярусные бани, прекрасно снабженные всем нужным, в том числе и благовонной смолистой водой. У реки был красивый парк для прогулок, с прекрасным лабиринтом середине. Между двумя другими башнями находились манежи для игры в мяч и другие. Со стороны башни Криэр был фруктовый сад, полный всяких плодовых деревьев, рассаженных косыми рядами. В конце был большой парк, кишащий всевозможными зверями.

Между третьими башнями помещался тир, где стреляли из лука, пищали и арбалета. За башней Гесперией шли службы, в один этаж за службами – конюшни. Около конюшен – соколиная служба, которой заведовали сокольничьи, очень опытные в своем деле. Охота ежегодно пополнялась из Кандии, Венеции, из Сарматии лучшими образцами всякой птицы: орлами, ястребами, коршунами, кречетами, соколами, стер, вятниками, воронами, сапсанами и другими.

Птицы были так приручены и обучены, что, вылетая из замка порезвиться в поле, они ловили все, что им попадалось навстречу. Псарня была немного дальше к парку.

Все залы, комнаты и кабинеты были убраны коврами, различными в зависимости от времени года. Полы были покрыты зеленым сукном постели – в кружевах. В каждой уборной было хрустальное зеркало в раме из чистого золота, отделанной жемчугом. Зеркало было такой величины, что отражало человека во весь рост.

При выходе из зал, на дамской половине расположены были помещения парфюмеров и цирюльников, через чьи руки обязательно проходили мужчины, посещавшие дам. Парфюмеры доставляли каждое утро в дамские комнаты розовую, миртовую и апельсинную воду и в каждую комнату вносили драгоценную курильницу, дымящуюся всевозможными ароматическими снадобьями.

ГЛАВА LVI. Как были одеты монахи и монахини Телемской обители

Дамы в начале существования монастыря одевались по своему выбору и желанию. А затем по собственной доброй воле ввели реформы, о чем ниже следует. Они носили алые или красные чулки, которые заходили на три пальца выше колена – кайма была из вышивки или прошивками. Подвязки были цвета рукавчиков и охватывали колено сверху и снизу. Башмаки, бальные ботинки и туфли – яркого лилового или красного бархата. Сверх рубашки надевали корсет из шелкового камлота, поверх которого надевали кринолин из белой, красной, серой или каштанового цвета тафты, сверху – юбку из серебряной, с золотыми прошивками тафты в рубчиках, или, по желанию и в соответствии с погодой, из атласа, из шелка, дама, или оранжевого, коричневого, зеленого, пепельного, синего, желтого, светло-желтого, красного, кирпичного, белого бархата, из парчи золотой и серебряной, с канителью и вышивкой, ответственно праздникам. Далее, смотря по сезону, плащи из того материала или сукна и т. д.

Летом иногда вместо плащей – короткие мантильи из вышеназваного материала или мавританские курточки лилового бархата с золотым шитьем, серебристым бисером, или же, наконец, с золотыми витыми шнурами, по швам украшенные индийскими жемчужинами.

На шляпе всегда красовался султан из перьев, под цвет рукавчиков, с золотыми блестками. Зимою верхние одежды украшались драгоценными мехами, как-то рысью, черным енотом, калабрийской куницей, соболем и т. д.

Ожерелья, четки, запястья блистали драгоценными камнями: карбункулами, рубинами, сапфирами, адамантами, александритами, смарагдами, опалами, гранатами, агатами, бериллами, жемчугами.

Головной убор соответствовал погоде. Зимою носили французские, весною испанские, летом тосканские шляпы. Кроме воскресений и праздников, когда все строго следовали французской моде, ибо она солиднее других и целомудреннее.

Мужчины одевались на свой образец: штаны суконные или шерстяные, темно-красного, розового, белого или черного цвета; верхняя часть – из бархата такого же цвета, или подходящего оттенка, вышитая и опушенная по свободной фантазии. Камзол – золотой или серебряной парчи, или бархатный, атласный, тех же цветов, расшитый по тому же образцу; на нем шелковые шнуры тех же цветов и золотые пряжки с эмалью. Кафтаны парчовые или суконные, или же бархатные. Плащи столь же изящные, как и у дам. Шелковые пояса под цвет камзолов; чудесные шпаги с позолоченной рукоятью и в бархатных ножнах под цвет панталон; наконечник ножен – золотой ювелирной работы; такие же кинжалы.

Шапочки – черного бархата, с кольцами и золотыми пуговицами. Сверху – тщательно пригнанное к шляпе белое перо, в золотых блестках и со свисающими сверху рубинами, смарагдами и другими драгоценными камнями.

Мужчины и дамы так симпатизировали друг другу, что те и другие ежедневно одевались одинаково. Чтобы не ошибиться насчет одеяния, несколько молодых людей были приставлены специально для того, чтобы каждое утро осведомляться, как именно одеты будут сегодня дамы. Ибо все делалось согласно воле дам. Не думайте, что они тратили сколько-нибудь лишнего времени на то, чтобы богато и изящно наряжаться, – нет, особые гардеробщики держали наготове любой костюм каждое утро; горничные же были обучены в одно мгновение одевать дам с ног до головы.

А чтобы они имели все эти наряды своевременно, около Телемского леса тянулось на добрые полмили здание, чистое и светлое, в котором проживали все ювелиры, гранильщики, швецы, золотошвеи, портные ткачи обоев и ковров, бархатники. Каждый занимался своим ремеслом, все для монахов и монахинь.

Некий сеньор Наузиклэт посылал им ежегодно по семи кораблей, нагруженных золотом, шелком-сырцом, жемчугом и драгоценными камнями с принадлежавших ему островов Жемчужных и Каннибальских.

Если жемчужины старели и начинали менять свою чистую белизну, искусники-мастера кормили ими петухов и тем восстановляли их Первоначальный цвет.

ГЛАВА LVII. Какой порядок был установлен в жизни телемитов

Вся их жизнь распределялась не законами, статутами и правилами, но доброю и свободною волей. С постели вставали, когда заблагорассудится; пили, ели, работали, спали, когда приходила охота. Никто их не будил, никто не принуждал ни пить, ни есть, ни делать что другое. Так постановил Гаргантюа.

В их регламенте значилась лишь одна статья:

«ДЕЛАЙ, ЧТО ЗАХОЧЕШЬ»!

Ибо люди, свободные, благородные, образованные, вращаясь в порядочном обществе, уже от природы обладают инстинктом и побуждением, которые их толкают на поступки добродетельные и отвлекают от порока: этот инстинкт называют честью. Но те же люди, когда они подавлены и порабощены низкоподчинением и принуждением, отворачиваются от благородной склонности в силу которой они свободно стремились к добродетели, – для того чтобы скинуть с себя и сокрушить иго рабства; ибо мы всегда стремимся к тому, что запрещено, и жаждем того, в чем нам отказывают.

Благодаря этой свободе установилось похвальное соревнование делать всем то, чего хотелось кому-нибудь одному. Если кто-нибудь – мужчина или дама – говорил: выпьем! – все выпивали. Если говорил: сыграем! – все играли. Скажет кто-нибудь: пойдем, порезвимся в поле! – все соглашались идти. Шло ли дело об охоте, – дамы садились на прекрасных иноходцев и сажали сокола, кречета, ястреба или другого хищника на руку, обтянутую перчаткой. Мужчины держали других птиц.