Фаршированный кролик. Ужас в старом поместье

– А-а-а! – отмахнулся Иван Прокопьевич, – Лучше не спрашивай! Два дня заседали, а никакого решения не вынесли. Придется снова ехать.

– Когда?

– Через пару дней. Я скажу, когда соберусь.

Дядюшка отодвинул тарелку, насытившись.

– Что с кроликом делать будем?

– Каким кроликом? – воскликнул я, хотя вопрос относился к Антонине Григорьевне.

Иван Прокопьевич показал пальцем в дальний угол столовой.

Карамба! В углу сидел привязанный на цепь кролик. Поджавши уши и сжавшись в комок. Размером он был гораздо больше обычного кролика, но чуть меньше собаки. Его ушки подрагивали, сам он не производил ни единого звука.

– А что у него с глазом?

– С глазом?

На голове кролика красовалось безобразное, грязного цвета пятно, со слипшейся шерстью.

– Бывает, – отмахнулся дядюшка, осторожно закатывая рукава новой рубашки, – Я лишил его глаза, когда мы дрались. Ты лучше сюда посмотри.

Иван Прокопьевич показал мне страшные царапины на обоих предплечьях. Они были глубокими и все еще красными, хотя тетушка уже обработала их целебными мазями.

– Вот, пришлось негодяя на цепь посадить. Кстати, – обратился он к тете, – когда я загонял собак обратно, не досчитался одного кобелька.

Тетушка покачала головой.

– Я же говорю: мы затащили Власова в дом и закрыли все двери. Собаки тоже были закрыты, как и твой Куцый. Поди, разбери, что там ночью творилось.

– А что случилось?

Я был единственный, кому еще ничего не было неизвестно.

– Настоящий погром!

Мы вышли на улицу. Что я увидел там, можно описать самыми дичайшими красками. А именно. От яблоневого сада остались лишь несколько жалких огрызков деревьев, торчащих из голой земли. Голой, потому что трава как таковая отсутствовала. Верхний слой почвы был словно вспахан огромным плугом. Дальняя изгородь, обозначавшая границы участка, повалена и частично разорвана. Стоящий в глубине территории деревянный сарай, где хранились садовые инструменты и другие хозяйственные мелочи, лишился соломенной крыши. Ворота конюшни, располагающейся по правую руку от нашего дома, перекошены, а одна из створок снята с железных петель. До поры до времени, дядюшка, все же, припер ее толстенной оглоблей, чтоб не упала. Так же не повезло и собакам. Кованая решетка, ограждавшая вольер от двора, была повалена. Дядя водрузил ее на прежнее место, и в качестве временной меры привязал к деревянным столбам веревками. От пересохшего колодца, обозначенного несколькими мшистыми венцами сруба, не осталось и бревнышка. Лишь дыра в земле, окаймленная пучками жалкой растительности.

Я стоял с открытым ртом и не мог произнести слова. Беседка для игр, которую в начале лета смастерил для меня умелый на все руки Власов, была так же сломана. Что за дикая, беспощадная сила прошлась ураганом по нашей уютной усадьбе?

– Ты бы видел, что здесь происходило, когда я утром вернулся домой!

Дядюшка, желая меня подбодрить, весело подмигнул.

– И где теперь я буду играть?

На моих глазах навернулись слезы. Я все еще был маленьким эгоистом.

Дядюшка пожал плечами.

– Исправим. Но для начала рассчитаемся с кроликом.

– Прошу тебя! – взмолилась стоявшая за его спиной тетушка.

– Молчи, женщина!

***

Не обращая внимания на протесты Антонины Григорьевны, Иван Прокопьевич вернулся в дом, но вскоре вышел из него, волоча за собой на цепи кролика. Зверек упирался, как мог, всеми лапами, и дядя столкнул его со ступенек веранды пинками. Мы с тетушкой неотступно следовали за экзекутором.

– Что ты хочешь с ним сделать?! – возмущалась на ходу Антонина Григорьевна.

– Не бойся, убивать не буду. Просто подвешу в колодце. Пущай поболтается.

– Зачем?!

– Ты не догадываешься? Так я скажу. Услыхав его жалобный крик, оставшиеся кролики или разбегутся куда подальше или, что мало вероятно, поспешат своему другу на выручку. Вот тут-то мы их и встретим, во всеоружии.

– Господи, что за чушь ты несешь?! – воскликнула тетя, – Слышал бы ты себя! Ты сошел с ума!

– Отнюдь, – твердо ответил Иван Прокопьевич.

Кролик, будто бы понимая сказанные слова, заверещал пуще прежнего. Он впивался когтями в землю, но дядя оказался сильней. Иван Прокопьевич оглушил его ударом лакированного сапога в голову, преодолев вероломным образом отчаянное сопротивление жертвы. Дальше он уже без особых проблем подтащил зайца к зияющей бездне, и спихнул вниз.

– Ах! – всплеснула руками тетя.

– Цыц! – осадил ее дядя.

– Задушишь! – не унималась она.

– Ты видела, что он сделал с парадной дверью?

Дядюшка кивнул в сторону дома. Действительно, дверной проем выглядел так, словно его грызли всю ночь, а сама дверь держалась на честном слове.

– Это он сделал? Ты уверен?

– Более чем! Ведь я застал его на месте преступления. Ты сама обрабатывала мне раны.

– Но зачем какому-то зайцу так остервенело ломиться в человеческое жилище?

– Не знаю, может тебя хотел задушить, или Стасика. Думай что хочешь. Последнее время ты вообще перестала меня слушаться. Только скандалы закатываешь.

Иван Прокопьевич, продолжая стравливать железную цепь по чуть-чуть, прерывисто дышал, а на его лбу выступили крупные капельки пота. Пальцы его покраснели, он кряхтел от натуги, но продолжал свое дело.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал он неслышно, – Пусть повисит, да покричит в удовольствие. Будет знать, как на слабых женщин и малолетних детей нападать.

В последней попытке остановить мужа, Антонина Григорьевна бросилась на выручку кролику. Завязалась короткая и неравная схватка между супругами. По ее окончанию Иван Прокопьевич оттолкнул тетю, для чего был вынужден отпустить цепь. Тетушка упала, а дядя в растерянности опустил руки. Он будто бы удивился содеянному. Кстати, не меньше чем я, или та же бедная тетя. Все забыли о кролике. Такое случилось впервые, чтобы Иван Прокопьевич ударил женщину.

Антонина Григорьевна закусила от обиды губу. Не произнеся ни слова, она поднялась и, не отряхивая платья, направилась к дому.

– Дядя! – воскликнул я в ужасе.

Как это просто случается у детей. Один шаг разделяет любовь и ненависть. Кстати, то же касается женщин. Добрый и сильный дядюшка Иван Прокопьевич, сделавший для всех без исключения столько хорошего, в одно мгновение превратился в ужасного монстра. Я побежал вслед за тетушкой, ни разу не оглянувшись на оставшегося в одиночестве дядю.

Я не пошел внутрь, предвидя слез Антонины Григорьевны. Ведь в такие минуты она напоминала мне бедную матушку. Я просто сел на ступенях веранды, и насупился.

Поднявшись к себе, тетушка, по обыкновению, горько заплакала. Впрочем, через пару минут, она уже открывала окно, и кричала супругу:

– Вот, забирай свои жалкие погремушки!

К моим ногам упало жемчужное ожерелье. Не те бусы из маленьких белых жемчужин, которые тетушка носила в качестве повседневного украшения, а другие, которые она хранила в заветной шкатулочке, и никому не показывала. Она говорила, что там лежит ее гарантия на случай непредвиденных обстоятельств, ведь заветное ожерелье стоило целое состояние. То был подарок несчастного дяди. На годовщину свадьбы он преподнес ожерелье Антонине Григорьевне как самое дорогое, что у него на тот момент было. И было сие ожерелье из отборного крупного жемчуга, величиною, как уже упоминалось, с глазные яблоки кролика. Жемчуг отливал розовым. И как я узнал много лет спустя, такой жемчуг водился исключительно у берегов Индии.

Я поднял с земли ожерелье, не зная, что с ним делать.

– Иди, отдай его Ивану Прокопьевичу! – послышалось сверху, – И немедленно.

Мне ничего не оставалось, как исполнять приказание тетушки. Я опустил голову, и нехотя поплелся к колодцу. Дядя, тем временем, лежа на животе, пытался разглядеть хоть что-нибудь в темном глубоком пространстве.

– Возьми, – сказал я.

Иван Прокопьевич повернул голову. Его взгляд был рассеян, он словно не понимал, кто стоит перед ним, и что хочет.

– Тетушка велела тебе передать.

Дядя сел на траву, показывая мне окровавленные ладони.

– Не удержал, – проговорил он, – Видел, как она выскользнула?

Не обращая внимания на его слова, я положил тетушкино ожерелье на землю, а вместе с ним и жемчужину, подаренную накануне стариком Власовым.

– Возьми и эту.

Дядюшка посмотрел на лежавшие перед ним вещи, и горестно усмехнулся:

– И ты туда же?

Я не ответил ему. Что я мог сказать взрослому человеку. Вместо этого я побрел в сторону злосчастной беседки, пребывавшей как и все вокруг, в безвозвратных руинах.

Через полчаса Иван Прокопьевич оседлал жеребца и покинул имение в сопровождении гончих.

***

Земский врач появился к обеду. Один, и без дядюшки. Он неторопливо вылез из брички, снял шляпу, протер платком вспотевшую лысину, и снова надел ее. Затем взял саквояж и, махнув кучеру, неторопливо вошел в дом.

– Ну-с? – сказал он, поправляя пенсне, – Где наш больной?

– Вот он, – ответила тетушка, показывая на лежащего на полу Власова.

Доктор, в течение двух минут осмотрев оного и, не найдя предпосылок для странной болезни, отвел тетушку в сторону и стал говорить тихим голосом, чуть склонив голову.

– Что ж, ничего подозрительного я не нашел-с. А так, …что еще сказать. Сколько ему годков-то? Шестьдесят, семьдесят?

– Точно не знаю, – ответила тетушка, – мужик и мужик. Давеча жаловался на стариковские болячки, но это вполне естественно.

– Согласен с вами, – кивнул, понимающе, доктор, – У стариков одна болезнь – возраст. Разве что сердце?

– Вы у меня спрашиваете?

Докторишка пожал плечами. Видно было, что он не слишком вдавался в разбор симптомов и определяющих диагноз признаков.

– Надо понаблюдать за ним какое-то время, пока спит. Когда проснется – выясним.

Тетушка пристально посмотрела на доктора, и в ее глазах читалось недоверие к его профессиональным способностям. Под ее взглядом врачеватель смутился, и заюлил:

– Нет, если желаете, мы можем отвезти его в больничку. Однако…

– В чем затруднение? Вам нужны деньги? Я заплачу.

Эскулап усмехнулся.

– Видите ли, Антонина Григорьевна. До больнички верст двадцать…

– Так везите!

– Не могу-с. Не получится.

– Почему же?! – тетушка начинала терять терпение.

– Пока супруг ваш вернется, пока за подводой пошлем, два дня на это уйдет. Своего кучера, как вы видели, я отпустил.

– Не понимаю.

Лекарь чуть наклонился вперед.

– Иван Прокопьевич просил меня не поднимать панику. Сказал, что если жизни старика ничего не угрожает, то пусть себе отдыхает. По крайней мере, до его, Ивана Прокопьевича, возвращения.

– Ах, вот оно что! – воскликнула тетушка.

– Да—да, – затараторил доктор, – Ивана Прокопьевича я глубоко уважаю. К тому же, сам теперь убедился, что дело выеденного яйца не стоит. Старик пусть лежит себе, а я пригляжу. Вы же устали, небось. Немудрено. Столько испытаний разом. Подите, прилягте. Мы, с мальчиком покараулим. Кстати, то была его вторая убедительная просьба.

Эскулап повернулся ко мне и кивнул. Ха! Будто бы только сейчас заметил.

– Все ясно, – нахмурилась тетя, – Вместо старого надзирателя отправил кого по моложе.

– Что в том плохого? Он заботится о вас.

– Раньше надо было думать.

Что значит «раньше», ни я, ни мерзкий доктор, очевидно не поняли.

Страдавший излишним весом Александр Александрович, как я уже говорил, к своим сорока имел приличную лысину и был слегка близорук. Пенсне, к помощи которого он изредка обращался, все остальное время болталось у него на шее на шелковом шнурке. Несмотря на очевидную нерасторопность, всем своим видом он напоминал рыжего, пугливого лиса, проникшего за ограду, но не решавшегося сделать последний рывок к курятнику. К сожалению, фамилии его я не помню…

Сидя за столом, доктор пил чай и причмокивал. Пил долго, с передышками. В перерывах разглядывая столовую и саму тетушку, сидящую напротив. Антонину Григорьевну его взгляды не смущали. Она с достоинством переносила вынужденное присутствие докторишки в нашем доме, и никак не выказывала своего презрения к мерзавцу. Как я понял, рыжий лис с первых же минут ей не понравился.

Лечила, меж тем, не торопясь выливал очередной стакан чая в блюдце, подносил ко рту и медленно дул, выпячивая лоснящиеся от испарины губы. Пот, крупными каплями скатывался с его красного лба, стекал по переносице, и скапливался на кончике носа. Сделав с блюдца втягивающий глоток, доктор смахивал с носа соленые капли, и бормотал:

– Ну и жарко сегодня, ну и парит.

Тетушка, в ответ, пожимала плечами. Доктор вынимал из штанины платок, и обтирал им вспотевшую лысину.

– Да-а-а. Дел сегодня у Ивана Прокопьевича невпроворот. Попался мне навстречу весь взмыленный, страшный. Езжай, говорит, Сан Саныч, в мое имение. Помощь твоя, ой как требуется. Там мужик больной, помрет чего доброго. К тому же, за домочадцами моими присмотришь. Я-то, говорит, в лучшем случае, к ночи вернусь. Дел много…

– Каких еще дел? – тетушка удивленно вскинула брови.

– Вы же не знаете! Облаву он устраивает, вот что! Во всем уезде только и разговоров, что о вашей беде. Все окрестные господа-землевладельцы, как и прочие благоприличные люди, уже в курсе. Собственно, он и меня пригласил поучаствовать. Лишние руки, как говорится, не помешают. Дело-то серьезное.

– Та-а-а-к, – протянула тетушка.

– Никак иначе! Беда от ваших кроликов, самая настоящая. Беда от ихнего переизбытка. И почему они все на ваших землях скопились? Леса кругом мало, что ли? Или, вон, травы сколько на полях повылазило. Странно как-то. Да и супруга вашего, в последнее время, как подменили.

Доктор сузил без того хитрые глазки.

– Сколько я Ивана Прокопьевича знаю? Лет восемь? Мы вместе, помнится, в уезде появились. Меня как раз на место назначили, а вы свое имение получили.

– Да, – сухо ответила тетушка.

– Ведь раньше он таким не был. Помню как щщас: жизнерадостный, сеющий добро человек. А теперь раздражается по всякому поводу. Давеча, вон, приехал, и давай к стряпчему Кириллу Платонычу с претензией! Да еще кричать на него: ты, мол, старый тюфяк, почему Карасевским мужикам по закону не разъяснил, куда в случае с потравами обращаться! почему жалобу не составил! почему дело запустил! Бедолагу от таких слов чуть Кондратий не обнял. Почему, говорит, мужики к тебе обращались неоднократно, да все без толку? Так, без всякого разрешения и завели охоту! Я понимаю, конечно. Может, стряпчий что-нибудь упустил, всяко бывает. Ну, сделал бы Иван Прокопьевич тишайшему Кириллу Платонычу внушение, и хватит на этом. Так, нет же. Надобно пожилого человека, который и мухи не обидит, в эрзац[1] ввести.

Тетушка нервно забарабанила тонкими пальцами по столу. Лекарь замолчал, втянув голову в плечи, и потянулся налить чаю. Кипяток облил ему пальцы, и он быстро поставил стакан на место.

– У-уф!

Тетушка резко встала из-за стола, и направилась к выходу.

– Стасик, составь компанию господину доктору. Я пойду, посмотрю Власова.

Тетушка ушла и долго не появлялась. Докторишке надоело пить чай, и он заерзал на стуле, поглядывая в окно. Мне же, так и хотелось задать ему пару вопросов: а сами-то вы охотник? или только сплетни разносите? Каким бы дядюшка не был, нам с тетушкой совершенно не улыбалось выслушивать о нем гадости от посторонних.

– Ладно, – сказал доктор, – спасибо за чаек. Пойду-ка я, прогуляюсь.

– Пожалуйста, – ответил я, и спрыгнул со стула.

Мне тоже хотелось уйти. Рыжий лис был мне не интересен. Меня больше интересовала тетушка. Почему она так долго не возвращается?

Я тихонько пробрался наверх и остановился возле спальни Антонины Григорьевны. Я знал, что делаю плохо. Но любопытство пересилило. Затаившись у самой двери, я прислушался. Кроме непонятного шороха, мне ничего не было слышно. Тогда я заглянул в замочную скважину.

Тетушка сидела ко мне в профиль за туалетным столиком, и разбирала немногочисленные украшения, извлекая по одному из каповой шкатулочки. Я видел ее серьги, с бирюзовыми камешками; видел золотой браслет с монограммой… И ожерелье с розовым жемчугом лежало рядом на столике! Не может быть! Несколько часов назад я самолично передал его дядюшке. Неужели супруги помирились, и Антонина Григорьевна приняла подарок обратно? Если так – замечательно. Но, что если тетя дала Ивану Прокопьевичу последний шанс?!

Женщина взяла со стола ожерелье, но не торопилась класть его в шкатулку. Она поднесла его к свету, и долго разглядывала, поворачивая к окну то одним, то другим боком. Любуясь им, она словно раздумывала. Определенно. Тетушка размышляла, как ей поступить.

Забегая вперед скажу, что несколько лет спустя я видел похожее выражение на лице дяди, когда под моим напором он был вынужден отвечать на неудобные для себя вопросы.

***

Иван Прокопьевич, успев за небольшой промежуток времени обскакать все ближайшие имения в радиусе пятнадцати верст, собрал настоящую армию. Прибывшие охотники, а их было человек тридцать вместе с помощниками, наполнили наш дом новым духом. Кроме запахов дорогущего рома и ружейного пороха, от них разило веселой уверенностью и отвагой. Господа не сомневались в своей победе, основанной на долголетнем опыте. Не раз и не два они выезжали с нашим дядюшкой, устраивая облавы и на более крупного зверя. Травля же беззащитных зайцев, была для них развлечением и не более. Тот же доктор, пахнущий касторкой и собственным потом, выглядел на их фоне неубедительно.

Как выяснилось, большинство охотников – хозяев соседних имений, в различное время и в разной степени подвергались нашествию зайцев. Однако, по их же собственным высказываниям, никого из них эти длинноухие грызуны не довели набегами до такой степени отчаяния и разорения, как уважаемого Ивана Прокопьевича. Не иначе, проклятье какое-то, – говорили благородные господа, решив помочь нашему дядюшке. На бескорыстной основе, разумеется.

Тетушка, как умная женщина, не показывала перед гостями, что между нею и Иваном Прокопьевичем накануне пробежала черная кошка. Она в равной степени была обходительна как с гостями, так и с собственным мужем. Но простила она его, или нет – не известно.

После веселого ужина, с рассказами охотников о собственных подвигах и высказанных комплиментов в адрес гостеприимной хозяйки, дядюшка изложил план. И этот план, без лишних вопросов был принят всеми участниками мероприятия. Господа безоговорочно полагались на военный опыт Ивана Прокопьевича и его стратегический ум.

Охотникам предлагалось зайти с подветренной стороны и начать с дальнего конца леса, чтобы погнать зайцев через лощину на дальний изгиб реки. В том месте лощина выходила на широкую песчаную косу, на которой зайцы были как на ладони, а высокий противоположный берег исключал всякий путь к их спасению. Большая группа охотников с собаками должна была гнать зайцев вперед, а две другие, поменьше – подстраховывать с флангов на случай, ежели часть грызунов вознамерится выскользнуть из ловушки.

Рано утром господа начали сборы. Я упросил дядю не оставлять меня дома. Не смотря на протесты тетушки, Иван Прокопьевич согласился. Думаю, согласился он по той самой причине, что ему страсть как хотелось сделать из меня настоящего воина. Он усадил меня перед собой, и приказал крепко держаться. Я вцепился как клещ в лошадиную гриву и клятвенно обещал, что не стану ему обузой.

Итак, мы тронулись в путь, пустив лошадей легкой рысью.

Вскоре мы подъехали к тому концу леса, по которому проходила граница дядюшкиных владений. Здесь наш отряд спешился и разделился на три части. Мы, два десятка охотников, и около полусотни собак, оказались в первой команде, растянувшись цепью. Оставшиеся господа стояли пока в стороне, намереваясь выступить позже. Среди них, кстати, затесался и доктор, в своей паре и лакированных туфлях. Лично я даже не понял, на чем он, собственно, приехал? Может как и я, вторым номером?

– Сан Саныч! – крикнул ему дядюшка, – Верхом можешь?

Эскулап расторопно кивнул, будто бы ожидал дядиного вопроса.

– Собери лошадей, и направляйся в объезд, к реке. Там и встретимся.

– Как прикажете, Иван Прокопьевич!

Рыжий лис охотно согласился на такое легкое поручение. Господа же, по сигналу своего предводителя, спустили собак, и ринулись в чащу.

Заливисто лая, гончие рванули вперед. Каждый охотник держал в руках палку. Этими палками господа колотили по стволам деревьев и кустарникам, поднимая притаившуюся там живность. Всю без исключения, начиная от стрекоз и кузнечиков, заканчивая дроздами и малиновками. Еще охотники свистели и кричали, каждый на свой манер.

У меня тоже была палка, которой я орудовал нисколько не хуже взрослых. Мне тут же попался ежик, которого я чуть не пришиб, орудуя миниатюрной дубинкой. Еж отскочил в сторону и свернулся в клубок. У меня не было времени забавляться с ним, и я зашагал дальше. Мне совсем не хотелось отставать от дядюшки. Тот шел быстро, уверенно отводя от себя ветки, встающие на пути. Глядя на него со спины, я точно поверил, что его рассказы о встречах с медведем ни сколько не выдумки. Он поправлял на ходу ружье, висящее на плече, и часто поворачивался ко мне, пытаясь удостовериться, что я не отстал, а неуклонно следую за ним, выполняя свои, пусть маленькие, но все же обязанности загонщика.

Вскоре, то тут, то там, из-под кустов и поваленных ветром деревьев, начали выскакивать зайцы. Возгласы охотников стали громче и веселей. Ушастых разбойников появлялось все больше и больше. Ополоумевшие собаки гонялись за ними сломя голову, натыкаясь на торчащие сучья, попадая под ноги хозяев. Господа ругались на чем свет, но не стреляли. Не только из боязни перебить псов, но и попасть друг в друга в такой обстановке. Никто из них даже не предполагал, что дело примет настолько грандиозный размах.

Постепенно мы спускались в лощину. К нам присоединились другие группы загонщиков и плотной цепью распределились по ее склонам, дабы не дать разбежаться животным. В результате подобных маневров основная масса преследуемых мчалась впереди нас.

И вот деревья закончились, и мы вышли к реке, на ее широкую песчаную косу. Сразу же грозные ружья перекочевали в руки охотников, защелкали взводимые ими курки. Дядя остановил меня, дабы я ненароком не оказался на линии выстрелов.

Нашему взору представилась грандиозная картина. Опять же могу поспорить, что никто не ожидал такого увидеть. Мы просто остолбенели. Даже собаки, выбежавшие вперед, остановились в нерешительности, слабо потявкивая и вопросительно оглядываясь на хозяев. Обширнейший пляж, от одного изгиба реки до другого, был заполонен кроликами. Они не метались в панике и не прыгали в разные стороны лишь потому, что свободного места у них просто не было. Зайцы сидели друг к другу вплотную, чуть ли не сталкивая крайних сородичей в воду. Их уши качались из стороны в сторону, напоминая речные волны. Однако, волны эти были не зеленого, а серого цвета.

– Господа, – тихо сказал дядюшка, – я не уверен, что у нас хватит патронов. Их тут несколько тысяч.

– И что нам делать?

– Была бы у нас сеть…

Господа призадумались, обсуждая как было бы хорошо, если бы они заранее предусмотрели все нюансы и обо всем позаботились.

– К сожалению, сети у нас нет, – вздохнул Иван Прокопьевич, – А отступать в данной ситуации глупо. Коль наши патроны заряжены дробью, будем стрелять до последнего… Потом прикончим оставшихся зайцев ножами.

Последняя реплика дяди вызвала одобрительные возгласы.

– Конечно, прикончим!

– Надо выставить охранение, чтобы кролики назад не рванули.

– Стасик, – обратился ко мне дядюшка, – собери-ка собак, и придержи их. Кстати, вон и доктор пожаловал. Он тебе и поможет.

Земский врач, страдая одышкой, приблизился к нам. Он только что привязал лошадей, и теперь был готов проделать то же самое и с собаками.

– Отдышусь только, – выдохнул он.

Я, не дожидаясь лечилу, побежал исполнять приказание дядюшки.

Сначала охотники стреляли стоя, потом стали приседать с ружьями на колено, стараясь поднырнуть под плотное белое облако, повисшее над песчаным пляжем. Даже у меня, стоявшего поодаль с собаками, от порохового дыма запершило в гортани.

Через четверть часа у охотников закончились патроны.

– Все! – выкрикнул дядюшка, и вынул охотничий нож, – Пойдемте, господа. Придется немного испачкаться.

– Вперед! – подхватили охотники, и всем скопом ринулись в бой.

Я отвернулся, и сел на песок. Мне не хотелось смотреть на резню. Да, во время загона во мне ненадолго проснулся инстинкт маленького охотника, но инстинкта безжалостного убийцы во мне никогда не было. Одна из собак уткнулась носом в мои ладони, и виновато повизгивала. Другие крутились около, или вяло хватали зубами проскакивавших мимо зайцев, которым чудом удавалось спастись. Но и те не держали пойманную добычу дольше секунды, а сразу же отпускали.