История моей жизни

С детства во мне воспитывали честность. Однажды я перевернула посудину, в которой находилась рассада томатов. Испугалась и решила спрятать все улики за домом. Но дедушка недосчитался рассады и нашел пустую посудину. Тогда он спросил у меня, не видала ли я эту рассаду? Я стала отпираться и обманывать всяческим образом, что я тут ни при чем. Дедушка очень рассердился, показал ремень и пообещал в следующий раз, если стану говорить неправду, угостить меня этим ремнем. Этот случай я запомнила на всю жизнь и врать разучилась.

Бабушка стала шить детские распашонки, чепчики, пеленки и прочие вещи для малыша. Я вначале не поняла, для чего она делает это, для моей куклы они были велики. Затем в середине лета 1945 года приехали мама с младенцем, Света и отчим Илья Семенович. Мальчика звали Юрой, ему было пять месяцев. К тому времени мама жила уже на Кавказе, так как Илью Семеновича перевели служить из Ашхабада в Моздок. Свете 8 июля исполнилось 11 лет. Она помогала маме нянчить Юрочку. Новый зять не нравился ни бабушке, ни дедушке. Они хвалили Ивана – нашего отца. Нового зятя называли по фамилии – Киселев. Илья Семенович был худощав, давольно высокого роста, но сутулый. Дедушка называл его «Горбатый». Илья Семенович чувствовал, что новые тесть и теща его недолюбливают, да они и не особо скрывали свои антипатии. Илье Семеновичу постоянно хотелось подчеркнуть свое достоинство перед стариками тем, что он работник НКВД, и ему многое позволено. В споре с дедушкой он как-то рассердился и незаслуженно его оклеветал, бросив фразу, что дедушка участвовал в расстреле бакинских комиссаров, и если понадобится, он может заявить в соответствующие органы. Дедушка настолько рассвирепел, что не знал, какие слова подобрать в адрес оскорбителя. Ведь он вышел из бедной крестьянской семьи, воевал в Красной армии, был большевиком. Будучи человеком вспыльчивым, дедушка пронзительно сверкнул глазами, изо рта брызгала слюна, он назвал зятя сексотом и попросил его и свою дочь никогда больше не бывать у него в доме. С тех пор отношения между мамой и ее родителями стали крайне натянуты. Бабушка, хотя и жалела свою дочь и не хотела скандала в семье, но была на стороне мужа. Об этом стало известно и Анатолию – маминому брату, которому дедушка поведал весьма красноречиво о семейном крупном скандале. Анатолий также поддержал сторону своих родителей. С мамой – своей сестрой – он испортил отношения на всю жизнь, хотя и в молодости они не особо ладили, невзирая на то, что были близнецами. Вскоре мама со своей семьей уехала к себе домой.

Мы вместе с бабушкой ходили к Екатерине Герасимовне – тетке бабушкиной снохи Зои Павловны Беркович. Екатерина Герасимовна и ее муж Иван Авсеевич жили в Минутке за школой в уютном домике с красивым палисадником. Она хлопотала по дому, а он преподавал в школе математику. Их сын Валентин после окончания танкового военного училища был направлен на фронт, где и погиб на Курской дуге в 1943 году в возрасте двадцати двух лет. У Екатерины Герасимовны в то время были гости из Ашхабада – внучатая племянница Лена лет двух и внучатый племянник Вова лет девяти. Вскоре к Екатерине Герасимовне приехала тетя Зоя из Москвы с дочкой Ирой и новорожденным Павликом. Ему было всего несколько месяцев, и тетя Зоя относилась к сыночку с большой нежностью и любовью. Этим же летом приехал в Минутку к родителям и дядя Толя. А получилось это неожиданно. Мы с бабушкой собирались по делам в Кисловодск. Бабушка стала закрывать калитку и заглянула в почтовый ящик, нет ли там письма от сына. Ящик почтовый был пуст, и бабушка с грустью сказала, что сын забыл про нее. И вдруг кто-то сзади обнял ее за плечи. Бабушка обернулась, а это ее любимый сын Анатолий. Тогда я дядю Толю увидела впервые. Он был в военной летной форме, с множеством наград, красивый и веселый. Ему тогда исполнилось всего 35 лет. До войны дядя Толя был женат на красавице-осетинке Наде. У них было две дочки – Бэлла и Светлана. Девочки черноглазые, смуглые, настоящие горянки. Во время войны дядя Толя встретил другую женщину. В битве за Сталинград он был тяжело ранен и, пролежав длительное время в госпитале в Саратове, полюбил медсестру Галю, которая стала его второй женой. В первую семью он не вернулся, хотя Надя его ждала и очень страдала. В начале войны Надя приезжала с дочками в Минутку к родителям мужа. Бабушка нянчила внучек, но потом Надя увезла их к себе на родину во Владикавказ (в то время г. Орджоникидзе). Больше они не встречались. В конце пятидесятых годов мой отец был в командировке в Осетии, он тогда работал в Главном управлении Северного Кавказа Министерства производства и заготовок сельскохозяйственных продуктов РФ. Папа разыскал Надю в Орджоникидзе. Она работала медсестрой, была не замужем, жила очень скромно, одна воспитала дочерей и дала им образование. Бэлла стала врачом, а Светлана – инженером.

Когда гости разъехались, мы стали готовиться к школе. Бабушка меня повела к врачам. Она признавала только частных докторов, которых в Кисловодске было много. Меня мучили зубы, я боялась их пломбировать, лечить, вырывать. Меня уговаривали, бабушка переживала, все было очень неприятно. Наконец мне выдали медицинскую справку о том, что я здорова. Бабушка сделала полотняную сумку вместо портфеля. Сшила мне платье из серой шерсти с фиолетовым бантиком на груди. Как правило, она мне перешивала одежду из маминых вещей. На ноги мне купили на базаре мягкие лосиные тапочки. Дедушка смастерил ручку и линейку. Перья для ручки и карандаши купили. Первого сентября я, радостная, пошла в школу в полной экипировке. Меня провожала бабушка с букетом астр.

Глава третья

Первый раз – в первый класс

Школа была кирпичная, двухэтажная, неподалеку на улице Школьной, которая перекрещивалась с нашей улицей Тихой. Первую мою учительницу звали Мария Евлампиевна. Я и сейчас ее лицо хорошо помню, она была молодая и красивая женщина. Я ее полюбила. Класс наш располагался на втором этаже, большой и светлый, с окнами на улицу. Вокруг школы – огромный двор со старыми кленами. Туалет находился во дворе. В школу я ходила с удовольствием. Мне нравилось выводить буквы, читать. У меня в классе появилось много подруг и друзей. Лица многих из них я вспоминаю до сих пор. Бабушка часто бывала в школе, помогала в подготовке к праздникам, что-то делала для класса. На обед мне с собой давали яблоки, груши, домашние коржики, вареную кукурузу, иногда бутылку козьего молока с хлебом. Другие дети приносили то же самое. Надо сказать, что, несмотря на послевоенное время, карточную систему, люди в Минутке благодаря личному хозяйству жили терпимо. Как же я благодарна своим старикам за то, что в такое тяжелое время они находили силы поднимать меня, растить. Им было тогда очень нелегко.

Настала поздняя осень. Урожай убрали. Дедушка зарезал поросенка. В доме пахло копченым окороком и домашней колбасой. Колбасу приготовили и кровяную с гречневой кашей, и с пшеницей вареной, и мясную с салом и чесноком. Из желудка сделали сальтисон. Когда жарили на протвине в духовке колбасу, аппетитный аромат разносился по всему дому. Сало было толстое, дедушка солил его сам. Все это хранилось на холоде, чтобы хватило до весны. К ноябрьским праздникам варили вкусный холодец. Так примерно делали во всех домах. У дедушки был одинокий друг – старенький армянин. Дедушка звал его помогать зарезать скот. У этого армянина на одном глазу было бельмо, и поэтому он видел только другим глазом. Жил он бобылем, хозяйства у него не было. Мы его жалели, и когда он приходил изредка к нам, старались чем-нибудь помочь или порадовать. По вечерам бабушка вязала носки, чулки и варежки из козьего пуха. Я помогала ей прясть нитки, а затем наматывать в клубки. Бабушка говорила, что эта работа успокаивает ей нервы. По выходным дедушка доставал с чердака абрикосовые косточки, высыпал их в духовку, чтобы они прокалились, а затем разбивал молотком, и мы ели ядрышки. Абрикосовых косточек было много. Летом, когда стоит жара, спелые абрикосы разламывали пополам, мякоть отделяли от косточек, раскладывали на железные листы и ставили на солнце сушить. Получалась чудесная курага, из которой зимой варили компот, делали всевозможные приправы, пили с ней чай. Вкусные блюда умела бабушка делать из оранжевой тыквы. Она резала тыкву ломтями, как арбуз, затем запекала на протвине в духовке. Тыква получалась сладкая, с корочкой и мягкая, как мармелад.

Хороша и каша пшенная на козьем молоке с тыквой, а также варенье из тыквы с черносливом. Сладостей особых не покупали, так как было не на что. Но чтобы нас немного порадовать, дедушка с пенсии, один раз в месяц, покупал пряники и конфеты – карамель. Все пили чай с конфетами и пряниками, а потом бабушка сладости убирала подальше, чтобы я не съела. В то время я могла съесть конфет за один раз хоть киллограмм. Думала, что когда вырасту и начну зарабатывать деньги, накуплю конфет шоколадных и досыта наемся. Такие конфеты, которые привозил папа из Ирана, я больше никода не ела. Но когда нет никаких сладостей, то и карамель кажется наслаждением.

Приближался Новый год. Начали готовиться к елке. Мы учили в школе танец снежинок. Мария Евлампиевна пошла с нами на улицу, и мы вместе рассматривали узоры, из которых состоят снежинки. Они падали на рукавичку, и можно было близко посмотреть, какая она нежная и вся ажурная, как кружево. Затем мне бабушка сшила марлевое платье, белые тапочки и корону на голову, всю в бусах и блестках. Для подарков детям бабушка сшила марлевые мешочки, которые покрасила в разные цвета: красный, голубой, зеленый, желтый. Школьная елка была большая и нарядная. Мы пели, водили хоровод, декламировали стихи. Мария Евлампиевна сделала постановку старинной русской пьесы. Она пела:

«Уж я золото хороню, хороню,Я у батюшки в терему, терему,Я у матушки высоко, высоко.Как пал перстень в калину-малину,В черную смородину.Вы ступайте, не утайте,Мое золото отдайте…»

Это было так давно, что я слов всех теперь не помню, хотя мелодия этой народной песни до сих пор в памяти моей.

Зимние каникулы прошли быстро, началась третья четверть. Дни стали длиннее, но уроки по вечерам делала при керосиновой лампе, это не мешало учиться, тогда так жили все. Вскоре отремонтировали железную дорогу и столбы электропередачи, разрушенные войной. Послышался первый гудок электропоезда, движение которого было окончательно восстановлено. Бабушка и дедушка хлопотали по хозяйству. Я старалась им помогать во всем. Иногда устраивала им домашние концерты. Надевала мамино платье, которое мне было до пят, и, изображая Клавдию Шульженко, пела популярные в то время песни: «Синий платочек», «Дан приказ ему на запад» и другие. Я тогда еще не понимала дальнейшие планы нашей семьи, но обстоятельства заставили все изменить. Бабушкин сын Анатолий после войны получил место работы летчика на аэродроме в Киеве. Ему предоставили, как фронтовику с множеством высоких наград, прекрасную квартиру в центре Киева, где он поселился с новой женой Галиной, которую привез из Саратова. Дядя Толя сообщил своим родителям, что на Кавказ он больше не вернется и намерен жить в столице Украины – Киеве. Просил их переехать на Украину, где можно за городом купить собственность, продав дом в Минутке. Бабушке и дедушке пришлось принять это предложение, так как одним оставаться вдали от детей было невозможно. Война всех раскидала по разным городам. Престарелым родителям было тяжело жить одним вдали от детей, да и климат Кавказа не подходил для бабушки с заболеванием сердечно-сосудистой системы. Они приняли решение переехать на новое место жительства. Дедушка стал думать, кому передать свою мастерскую, ведь все увезти с собой было невозможно. У него был на примете один серьезный паренек, которому он доверил свое дело, инструменты и, поделившись опытом работы, благословил его на труд.

В конце февраля 1946 года внезапно приехал мой отчим Илья Семенович и сказал, что меня заберет с собой, к маме. Мне ехать не хотелось, а еще больше не хотелось расставаться со школой, бабушкой и дедушкой. Бабушка быстро меня собрала, дала Илье Семеновичу с собой кусок сала, хлеба, яблок и швейную машинку. Мы поехали на электричке в город Прохладный, который был недалеко от Кисловодска. Там служил Илья Семенович и жили мама, Света и Юрочка, которому исполнился годик. Когда мы приехали к маме, меня поразила бедность быта и отсутствие уюта в их жилье. Мама, замученная условиями послевоенной жизни, переездами и неустроенностью, стирала в корыте пеленки. Маленький Юра болел, Света ходила в школу, а придя после уроков, нянчила брата. Помню, как меня отвели в школу, продолжать обучение в первом классе. На меня все смотрели как на новенькую, а для меня там все чужое. Была карточная система на хлеб, продукты с рынка стоили очень дорого. На день рождения Юрочки мама купила сладкую булочку ввиде сердечка. Нам это есть было нельзя, потому что дорого, и мы считались уже большими. В школу нам с собой ничего не давали, так как ничего не было из еды. Не помню, завтракали мы или нет перед уроками. Постоянно хотелось есть. Помню, как девочка из нашего класса на перемене достала кусок белого хлеба с топленым маслом. Я сразу почуствовала голод до головокружения. Попросила ее отломить кусочек хлеба. Она дружелюбно дала мне откусить от ломтя.

В Прохладном мне не понравилось. Улицы казались мрачными, дома серыми. Кавказцы ходили в бурках и каракулевых шапках. Их женщины носили темные одежды, надвинув на брови пуховые платки. На базаре было много лошадей, верблюдов, коз и овец. Торговали всякой всячиной, но, как говорила мама, просили за все втридорога. К счастью, жить в Прохладном нам довелось недолго. Илью Семеновича демобилизовали и как политработника направили на работу в Винницкую область в качестве секретаря партийной организации сахарного завода. Помню, как мы добирались с Северного Кавказа на Украину. Кроме немудреной ручной поклажи, у мамы на руках годовалый ребенок, Света двенадцати лет и я, восьмилетняя. Ехали с пересадками, длительными остановками, в переполненных, прокуренных вагонах. Илья Семенович улаживал дела с билетами, выскакивал на остановках за кипятком, какой-нибудь едой на пристанционных базарчиках. Ночью нас поднимали, когда нужно было сделать пересадку на другой поезд, и мы, сонные, шли за руки с родителями, проходили под вагонами, ночевали на станциях и терпели вместе со взрослыми все тяготы путешествия. Жаловаться было нельзя, потому что всем было тяжело. Кипятком заваривали манку или хлеб, таким образом готовили кашу. В первую очередь надо было накормить Юру, мы могли есть все, как взрослые. В вагонах были вши, поэтому поезд несколько раз останавливали на больших станциях и заставляли всех мыться в санитарных душах.

Наконец, после длинного пути мы добрались до места. Устроили нас в селе Ольчедаево, район не помню, Винницкой области. Но запомнила, что в Ольчедаево мы ехали на грузовой машине от станции Катюжаны. В Ольчедаеве нас поселили в сельском клубе. Клуб утопал весь в яблоневом саду. Когда мы приехали, сад как раз цвел бело-розовыми душистами цветами, картина была незабываемая. С задней стороны клуба было две комнаты с русской печкой, в которых и разместилась наша семья. Илья Семенович приступил к работе в парткоме на Ольчедаевском сахарном заводе. Мама пока была с нами. Света пошла в 4-й класс в сельскую школу. Меня устроили в детский садик со школьным образовательным процессом. В детском саду мне очень понравилось. Кормили детей хорошо. Устраивали всякие занятия: рисовали, лепили, шили, даже научили вставлять резинку в трусики и пришивать пуговицы. Под музыку делали зарядку, танцевали. Учили декламировать стихи. Кроме этого, ходили в школу, которая находилась рядом. Школа была начальная, классы светлые, а вокруг здания – сосны. Преподавали на украинском языке, но я быстро освоила чтение и грамматику. Илья Семенович нас каждый день учил каким-нибудь словам или выражениям, которые он узнавал на работе, а мы запоминаали. Например, говорил, что теперь вместо печки надо говорить грубка, вместо минуты – хвылына, а вместо часа – годына и так далее.

Свете учеба давалась сложнее. Она с переездами запустила арифметику и русский язык. Кроме того, когда Света волновалась, то начинала сильно заикаться. К тому же, языковой барьер в четвертом классе ощущался серьезнее. Походная жизнь семьи, маленький ребенок не давали возможности маме заняться дочерью. Кроме того, Свете приходилось постоянно помогать маме смотреть за Юрой, а когда мама пошла на работу, то выполнять работу домохозяйки. На это у нее уходило много времени. Уроки часто приходилось делать поздно вечером. Родители по вечерам задерживались, приходили уставшие и раздражительные. Узнав, что у Светы плохая успеваимость, Илья Семенович начинал кричать на нее, ставил в угол. Он говорил, что ему сделают выговор на работе за неуспеваемость дочери. Света плакала, а я переживала за нее. У сестры стали плохие отношения с отчимом, она не хотела называть его папой и говорила это слово сквозь зубы. Правильно было бы помочь Светлане с учебой. Попросить учителя позаниматься с ней дополнительно. Но это было тяжелое время, и до нее руки не доходили.

Учебный год уже заканчивался. Вовсю цвели сады, жужжали пчелы, птицы весело щебетали – славили весну. Прилетели аисты и стали устраивать на крышах гнезда. Нас переселили в жилой дом. Таких домов была целая улица: двухэтажные, на двух хозяев. Мы жили в крайнем на втором этаже. За нашим домом были ровные поля, засеянные пшеницей. Поскольку в Ольчедаеве был крупный сахарный перерабатывающий завод, дома у крестьян имелись приличные по тому времени. Улицы освещены электричеством. Наша квартира состояла из трех комнат и прихожей. В первой комнате, она же была и кухней, стояла большая русская печь. Под потолком на печи – большая лежанка, на которой умещалось несколько человек. С этой лежанки можно было слезть в другую комнату через проем в стене. В дальней комнате спали родители. Удобства на улице, вода в колодце. Мама завела кур и гусей, кое-что посадила в палисаднике у дома. Вокруг красиво, природа радовала своей щедростью. Люди казались доброжелательными и жизнерадостными. Особенно там любили детей. Нас называли ласково: «дивчатка, хлопчики». А вообще, там было принято здороваться на улице, даже с незнакомыми людьми. Вскоре наступили майские праздники. В клубе устроили концерт, посвященный 1 Мая. На сцене пел большой хор взрослых, затем выступал детский хор школьников. Пели на украинском языке о И. В. Сталине, о Днепре, какой он могучий и широкий, на слова Тараса Шевченко, и другие патриотические песни. Сцена была украшена кумачом, лозунгами и портретами вождей. Обстановка торжественная, народу полный зал. На праздник второй годовщины со дня Победы над фашистской Германией нас водили на братскую могилу погибших солдат и мирных людей, растрелянных во время оккупации. Затем все школьники в честь праздника обедали в колхозной столовой за длиным столом под навесом.

Наконец наступили долгожданные каникулы. Я перешла во второй класс. В первом классе я сменила три школы, поэтому учебный год показался очень длинным. К нам приехал на каникулы Вова – сын Ильи Семеновича от первого брака. Они с мамой и братом Женей жили в Курской области. Вова был ровесником Светы. Нашей маме было трудно справляться с большой семьей, и она взяла няньку – молодую кареглазую девицу Шуру. Шел 1946 год. С продуктами тяжело, хлеб продолжали давать по карточкам. Но у нас в доме как-то выходили из положения. Илья Семенович привозил патоку с сахарного завода, муку пшеничную и даже гречневую, творог, картофель, растительное масло. Мама пекла лепешки, добавляя патоку. От патоки лепешки получались коричневые и сладкие. Готовили в русской печке, еда целый день была теплая, а на лежанке можно было погреться. Однако приближалось лето. На Украине климат теплый, от земли исходит живительная сила, а травы, поднимающиеся весной, испаряют целебный аромат. Особенно душисты чабрец и барвинок. Природа в Винницкой области необыкновенно красивая. Местность в Ольчедаеве холмистая. Холмы покрыты соснами, источающими смолистый бальзам, что полезно для легочников. Мы бродили по окрестностям деревни, ходили на речку, в лес. Лес, правда, был далеко, но за целый день куда только не заберешься. На речке ловили рыбу, но особенно везло нам на раков. Вова палкой доставал их из-под берега, где они в иле находились целыми колониями. Он ловко лазил по деревьям, разоряя гнезда птиц, яйца можно было выпивать. Когда настала грибная пора, мы приносили кошелки с грибами. Странствуя целыми днями по округе, кормились сами и только вечером собирались домой, чтобы поесть и лечь спать. Вова все-таки чувствал себя чужим. Мы это невольно замечали. Однажды произошел такой эпизод, за который мне до сих пор стыдно. Мама старалась что-то получше оставить Юрочке, это естественно, так как он был еще маленький. Она решила немного побаловать меня и Свету. Мама послала Вову вечером на колодец за водой, а нам тем временем разрезала напополам яичко и дала покушать. Пока мы с наслаждением уплетали вкусное угощение, Вова вернулся и все увидел. В его глазах отразилась такая детская обида, не столько за обделенность куском, сколько за обделенность материнской заботой и лаской.

Мама ждала ребенка, поэтому она решила меня отправить к бабушке, а Вову к его маме в Курскую область. Мы поехали в сопровождении няни, которая отвезла нас на станцию Катюжаны, где мы сели на поезд, чтобы ехать в Киев. Поезд был набит битком людьми, которые сидели где только можно. Все крыши вагонов были облеплены безбилетниками. Люди ехали даже на сцеплениях вагонов. Поезд часто останавливался и подолгу стоял между станциями. Лето в разгаре, вдоль железнодорожного полотна цвели полевые цветы. Я каким-то образом оказалась вначале в тамбуре вагона, а затем меня вытеснили оттуда, и я присела на ступеньках. Мне понравилось так ехать. Было нежарко, обдувало ветерком, ехала я, свесив ножки и болтая ими. Когда поезд останавливался, мне хотелось спрыгнуть со ступенек и нарвать цветов. Но я это не решалась сделать, боялась отстать от поезда. Удивляюсь теперь, как только меня не столкнули на ходу с этх ступенек? Видно, ангел-хранитель меня уберег от неминуемого несчастья. Наконец мы приехали в Киев. Нянька нашла по адресу дом, где меня уже ждали бабушка и дедушка, которые временно устроились у сына. Нас с дороги помыли и накормили. Спать меня бабушка положила с собой, а Вове с нянькой постелили на полу. Утром следующего дня они должны были ехать в Курск. На другой день после завтрака я вышла во двор погулять. Нянька стала собираться в дорогу, а когда хватились Вовы, то его и след простыл. Он убежал из дома. Дядя Толя заявил в милицию. Вову нашли в детском доме Киева. Тетя Галя взяла меня с собой, и мы поехали в детдом к Вове. Мы его не сразу узнали. Он был пострижен, в черных трусах и белой майке, худой и запуганный. С нами пойти он не пожелал, ехать к матери в Курскую область тоже отказался. Мы уехали домой и больше никогда его не видели и не вспоминали о нем.

Дядя Толя и тетя Галя жили в большой трехкомнатной квартире в двухэтажном доме, что на углу Софийской улицы и площади Богдана Хмельницкого. Дом этот и сейчас существует, так как имеет историческую ценность. Там теперь никто не живет, в нем располагаются различные организации. Напротив возвышается знаменитый Софийский собор, колокольни которого выше всех строений Киева. В центре площади – памятник Богдану Хмельницкому, который восседает на вздыбившемся коне и держит булаву в вытянутой руке. Вокруг памятника клумбы из роз. Памятник в те годы огибала трамвайная линия, по которой ходили вагоны до железнодорожного вокзала, Сенного базара и в другие направления. Бабушка брала меня с собой на базар, когда надо было покупать овощи, фрукты, мясо и прочее для приготовления обеда. Она любила готовить украинские блюда. Все обожали борщ, который она готовила удивительно вкусно. Часто она баловала всех варениками и пирогами с вишней, вишневым киселем, беляшами с мясом, рыбными расстегаями. Дедушка сделал маленькую мастерскую напротив окна в кухне. К нему приходили люди с заказами по мелкому ремонту хозяйственной утвари так же, как и в Минутке. Дядя Толя работал на аэродроме на станции Пост-Волынский рядом с Киевом. Он продолжал летать.

Тетя Галя имела хорошую специальность, она шила платья, юбки, блузки киевским модницам, как правило, из трофейных тканей, которые были навезены из Германии. Тетя относилась ко мне хорошо, сшила мне необходимую одежду из материи, остававшейся от заказчиков. Сама была статная, русая, круглолицая красавица, какие бывают только на Руси, с мягкой очаровательной улыбкой и большими добрыми глазами. В нашем доме на втором этаже жил командир эскадрильи. Его жена Катя дружила с тетей Галей. Когда они собирались вместе, то говорили о моей судьбе, осуждали моих родителей и особенно маму за то, что я вынуждена скитаться по родственникам, а не воспитываться родными родителями. Тетя меня брала в баню, мыла и улыбалась, что я теперь чистая, и кудряшки мои еще больше завиваются. Она ко мне относилась как к родной дочери, своих детей у тети с дядей пока не было. Я познакомилась со всеми девочками и мальчиками нашего двора. Мы играли, как и все дети в то время, в прятки, в лапту, скакалки, классики. Мальчишки носились по тротуарам на самокатах. Особенно любили мы лазать по развалинам домов, которых было много вокруг. В конце нашего двора стояло десятиэтажное здание, от которого остался после войны один остов. Мы искали в его развалинах какие-то стеклышки, мелкие осколочки вещей и собирали коллекции. У меня есть старая фотография, на которой запечатлен остов этого здания. Теперь на его месте давно стоит новое. К нашему дому примыкали останки более высокого здания, которое уже в мирное время на наших глазах аккуратно подорвали, территорию расчистили, весь мусор вывезли и на его месте построили новое. Трудно было поверить, что еще совсем недавно город был в оккупации и в нем хозяйничали немцы со своими правилами, условиями, порядками.