Наследники Мишки Квакина. Том IV

– Вить, что ты говоришь? Они пожар устроят с факелами.

– Это да, – отец почесал голову. – Возьмите мой фонарик, разрешаю.

– Они не кусаются? – боязливо спросил Пашка.

– Нет, если только клешней ухватит, но это не больно, щекотно даже.

Ночью, вооружившись отцовским фонариком и его же советами, мы набрали полное ведро раков.

– Какие они противные, – брат задумчиво рассматривал добычу.

– Говорят, что они вкусные.

– Если с укропом отварить, – вспомнил отцовские наставления брат. – А если с луком, то невкусные?

– Не знаю, я их не ел – я подхватил ведро. – Пошли домой, а то самих комары сожрут.

– Давай поставим в спальне, – предложил дома Пашка.

– Зачем?

– Мамка с батей утром проснутся и обрадуются, что мы много наловили.

– Давай, но в ведре нельзя, в него корову доят. Давай в тазу.

Мы переложили раков в большой жестяной таз и поставили на полу возле родительской кровати.

Утром, зевающий и продирающий глаза отец, вставая с кровати, стал в таз. Вот крику-то было!

– Убью, уроды!!!

– Батю рак укусил! – закричал Пашка.

– Они же не кусаются?

– Значит…

– Уроды!!! – отец топотал из спальни.

Мы, вскочив с кроватей, в страхе бежали из дома, а вслед нам летели раки и отцовские проклятия.

Сапоги мертвеца

– Владик, ты что, завшиветь хочешь? – спросила мать. – Сходи, почисти навоз.

– А какая связь? – Пашка вытащил свой верный ежедневник и помусолил карандаш.

– А связи никакой, – развела руками мать, – просто навоз надо чистить кому-то. Иди и чисти, – пнула меня ногой. – Язвенник проклятый!

– У Влада язва? – оживился Пашка.

– Пока нет, но со временем…

– Доброе утро, горбатый герой, – отец с песней вошел в прихожую, – здравствуй, горбатый герой. Возвращение дяди Васи, – он растопырил руки, как горилла.

– Сыскался! – мать всплеснула руками. – Явилось горе наше, не запылилось!

– Хорошо живем, – отец уселся на табурет, – борщ есть и котлеты на второе.

– Вить, ты чего? – мать с подозрением принюхалась.

– Раньше сапоги с мертвых снимали, – разглагольствуя, отец достал из сумки сапоги и водрузил их на стол.

– Это как? – Пашка был от рождения любопытен.

– А вот так: шлепнули тебя, – отец сложил два пальца и ткнул ими в лоб Пашке, – и все, сапоги твои забрали.

– У меня нет сапог.

– Может поэтому, – посмотрел на нас задумчиво, – вы пока и живы, что у вас сапог нет. У немцев сапоги были удобные: кожа, широкие и с подковками – чечетку танцевать можно, а тут – какие пришлись. Но ничего, если начистить как зеркало, то можно будет выходить в люди, как Максим Горький.

– Бери сапоги батины и иди чисти хлев, – прервала демагогию мать.

– Это большая честь, – важно заявил Пашка.

– А ты, – мать ловко отвесила Пашке оплеуху, – иди за ним и записывай. Будешь как фронтовой корреспондент. Хроника пикирующего бомбардировщика, все дела. А ты, Витя, про сапоги мне расскажешь…

– А сапоги? – спросил я.

– Сапожник завсегда без сапог, а директору без сапог нельзя, – отец подтянул сапоги к себе. – Горбатые не терпят суеты.

– Иди без сапог, – мать дернула меня за плечо, – трудности закаляют характер.

– Пап, а ты у кого их спер? – спросил Пашка.

– Почему сразу спер? Мог же и купить…

– За какие шиши ты их купил? – подозрительно прищурилась мать.

– Ну, не купил… Все равно…

– Откуда сапоги, Вить? Ты не юли, скажи нам.

– В общем, заезжал я к Нинке. Смотрю, в коридоре сапоги стоят. Ну я их и того.

– Ворюга ты, Витя!

– Не своруешь, где возьмешь? – отец пожал широкими плечами.

– Нинка твоя клуша еще та, сидит в своей общажной пердильне безвылазно, но может же и догадаться, что ты сапоги увел.

Старшая сестра отца тетя Нина Свечкина с дочкой Лариской жили в Клиновске, в общежитии карандашной фабрики, с общей чадной кухней, где было не пройти от изрезанных столов и колченогих стульев, и одним туалетом и умывальником на весь этаж. У них было две с половиной комнаты. То есть их комната и комната покойного мужа – Васи, с которым тетя Нина разошлась незадолго до его смерти. Комнаты были расположены напротив друг друга, в конце коридора, поэтому они выгородили пространство между комнат и поставили дверь. Там стол обеденный и холодильник, типа импровизированной столовой. Почему-то это помещение они называли куркурятником. А перед этой дверью, с внешней стороны коридора, стоял большой и тяжелый деревянный ящик с двумя навесными замками для хранения картошки.

– Не догадается она, – без особой уверенности ответил отец. – Вот про сковородку может и дотумкать…

– Какую еще сковородку? – испуганно спросила мать.

– На кухне чья-то сковородка стояла… – отец вытащил из сумки сковороду и поставил на стол, – почти новая. Не пропадать же добру?

– Ты совсем тронулся?! Хватаешь, как сорока, все, что плохо лежит!

– А что они? Трудовому человеку! Борща! Нет, не допустим! – он грохнул кулаком по столу.

– Опять нажрался, – понимающе вздохнула мать.

– Почему сразу нажрался? Пива выпил с Филипповичем в буфете заводском.

– Пива? Там пивом не пахнет!

– Директор работает не только головой, но и печенью! Пиво без водки – деньги на ветер. Имею право! Я секретный космонавт! А они? Борща! Я не позволю! Ах, самарский макарон, виноватая я, виноватая я, ну а Мюллер – свинья, – запел отец.

– Вить, у тебя белочка! Какой ты космонавт?!

– Секретный! Мне может даже орден дадут!

– Секретный орден? – уточнил Пашка.

– Нет, орден не секретный, – мечтательно сказал отец, – перед всем Политбюро вручат.

– В дурке тебя вместе с Наполеоном положат. Галстук надел! Еще бы очки нацепил, падла!

В дверь деликатно постучали. Она приоткрылась, в прихожую заглянул наш сосед Колька Лобан, бывший тогда у отца шофером.

– Здравствуйте, Егоровна. Здравствуйте, хлопцы. Владимирыч, куда крышку девать?

– Какую еще крышку? – тихо спросила мать.

– Это… – потупился Лобан, – самое… того… этого… От гроба.

– Ка-ка-ка-ко-го г-г-г-роба? – начала заикаться мать.

– Ну, – Лобан смущенно мял кепку, – Владимирыч…

– Витя, – громко прошептала мать, – ты с покойника сапоги снял?

– Почему сразу снял? – отец обиженно отвернулся к окну. – Почему сразу с покойника?

– Так что с крышкой делать? – напомнил о себе сосед.

– Поставь на веранде, – решился отец.

– Не вздумай! – взревела мать. – Горбатые угодники!!! Совсем с ума посходили, падлы купоросные!!! Вить, у меня уже с вами обморочное состояние!

– А у меня прединфарктное! – парировал отец.

– А я что? – Колька втянул голову в плечи. – Владимирыч сказал.

– Своей головы у тебя нет? Если Владимирыч скажет с крыши прыгать, будешь прыгать?

– Ну, он же директор, надо прыгать.

– Я власть! – отец потряс кулаком. – Все прыгнете! Я им не позволю! Гробы, понимаешь, эти ставить! Вот! – показал в потолок дулю.

– Витя, ты меня саму скоро в гроб загонишь. Зачем тебе крышка?

– Младшой в ней будет спать, – подумав, объяснил отец. – Не так холодно, как на полу.

– Придурок ты, Витя! Дундук!

– Так я пойду? – напомнил о себе Лобан.

– Иди, Коля, и хорошо подумай над своим поведением, – мать чопорно поджала губы.

– А я что? – сосед попятился. – Владимирыч сказал, а я…

– Коля, уйди с глаз моих долой! Витя, а ты не думай, что легко отделаешься!

– Сама же говоришь, что если ниточку вокруг пальца можно обернуть, то ее выбрасывать нельзя.

– Так-то ниточка, а тут натуральный гроб.

– А степная трава пахнет порохом, – заголосил отец и, прихватив сапоги, ушел в спальню.

– А батю скоро в дурку заберут? – спросил Пашка.

– Вас всех троих туда заберут, у вас тоже с мозгами того, – мать покрутила пальцем у виска. – Вы тут все с приветом.

– А там хорошо кормят?

– Я откуда знаю? Что ты лезешь со своими дурацкими вопросами? Спроси у своего приятеля Моргуненка, у него папаша там лечится. Идите, крышку спрячьте, чтобы она глаза нормальным людям не мозолила.

– Куда? – спросил я.

– Куда угодно, лишь бы я об нее не спотыкалась.

Мы отнесли крышку на погреб и спрятали в зарослях малины.

– Один удар по голове, – вспомнил Пашка фразу отца и стукнул меня по голове, – второй по крышке гроба! – пнул крышку и дико захохотал.

– Потише ты, вся деревня слышит.

– Думаешь, в ней удобно спать?

– Не знаю, там же доски, – я пощупал крышку, – жестко.

– А если постелить тряпку?

– Правда хочешь в гробу спать?

– А что? Буду как Ленин.

– Попробуй.

Мы взяли украденную простыню, постелили под нее сена и Пашка, закрыв глаза, улегся в крышку, сложив на животе руки.

– Ну как я?

– Ну…

– А что это вы тут делаете? – из сада выбрался лучший Пашкин друг Шурик Моргуненок.

– Вот… – ответил я.

– Пашка помер? – Шурик схватился за висевшую на рубашке октябрятскую звездочку и попятился.

– Ну…

– Помер!!! – Шурик кинулся бежать.

– Хорошо пошутили, – брат открыл глаза. – Бате понравится.

– Наверно. А вот мамке нет.

Бегущий домой Моргуненок встретил жену Лобана – Нинку.

– Тетя Нина, Пашка Костромин помер!

– Давно пора, – пробурчала соседка. – От костромят одни беспокойства и шум. Когда, гоаворишь, похороны?

– Не знаю.

– Ладно, беги, порадуй мамку.

Лобаниха еще с Пеклихлебов была дружна с тетей Ниной Свечкиной. Она кинулась в дом, заказала межгород и скорбным голосом сообщила о смерти племянника. Свечкина позвонила нам. Мать взяла трубку.

– Слушаю, – она всегда относилась к телефону настороженно.

– Ой, Валь, это ты?

– Да, я, Нин. Что ты хотела? – подозревая, что звонок вызван отцовской кражей, осторожно спросила мать.

– Ой, какое горе, горе какое!!! Как же вы там?

– Нормально… А что стряслось?

– Горе какое, какое горе! Еще мамка не знает.

– Вот же клуша, – в сторону сказала мать, а в трубку спросила:

– Что случилось-то?

– Павлик-то, Павлуша наш! Кровиночка! Ой, Господи, что делать то?

– А что делать?

– Хоронить, Валь, хоронить. Что тут теперь сделаешь?

– От кого хоронить? Зачем?

– В землю, Валь, ой, не могу! – Свечкина зарыдала в голос, работая на публику – стоящих в коридоре общежития соседей.

– Нин, у вас в роду все психические? – строго спросила мать.

– Валь, я тебя понимаю, у тебя шок. Я не обижаюсь, поверь. Так когда похороны?

– Чьи?

– Пашкины.

– Нин, как проспишься, так и звони! – мать грохнула трубкой об аппарат. – Больная! Вся в брата!

Телефон снова затрезвонил. Мать осторожно подняла трубку.

– Слушаю.

– Тять Валь, это я, Лариска. Теть Валь, я вам сочувствую.

– Ларис, себе посочувствуй – тебе лечиться надо, вместе с твоей мамашей.

В трубке пошептались.

– Теть Валь, мы понимаем, вы сейчас не соображаете ничего.

– Ларис, что тебе надо?

– Когда похороны?

Мать закатила глаза и устало вздохнула.

– Чьи?

– Пашкины.

– Это Витька такую дичь сочинил?

– Нет, у нас его давно не было. Это Лобаниха позвонила и сказала.

– Нинка кошкодавница еще та, нашли, кому верить. Жив Пашка, что б ему пусто было! Жрет, как пылесос.

– Да?.. – в трубке снова озадаченно зашептались. – А его можно услышать?

– Носится где-то, паразит припадочный. Где я его ловить буду?

Трубка зашепталась.

– А вы не могли бы позвонить, когда он придет?

– Нет, не могу! – отрезала бережливая мать. – У нас денег нет, межгород из-за всякой ерунды заказывать. Скажи спасибо дяде Вите, он все спускает на учебу. У вас все?

– Ну…

– У вас что нового? – внезапно вспомнила она о хороших манерах.

– А у нас-то, у нас! Вы не поверите! К мамке мастер пришел с фабрики, а у него сапоги сперли!

– Какой ужас.

– И не говорите! А еще соседа хоронили, а кто-то крышку с гроба упер.

– Это как?

– Она в коридоре стояла, в комнате места не было.

– У вас там сплошь сумасшедшие какие-то, – мать покосилась в сторону спальни. – А вы еще всяких дур вроде Лобанихи слушаете.

– Пашка точно живой? – трубку взяла тетя Нина.

– Живой, Нин, не дождетесь. – Раздался звонок от калитки. – Ладно, мне пора, кого-то черти принесли.

Мать вышла из дома, прохрустела шлаком по дорожке, отперла калитку. За ней стояли Лобаниха и Моргуниха в черных платках.

– Ой, Валь! – Лобаниха кинулась опешившей матери на шею и начала рыдать, пропитывая слезами блузку. – Что делать?

– Держись, Егоровна, – вставила Моргуниха, – надо крепиться.

– Эпидемия просто, – задумчиво сказала мать.

– Это заразно? – соседка отпрянула.

– Судя по всему – да. Медицине подобные случаи известны.

– Ой, что делается, – плакальщицы попятились.

– Нин, а с чего ты взяла, что Павел умер?

– Ну так как же? – Лобаниха посмотрела на Моргуниху. – Саша же сказал, он сам видел.

– Саша скоро к своему папе отправится, в соседнюю палату, – отрезала мать. – Павел здоров и прошу прекратить слухи распространять. А иначе… – сделала значительное лицо и показала пальцем в небо, – Виктор Владимирович сообщит куда следует.

– Всем хоботы посверну! – отец услышал сквозь отрытое окно непонятный разговор и на всякий случай напомнил о себе. – Возвращение коленвала!

– Мы пойдем? – испуганно спросила Лобаниха.

– Идите и подумайте над своим поведением, – мать чопорно поджала губы и захлопнула калитку.

Горбатого могила исправит

– Нам нужен горбатый, – Пашка вылез из крышки гроба.

– Зачем?

– Мамка же говорит, что горбатого только могила исправит. Так?

– Ну.

– А если просто в гробу полежать? Поможет?

– Я откуда знаю? – я пожал плечами. – И это не целый гроб, а только крышка.

– Все равно, надо проверить.

Я задумался. Горбатых в деревне не было, но любопытство уже засунуло когти в мой мозг.

– А если не горбатого?

– А кого?

– Заику можно.

– Кто у нас заика?

– Не знаю.

Мы молча смотрели друг на друга.

– А если дурачка?

– Это тебя что ли? – я рассмеялся.

– Красотьевича можно.

Красотьевич был погорельцем и жил вместе со свиньей Муськой в самодельной хижине на «старой» деревне.

– Красотьевич просто погорелец, а так не дурак.

– Точно?

– Точно. Он когда сторожем на ферме работал, то теленка украл. А когда ток сторожил, то зерно продавал.

– Не дурак, – согласно кивнул Пашка. – А если Васю Пепу?

Пепа был старше меня, ростом повыше, но по уму отставал даже от Пашки и его друзей. Единственной отрадой в его жизни были птичьи яйца. Он не мог пройти мимо гнезда. Ловко как обезьяна залезал на любое дерево и прямо там выпивал яйцо, посыпая солью и заедая черствым хлебом. Уж сколько его гоняли мужики, а все равно. Выйдет, оглянется, что нет никого и юрк на дерево! Только пустая скорлупа вниз сыпется.

– Идея, – я задумчиво потрепал брата по волосам, – но как его заманить?

– Яиц пообещаем.

– Где мы яйца возьмем?

– В ящике.

Мать собирала яйца в посылочные ящики под креслом в прихожей, чтобы потом подложить под квакух-наседок.

– Егоровна нас удавит.

– Это да.

– Сигарет можно предложить, – осенило меня. – Вася курит, а ему бабка денег на сигареты не дает.

– Сигареты где возьмем?

– Пока батя пьяный, можно стянуть.

– Побьет, если поймает.

– Риска меньше, чем если Егоровна с яйцами поймает.

– Так оно да.

Мы крадучись вошли в дом. На кухне громко хохотала мать.

– Свихнулась? – Пашка покрутил пальцем у виска. – Ку-ку?

– Мало ли, – прошептал я, – может прикидывается.

Стали красться к спальне.

– Вы чего? – раздался за спиной голос матери. – Украсть что-то задумали, падлы купоросные?

– Да мы, – пропищал Пашка, – того.

– Чего?

– В комнату к себе шли, – обернулся я.

– Правда? – стоящая в дверях кухни мать подозрительно прищурилась. – Вроде как в зал шли?

– Нет, к себе.

– А чего к себе? Свиньям сварили, коров встретили?

– Мы это, – лихорадочно придумывал я, – хотели книгу взять.

– Какую? – подозрительности матери позавидовал бы иной штурмбанфюрер СС.

– Эту… – я задумался. Ошибка могла дорого стоить, – «Записки натуралиста».

– Зачем?

– Ну, это…

– Птицы, – сказал Пашка.

– Что птицы?

– Как их варить, – Пашка снял кепку и вытер вспотевший лоб.

– У вас есть птицы? – не поняла мать.

– Вдруг поймаем, – брат широко улыбнулся, – и чтобы тебе правильно приготовить, – преданно уставился на мать.

Она задумалась, глядя на нас и поигрывая в руках привезенной отцом сковородкой.

– Мы пойдем? – осторожно спросил я.

– Куда?

– Корову же встретить надо.

– Идите… дети, – опустила сковороду. – А вы знаете, Свечкины думают, что Пашка помер…

– Все там будем, – я развел руками.

– Дуры, ха-ха-ха, – откинув сковородку, засмеялась мать. – Думали, приедут на похороны с пустыми руками – погулять на дармовщинку.

– Клуши, – согласился Пашка.

– Ты молод еще, – одернула мать, – родную тетку клушей называть. Идите, куда шли.

Мы прошли в свою комнату, мать ушла хохотать на кухню.

– Как мы сигареты сопрем? – прошептал Пашка.

– Сейчас, – я выглянул в прихожую. Матери не было видно. – Я в спальню.

Проскользнул в зал, оттуда в спальню. Отец величаво развалился на кровати, положив на груди партбилет. Я осторожно ощупал боковой карман пиджака, вытащил сигареты.

– Кто здесь? – вскинулся отец.

– Я это, Влад. Мамка просила спросить – суп греть?

– Скажи, он мне в тюрьме надоел, – повернулся на бок и захрапел.

Я поспешно выскочил из спальни.

– Что ты там делал? – в зале стояла мать.

– Батя звал.

– Почему я не слышала?

– Не знаю, – я пожал плечами.

– Что ему надо, паразиту?

– Сказал, суп в тюрьме надоел.

– Белочка у падлы, – задумчиво сказала мать, – бредит среди бела дня.

– Уже вечер, – выглянул из двери Пашка.

– Больно умный? – развернувшись, мать ловко пнула его в живот. – Покалечу, купоросник! Коклюш на твою голову и сухотка в придачу! Так что батя сказал? – пристально смотрела на меня.

– Что суп в тюрьме надоел, – я боязливо попятился.

– Зажрался, урод. Давно капустного супа с лындиками не ел. Ладно.

– Плащ пропал, – заблажил из спальни отец.

– Вить, какой еще плащ?

– Как какой? Синий, габардиновый.

– Окстись, Господь с тобой! У тебя сроду такого плаща никогда не было.

– Как не было?

– Так и не было.

– Так он мне приснился?

– Да.

– Тогда ладно.

– Ты, Витя, дегенерат натуральный. Спи, ирод. Ты куда шел? – смотрела на меня.

– Свиньям варить.

– Еще не сварили? – нахмурилась.

– Варим.

– Иди, нечего тут подслушивать.

Я выскочил из ловушки зала, подхватив согнувшегося в прихожей брата. Вышли на улицу, сели у костра варить свиньям.

– Взял?

– Угу, – я украдкой показал вытащенные сигареты, – хорошо, что успел за пазуху их засунуть, а то бы попался.

– Батя не хватится?

– Он пьяный, ничего не будет помнить.

– А Пепе хватит?

– Должно хватить, тут почти полная пачка.

Между тем, в куркурятнике шло совещание.

– Валька что-то крутит, – уверенно заявила старшая Свечкина, – она хитрая, синтепонщица еще та.

– Она может, – Лариске не раз перепадало от нашей матери. – Что будем делать?

– Звякну-ка я еще разок Лакизе (девичья фамилия Лобанихи), – тетя Нина пошла к телефону и заказала межгород. – Нин, это опять я. Что там у вас творится? Я Вальке позвонила, она говорит, все нормально.

– Сходили мы с Танькой Моргунихой к Егоровне. Ты не поверишь, она пьяная валяется, еле встала.

– Как пьяная? – оторопела Свечкина. – А Витька где?

– Владимировича нет, – на ходу сочиняла Лобаниха, – а у Егоровны весь дом голый, ни матрасика, ни простынки.

– А Пашка?

– Пашка умер, а хоронить не хотят, – очень натурально всхлипнула соседка. – Ты же знаешь, Егоровна жадная.

– Это да.

– Я понимаю, он шкода был, всех допек, но нельзя же так? Не по божески, не хоронить-то. Да?

– Жди, мы завтра приедем и разберемся.

Васю мы встретили, когда шли встречать скот.

– Вась, ты сигарет хочешь? – спросил я.

– А есть? – Пепа привычно поддернул черные сатиновые трусы длиной до колена. – Давай.

– Есть, но тут такое дело…

– Какое?

– Мы опыт решили провести.

– Какой?

– Такой! – вступил Пашка. – Научный!

– Фига, – Пепа уважительно посмотрел на нас, – опыт! А я что? Я неграмотный.

– Надо будет в одном месте полежать, – уклончиво сказал Пашка. – Согласен?

– Полежать, да? – Пепа поочередно смотрел на нас.

– Угу, – кивнул я.

– В одном месте?

– Угу.

– За сигареты?

– Ну.

– Бить не будут? – Вася прищурился.

– Нет, – твердо сказал Пашка.

– За что тебя бить? – успокоил я. – Ты же ничего делать не будешь, просто лежать.

– А лежачего не бьют, – покивал Пепа.

– Ну, полежишь недолго и все.

– Недолго? – Вася не мог понять, в чем подвох.

– Совсем чуть-чуть.

– Ладно, куда приходить и когда?

Я посмотрел на Пашку.

– Давай завтра утром к нашему погребу, – решил брат. – Только чтобы родители не видели.

– Само собой, будь спок, – Пепа с достоинством нахлобучил картуз поглубже и пошел по своим делам.

Возле бревен, где ждали скот, встретили Шурика.

– Ты живой? – удивился он и, сорвав свой знаменитый кепарик, шлепнул его об асфальт.

– Живой, только кашляю, – закивал Пашка.

– А я думал…

– Не ори, – брат прервал друга, – дело есть.

В саду была недокопанная нами землянка с подземным аппендиксом метра два. Когда в ней едва не засыпало Пончика, мы копать ее бросили, но теперь было решено подготовить из нее «лечебную могилу» для Пепы.

Назавтра была суббота. Отец достал сапоги из-под подушки и встряхнул, проверяя, нет ли чего внутри.

– А чего ты их трясешь? – спросил Пашка.

– Проверяю, не нагадил ли кто.

– А кто в них может под подушкой нагадить?

– Мало ли… – загадочно посмотрел на нас папаша, – пигмеи всякие. Медицине подобные случаи известны.

– Вить, не глуми детям голову.

– Я их тут учу, как Костромило Мудрый.

– Форменный дегенерат, – мать плюнула на пол и ушла жарить на новой сковородке блины.

Пашка украдкой выскользнул из дома.

Раздался звонок в калитку.

– СтаршОй, сходи, посмотри, кого нам гидра контрреволюции принесла с утра пораньше.

– Думаешь, это гидра?

– Конечно, трудовой народ седьмой сон видит после трудовой рабочей недели, шляются только контры и гидры.

Я вышел, открыл калитку. За забором ждала целая делегация: обе Свечкины (старшая и младшая), бабушка Дуня (мать отца), Лобаниха, Лобан и лобанята (Вовка и Верка).

– Веди, – строго сказала мне бабушка.

– Коль, мы тут подождем, – Лобаниха придержала Лобана за рукав, не рискуя попасть нашей матери под горячую руку, когда та узнает про вчерашние выдумки.

– Витя, за сковородой идут! – увидев из кухонного окна делегацию, мать заметалась, как испуганный заяц-русак, не зная, куда деть горячую сковородку.

– Кто идет? – отец вышел, красуясь в сапогах.

– Бабка Дуня со Свечкиными приехали!

– Твою мать! Как же узнали? – он упал на табурет, срывая сапоги. – Теперь может произойти катастрофа или катаклизм! Ты чего носишься, как голый в бане?

– Сковородку куда прятать?

– Кинь в кладовку на полку.

– Не загорится?

– Нет! – швырнул сапоги под кресло.

Мать выскочила на веранду и швырнула сковородку в чулан. На веранду вошли гости.

– Здравствуйте, Евдокия Никифоровна, – залебезила мать, – здравствуй, Нина, Лариса, здравствуй. Не ждали вас.

– Оно и видно, что не ждали, – сурово ответила бабушка. – Витька где?

– Завтракает.

– А Пашка?

– Влад, где Пашка? – мать уставилась на меня.

– Ну… это… был тут…

– Не мямли! Где брат?

– В саду, вроде.

– Позови!

– Валь, не надо, – остановила бабушка, – мы сами сходим и посмотрим.

– Сами, сами, – закивали Свечкины.

– Идите, – чувствовалось, что мать с трудом сдерживается, чтобы не добавить «падлы». – Влад, проводи дорогих гостий.

Я нехотя вышел с веранды и повел их в сад.

– Паш, – позвал, надеясь предупредить брата, – тут к тебе…

Рука тети Нины зажала мне рот.

– Тихо, – по-змеиному прошептала тетка.

Пролезли сквозь жерди изгороди, обошли заросли малины.

– Вон, – указала Лариска на Пашку, Шурика и двух юных шалопаев: Башкиренка и Рябича, сгрудившихся вокруг ямы. Рядом были воткнуты две лопаты.