Чехов и евреи по дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Пристани морского каравана судам по осмотру и чертежу, каков прислан за рукою итальянской земли капитана Матвея Симунта, быть у Таганрога…

Эту дату принято считать официальным днём основания Таганрога, первоначально называвшегося Троицком-на-Таганьем Роге. Таганрог – первый в истории России город, построенный по заранее разработанному генеральному плану. Таганрогская гавань – первая в мире, построенная не в естественной бухте, а на открытом море. Екатерина II в одном из своих писем к Вольтеру упоминала о том, что Пётр I даже рассматривал возможность переноса русской столицы именно в Таганрог. Однако после провала Прутского похода в 1711 г., по условиям заключенного с турками Прутского мирного договора Россия обязалась разрушить гавань и город. Это было сделано в феврале 1712 года. В течение 24 лет после этого Приазовье находилось под властью турок. Руины Таганрога были полностью заброшены вплоть победоносной Русско-турецкой войны 1768-1774 гг., по итогам которой Россия вернула себе Приазовье. Заложенную Петром I Троицкую крепость быстро восстановили на старых фундаментах, а гавань стала базой для вновь создававшейся Азовской флотилии. Однако уже в 1771 году Азовская флотилия перебазировалась из Таганрога в Керчь, а строительство военных кораблей перенесли в Херсон. В 1784 г. по именному указу Екатерины II велено было город Таганрог, крепость святые Елисаветы и прочие, по старой и новой линии лежащие, отныне крепостями не почитать.

С этого времени Таганрог являлся городом сугубо штатским и во время Крымской войны 1855 г., когда англо-французский флот, блокировав город с моря, подвергал его бомбардировкам, из-за отсутствия крепостной артиллерии не был в состоянии достойно ответить противнику. Однако на суше оборона была организована превосходно и союзники так и не смогли ни успешно высадить десант для захвата города, ни прорваться своими судами в устье Дона.

Первое и главное занятие жителей Таганрога было земледелие и рыбный промысел. Рыба отправлялась исключительно соленая, вяленая и копченая, так как пути сообщения того времени не могли позволить иного рода отправки. Соль доставлялась с Кубани, Крыма и даже, может быть, из Бахмута. ‹…›. С прекращением первой турецкой войны и, благодаря выгодным для торговли условиям мира с турками, стала развиваться внешняя торговля. ‹…› до устройства одесского порта вся торговля Южной России единственно шла чрез Таганрог.

Территория города постепенно разрасталась, однако в XVIII столетии город был сосредоточен у моря, ближе к гавани ‹…›. От гавани на юг жили моряки, там же было и адмиралтейство и флотская церковь, ныне Никольская. В глубину материка город ‹…› не шел; здесь были постройки для трех ярмарок, а далее степь, понижавшаяся к западу и переходившая в болотистую ложбину, поросшую камышами и богатую болотною дичью ‹…›. По отношению к прочей России Таганрог все еще представлял нечто вроде островка, отделенного малонаселенными степными местами и едва ли его сношения с континентальной Россией были большими, чем со странами лежавшими у морей Черного, Мраморного и Средиземного. ‹…› Климат Таганрога хвалили ‹…›, Екатерина II в письме к Вольтеру говорила, что все приезжающие из Таганрога «не нахвалятся» климатом его. Таки возник, населился и стал городом Таганрог. Практический гений Петра Великого и тонкий ум мудрой Екатерины II создали его.

Оставил в городе свой след и царь Александр I. В конце своего царствования, осенью 1825 г. он переехал с сильно болевшей царицей из Ст. – Петербурга в Таганрог, где и умер три месяца спустя. Во время императорской четы в Таганроге город на краткий срок стал теневой столицей империи.

В первый раз Александр I посетил Таганрог в 1818 году, когда путешествовал по югу России. ‹…› Город произвел на Императора очевидно приятное впечатление, тем более, что это было весною.<Во второй раз> причиною поездки Императора Александра в Таганрог была болезнь Императрицы, для которой врачи нашли необходимым пребывание на юге, указывая между прочим на Крым. Но Александр <именно> Таганрог, нашел его во всех отношениях удобным для Императрицы. ‹…› Впоследствии, порицая «хваленый Крым», он повторял, что доволен выбором.

Крым с самого начала его освоения Россией в конце XVIII в. считался местом с очень здоровым климатом. По этой причине выбор царем в качестве здравницы Таганрога был воспринят в придворных кругах со скептическим неудовольствием. Однако Приазовье по своим климатическим особенностям мало чем отличалось от Крымского побережья. В книге Павла Филевского мы читаем о Таганроге:

Климат города, как и всего степного края южной России сухой, почему лето бывает довольно жарким, а бесснежная зима при сильных северо-восточных ветрах – тяжелая, хотя и непродолжительная. Господствующих ветров два: северо-восточный или, как его местные жители называют, верховой и юго-западный – низовой; этот последний приносит атмосферную влагу и нагоняет воду в Таганрогский залив и иногда так поднимает ее, что большие пароходы с рейда могут подойти к набережной, но только редко на это отваживаются, чтобы не застрять при быстрой перемене ветра. ‹…› Местность, окружающая Таганрог решительно не имеет болот, что освобождает Таганрог от вредных миазмов и таких беспокойных посетителей, как комары, которые иногда, хотя и нагоняются из гирл восточным ветром, но в очень незначительном количестве да и то по низменной береговой линии[32]. ‹…› Дом, в котором поселился Александр 1-й и Елизавета Алексеевна был каменный, в один этаж; впрочем, Государь предполагал вывести и второй этаж; в подвальном этаже были службы. Между дворцом и земляными укреплениями крепости лежала обширная, незастроенная тогда площадь, которую Император имел намерение засадить садом. ‹…› Половина, занимаемая Императрицею, состояла из восьми весьма небольших комнат, в каковых кроме Императрицы помещались еще фрейлины Валуева и княжна Волконская. Посредине дома проходил, больше других комнат, сквозной зал для приемов. В этой же половине была помещена походная церковь. Половину, занимаемую Императором, составляли две комнаты с другой стороны приемного зала; в угловой был кабинет со спальней, а другая составляла уборную, она одним окном выходила во двор и была полукруглая. При этих двух комнатах был коридор с просветом из уборной для дежурного камердинера; гардеробная же была внизу, в подвальном этаже. При доме довольно обширный двор и небольшой сад с плодовыми деревьями, запущенный и к прибытию Императора несколько приведенный в порядок ‹…›. Дом был меблирован очень просто, но, разумеется, прилично, без всякой роскоши и богатства. Порядок в комнатах по приезде Государя устанавливался им самим. Он сам расставлял простые стулья и небольшие липовые шкафы для библиотеки, вбивал собственноручно гвозди и вешал картины. Вообще Александр I, никогда не любивший роскоши и внешнего этикета, устраивался в Таганроге попросту. Из многого можно было заметить, что он устраивался в Таганроге надолго, быть может навсегда. Он давно тяготился делами государственного управления, тем более, что быль совершенно разочарован в своем политическом идеале. О намерении Императора отказаться от престола и поселиться в Таганроге можно заключить из его желания прибавить второй этаж во дворце, устроить сад между крепостью и дворцом; кроме того, он говаривал: «надо, чтобы переход к частной жизни не был резок»; а обращаясь к Волконскому говорил: «и ты выйдешь в отставку и будешь у меня библиотекарем». Среди граждан Таганрога Александр 1-й держал себя в высшей степени просто. С семи часов до девяти он прогуливался пешком, а с одиннадцати в экипаже с Императрицею до первого часа. Любимая его прогулка была по направлению к городскому саду, за которым он подолгу просиживал на особом месте; городским садом он много занимался, назначал рабочим их работу; составлен был целый штат для устройства сада и выписан лучший садовник из Петербурга. Разговаривая с градоначальником Дунаевым, он однажды сказал: «позвольте мне в вашем саду похозяйничать» и приказал купить дачу и рощицу, прилегающую к саду, чтобы его увеличить. К своему дворцу Император собирался прикупить имение бывшего градоначальника Папкова, состоящее из сада и нового, лучшего тогда в Таганроге, дома ‹…›. Обед Государя оканчивался в час, после обеда Государь и Государыня опять гуляли или ездили по городу.

Свое особое благорасположение к городу император отметил указом 19 октября 1825 года, за собственноручною подписью о восстановлении торговых льгот, отмененных в годы Отечественной войны 1812 г.:

«…желая изъявить особенное благоволение Мое к городу Таганрогу и оказать возможные способы к возвышению и устройству сего, столь важного и полезного для внутренней российской торговли порта, Я повелеваю вам возобновить выдачу десятой части со всех таганрогских таможенных пошлин для приведения таганрогской гавани в состояние, достоинству здешней торговли соответственное и на устройство других зданий для порта и города нужных, отпуская сию сумму на прежнем основании в ведение таганрогского градоначальника с тем, чтобы употребление оной сообразно предполагаемой цели было производимо под особенным распоряжением новороссийского генерал-губернатора. Впрочем, сию десятую часть производить ежегодно в сумме, не свыше одного миллиона рублей годового пошлинного сбора, отпуск же оной начать с получения сего и продолжать впредь до указа». ‹…› Между тем приехавший в Таганрог новороссийский генерал-губернатор Воронцов и проживавший в Таганроге стал предлагать Государю побывать в Крыму, в котором, по словам Воронцова, много сделано в его генерал-губернаторство. Предложение было настойчиво повторяемо, и император, сказав, что соседям нужно жить в дружбе согласился ехать. Пред самым отъездом произошло, как рассказывают, следующее характерное в жизни Александра I-го обстоятельство: он сел писать письмо к своей матери Марии Федоровне; было четыре часа дня, но надвинулась темная осенняя туча и в комнате стало темно. Государь потребовал свечи, но так как скоро опять стало светло, то камердинер Анисимов спросил, не прикажет ли Государь убрать свечи. «А для чего»? – спросил Государь. – «Для того, Ваше Величество, что на Руси днем со свечами писать не хорошо». – «Разве в том что-нибудь заключается? – заметил Государь – скажи правду, верно ты думаешь, что, увидя с улицы свечи, подумают, что здесь покойник»? – «Точно так, Государь, по замечанию русских». – «Если так, сказал с улыбкой Государь, – то возьми свечи». В Крым отправился Александр Павлович сухим путем и первое время был доволен прогулкою, хотя ехал не особенно охотно и хотел сократить путешествие, как только возможно. Но недалеко от Севастополя отправился посетить Георгиевский монастырь и, несмотря на советы проводников теплее одеться, не хотел надеть шинель и тогда же почувствовал, что ему холодно. В Бахчисарае он жаловался доктору Вилье на лихорадку, но, несмотря на просьбы доктора, принимать лекарства отказался и спешил возвратиться в Таганрог. 4 ноября он был в Орехове, где был в церкви и прикладывался ко кресту, в 7 часов вечера того же числа прибыл в Мариуполь, где доктор Вилье нашел у Императора лихорадку в полном развитии. Встревоженный болезнью Государя доктор уложил его в постель, дал стакан крепкого пуншу и предложил оставаться в Мариуполе, но Александр Павлович не согласился, говоря, что он едет к себе домой. На другой день утром Государь чувствовал сильное утомление и слабость. В десятом часу, в закрытой коляске, закутавшись в теплую шинель, он выехал из Мариуполя и прибыл в 8 часов вечера 5 ноября в Таганрог.

Болезнь Александра I прогрессировала, и 19 ноября 1925 года в 10 часов и 47 минут утра он скончался на руках императрицы и своих приближенных.

Императрица Елизавета Алексеевна, как известно, не надолго пережила своего супруга; она умерла 4 мая 1826 года на пути из Таганрога в Петербург на 45 году жизни.

В 1830 г. в Таганроге был установлен памятник Александру I работы скульптора Мартоса – первый монумент города и единственный памятник этому государю в Российской империи[33].

Несмотря на отсутствие промышленного производства и плохое водоснабжение город разрастался и богател. Развитию Таганрога способствовала и близость к сельскохозяйственным районам Украины и Новороссии и удобная транспортная артерия – река Дон. Город вел интенсивную торговлю пшеницей[34], льном, паюсной икрой, пенькой.

При таком состоянии внешней торговли Таганрога однако же повсюду раздавались жалобы на крайнее неблагоустройство <его> порта. ‹…› … если бы <появилась> возможность нагружать заграничные пароходы прямо с гавани, то Таганрог ‹…› привлек бы массу груза идущего другим и худшим путем за границу.

В Таганроге были открыты консульства 15 государств – Бельгии, Великобритании, Греции, Дании, Италии, Нидерландов, Норвегии, Португалии, Персии, Турции Швеции и других держав.

‹…› Антон Павлович Чехов родился в те времена, когда будущее города казалось обеспеченным: дожидался высочайшего одобрения проект строительства южной железной дороги[35]. Обозы, груженные пшеницей и мясом, тянулись в Таганрогский порт, поскольку до ближайшего крупного города, Харькова, было пятьсот верст по степному бездорожью [РЕЙФ. С. 30].

В 1860 г. в портовом городе Таганрог Таганрогского градоначальства Екатеринославской губернии насчитывалось 8 церквей, 1900 домов, 343 лавки и проживало более несколько десятков тысяч человек[36] разного происхождения и вероисповедания. Основную часть из них составляли русские, к коим будущий писатель принадлежал по крови и по рождению, но рядом, бок о бок, сплоченными общинами жили и другие «языцы». Старший брат Антона Павловича – Александр Чехов, оставил такое вот описание родного города:

Это был город, представлявший собою странную смесь патриархальности с европейской культурою и внешним лоском. Добрую половину его населения составляли иностранцы – греки, итальянцы, немцы и отчасти англичане. Греки преобладали. Расположенный на берегу Азовского моря и обладавший мало-мальски сносною, хотя и мелководною гаванью, построенной еще князем Воронцовым, город считался портовым и в те, не особенно требовательные времена оправдывал это название. Обширные южные степи тогда еще не были так распаханы и истощены, как теперь; ежегодно миллионы пудов зернового хлеба, преимущественно пшеницы, уходили за границу через один только таганрогский порт. Нынешних конкурентов его – портов ростовского, мариупольского, ейского и бердянского – тогда еще не было.

‹…›

Аристократию тогдашнего Таганрога изображали собою крупные торговцы хлебом и иностранными привозными товарами – греки: печальной памяти Вальяно, Скараманга, Кондоянаки, Мусури, Сфаелло и еще несколько иностранных фирм, явившихся Бог весть откуда и сумевших забрать в свои руки всю торговлю юга России. Все это были миллионеры и притом почти все более или менее темного происхождения, малограмотные и далеко не чистые на руку.

‹…›

Зато внешнего, мишурного лоска было много. В городском театре шла несколько лет подряд итальянская опера с первоклассными певцами, которых негоцианты выписывали из-за границы за свой собственный счет. Примадонн буквально засыпали цветами и золотом. Щегольские заграничные экипажи, породистые кони, роскошные дамские тысячные туалеты составляли явление обычное. Оркестр в городском саду, составленный из первоклассных музыкантов, исполнял симфонии. Местное кладбище пестрело дорогими мраморными памятниками, выписанными прямо из Италии от лучших скульпторов. В клубе велась крупная игра, и бывали случаи, когда за зелеными столами разыгрывались в какой-нибудь час десятки тысяч рублей. Задавались лукулловские обеды и ужины. Это считалось шиком и проявлением европейской культуры. В то же время Таганрог щеголял и патриархальностью. Улицы были немощеные. Весною и осенью на них стояла глубокая, невылазная грязь, а летом они покрывались почти сплошь буйно разраставшимся бурьяном, репейником и сорными травами. Освещение на двух главных улицах было более чем скудное, а на остальных его не было и в помине. Обыватели ходили по ночам с собственными ручными фонарями. По субботам по городу ходил с большим веником на плече, наподобие солдатского ружья, банщик и выкрикивал: «В баню! В баню! В торговую баню!» Арестанты, запряженные в телегу вместо лошадей, провозили на себе через весь город из склада в тюрьму мешки с мукой и крупой для своего пропитания. Они же всенародно и варварски уничтожали на базаре бродячих собак с помощью дубин и крюков. Лошади пожарной команды неустанно возили «воду и воеводу», а пожарные бочки рассыхались и разваливались от недостатка влаги. Иностранные негоцианты выставляли на вид свое богатство и роскошь, а прочее население с трудом перебивалось, как говорится, с хлеба на квас.

Такова была физиономия тогдашнего Таганрога.

Помимо крупных негоциантов и закабаленных ими полуголодных пролетариев, существовал еще класс обывателей. Это были так называемые «маклера», тоже большею частью иностранцы. Эти господа имели свои «конторы», скупали мелкими партиями привозимый из деревень чумаками на волах хлеб, ссыпали его в амбары и затем перепродавали Вальяно или другим тузам, составлявшим крупные партии уже для отправки за границу. У этих тузов также были свои конторы. В них совершались торговые сделки и велась обширная коммерческая переписка с иностранными европейскими фирмами. У Вальяно, который до конца дней своих не научился ни читать, ни писать и умер в буквальном смысле слова неграмотным, служил в конторе целый штат клерков, бухгалтеров и разных делопроизводителей. Штат этот получал довольно солидное содержание – и попасть клерком в контору к Вальяно или к Кондоянаки, к Скараманга или к кому-нибудь из этих финансовых дельцов значило составить себе карьеру [ЧАП][37].

Антон Чехов также не раз в своих письмах поминал Таганрог – и в желчно-саркастических, и в умильно-ностальгических выражениях:

Всей душой хотел я повидаться с вами, пожить в Таганроге, погулять по саду; мечтал об этом еще зимою, но беда в том, что когда я проезжал через Таганрог и с вокзала глядел на Михайловскую церковь (это было 6 августа, в день Преображения), то чувствовал себя не в своей тарелке и решительно не был в состоянии исполнить свое и твое желание, т. е. остаться в Таганроге. Целый месяц я ездил по Крыму и Закавказью и утомился страшно; мне опротивели и вагоны, и виды, и города, и я думал только о том, как бы скорее попасть мне домой, где меня с нетерпением ожидали семья и работа. Не дал же я вам знать о своем проезде, потому что боялся оторвать тебя от дела, а дядю от праздничного отдыха.

Пробираясь ‹…› через Новый базар, я мог убедиться, как грязен, пуст, ленив, безграмотен и скучен Таганрог. Нет ни одной грамотной вывески, и есть даже «Трактир Расия»; улицы пустынны; рожи драгилей довольны; франты в длинных пальто и картузах, Новостроенка в оливковых платьях, кавалери, баришни, облупившаяся штукатурка, всеобщая лень, уменье довольствоваться грошами и неопределенным будущим – все это тут воочию так противно, что мне Москва со своею грязью и сыпными тифами кажется симпатичной… Совсем Азия!

Такая кругом Азия, что я просто глазам не верю. 60 000 жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся, а других интересов – никаких… Куда ни явишься, всюду куличи, яйца, сантуринское, грудные ребята, но нигде ни газет, ни книг… Местоположение города прекрасное во всех отношениях, климат великолепный, плодов земных тьма, но жители инертны до чертиков… Все музыкальны, одарены фантазией и остроумием, нервны, чувствительны, но все это пропадает даром… Нет ни патриотов, ни дельцов, ни поэтов, ни даже приличных булочников.

‹…›

А ватер-клозеты здесь на дворе, у чёрта на куличках… Пока добежишь, так успеешь подвергнуться многим неприятным случайностям.

От среды до субботы шлялся в сад, в клуб, к барышням… Как ни скучна и ни томительна таганрогская жизнь, но она заметно втягивает; привыкнуть к ней не трудно. За все время пребывания в Т<аганро>ге я мог отдать справедливость только следующим предметам: замечательно вкусным базарным бубликам, сантуринскому, зернистой икре, прекрасным извозчикам и неподдельному радушию дяди. Остальное все плохо и незавидно. Баришни здесь, правда, недурны, но к ним нужно привыкнуть. Они резки в движениях, легкомысленны в отношениях к мужчинам, бегают от родителей с актерами, громко хохочут, влюбчивы, собак зовут свистом, пьют вино и проч. Есть между ними даже циники ‹…›.

Что отвратительно в Т<аганро>ге, так это вечно запираемые ставни. Впрочем, утром, когда открывается ставня и в комнату врывается масса света, на душе делается празднично.

На книгах должны быть автографы – это необходимо. (После своей смерти, т. е. лет через 70–80, я жертвую свою библиотеку Таганрогу, где родился и учился; с автографом книга, особливо в провинции, ценится в 100 раз дороже.).

Вот если захочется отдохнуть, то приеду в Таганрог, пожуирую с тобой. Воздух родины самый здоровый воздух. Жаль, что я небогатый человек и живу только на заработок, а то бы я непременно купил себе в Таганроге домишко поближе к морю, чтобы было где погреться в старости.

Был я в Таганроге – тоска смертная.

Для меня, как уроженца Таганрога, было бы лучше всего жить в Таганроге, ибо дым отечества нам сладок и приятен, но о Таганроге, его климате и проч. мне известно очень мало, почти ничего, и я боюсь, что таганрогская зима хуже московской.

Не люблю таганрогских вкусов, не выношу и, кажется, бежал бы от них за тридевять земель.

Ночью чистое мучение: потемки, ветер, трудно отворяемые скрипучие двери, блуждание по темному двору, подозрительная тишина, отсутствие газетной бумаги… Купил гуниади[38], но здешний гуниади – бессовестная подделка, с полынной горечью. Каждую ночь приходилось жалеть и бранить себя за добровольное принятие мук, за выезд из Москвы в страну поддельного гуниади, потемок и подзаборных ватеров.

Если бы в Таганроге была вода или если бы я не привык к водопроводу, то переехал бы на житье в Таганрог. Здесь в Ялте томительно скучно, от Москвы далеко, и трудно ходить пешком, так как, куда ни пойдешь, везде горы. Когда в Таганроге устроится водопровод, тогда я продам ялтинский дом и куплю себе какое-нибудь логовище на Большой или Греческой улице.

Я уверен, что, служа в Таганроге, я был бы покойнее, веселее, здоровее, но такова уж моя «планида», чтобы остаться навсегда в Москве… Тут мой дом и моя карьера… Служба у меня двоякая. Как врач, я в Таганроге охалатился бы и забыл свою науку, в Москве же врачу некогда ходить в клуб и играть в карты. Как пишущий я имею смысл только в столице[39].

Из-за противоречивых высказываний братьев Чеховых о родном городе в чеховедении:

Появилась нелепая и явно тенденциозная концепция, по которой не было, пожалуй, в старой России другого города, такого «захолустного» и «глухого», «провинциального» и «заштатного», «ленивого» и «скучного», «глупого» и «безграмотного», как «какой-то Таганрог»; такого «дворянского» и «буржуазного», «купеческого» и «чиновничьего», «мещанского» и «обывательского», «сонного» и «мертвого», как «какой-то Таганрог» [БОНД].

Поэтому представляется необходимым привести независимые от этих стереотипов отзывы о Таганроге. В октябре 1877 года, например, в Таганроге провел несколько дней тяжело больной беллетрист-демократ Василий Алексеевич Слепцов. Свои впечатления о городе он описывает так:

Сегодня утром я приехал в Таганрог. Дорогой чувствовал себя прекрасно, много ел, спал и» лучшем виде прошлялся целый день по городу. Таганрог – это греческое царство. Немножко похож на Киев, только… здесь греки. Все греки: разносчики, попы, гимназисты, чиновники, мастеровые-греки. Даже вывески греческие. И я рад, что узнал еще одно иностранное слово, а именно: бани по-гречески: эмпорики трапеза. Контора – это трапеза. Они там в этой трапезе кушают своих должников. Мне понравилось. Еще понравилось, что город у самого моря и даже из моего окна его хорошо видно. Кроме того, все здесь есть: и дистиллированный спирт, и сливочное масло, и лимоны (в Пятигорске и лимонов нет), и госпожа Оленина, т. е. газеты, одним словом, все, без чего мне и жизнь не мила.

Я подозреваю даже, что есть кефальная икра. Почтовая бумага есть. Это верно, есть – непротекающая. Я на ней пишу это письмо. Даже знакомые есть. Во-первых, разумеется, актеры – двое уже есть в этой же гостинице, да един адвокат, да еще поврежденный в рассудке купец.

‹…› Погоду здесь я нашел прелестную, именно такую, как желал: ясная, теплая осень. Всяких фруктов и винограду множество… [БОНД].

С описаниями братьями Чеховыми своего родного города резко контрастируют и воспоминания другого коренного таганрожца, их младшего современника, поэта и джазового музыканта Валентина Парнаха:

Я родился в приморском белом городишке… Везде балконы и террасы. Сады полны чайных роз, сирени, гелиотропов. Стройные улицы, обсаженные белыми акациями и пирамидальными тополями, составляли сплошной сад. Летом весь город источал благоухание. Маленький порт, куда я часто ходил с отцом, казалось младенчески улыбался [ПАРНАХ. С. 22].