Полная версия
Сказки гор и ручьёв
– А также и лицо! – вздыхая, добавлял Таннас.
Никогда еще не бывало свадьбы более грандиозной и веселой. Со всех окрестных сёл и деревень собралась на свадебный пир несметная толпа гостей, и не было конца их соболезнованию по поводу свадьбы красавицы Пауны со слепым калекою. Но Пауна, сияющая счастьем, с торжествующею улыбкой говорила всем:
– Я горжусь моим мужем. Он храбрый герой, и благодарю Бога, что сама здорова и сильна и стало быть имею возможность прокормить и его и себя.
Горную же вершину, которую видели объятой пламенем и, над которой стояло красное зарево, прозвали Piatra arsa – Опалённою скалою, так как и местные пастухи, да и некоторые альпийские охотники с клятвою уверяли, будто нашли они там совершенно обугленныекамни.
Йипи
Высясь близко одна возле другой, точно два исполинских зубца, и упорно глядя друг на друга, торчат среди группы бучдешских высот вершины Йипи. Между этими двумя вершинами, шумя и рассыпаясь влажною пылью, водопадом низвергается в долину горный поток Урлатоаре и ревёт и рвётся, пролагая себе дорогу к Прахове. Есть предание, гласящее, будто эти две вершины Йипи были во времена незапамятной старины братьями-близнецами, любившими друг друга так горячо, что жить друг без друга не могли. Всем до последней крошки длились они между собою и во всём друг за друга стояли. Если же которому-либо из них случалось ушибиться, другой принимался плакать, и ничто утешить его не могло. Оба были так же прекрасны, как утро и вечер, оба были стройны как копья, как стрелы быстры, сильны как молодые медведи. С гордостью и любовью взирала на них та, что родила их, и, гладя их по кудрявой головке, часто говорила:
– Хорошие, прекрасные мои сыновья, Андрей и Мирэа, как бы мне хотелось, чтобы вы прославились так, что о славе вашей говорили бы горы!
Происходя из благородного именитого рода, юноши были владельцами хорошо укреплённого замка на вершине одной высокой горы и здесь на высоте державно распоряжались и властвовали, как будто им принадлежала вся Вселенная. Оба часто говаривали шутя, что им придется взять себе в жены одну и ту же женщину, так как найти двух совершенно одинаковых им вряд ли удастся, и оба были того мнения, что обоим им всего лучше вовсе не жениться. Но мать их об этом и слышать не желала, так как с нетерпением ждала то время, когда будет качать на своих коленях сыновей своих сыновей и петь им колыбельные песни.
По вечерам, сидя за прялкой, она не раз певала своим сыновьям разные старинные народные песни, между тем как оба юноши окружали ее своими ласками. Андрей помещался обыкновенно у её ног, Мирэа же, облокотившись на высокую спинку ее стула, любил вдыхать аромат ее роскошных темно-русых кос, темневших сквозь тонкое белое покрывало.
– Наша мама совсем еще молодая женщина, – замечал Андрей.
– Да, правда твоя! – подтверждал Мирэа; – в роскошной косе ее нет еще ни одного седого волоска.
– И ни одной морщинки на лице, – добавлял Андрей.
– Где же нам найти себе такую жену, которая могла бы равняться с тобою? – спрашивал Мирэа, целуя мать в голову.
– Всех женщин затмишь ты собою, – прибавлял Андрей, прикасаясь губами к мизинцу прилежной ручки, прявшей тончайшую пряжу.
– Счастливый человек был мой отец! – восклицал Мирэа.
– А мы – его счастливые дети! – говорил Андрей.
Счастливо улыбалась мать этим милым ласкам и речам сыновей и занимала их рассказами об их бабушке и о тех грубых нравах, что господствовали в то время, когда жила она на свете; рассказывала и про своего строгого отца, а также и про еще более строгого и сурового мужа.
Их обеды и ужины втроём всегда бывали так оживлённы и веселы, как будто дом их был полон гостей; а между тем, когда на самом деле к ним наезжали гости, все трое бывали всегда гораздо сдержаннее и молчаливее, как то требовалось достоинством их рода. Однако же такая сдержанность нисколько не мешала ни самой хозяйке, ни сыновьям ее отличаться примерным гостеприимством и бесконечным радушием, и не одну ночь проспали они на полу, уступив гостям свои постели. И всем в этом доме, где так нераздельно царили одна только любовь да согласие, дышалось и легко и хорошо!
Как то раз оба брата, охотясь на медведя, пробирались по крутому скату одного из самых больших утёсов, стараясь отыскать медведя, натворившего недавно перед этим не мало бед в их краю. Наконец они напали на его след, а вскоре громкий рёв и падение камней возвестили им и о близости самого зверя. Но в ту самую минуту, как Мирэа уже было приготовился пустить в него стрелу, из кустарника кто-то бросил в зверя копьём и попал ему в пах, при чем, из того же кустарника раздался чей-то молодой громкий смех. Раненый медведь между тем поднялся на задние ноги и свирепо рыча, направился к кустарнику. Увидав это, Андрей тотчас понял грозившую невидимке-охотнику опасность и, упрекнув брата, который продолжал упрямо твердить: «Пусть сам справляется с затеянной им борьбой с медведем!» – со словами: – «Но разве ты не слышишь по голосу, что это охотится мальчик?» – пересёк медведю дорогу, причём всадил ему в плечо свой нож по самую рукоятку. Медведь привскочил, но затем грохнулся на землю, по-видимому, мертвый.
– О, какая обида! – раздался звучный голос, и из кустарника, в короткой юбке, в сандалиях и в белой меховой шапочке, из-под которой в беспорядке выбивались темно-русые кудри, выбежала прелестная молодая девушка. Над красивыми лучистыми глазами с зеленоватым оттенком и золотистою искрою в зрачках, смелым размашистым штрихом рисовались тонкие тёмные брови; с плеч спускался длинный плащ из белоснежной шелковистой козьей шерсти; в руке же сверкал широкий нож, точно такой же, какой был и у Андрея, и вооруженная этим ножом неустрашимая молодая девушка поджидала к себе медведя.
– Какая право досада, что не мне довелось уложить зверя! – повторила она, и на глазах ее навернулись слезы.
Андрей, видимо, был смущён и стоял, устремив на медведя взгляд, выражавший как бы сожаление, что не может он в угоду красавице возвратить ему жизнь, между тем как молодая девушка, чтобы скрыть свое неудовольствие, машинально теребила медведя ногою. Но вдруг медведь пошевельнулся и, приподнявшись, еще раз двинулся было прямо на нее. Однако в эту минуту с высоты того утеса, близко к которому она стояла, кто-то схватил ее за плечи, слегка приподнял от земли и со словами: – «Безрассудное дитя!» – поставил опять на ноги в нескольких шагах подальше от зверя. Это был Мирэа. Пораженная сходством его голоса с голосом того молодого человека, что стоял напротив неё недалеко от медведя, молодая девушка взглянула вверх и при этом увидала, что и лицом оба незнакомца были похожи друг на друга как две капли воды.
Очень удивленная, она разинула рот, как то делают малые ребята, и принялась разглядывать попеременно то одного из братьев, то другого, так что, наконец, все трое они разразились самым весёлым детским хохотом.
– Вы, видно, двойняшки! – воскликнула молодая девушка. – Знаете, как бывают орехи-двойняшки в одной скорлупе.
– Да мы-то и есть два ореха из одной скорлупы! – улыбнувшись, проговорил Андрей.
– А кто же ты такая, очаровательная лесная чародейка? Надеюсь, однако же, что не переодетая злая ведьма, жаждущая погубить нас?
– Как знать?! Может статься я и в самом деле злая старая колдунья, – проговорила незнакомка. – Недаром же пришёл к такому заключению мой дедушка после того, как заметил, что с тех пор, как поселилась я у него, что случилось, правда, не более как с неделю, его боли в желудке совсем перестали беспокоить его.
– Нам очень хотелось бы тут же на месте арестовать тебя как злую колдунью и пленницу увести с собою в наш замок за то, что осмелилась ты охотиться в лесах и горах, принадлежащих к нашим владениям, – сказал Мирэа.
– А в замке у нас есть и злюка – мать! – прибавил Андрей.
– В самом деле? – воскликнула молодая девушка. – Ах, как бы мне хотелось ее повидать! Берите же меня – я ваша пленница!
Сказав это, она подозвала к себе сопровождавшего ее конюха, дала ему какое-то поручение к деду и, приказав ему под вечер приехать за нею с лошадью, легкою поступью последовала за близнецами по крутой горной тропинке к замку.
Тем временем Роксана – так звали мать молодых людей – выглянув из окна и увидав вдали сыновей, возвращавшихся с охоты втроём, подумала: – «Какого это молодого пастуха ведут они с собою?» – Позади-же охотников несли на носилках убитого медведя.
Когда же охотники подошли к замку поближе, Роксана вскричала не без тревоги:
– Да ведь это женщина! Где это они ее нашли?
Через несколько минут после этого во дворе раздались молодые твердые шаги и голоса, которые вскоре перешли сперва в сени, а потом и в просторную залу.
– Мама – закричал, входя, Мирэа: – посмотри, какого привели мы к тебе пленника, шалуна-охотника, испортившего нам нашу охоту. Скажи, какое за это наложить на него наказание?
Охваченная каким-то смутным страхом взглянула Роксана на незнакомку, сознавая в душе, что для неё всего было бы приятнее как можно скорее удалить ее из замка. Но в миловидной наружности молодой девушки было столько чарующей датской простоты и кротости, что Роксана не могла не улыбнуться ей, a затем приветливо протянула ей руку, которую незнакомка почтительно поднесла к своим губам.
– Полагая, что худшим для неё наказанием будет то, если заставим ее часок-другой посидеть за прялкой вместе со мной, старухой.
– Вовсе нет! Я мастерица по части пряжи и пряду не хуже любой волшебницы. Уверяю вас, что пальцы мои оттого, что недурно владеют они копьём, нисколько не утратили ни своей гибкости, ни проворства, ни легкости. Что же касается разницы в летах, то я привыкла находиться исключительно только в обществе моего деда, который день-деньской всё только и сидит в своём кресле и каждый раз, как начинаю я ему что-нибудь рассказывать, поминутно засыпает.
Говоря это, молодая девушка сняла с себя свой длинный плащ, и хотела было положить его куда-нибудь в сторонку, но Андрей любезно предупредил ее в этом. Хозяйка замка сама сняла с неё меховую шапочку и причесала ей голову, откинув с разгорячённого лба влажные кудри, отчего молодая девушка казалась еще красивее, так что Роксана, также как и сыновья ее, невольно залюбовались ею.
– Как же тебя зовут, милое дитя? – спросила она ее.
– Урландой зовут меня; не правда ли какое некрасивое имя? Меня было хотели назвать Роландой; но я при этом так ревела – говорят – и кричала, что назвали меня не Роландой, а Урландой.
Незнакомка рассказала это таким комично-грустным тоном, что слушавшие ее не могли сдержать улыбки.
– Дед же мой живёт по ту сторону горы, и сегодня я зашла очень далеко от дома, – прибавила она.
– В таком случае ты, наверное, с аппетитом пообедаешь с нами, не так ли? – спросила Роксана и, взяв гостью за руку, провела ее в столовую. Комната эта была вся увешана дорогими восточными коврами; на столе же на белой скатерти блестело серебро.
За обедом оба брата пили вино в весьма умеренном количестве и притом не иначе, как обильно разбавив его водою; обе же женщины довольствовались исключительно одною водою. Разговор за столом – незатейливый, простодушный и нисколько не натянутый – был очень веселый. Рассказывались разные охотничьи похождения, из которых одно было невероятнее другого, в чём Роланда не только не отставала от братьев, но еще и умудрялась перещеголять их своими и того более невероятными рассказами и всё это таким серьёзным тоном, как будто готова была принять присягу в правдивости того, что рассказывала.
Братьев она поминутно смешивала, называя их то Мирэа Андреем, то Андрея Мирэем, что самой ей казалось очень забавным. Когда же Андрей отрекомендовал ей себя как тот, который спас ей жизнь, – причем Мирэа ревниво поспешил заметить, что от последних объятий медведя спас ее он, – она, смеясь, заметила им:
– Это отлично, что спасением своей жизни я обязана вам обоим, так как иначе мне постоянно приходилось бы быть в недоумении, не зная, наверное, который же собственно из вас спас меня.
После обеда она попросила, чтобы ей дали прялку и веретено, так как она хотела доказать, что-то, что говорила она на счёт удивительного своего искусства прясть, было вовсе не охотничьим рассказом. Эти последние слова были сказаны ею не без лукавой улыбки по адресу обоих братьев.
И действительно, изготовленная ею пряжа походила скорее на паутину, до того была она тонка и ровна, чему немало подивилась Роксана.
– Я и вышивать умею прекрасно, – сказала молодая девушка; – этому меня научила моя мать, которая сама умела прелестно вышивать и все надеялась с помощью различных рукоделий укротить мой резвый, неусидчивый нрав. Однако же я постоянно старалась справиться с заданной мне работою гораздо скорее, чем могла рассчитывать моя мать, и прежде, чем успевала она оглянуться, я уже опять торчала либо на конном заводе, либо где-нибудь в лесу на охоте.
Тут рассказчица чуть-чуть вздохнула.
– Теперь наш конный завод продан. Впрочем, здесь и ездить верхом среди этих несчастных гор нет никакой возможности: нет здесь ни простора, ни раздолья!.. А, да вот и моя лошадь пришла за мною! – воскликнула она и вскочила. – Теперь мне надо ехать, так как иначе я вернусь домой не раньше ночи, a дедушке моему, с его густыми нависшими бровями, около которых скопилось столько мелких морщин, в любое время не трудно, если он только захочет, принять вид очень свирепый.
Сказав это, она подбежала к Роксане, поцеловала ей руку, потом поклонилась братьям, махнув им своей меховой шапочкой, которую затем ухарски надвинула на свои длинные кудри, забежала в зал, схватила свой плащ и как вихрь выбежала во двор, где, подбежав к лошади, вскочила по-мужски в седло.
Оба брата, приказав оседлать своих коней, отправились провожать молодую гостью до рубежа своих владений, и все трое, уезжая, весело смялись, раскланиваясь с Роксаною, которая, хотя и с улыбкой, как-то грустно смотрела на них из окна. Чувство какого-то смутного страха все еще лежало у неё на сердце, хотя она и сама не могла бы объяснить себе, почему это было так, и с величайшею радостью немедленно же вернула бы к себе назад своих милых сыновей.
Роланда непременно хотела галопом нестись с горы на гору. Помешать же ей исполнить такое свое желание оказалось делом далеко не лёгким; и не прежде, как попросили ее пожалеть бедных лошадей, перестала она погонять свою лошадь, причём, вздохнув, заметила: «И вот такие-то, еле подвигающееся вперёд четвероногие, называются у вас конями!»
Надвинувшаяся между тем ночь заставила Роланду пригласить своих провожатых завернуть к ее деду. Старик сидел у очага, поглаживая свою белоснежную бороду, доходившую у него чуть ли не до самого пояса.
– Ну, где же это ты опять у меня пропадала, сорванец ты мой? – добродушно ласково спросил он внучку.
– В ужасном плену в наказание за нарушение устава об охоте, дедушка. А вот и преследователи мои, которые проводили меня сюда, чтобы удостовериться, правдивы ли были мои показания.
Старик весьма благосклонно посмотрел на молодых людей, очень почтительно остановившихся перед ним. Вскоре был подан ужин, который прошёл также весело, как давеча обед в доме Роксаны.
На следующее утро, едва только рассвело, Андрей и Мирэа поспешили отправиться в обратный путь домой, причём немало изумились при виде цветов, дождём посыпавшихся вдруг на них из одного из окон. Но не успели они взглянуть вверх, как окно уже захлопнулось, и таким образом оба уехали, никого не увидев.
День этот положил начало беспрерывному ряду обоюдных посещений, прогулок верхом, охотничьих экскурсий в горах и мирных бесед у домашнего очага.
Иногда, однако же, на Роланду находили минуты тихой грусти, и в такие минуты она бывала еще более привлекательна. Тут она обыкновенно много говорила о покойных своих родителях и о круглом своем сиротстве; дед её – говорила она – очень стар и вероятно уже недолго поживете на свете, а куда она тогда денется – этого она и сама не знает.
– Не оскорбляй ты нас! – восклицал Андрей, – Разве мы тебе не братья? И разве нет для тебя места в нашем замке?
– Да и наша мать, разве не любит она тебя? – прибавлял Мирэа.
А между тем сердце Роксаны при таких разговорах каждый раз тревожно сжималось; но, несмотря на это, она всё-таки очень искренно и горячо любила свою милую резвую дикарку.
Но вот как-то раз вскоре после одного из подобных разговоров в замке совсем неожиданно услыхали вдруг отрывистый топот коня, быстро мчавшегося вверх по дороге к замку, и не более как через каких-нибудь две-три минуты Роланда, бледная, с непокрытою головою и распущенными волосами, вбежала в комнату к Роксане:
– Умоляю вас, именем всего святого, позвольте мне остаться у вас и жить в вашем доме! Дедушка мой скончался. Я сама закрыла ему глаза, вымыла его, положила в гроб и похоронила, и, делая всё это, ни разу не почувствовала ни малейшего страха. Но теперь в дом его наехали его родственники, целая орава, и начали спорить о его наследстве, ссорились, кричали, галдели, меня бранили и ругали за то, что дедушка и мне что-то завещал, а один из них, старый и лысый, вздумал упрашивать меня сделаться его женою! О, ужас! Вот уж тут-то я испугалась!!! Такой противный! Однако же я ему сказала, что зовут меня Урландой и что я так капризна и зла, что быть моим мужем будет для всякого одним лишь наказанием. Да и в самом деле я вовсе не желаю выходить замуж; а желала бы остаться у вас и жить здесь, пока не прогоните вы меня от себя.
Не без труда следила Роксана за этим быстрым потоком слов сильно взволнованной молодой девушки. Но еще труднее, оказалось, успокоить бедняжку. Однако же, наконец, ей удалось увести её в ту уютную, светлую комнату, в которой Роланда еще раньше уже не раз ночевала, и тут она ей сказала, что отныне дом этот будет её домом до тех самых пор, пока целы будут его стены и крыша.
Роланда кинулась обнимать ее, целовала ей руки и дала ей слово, что будет кротка и тиха – тиха как большое тихое озеро! Улыбнулась на это Роксана и заметила ей, что кротость явится в ней тогда, когда станет она женщиною замужнею.
– Но я вовсе не хочу выходить замуж, а желаю остаться девушкой, а главное быть вольной, вольной, как вольная пташка.
Роксана чуть слышно вздохнула, но тут же начала вдруг прислушиваться к голосам вернувшихся домой сыновей, при чем от неё не ускользнуло то, что оба, войдя, прежде всего, спросили о Роланде, которую издали видели в ту минуту, как неслась она вверх по горе к замку.
Удивительная перемена произошла во взаимном обращении обоих братьев с тех пор, как в замке поселилась Роланда, к которой оба относились как бы к младшей сестре. Да и самой молодой девушке, казалось, овладела с тех же пор небывалая в ней робкая застенчивость. Чаще прежнего стали оба брата уходить из дома; но уже не вместе, а врозь и всего чаще в совсем противоположные стороны; между тем как Роланда, оставаясь наедине с их матерью, была рассеяна, часто задумывалась, а порою украдкой даже и плакала. Иногда же в те минуты, когда она думала, что никто на нее не смотрит, она принималась как-то странно вглядываться попеременно то в одного из братьев, то в другого, a затем углублялась в саму себя, словно стараясь уяснить себе что-то такое, что, видимо, оставалось для неё тёмным. Впрочем, даже и теперь ещё ей не редко случалось смешивать обоих братьев; хотя теперь она при этом уже заливалась чистосердечным хохотом, а как-то тревожно только взглядывала на их мать, которая со своей стороны с затаённым страхом замечала, что над домашним её очагом, видимо, сгущалась чёрная грозовая туча и пуще Роланды старалась, чтобы никто не заметил слез, нередко проливаемых ею украдкой с тех пор, как сыновья её каждый в отдельности признались ей в своей глубокой, беспредельной и необоримой любви к молодой девушке, причём каждый из них в заключение спросил ее:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
[ «Carmen – это песня, а SyIva есть лес,
Так и возникла на свет песнь Лесная,
И если бы я не в лесу родилась,
То не было б в мире давно моих песен».]
2
Румынский народный танец.
3
Овечья лужайка.
4
Молодая ягнившаяся овца.
5
Ягнёнок.