Улыбка сквозь трамвайное окно

Улыбка сквозь трамвайное окно

Лидия Федоровна Зимовская

© Лидия Федоровна Зимовская, 2021

ISBN 978-5-0050-0464-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ 1.

Это было со мною…

Рыжая цыганка

Окраина города была сплошь застроена старыми частными домами. Начали ставить их еще до войны выехавшие из деревень молодые семьи. Когда вербовщики из города агитировали мужиков ехать работать на строящийся завод, сорвались с места даже женатые: больно уж в деревне надоело за одни палочки пахать. Лесу в округе много, переселенцам разрешили строиться, так что скоро в город и семьи перебрались. А уж достраивался район постепенно после войны.

Наш дом, крайний в проулке, ставили последним. «Строила» его даже я. Как потом рассказывала мама, за несколько месяцев до моего рождения она помогала отцу строгать доски, а я буянила в ее животе, требуя отдыха. В дом заселились, когда маму выписали из роддома. Обычно в новый дом первой запускают кошку. А здесь роль кошки выполняла я. Еще шутили, что всех детей находят в капусте, а меня нашли в стружках.

На тихой улочке от переулка до переулка стояло шесть домов с одной стороны, шесть с другой. Машины здесь ходили редко, разве что дрова кому подвезут. Возле домов ровным ковром росла трава, в песке пурхались куры, их держали в каждом дворе. Довоенных детей было немного, да и все они выросли, зажили своими семьями. Зато послевоенных было десятка два – от старших школьников до детсадовской мелюзги. Вместе носились по улицам, ходили на реку, целой ватагой отправлялись в лес за ягодами или грибами. Взрослеющие мальчишки построили у нашего двора турник, во дворе соорудили боксерскую грушу, набив опилом мешок из-под картошки. Парни «качали силу» – готовились в армию.

У девчонок же главным занятием было обновлять кукольный гардероб. Обменивались лоскутками, одалживали друг другу цветные нитки. Самой богатой была я. Мама, хорошая швея, всем окрестным модницам шила платья на заказ. Лоскутки доставались мне, да еще какие! И крепдешиновые, и шерстяные, и бархатные.

Дружно жили между собой и бабы. В свободную минутку забегали друг к другу поболтать. А зимними вечерами, бывало, прихватив с собой вышивку или вязание, и вовсе часами просиживали у кого-нибудь в избе. Пели песни – старинные и совсем новые, что каждый день крутили по радио. Праздники справляли вскладчину, собираясь то в одном доме, то в другом.

Зимой умерла вдова, что жила рядом с теткой Ирой. Жила одна, муж и сын ее погибли на фронте. Изредка нашу соседку навещали дальние родственники, они ее и похоронили. Первое время бабы поволновались: какие будут новые соседи? Но дом стоял заколоченный, летом родственники старушки посадили огород, однако переезжать в дом не собирались, у них было свое жилье. Наш околоток по-прежнему зажил безмятежно одной дружной семьей.

Следующей весной дом продали. И понеслась от двора ко двору тревожная новость: поселились у нас в соседях цыгане. Запирай ворота: начнут теперь воровать все, что под руку попадет. Уходя на работу, детям наказывали сидеть запершись, а в школу пойдем, ключ на привычном месте не оставлять, пусть забирает с собой тот, у кого раньше уроки кончаются. Вечером проверяли, на месте ли поросята, да пересчитывали кур. Но ничего в нашей жизни не менялось, ни у кого ничего не пропадало. И скоро тревога улеглась. Дети есть дети, быстро перезнакомились с цыганятами, вместе играли. Один из них стал учиться в нашем классе, кое-как перебиваясь с двойки на тройку.

Сколько в той цыганской семье человек, сосчитать было трудно. Видимо, главная была бабушка, потому что все ее слушались, хотя дальше лавочки возле своего дома она почти не отходила – болели ноги. Мать этих многочисленных цыганят звали Розой. Хотя и носила она длинную широкую юбку и цветастый платок с кистями, на настоящую цыганку как-то не походила. Не была она крикливой и приставучей, как те цыганки, которые изредка появлялись на нашей улице и предлагали бабам погадать. Волосы у Розы были вроде и цыганские – кудрявые, но не черные, а темно-рыжие. Мужа ее, высокого черного цыгана, видели редко и побаивались. Дочь была чуть постарше нас – лет шестнадцати. Самым смешным был цыганенок Мишка. Влюбился в мою подружку. Совсем еще пацаненок, на полголовы меньше ее, а туда же: «Вот вырасту, женюсь на тебе». Мы смеялись, он горячился, отчего становилось еще потешнее.

Когда в огородах почти отсадились, тетка Ира побежала по дворам:

– Цыгане огород копают, дайте картошки на семена.

А то как-то пришла тетка Ира вместе с Розой:

– Может, какая лишняя посуда есть, одолжите. Я им чугунок дала.

Моя мама достала из-под печи чугунную сковороду, ею уже давно не пользовались. Заглянула в стол, перебрала миски, нашла одну с отколотой с краю эмалью. Потом подумала и добавила две алюминиевые ложки. Роза все взяла, сказала «спасибо». Так по домам разных кастрюлек-тарелок и набрали.

Как-то смотрю, маленькие цыганские девочки бегают по улице в моих старых платьях, из которых я давно выросла. Выбросить жалко, еще целые. Видно, мама и отдала их цыганке Розе. Так смешно было: будто себя вижу со стороны. В конце весны цыгане старшую дочь выдавали замуж. Нам, четырнадцатилетним, трудно было поверить, что эта девчонка скоро, может, станет матерью, ведь она почти наша ровесница.

Тетка Ира привела Розу и невесту к моей матери:

– Нюра, сшей невесте обновку к свадьбе.

Развернули принесенную с собой ткань: на юбку – потемнее, на кофту – светлую в мелкий цветочек.

Мама никогда не шила кофты с оборками на цыганский манер, но взялась. Наряд невесты получился замечательный – мама придумала какие-то необыкновенного фасона рюшечки на груди. Роза достала деньги за работу швее.

– Да ладно, не надо, пусть носит, – отказалась мама.

Бабы удивлялись: чего это Ира так печется о цыганах, своих что ли забот мало? Сами же пытались найти ответ на свои вопросы. Правда, дети у Иры отделились, младший Вова и тот уже взрослый. Внуки живут в соседнем городе, к бабушке наезжают нечасто. И она, привычная заботиться о большой семье, не может сидеть без хлопот. Да опять же ближайшая соседка – ее огород от цыганского отделяет лишь ветхий заборчик. Изредка видели, как присаживалась тетка Ира к старухе-цыганке на низкую лавочку. У нее тоже были больные ноги, может, советовалась, чем лечить. Иногда Роза подходила к соседнему двору. А цыганята и вовсе частенько висли на тетки Ириных воротах, а она их подкармливала то шанежками, то пирожками, стряпать которые была мастерица.

Осень, уже убрали огороды, зарядили дожди, как прошел слух, что продают цыгане дом. И правда, вроде и собирались они осесть, да не выдержала цыганская душа: потянуло в теплые края. Роза пошла по дворам отдавать кастрюли-тарелки, что одолжили ей соседи. Ничего не перепутала. Мама побрезговала есть из сковородки и миски, что вернула цыганка, поставила их во дворе под корм курам.

Цыгане погрузили на телегу узлы с одеждой, мешки с картошкой и уехали по грязной, размытой дождями улице.

Тетка Ира семенила за телегой на больных ногах, остановилась возле угла, за который завернула лошадь, взмахнула на прощание рукой, когда Роза обернулась. Стащила с седых, некогда пышных кудрявых волос платок и стерла катившуюся по морщинистой щеке слезу. Увидела маму, вышедшую на крыльцо.

– Нюра, уехала моя дочка, Розочка моя, – запричитала тетка Ира.

– Ты чего говоришь-то, какая дочка? А ну-ка заходи, заходи в дом.

– Ой, матушка, грех-то какой на мне, – вздохнула соседка, опускаясь на табуретку.

Сашу моего на войну забрали сразу же. Оставил меня с четырьмя детьми мал мала меньше, Рите был всего годок. Мы еще и не знали, что я пятым была беременная. А в конце лета пришла бумажка «пропал без вести».

В марте родилась у меня девочка. Жили впроголодь, детей кое-как накормлю, а сама уж ладно. Молоко пропало, кормить малышку нечем. А тут цыганский табор на окраине остановился. Ходили по дворам, гадали. Я последний кусок хлеба отдала, лишь бы узнать, жив ли Саша. Увидела цыганка моих голодных детей. А тут еще дочка в люльке закричала, а мне ей в рот и сунуть нечего. Достала цыганка грудь и накормила ее. Затихла девочка у нее на руках – уснула сытая.

– Как зовут? – спрашивает.

Я и имя еще не дала. Думала, все равно умрет скоро с голоду. Говорит мне тогда цыганка:

– Отдай мне девочку. У меня тоже сынок только что родился. Молока много, выкормлю.

Хоть и нагадала цыганка, что жив мой муж, не очень-то я ей поверила: вестей от него так и не было. А как не вернется? Мне бы хоть четверых поднять. И отдала я цыганке девочку. Соседкам сказала, что умерла. Они поверили, тогда с голоду младенцы часто умирали.

Письмо от Саши пришло почти через год. Был он в окружении, воевал в партизанах, потому и не было от него так долго никаких известий. Саше я про дочку не написала. Из соседок никто ничего не видел. Дети маленькие, несмышленые, куда сестричка делась, и не поняли. Цыганский табор уехал, неизвестно куда. Одна я знала тайну. Да еще не кончилась война. Останется ли жив Саша? Да не умерла ли у цыган девочка, больно уж она была слабенькая?

Муж, слава Богу, вернулся. Раненый, контуженный, но живой. Уж в самом конце войны сильно его ранило, полгода в госпитале лежал. Да и дома еще сколько поправлялся. На завод по здоровью не взяли, на лошади в больнице работал до самой смерти. Да ты сама знаешь.

Все хотела рассказать Саше о дочке. Да сначала жалела, что он болеет очень. Потом боялась, ругать будет. А в 49-м Вова родился, я и сама о дочери, отданной цыганам, забыла. А тут они и приехали.

– Да почем ты знаешь, что твоя эта дочь?

– Так ведь старуха-то и есть та цыганка, которой я отдала ребенка. Я ее сразу узнала. Да и дочка на меня похожа: в молодости из-за таких же темно-рыжих кудрявых волос влюбился в меня Саша.

Когда Роза выросла, спрашивала мать, почему она не такая, как все цыганки: и кожа белая, и волосы светлые. Та сказала ей, что мать у нее русская. Сколько лет упрашивала Роза поехать в город, где останавливался в тот военный год табор: вдруг жива ее русская мать. Так хотела увидеть она меня. Уломала старуху. Приехали. Узнали, что и дом как раз продается по соседству, вот и поселились.

Детки Розины – это ж внуки мои, родные, хоть и цыгане. Ведь хорошо-то как: жили рядом, я внучков своих полюбила, они ко мне привязались. Но разве могут усидеть на месте, раз уж всю жизнь привыкли кочевать. Вот и засобиралась старуха, как холода подошли. Уж как я уговаривала Розу остаться. А она только сказала:

– Я ведь цыганка, мама.

Алькина любовь

Любовь первая (Письмо)

«Здравствуй, дорогая подружка».

Что это случилось с Алькой? Никогда не было в наших отношениях с лучшей школьной подругой этого «сиропу»: мы не ходили, как другие девчонки, под руку на переменках и не сюсюкали. Гораздо больше признательности и верности было в привычных «Алька»—«Лидка».

Первую разлуку мы с ней пережили тяжело: восемь лет за одной партой и все домашние задания вместе, а тут я – в девятый класс, а она – в строительный техникум. Но была у моей Альки мечта работать, как и отец, прорабом на стройке. Все равно мы каждый вечер встречались, и новостям не было конца.

Не судьба была сбыться Алькиной мечте. Не ее личная судьба, родственников. Старшую сестру Галю с маленьким сыном бросил муж. Однажды вечером пришла она домой, а там записка: «Я уехал, не ищи». Как это не ищи? Конечно, искала. По слухам, сбежал он с двоюродной сестрой жены в Киргизию к дальним родственникам. Галя, не посоветовавшись с отцом-матерью, собрала малыша и махнула разыскивать беглеца. Нашла, а что толку: все равно он к ней не вернулся. Галя в письмах жаловалась матери, что жить ей тяжело, работу нашла, а с ребенком посидеть некому.

Мать уговорила Альку поехать на помощь к сестре. Та бросила в середине первого курса строительный техникум, правда, вместе с документами взяла справку и на следующий год начала учиться в плодово-ягодном техникуме – об этом она, конечно, в школе не мечтала.

Расставаясь по-настоящему, мы пообещали писать друг другу часто-часто. И обещания выполняли. Алька присылала мне фотокарточки, где она снималась с племянником Андрюшей вдвоем. Я удивлялась: кто больше мать – Галя или моя Алька?

Все потихоньку утряслось. Андрюшу отдали в детсад. У Альки появились новые друзья, я не ревновала к ним. А очень хотела как-нибудь откликнуться на настойчивое приглашение подруги и приехать к ней в гости, познакомиться с теми девчонками и ребятами, о которых она рассказывала в письмах.

Конечно, влюбившись впервые в жизни, Алька сообщила об этом мне. В каждом письме она находила новые слова, какой хороший, внимательный, ласковый ее избранник, каждая строка просто излучала любовь. Забыв написать необходимое «здравствуй», мимоходом сообщив о своих делах и проказах племянника, она подробно описывала, как он держал ее за руку, как на нее смотрел.

Открывая конверт, надписанный Алькиной рукой, я рассчитывала прочитать очередную серию истории ее первой любви, оказалось, серия была последней.

«Здравствуй, дорогая подружка.

Ты не можешь себе представить, что случилось за последнюю неделю. Как я любила (наверное, все еще люблю) Алика! Я даже не задавала себе вопроса, почему он выбрал меня: я ведь обыкновенная, никакая не красавица, а ему столько девчонок глазки строили. Я даже гордилась: вы хоть из кожи лезьте, а выбрал он меня, значит, нашел что-то особенное.

А потом и про это не вспоминала, только мы двое существовали на свете, даже нет: он один! Алик сказал, Алик решил, Алик велел… Ведь он, правда, был очень внимательным: цветы дарил, на руках носил, всегда тут как тут, если в чем-то помочь надо. Сестра говорила: «Он – твоя судьба, у вас даже имена одинаковые».

Я чувствовала: Алик вот-вот сделает мне предложение, представляла, как это произойдет и что я ему отвечу, нет, пожалуй, ничего говорить не буду, просто крепко-крепко поцелую, и он все поймет, ведь мы уже научились понимать друг друга без слов. А потом я пришлю тебе на самой красивой открытке приглашение на свадьбу, и на этот раз ты обязательно приедешь. А потом представляла, какая у нас будет свадьба. Я была такая счастливая в своих мечтах.

Он сделал мне предложение. Пришел однажды под вечер. Таким растерянным я его еще не видела. Молчал, но я же чувствовала: что-то случилось. Спросила. Оказалось, что в дом его родителей пришла молодая женщина, оставила новорожденного ребенка и записку. Мол, вот, Алик, твоя дочь, а я уехала. Ребенок, действительно, его, он встречался с этой женщиной и бросил ее. Родители велели Алику срочно жениться, чтобы у девочки была мать. Вот он и пришел ко мне. Я отказалась.

Знаешь, я тогда еще не думала о том, что он мне изменял или делил свою любовь на нескольких, просто вместо сердца я почувствовала внутри тяжелый камень, он становился все больше и больше и уже невозможно было ни о чем другом думать, кроме этой тяжести. Утром я проснулась, но не хотелось одеваться, куда-то идти, что-то делать: какое несчастье свалилось на меня и за что?

Алик нашел себе невесту. За него согласилась выйти замуж моя техникумовская подруга. Оказывается, его любви хватало на всех: и на меня, и на мою однокурсницу, и на ту, что родила и оставила ему ребенка, может, еще на кого.

Они пригласили меня на свадьбу. Сначала я восприняла это как насмешку. Потом подумала: а почему нет? И пошла. До сегодняшнего дня я не проронила ни слезинки. А сегодня сидела на этой свадьбе какая-то отрешенная, хотя улыбалась, шутила, делала вид, что мне все равно, даже пыталась изображать равнодушную, когда на крики «горько» он целовал свою невесту – не меня. И вдруг мне так захотелось плакать, кому-то рассказать, как мне плохо. Я ушла со свадьбы, пишу тебе, а сама никак не могу остановить слезы».

Любовь вторая, она же последняя

Кончался сентябрь, но во Фрунзе еще совсем не чувствовалась осень. Было жарко, рынки переполнены фруктами. Алька знала, что все это уже не ее, что пора возвращаться домой – на холодный, дождливый Урал.

Вот-вот начнутся занятия в техникуме. Алька не могла представить, как она встретится на занятиях со своей техникумовской подругой (бывшей подругой!). Она не хотела видеть ни ее, ни своего бывшего жениха, не хотела вспоминать о их свадьбе, высидеть на которой даже час было большим мучением. Ее не обрадовало бы даже известие о том, что их семейная жизнь не заладилась. Вот чего Альке хотелось, так это забыть о своей сначала такой счастливой, а оказалось, такой несчастной первой любви.

Сестра Галя окончательно поставила крест на бросившем ее муже. Все чаще проводила вечера в компании друзей, благо маленького сына Андрея было с кем оставить – последний месяц Алька из дому почти не выходила. Потом Галя намекнула сестре, что уже давно встречается с Сашей, он их земляк, тоже жил на Урале. Они, наверное, поженятся. Хорошо бы отправить Андрюшу к матери, хотя бы на первое время.

Алька сходила в техникум и забрала документы. В тот же день купила билет на поезд. Сестра сама вызвала мать на переговоры. Чтобы та не волновалась, наврала с три короба: Алька едет домой, потому что не переносит жару, во Фрунзе ей не климат. Между делом предупредила, что Андрюшу отправляет бабушке, не уточнив, надолго ли. А уже потом дома уговорила сестру взять ребенка с собой, сказав, что мама соскучилась по внуку и просила его привезти, раз уж Алька все равно едет. А потом видно будет, как забрать Андрея. Может, она сама скоро приедет в отпуск.

Дома было все спокойно. Родители обрадовались ее приезду, особенно отец. Ее не огорчал даже непрерывный дождь за окном, ведь она была в родных стенах. Только одно мучило: надо было чем-то заниматься. В строительном техникуме, откуда она полтора года назад забирала документы, восстановиться не удалось. Пожилая чопорная дама в канцелярии сказала:

– Вы что, девушка, думаете, у нас проходной двор: захотел – ушел, захотел – пришел? За два года вы забыли все, чему вас учили на первом курсе. Приходите будущим летом и сдавайте вступительные экзамены. Может, поступите. Ну, а если вас это не устраивает, могу дать еще один совет: походите по профтехучилищам, вдруг где-то недобор.

Как ни обидно было Альке, ничего не оставалось, как воспользоваться советом. Однако и тут не повезло: во всех училищах группы были укомплектованы. Устроиться на работу хоть без какого-то образования и думать было нечего. Пока она моталась туда-сюда, ее одноклассники успели закончить среднюю школу, я, ее лучшая школьная подруга, поступила в университет и уехала. А она так и осталась с незаконченным средним. Неужели еще год терять, нянчиться дома с Андрюшей?

И тут попала в руки газета: в маленьком городишке единственное профучилище объявляло дополнительный набор в группу бухгалтеров. Алька уже не думала, нравится ей эта специальность или нет, решила ехать. Не пугало и то, что ехать надо далеко – ночь на поезде; что в том городке знакомых нет, зато в объявлении было обещано место в общежитии.

Родители тоже с облегчением вздохнули: дочь, наконец, пристроилась. Они видели, как она металась после возвращения домой. Андрея отдали в детский сад. Галя прислала письмо: в отпуск приехать не сможет, просила, чтобы этот год Андрюша пожил у деда с бабушкой. Алька матери сказала, что сестра, видимо, выйдет замуж.

– Вот и хорошо, – ответила та. – А без Андрюши ей будет легче наладить семейную жизнь. Да и мы к нему привыкли.

Год пролетел незаметно. За зиму и весну Алька лишь несколько раз приезжала домой на каникулы и праздники, увозя с собой сумки с продуктами: благо огород был свой, да и скотину родители держали. В середине лета вернулась совсем с новеньким дипломом.

Отец уже лет двадцать был прорабом на ремонте жилья. В жилкомхозе его уважали. И по его просьбе Альку приняли в бухгалтерию. Теорию в училище она усвоила на отлично: зря красные дипломы не выдают. А практика была нехитрой: в первое время посадили ее на учет работы мусорщиков да бани.

Конечно, не об этом она мечтала. Снова идти учиться на дневное ей совесть не позволяла: сколько можно сидеть на шее родителей! Им вон еще Андрея растить. Ясно, что Галя увозить его к себе не собирается, к тому времени она родила дочку.

Столько лет Алька бестолково училась, что даже среднего образования не получила. Вот с этого и решила начинать. В вечернюю школу ее сразу приняли в десятый класс, учтя, что в техникуме программу за девятый она прошла. Покатились будни: работа, школа. Даже в выходные бездельничать было некогда. Всю картошку с отцом вдвоем выкопали. Мать приболела, да и с Андрюшей кому-то надо было оставаться.

В конце сентября зарядили дожди, в выходные нос из дому не высунешь. Как назло, магнитола сломалась, тоска. В мастерскую тащить не хотелось: магнитола старая, тяжеленная, да и далеко. Мать откуда-то узнала, что есть мастер, который всю технику умеет ремонтировать.

Пришел Сережа в субботу. Магнитолу разобрал, поковырялся, сказал, что надо заменить кое-какие детали, он завтра еще придет. На другой день крутил отвертками долго. Алька сидела рядом, неудобно было оставить человека одного, да и магнитола стояла в ее комнате. Сережа увидел учебники на книжной полке, сказал, что тоже учится в вечерней школе, заканчивает одиннадцатый. Потом мать пригласила мастера пить чай. Уходя, он попросил Альку проводить его до ворот.

В понедельник на первой же перемене Сережа ждал Альку у дверей ее класса. А после уроков пошел провожать домой: разве может девушка ходить в темноте по улицам одна? Так и повелось: всю неделю из школы они вместе шли до Алькиного дома, болтали о всякой всячине, потом еще мерзли под окнами, и, уж когда было совсем поздно, она прогоняла Сережу, ведь жил он далеко, на дорогу уходил битый час. А все выходные напролет он просиживал возле Альки в ее маленькой комнатке, правда, уроки они оба как-то умудрялись приготовить.

Он сделал Альке предложение через месяц. А еще через месяц назначили свадьбу. Из всех школьных подружек, тех, с кем училась вместе восемь лет, она выходила замуж первая. По любви? Конечно. Сережа и симпатичный, и внимательный, и не пьет, и мастер на все руки. Правда, магнитолу так и не отремонтировал, не до нее все как-то. Соседка, узнав о свадьбе, сказала Алькиной матери:

– Не рано ли девку выдаешь? Еще не погуляла совсем.

– Да ты что? Пусть идет, пока берут.

Для меня было совершенно неожиданным Алькино приглашение на свадьбу да еще свидетельницей. И хотя учебный год в университете был в разгаре, решила непременно поехать, заодно и своих родителей повидаю в нашем маленьком районном городке.

К своей роли свидетельницы я отнеслась серьезно. Прямо с поезда, только забросив вещи в родительский дом, помчалась к Альке. Срочно нужно познакомиться с женихом, не могу же я ставить подпись в документах, скрепляющих брак моей подруги с совершенно незнакомым мне лицом. Сережи у невесты не было. Алька выбежала мне навстречу в платье до пола, парча переливалась белым с голубым. Глаза сияли, и хотя волосы были еще растрепанные, она, вроде всегда обыкновенная, в этот раз была такая красивая. Алька бросилась мне на шею, даже обмочила слезой мое плечо.

Скоро пришел и Сережа, совсем готовый к походу в загс: как положено, в новом черном костюме и белой рубашке. Алька накручивала на плойку волосы. Бросила свою прическу, наспех познакомила нас и занялась прической жениха. Его черные, по тогдашней моде до плеч отращенные волосы очень быстро превратились в д’артаньяновские локоны. Мне этот красавчик понравился, я порадовалась за Альку. До назначенного часа регистрации в загсе еще оставалось немного времени, я умчалась приводить себя в порядок после поезда.

Свадьба была, как у всех. Подписи жениха и невесты, свидетелей, обмен кольцами. Только на слова регистраторши: «А теперь, жених и невеста, поздравьте друг друга», Алька пожала Сереже руку и сказала: «Поздравляю». Пришлось зав. загсом уточнить: «Поцелуйтесь». Мне почему-то даже не было смешно, так волновалась за Альку: первая свадьба, на которой присутствовала моя подруга, была ее собственная, откуда ей было знать, как надо себя вести.

Как положено, гуляли три дня. Первый вечер принимали гостей в доме невесты. Поздно вечером погрузили Алькин сундук с приданым в сани, и лошадь по первому зимнему снегу увезла молодых в дом свекрови. Наутро мы с толпой гостей со стороны невесты явились на продолжение свадьбы в дом жениха, вернее, молодого мужа. Мы с Алькой добрались друг до друга нескоро, у молодой теперь было много обязанностей на свадьбе: надо было всех угощать, а гостей собрался полон дом. Наконец, когда все сытые-пьяные бросились в пляс, она все с тем же сияющим лицом подбежала: