Ана Ананас и её криминальное прошлое

У неё ещё есть потенциал стать полноценным ребёнком. Понимаете?

– Понимаю, – задумчиво сказала воспитательница Ярвинен.

Она принялась нервно мигать.

– Да, у меня очень сложные дети. – продолжала она, подмигивая всем вокруг, будто ей в глаз залетел комар с нервным тиком. – Поэтому, даже если эти сложные дети возьмут сейчас в заложники самолёт, им ничего за это не будет. Конкурс имени Драгомощенко уже пострадал однажды. Про нас уже знают везде. Система международных штрафов за хулиганство на нашу школу давно не действует.

Ярвинен сделала движение рукой, будто бы отпускала в воздух воздушный шарик.

– Итак, аз воздам. Пусть дети идут против взрослых, – твёрдо сказала она.

– Наконец то, – выдохнула Яна Эк и пихнула меня, призывая к решительным действиям.

Поначалу, я побоялась, что неправильно её поняла. Шведский, всё-таки, не настолько похож на немецкий, чтобы сразу всё понимать. А уж если читать по губам, то тут и вовсе не всегда получается… Короче, я бы ещё долго тупила, но Яна уже наподдала Дингу под задницу сапогом с набойкой. Он взвыл и вцепился зубами в запястье своего хозяина – Королька.

12

– Круши всё что попадётся под руку, – проник мне в голову голос Яны Эк. Теперь она превратилась в летучую мышь (к счастью для всех, лишь в моём воображении).

– Битва! Кровопролитие! Усохни моя душенька! Вперёд!

С дьявольским посвистом Яна схватилась за занавеску и принялась душить коллегу воспитательницы Ярвинен. Та к такому обращению, видать, давно привыкла. Она лениво провела Яне бросок через бедро и тут же была атакована девочкой Ильвагебю, которая выглядела как самая настоящая взбесившаяся скандинавская троллиха. На фоне случившегося побоища, декоративная мама, адвокат и Королёк явно проигрывали.

– Заткнитесь! – пыталась успокоить их криками декоративная мама. – Дайте нам договорить, маленькие идиотские черти.

Но предбанник в аэропорту весь шумел, как растревоженный улей и голоса мамы не услышал никто. Один ребенок, ростом с баскетболиста, вцепился маме в короткую причёску и примял её до самых ушей. Мама, грозя кулаками, спряталась далеко в угол и выставила впереди себя стул. Королёк, умело отражая удары портфелем, отступал в сторону туалета. На адвокате висело несколько самых отъявленных, злодейских детей.

Двое из них вцепились в уши, расягивая их, как будто адвокат Фрайданк собирался стать жителем острова Пасхи

– Боюсь я уже не в силах что либо сделать, – притворно крикнула воспитательница Ярвинен, отправляя ко мне толчком тележку с бутербродами.

Там ещё были пакетики с лакрицей, но я вам уже говорила – на лакричные конфеты меня не возьмёшь. Мой поезд с лакрицей уже уехал. Зато в бутерброды с рыбой я вцепилась так, будто неделю не давали есть. Бутеры были на редкость свежие. Масло с них просто стекало, а копчёности, наваленые поверх, напоминали соплю, только что вытащенную из ноздри заболевшего. Было одно удовольствие сгрести все эти истекающие соплями бутерброды со стола и запихать их за шиворот проходящему мимо сотруднику таможни. Сотрудник от такого обращения едва не выскочил из собственных штанов.

Но всё-же он сдержал удар – сделал захват и стал орать в рацию какие-то цифры.

За стеклянной дверью зашумело подкрепление.

– Извините, – кричала Яна, распределяя последние бутерброды бросками между сотрудниками аэропорта. – Простите! Пожалуйста!

Скоро бутерброды закончились. Служащие аэропорта, как по команде бросились в атаку. Я оказалась лицом на полу. И всех детей тоже положили лицом вниз и обыскивали с помощью пищащего прибора, смахивающего на кукурузный початок.

13

В точности, как и раньше, в Фюльсбуттельском аэропорте, я почувствовала, что не могу пошевелить ни единой конечностью. Лёжала лицом вниз. Так, конечно, ничего интересного вокруг не увидишь. И, конечно, я опять слышала только звуки. Звуки были не самыми интересными – шуршание болоньевой юбки мамы, полицейский свисток и топот ног в сапогах с набойками. Потом всё угомонилось.

– Как вы сказали? Ваша дочь или нет? – простужено спросил представительный, но очень сильно уставший голос. Наверняка это был пострадавший в этой операции полицейский. Вопрос был адресован моей маме. Она как-то долго собиралась с ответом.

Правильно. Она же у меня только по-русски говорит, вспомнила я.

– Её, – помогла я, продолжая при этом лежать лицом вниз.

Выпустив пар, я опять стала покладистой, сговорчивой и равнодушной к собственному будущему. Пусть мама меня забирает отсюда куда-нибудь. Плевать, декоративная она или нет. Надо же, в конце концов, хоть каких-то родителей иметь до совершеннолетия. Вырастем, там посмотрим.

– Вы не поняли. Я спрашивала, что мне она теперь за дочь, а не моя ли это дочь в принципе – холодно произнёс голос моей матери.

Эмоция была новой, не похожей на её холодную ярость. Мне давно не приходилось слышать иных маминых интонаций, поэтому я могла ошибаться – может, не ярость, какой-нибудь декоративный психоз.

– Это совершенно криминальный ребёнок. Вы разве не видите? У неё криминальное прошлое! Такая Анна Романова нам не нужна…

Я стала свидетелем, как мамин плевок приземлился полицейскому на ботинок. Мама развернулась на каблуках. Один из каблуков был уже поломан, так что хорошего разворота не получилось. Вслед за этим меня, наконец, подняли. И я убедилась, что сломанный каблук не мешает декоративной маме с гордостью покидать поле боя. Короткие волосы её топорщились ёжиком. Шарф, подоткнутый в талии тянулся до самого кресла. Наконец, шарф медленно, облаком опустился на кафельный пол. Так там и остался лежать. А мамы уже и след, как говорится, простыл.

Теперь-то уж я вспомнила всё до конца. Всё, то, что присходило до переезда.

Мама часто говорила мне эти слова. Дескать, никому ты не нужна, Анна Романова. Обращение к моей никомуненужности называлось воспитательным мотивом. Иногда мама могла не разговаривать со мной пару дней, а иногда это затягивалось на неделю. Уверена, мама не была злым человеком. Оповещая меня о том, что я больше не её дочь, мама рассчитывала на то, что я сделаю выводы и ей когда-нибудь стану. Наверное, она очень сильно уставала от меня в те времена. Как и сейчас, впрочем, тоже. Наверное, потому и не вышло. Если бы не мой безответственный папа, я в таких условиях воспитания точно сошла бы с ума. Папа все эти воспитательные мотивы отвергал. Он включал «Ветер перемен» с кассеты «Хард-рок кафе» и пускал все на самотек.

«Это же совершенно криминальный ребёнок…»

Моя декоративная мама ошиблась разве что только в выборе места для своего воспитательного мотива. Можно было подождать хотя бы несколько часов до прилёта домой. А там уже психовать по полной программе.

Не обращая внимания на суетящихся работников аэропорта, декоративная мама вышла за пределы аэропорта. Она воспользовалась тем, что ожидающим задержанного рейса разрешали курить. Она стукнулась в дверь и исчезла где-то в районе столовой. Некоторое время можно было видеть, как её красивая, декоративная фигура растворяется за толстым стеклом. Я глядела маме вслед и растерянно думала, может она вернётся. Но после среднего пальца, показанного в сторону раскрасневшегося Королька, стало очевидно – возвращаться за мной декоративная мама не собирается.

Королька сразу же забросали вопросами. Королёк, вытирая остатки масла с рубашки сказал что он тут не причём.

Адвокат Фрайданк крякнул по-русски:

– Мне срочно надо выпить джинсовочки.

– Вот так раз, – промычал полицейский, промакивая лоб полотенцем. – И что теперь? Самолёт без неё улетит?

– Это наш товарищ Ана Романова, – задумчиво сказала воспитательница Ярвинен, пряча документ, оставленный мамой подальше. – Вы случайно не поможете отправить её по месту проживания в Кёльн?

– Её зовут Ана Ананас, – поправила Яна.

А я беспечно добавила:

– В Кёльн мне не надо. Мне надо в Гамбург. И я сама доберусь. Честное слово. Если помогут.

Тут голос мой дрогнул.

– У тебя есть обратный билет? – спросила воспитательница Ярвинен.

Голос воспитательницы был неуверенным. Что же, логично. Билета у меня не было. Может, опека её центра всё ещё действовала?

Но полицейский, всё еще был вежлив с воспитательницей Ярвинен. Не менее вежливо он говорил и с Корольком. После такой перврклассной учтивости адвокат обнаглел до того, что потребовал возмещения морального ущерба.

– Вам в то окошечко, – кивнул полицейский. Он передал в сторону только что распахнувшегося окна с надписью «сложные ситуации» какой-то бланк.

У окошечка Королёк сообщил, что сложность ситуации он видит в том, что лично у него забронированы билеты не туда, а обратно. На завтрашний день. Да, он так и не улетел куда надо. Но он и не собирался туда лететь. Теперь он намеревается лететь домой прямо отсюда, без заезда туда, если вы понимаете….

– Сегодня этого сделать нельзя никак, – извинилась тётенька, принимающая претензии от пассажиров.

– А до завтра мы здесь скопытимся, – пробурчал адвокат Фрайданк.

– Мы организуем для вас временную гостиницу, – бодро сказала тётенька. – Отправляйтесь туда. И присмотрите за девочкой, мама которой ушла. Вы обязаны это сделать. Мы пока разберёмся.

Наверное, меня брали под какую-то новую опеку. Возможно, конечно, что меня и вернут домой. Но уверенности в этом не было. Как то всё очень быстро разрешилось. Уверена, что не в мою пользу.

Предложение присмотреть за мной Корольку не понравилось. Он принялся бухтеть, смешно подпрыгивая, стараясь, чтобы лицо его оказалось на одном уровне с верзилами полицейскими. А адвокат Фрайданк строго сказал:

– Едем в гостиницу. Я хочу спать. Всё равно улететь сегодня не получится.

– Может быть, ты хочешь остаться с нами? – спросила меня воспитательница Ярвинен по-шведски (или этот её ужасный немецкий был таким, что я понимала только две буквы в слове). – Съездим в Крондштадт по двухдневной визе…

Надо было остаться с ними. Но мне уже всё как-то осточертело. Я твёрдо сказала.

– Хочу обратно на Репербан. Хочу к папе и Берте Штерн. Немедленно. Там все уже наверное сходят с ума. Особенно папа.

Легко сказать – желаю обратно на Репербан. Наверное, мы находились в тысяче километров от Репербана. Лететь туда три часа на собственных крыльях не смогла бы и Яна Эк. С этим она и не спорила. Вампир из Яны Эк, в общем, так себе. Разве что если судить по внешнему виду. Но это всё равно, что обо мне судить по так называемому, криминальному прошлому. И тем не менее я верила Яне Эк как всемогущему вампиру. Правда, скорее теперь уже не как вампиру, даже, а как лучшей подруге. Настоящей, которую боюсь потерять. В конце концов, я не выдержала и всплакнула.

Отвлекая меня от происходящего, воспитательница Ярвинен сказала, что я молодец и круче истории в жизни у меня уже не будет никогда. Теперь я уже как будто на пенсии, и это в одиннадцать с половиной лет! Теперь можно сидеть у окна целый день и штопать носки. А когда надоест заваривать себе кофе покрепче и дремать в кресле качалке, наперекор пробуждающему действию кофе. Потому что круче этой истории со мной уже точно не произойдёт.

– Да уж надо ей это больно, – вспылила Яна Эк. – не будет она этого делать. У неё ещё всё впереди, у моей лучшей подруги. Она успеет даже поработить мир, если слишком не постареет от нервов.

– Пожалуй, еще долго не постареет, – улыбулась воспитательница.

– Нет. От кофе становятся лысыми и старыми. А вы хотите, чтобы она его пила!

Я посмотрела на адвоката, потом на Королька, глушивших кофе из полупрозрачного термоса. Оба они были лысыми и старыми. Даже непонятно, как этому Корольку удавалось водить нас так долго за нос…

– Нет уж, – передёрнулась я от воспоминаний. – Кофе я не буду теперь пить никогда.

Скоро прилетел самолет. Детям из психушки воспитательницы Ярвинен пришла пора уезжать. Их ждал московский конкурс в каком-то Крондштадте. Или наоборот. Мы обменивались адресами и обещали друг другу приехать при первой возможности. Динг рычал, а потом вдруг ненадолго превратился в человека и тихонько спросил:

– Что я собственно здесь делаю?

– Не боись Динго, – подмигнула коллега воспитательницы Ярвинен. – Когда нибудь встретимся.

Мы обменялись адресами. Потом пообещали друг другу приехать при первой возможности. Динго, немного постеснялся, а потом махнул рукой да и тоже взял адрес. Дала адрес ему Яна Эк.

14

В гостинице оказалось совсем темно. Улицу в такой глуши не освещали. Грязный свет с потолка не помогал совершенно. Окошко загораживала внушительная, неподъёмная железная занавеска. Вместо форточки был кондиционер – какой-то навороченный, неудобный и бесполезный. Я тут же принялась нажимать что попало и он сломался. А перед тем как сломаться, включился тёплый пол. Всё это было невыносимо.

Адвокат Фрайданк мешком рухнул на тёплый пол и принялся вытирать пот, покрывший лысину толстым слоем. Динг лёг рядом и заснул на тёплом полу, уткнувшись носом в подмышку.

– Будем ждать рейс, – сообщил очередной сотрудник аэропорта, напрягаясь от русского языка, как от скороговорки. – Ну и дела у вас тут, – добавил он весело. – Не дела, а какая-то книжка с картинками. Всё оттого, что понедельник сегодня. Не иначе, как понедельник нервы всем вам подрастрепал…

– Это ведь семейный номер? – перебил его адвокат, показав на огромную трёхспальную кровать, стоящую посреди номера.

– Семейный.

– Мы не можем здесь спать вчетвером с несовершеннолетней.

Сотрудник аэропорта ничуть не смутился.

– Чем-нибудь можно исчерпать этот инцидент? – спросил он.

– Да, – успокоил его Фрайданк. – Бутылка виски может повлиять на этот инцидент совершенно исчерпывающе.

Пока адвокату несли его виски, я отчаянно тупила. Я ведь могла уже десять раз убежать из аэропорта. Надо было сразу понять – людям, пьющим виски в трехспальной кровати в десять утра все по барабану. А от людей, в полицейской форме, которые лишь притворяются сотрудниками аэропорта, а сами стараются тебя запереть, ожидать ничего хорошего уж точно не приходится.

Виски, наконец, принесли. Сотрудник аэропорта ушёл, заперев нас на ключ со стороны коридора. Я заметила, что других ключей в комнате не было. Дверь захлопнулась, и стало ясно, что пора нафиг отсюда сваливать.

Адвокат Фрайданк тем временем делал большой глоток из бутылки. Наконец, он издал тяжёлый вздох и уткнулся лбом в подоконик. Одним глотком исчерпав инцидент до половины, Фрайданк задремал. Теперь его ничего не интересовало. Королёк уже храпел без всякого виски, один на трёхспальной кровати. Я попробовала открыть дверь. Подергав ручку, удостоверилась, что нахожусь в заточении. Это уже никуда не годилось. Папа с ума сойдёт, это факт. Особенно, когда Берта Штерн наплетёт ему с чужих слов всякие глупости.

В полном отчаянии я схватила полупустую сумку Королька. Сумка у него была маленькой; типа барсетки с документами и парой ключей. Ключей от номера не было… и тем не менее, мне отчаянно захотелось что-то оттуда спереть. Мама была права. Я совершенно криминальный ребёнок. Я взяла его паспорт. Туалетную бумагу из уборной я тоже сунула с собой. Мало ли, если приспичит присесть на дорожку.

Устроившись под дверью, я принялась скрежетать по поверхности двери – вначале ногтем, потом ложкой. Стучать я боялась. Мог проснуться Фрайданк, Королёк или Динго.

Когда я лишилась двух ногтей, дверь открылась. На пороге стояла горничная. Горничная, разумеется, выглядела так, будто ей мои проблемы пофигу. Тем и лучше, подумала я.

– Säga … – начала я по-шведски. Потом прпробовала по-немецки: – Sagen Sie… Чернокожая горничная замотала головой.

– Английский. Или финский, – пожимала плечами она.

Вот ведь кавабунга! С этими языками у меня всегда были сложности. Я могла насвистать «Ветер Перемен», но больше по-английски с той кассеты не помнила ни единого слова.

– Английский и финский, – повторила горничная.

– Raus, – не просыпаясь ввязался в разговор Королёк, – говорите, пожалуйста, понемецки.

– Мне надо в туалет, – сказала я и показала насколько мне надо. – Писать ужасно хочется. – И я показала, где мне хочется писать.

– Как? – собралась с мыслями горничная. Потом выдала по-немецки. – Тойлетте! Здесь!

– Он забит говном, – объяснила я. Пришлось сгибать колени восьмёркой и приплясывать на месте.

– Йезус… – ахнула горничная, порываясь заглянуть внутрь, одновременно не давая мне выбежать.

– Раус! – проревел во сне Королёк, накрывая голову подушкой.

– What’s your name? How old are you? – спросила горничная осторожно.

Осмотрев туалет, она что-то добавила по-фински в рацию.

– Ананас, – твёрдо сказала я. – Меня зовут Ана Ананас, и я не понимаю, что происходит.

Горничная посовещалась с рацией, выдала мне ключи и показала жестами, что это единственные ключи, притом её собственные! Она просит вернуть их на рецепцию, а затем захлопнуть дверь и потом уже до конца вечера не выходить. Это её личная просьба.

В туалет пришлось идти под её контролем, это меня не устраивало. Впрочем, добежав до туалета, от сердца отлегло. Окно в уборной было открыто. Судя по огромной цифре в коридоре, этаж наш был всего лишь вторым. В общем, я долго не думала….

Приземлившись на землю, я лишь легонько отбила себе попу. Попа спружинила как перевареное яйцо вкрутую, упавшее ненароком на стол. Могло закончится гораздо страшнее. Да, надо признать, мне чертовски везло.

Вокруг меня был лес. На горизонте белела парашютная вышка. А за ней какой-то неопознанный ветродуй! Я опять вспомнила про папин ветер перемен и засвистела, встав лицом так, чтобы он дул прямо в спину. Потом припустила, куда глаза глядят. Оказалось – в сторону трассы.

15

Мир полон историй, притом удивительных.

В этой истории удивительно всё. Например, то, что я приземлилась точно на задницу. Ещё удивительнее, что треснула у меня не задница, а левая пятка. Я совершенно точно помню, что проехалась пяткой по асфальту как по наждаку. Но основной вес всё-таки пришёлся на заднюю часть. Непонятно почему, но пятка болела гораздо сильней. И я прыгала на одной ноге, как журавлик. Проезжающие мимо люди в машинах, должно быть, думали, что я девочка из бассейна. Возможно, им казалось, что у меня в ухо попала вода, а я пытаюсь её слить.

Тут одна из машин, заинтересовалась моими отчаянными жестикуляциями и резко затормозила. Ктото внутри неё глухо откашлялся. Как я не билась, но с финским языком такого же волшебства как с немецко-шведским не получилось. Даже близко похоже не было! Зато водитель знал два слова по-русски. Ну а я, донельзя напуганная, сказала, что не знаю такого языка. Тогда водитель провёз меня вперед до магазина. Там он купил хлеба, ветчины и что-то напоминающее кока-колу с подозрительным травяным привкусом. Потом он тихонько уехал – не желал видимо связываться с такими как я.

От травяной кока-колы мне совершенно расхотелось спать. И хорошо, потому что настала пора переходить к активным действиям. Правда на шоссе переться голосовать не очень тянуло. Я жутко стеснялась, честное слово.

Так я и сидела, не привлекая внимания, прислонившись спиной к доске объявлений на выходе с супермаркета. Думала, какую бы истерику разыграть, чтобы сразу, без лишних слов оказаться в аэропорте. Помнится, точно такая же доска была и у нас на Репербане в супермаркете «Крохобор». Но в этой части Финляндии язык объявлений был непонятным. Предложения были с загогулинами и словами в в четыре гласные одновременно. Уже начинало темнеть. Но я продолжала сидеть, надеясь непонятно на что. Интерес к автостопу пропал окончательно. Впрочем, можно сказать, что он толком не появился.

Спустя час, моя пятка прошла, и мне стало стыдно сидеть, ничего не делая. Я вышла на дорогу, покачиваясь. За мной тут же последовала машина с тёмными толстыми стёклами.

Я припустила вперёд, а машина ехала на одной скорости со мной. Я чувствовала, как кто-то рассматривает меня через затемнённые стёкла. Пока я гадала, кто это мог быть, машина резко остановилась.

– Привет, Маугли, – раздался из-за стекла голос по-русски.

Многое я уже видела за этот день, но увидев за стеклом сразу две Альмы Наталки, чуть не грохнулась в обморок. Очнулась я уже внутри, в автомобиле. Альмы Наталки по очереди протягивали мне сок.

– Узнаёшь? Я Накорякова, – теребила меня одна из Наталок, приводя меня в чувство.

– Я Проскурякова, – прохрипел голос другой на переднем сидении. Она обернулась и я чуть не спятила от этой картины.

«Фурия-фуфурия!» – вспомнила старое заклинаньице я. – «Сдохни нечистая сила!»

– От мамы привет передавать? Хотя погоди. Может, хочешь её услышать? – забеспокоилась первая Наталка, протягивая телефон. Это была Проскурякова. Я её узнала. У второй было ещё более ослиное и вытянутое лицо.

– Она мне не мама, – успокоила я Наталку Накорякову так, как будто для меня это было дело простецкое. – Через неделю у меня уже будет другая.

– Ты, что, готовишься?

– Да.

– В аэропорт едешь?

– Точно.

Если честно, то у меня не было желания выворачивать душу всяким там Наталкам и Альмам. Попросив их выпустить меня из машины в аэропорту, я просто желала куданибудь сдриснуть. И едва только машина остановилась рядом с аэропортом, я попросила открыть дверь. А выйдя, решила смешаться с толпой. Но смешаться с толпой здесь было попросту невозможно. В аэропорту толклись японские паломники с плетёными корзинами на головах. Все до одного одинаковые. Ну, а я была одна, без плетёной корзины на голове и меня было видно за километр. Случайно я задела одну паломницу плечом. Та даже в сторону не отошла. Пробиться сквозь лес корзин не было ни малейшей возможности.

Тогда я вернулась к Альмам-Наталкам. Они расплачивались за стоянку наличными, долго отделяя коричневую мелочь от жёлтой. Так у нас делает только Ходжа Озбей.

– Что-то надо делать, – сказала я, потянув их по очереди за рукава.

– Ты что, не летишь? – удивилась одна из близняшек, отвлекаясь от мелочи.

– У неё, вроде как нет билета, – шепнула Проскурякова.

– Так у неё вроде и документов же нет, – догадалась вторая Альма-Наталка

– Есть. На имя Королева-Кононова, – сказала я и развернула Корольковые документы.

– Похожа, – неожиданно захохотала Накорякова. – Один в один. Какой милый мальчик. – А долистав до страницы, где пишут дату рождения, она с ужасом добавила. – Господи, ну и старьё.

Она передала документ второй Наталке. Та оценивающе смотрела то на меня, то на Королька:

– Вообще-то они похожи. Конечно, не как мы с тобой. Но всё равно что-то общее есть.

– Да нет же! – сказала Проскурякова, показав на меня длинным ногтем. – Разве не видишь, хвост торчит у неё! Из-за хвоста не похоже! Я испуганно ойкнула и ощупала себя сзади. Хвоста не нашла – Сейчас будет похоже – успокоила Накорякова.

Вытащив ножницы, она со знанием дела прошлась по моей голове, изредка прерываясь на реплики:

– Спокойно, мензурка. Много будешь крутится, порвёшь брюки на заднице.

После стрижки я могла смотреться в паспорт. Прямо как в зеркало. Молодой Королёк, изображённый на паспортном фото был вылитый я. Или наоборот. Выглядело это ужасно. Впрочем, уже неважно. Главное бы на самолёт с таким паспортом сесть.

– Будем рейсы смотреть, – хмыкнула Проскурякова, вынимая из заднего кармана штанов телефон, огромный, как воздушный змей.

– Билеты только до Меммингена. – сказала она через минуту. – Ничего страшного. Оттуда ты выберешься. Это внутриевропейский рейс. Паспорта там уже не проверяют.

– Ё-моё, – ужаснулась Накорякова, заглянув в телефон. – Рейс-то какой. А главное, сколько он стоит теперь, ты видела?

– А ты что хотела, – усмехнулась Проскурякова. – Ведь в день отъезда…

– Поехали к нам, Маугли? На Валенсию, – подмигнула Накорякова. – ПальмаМайорка дешевле. А мама потом приедет. Денег тебе привезёт.

– А за Пальму-Майорку ей кто платить будет, Пушкин? – крикнула Проскурякова

– Спокойно. Я всё отдам, – тихо сказала я, – Вышлю почтой. Только не берите меня с собой, пожалуйста. Я не хочу быть там, где мама.

Вбивая данные паспорта Королька, обе Накорякопушкины (или как там их звали) удивлённо хмыкнули. – Бывает же… – сказала одна.

– Это называется удачно сложившиеся обстоятельства. – вздохнула вторая близняшка. – Всем бы нам так везло.

Билет у Королька уже был заказан! Отправлялся самолёт лишь через восемнадцать часов, но я была готова ждать хоть все двадцать.

– Кофе будешь? – зевнула Наталка, увидев автомат.

– Неа, – зевнула в ответ я. – Как нибудь в другой раз.

– Ну, тогда пока.

– До свидания.

Усталость давала о себе знать. Альма с Наталкой, близнецы Накорякопушкины (или как их там звать) улетели на Пальму Майорку Проскурякову. К этому моменту я уже вконец запуталась. От русского языка меня стало подташнивать. Я поклялась, что никогда больше не скажу на этом языке ничего. Кроме какогонибудь «наздровье». Да и то с близкими родственниками.