Шум

На базе отдыха располагалась небольшая полевая кухня, специально для таких вот случаев. На ней можно было приготовить пищу на несколько десятков человек. Это была единственная подобная кухня на всей этой огромной территории базы. Оборудование было максимально простое и дешёвое, не на много отличающееся от обычной домашней техники. Моим начальником стал удивительнейший человек. До сих пор помню его имя – Вацепалопрабу. Только бы вы знали, с каким трудом я запомнила это слово. Он тоже относился к кришнаитам, как собственно и всё моё окружение тем летом. Они все прилетели из Москвы отдохнуть, а кто-то поработать. Все как один ходили со странными мешочками на правой руке. Никто из девушек не наносил макияж, не носил бюстгальтеры, не носил юбки короче щиколотки на ноге. Но все они были такие живые, такие чистые, искренние. Как будто им все равно на мнение окружающих. Ну торчат у них соски, но это же естественно. Хотя для меня это было дико, но в глубине души я их очень понимала. Они свободны от мнения окружающих и это заставляет их уважать. Все эти люди часами слушали очень странную музыку, в которой было так мало слов

«Хари Кришна Хари Кришна

Кришна Кришна Харе Харе

Харе Рама Харе Рама

Рама Рама Харе Харе»

Я запомнила их очень хорошо, потому что на кухне всегда играла разная музыка, состоящая только из этих слов, однако мелодия была разной. И этот факт меня сильно удивил. «Странно, зачем им так много одинаковых». Эти люди были необычны во всём. Например, во время приготовления еды продукты нельзя было пробовать, это оскверняло еду. Пища, над которой не прочтены молитвы, называлась «просак». Они говорили, такая пища не принесёт всей пользы для организма, какую приносит после прочтения молитв. Это безумно и странно. Но мне нравились эти люди. Они очень нейтрально говорили о Боге, хотя я и была другой веры, но ничем не была ущемлена. Я точно так же питалась с ними за одним столом, разговаривала с ними о боге, объясняла свою позицию, но мне ни разу не сказали что-то вроде «Твоего бога нет».

Все эти люди были помешаны на духовной чистоте. Всё «очищалось» молитвами. И я не до конца понимала суть этого процесса, и каким образом они представляют очищение с помощью слов. Но сейчас же, я поняла, что каждое наше слова – это энергия. И мы её не видим, как и не видим и микроволновые излучения. Но, несмотря на то, что мы их не видим, они всё равно существуют. Это легко проверить, поместив что-нибудь в микроволновую печь. По итогу изменится температура предмета или пищи, или всего, что мы туда поместим. Тогда почему бы и не поверить в существование невидимой энергии, которая исходит от человека, от его слов. Я думаю, что это аналогичные, ну или очень схожие примеры. Сейчас мне это понятнее, я склонна больше верить в существование высших сил, высшей энергии. Но в 11 или 12 лет для меня это было мутным пятном в сознании. Вся та информация посеяла во мне очень много зёрнышек, которые с того момента начали прорастать. Посеяла космически огромное количество вопросов, ответы на которые я ежедневно, неосознанно, пыталась и пытаюсь до сих пор найти в своих размышлениях. И это великолепное, воодушевляющее чувство, что у тебя ещё остались вопросы к этому миру. Значит ещё есть смысл и интерес жить дальше. Впрочем, это я сейчас. Лучше я сначала расскажу о моей прошлой жизни. Пожалуй, продолжу.

По причине острой нехватки денег, мама решила сдавать половину дома для командировочных. В нашей деревне проходит несколько железных дорог. Спрос на съёмное жильё был всегда. Вот мама и решила сдавать часть дома, чтобы быстрее отдать долги. Кстати именно это и помогло нашей семье встать на ноги, рассчитаться с долгами. Квартирантами были только мужчины. Они уезжали в командировки на полгода, а иногда на год. Мама постоянно находилась на работе. Очень часто мы оставались наедине с 5-10 чужими мужчинами. Иногда ночевали без мамы. Только мы с сестрой и целый дом мужиков. С общей кухней и ванной. Туалет не всегда получалось закрыть на замок, так как дверная ручка часто ломалась. Это приносило массу дискомфорта, особенно когда в туалет неожиданно кто-то заходит. Ужасно. Стыдно. Неловко. И не только мне, но и тем мужчинам, что невольно становились свидетелями не очень приличных сцен. И сейчас я понимаю, чем это всё могла в конечном итоге закончиться. На вопрос маме «Ты не боишься нас оставлять одних с ними?» Получала краткий ответ «Не говори хуйню всякую». До сих пор не понимаю, как она не боялась. А вот я боялась. Поэтому с 12 лет примерно под подушкой у меня всегда лежал маленький ножичек. Это дико. И, непонятно, как эта идея пришла ко мне в голову, но рядом со мной спала младшая сестра. И я чувствовала ответственность за неё. Позже этот маленький ножичек всегда находился у меня под подушкой. Только так я могла спать спокойно. Ведь, как говорила моя крёстная, «Вы же не знаете, что у этих мужиков в голове твориться». А мы и правда не знали. И мама не знала, но почему-то доверяла им. Им – совершенно чужим мужикам, с которыми она общалась, смеялась, шутила, а иногда и флиртовала, хотя, может мне это и казалось. Но я пишу о том, что запомнила из детства. О том, какие эмоции, впечатления, мнения у меня складывались в детстве. О том, какой мне казался мир, именно глазами ребёнка. О мыслях ребёнка.

Очень скоро у меня начались первые конфликты в школе. В конце 4 класса к нам в класс поступила новенькая девочка. Моя тёска. И даже фамилии были созвучны. У обеих были младшие сёстры. Жили мы по соседству и конечно быстро стали лучшими подругами. Мы часто ходили друг к другу в гости, познакомили родителей, и огромное количество времени проводили вместе. Моя мама разрешала нам приводит её к нам домой. Мы играли в конкурс красоты, где старшие сестры выступали в роли стилистов, а младшие были моделями. И нам очень нравилось соревноваться. Они кушали в нашем доме, мы играли в наш компьютер по очереди, вместе катались с горок зимой и нам обеим нравился один и тот же мальчик. Моя подружка была круглой отличницей, с длинной косой, дорогим телефоном и крутыми, как всем казалось, родителями. У нас действительно было очень много общего. Но одна только черта отличала нас кардинально – она умела молчать, я сразу же делилась своими мыслями, как только они приходили мне в голову. И со временем у неё скопилось достаточно много компромата на меня. И хотя сейчас это даже звучит смешно, ну какой может быть компромат у девочек 10 лет? Но для унижения и самоутверждения за счёт этого не нужно очень много. Достаточно просто знать, кто нравится твоей подруге и всё – за пару дней можно из своей подруги сделать посмешище для всего класса. Так вышло и со мной. В классе все узнали про мои «чувства» к одному грубияну, который на день святого Валентина дарил мне бумажные сердечки, и я стала объектом для унижений на ближайший учебный год. А этот милый мальчик, дабы подтвердить свою «нелюбовь» ко мне всячески стал меня унижать, обзывать и конечно же бить, что в нашем классе было абсолютно нормальным явлением. И мне, как нормальному ребёнку, было обидно, ведь меня предали и мальчик, и лучшая подруга, и весь класс. С этого момента я научилась скрывать свои секреты. Поняла, что не всё можно рассказывать людям, а тем более подругам.

Я считаю, что мне повезло с внешностью. У меня правильные черты лица, глаза хамелеоны, но в детстве были слегка неровные зубы. У Сони же зубы были совсем кривые. Росли в 2 ряда. Мама хотела исправить эти дефекты. Нас отвели к ортодонту. Очень скоро нам с Соней купили приборы, выравнивающие зубы. Силиконовые капы, где каждый зуб должен был попасть в свою ячейку. Первое время мне было неприятно его носить. А вот у Сони были сильнейшие боли. И я никогда не забуду ту первую ночь с этими проклятыми приборами. Мне было просто не приятно, а вот Соня проплакала всю ночь. Чтобы мы не сняли их мама спала с нами на раскладном диване. Соня плакала от боли, а мама только грубо говорила: «Заткнись и спи» «Мне надоело слушать твои завывания». А она не могла уснуть из-за боли. С этого момента я ненавидела эти приборы. Мне было жалко сестру, но я ничем не могла ей помочь. И от этих воспоминаний у меня каждый раз накатываются слёзы, хотя прошло уже очень и очень много лет. Но моей душе до сих пор больно от той безысходности. Мама не сказала что-нибудь вроде «Ну потерпи немного, ты же сильная» Она только говорила «заткнись, я не могу уснуть», «Прекрати завывать». Никогда не забуду Сонины слёзы, скатывающиеся по сморщенному носу и, текущие на подушку слюни, и эти душераздирающие звуки плача. Я лежала и тоже тихо плакала, от жалости и от ненависти к матери. И хотя сейчас я понимаю, что ровные зубы – это очень красиво, но тогда нам было просто больно, но никого не интересовали наши чувства, наша боль и наше желание или нежелание носить эти силиконовые капы. Лучше бы я тогда чувствовала эту зубную боль, чем Соня. Я бы плакала тихо, и её сердце не разрывалось бы, как моё тем вечером. И я даже не знаю, почему мне так трудно вспоминать именно эту ночь. Толи от маминой грубости, то ли от безысходности ситуации, то ли от жалости к родной сестре. Самая кошмарная ночь в моей жизни.

Примерно одновременно с появлением приборов в наших жизнях, у нас появилось маленькое чудо – собачка. Она была глупой и грызла всё, до чего доставала. Мы с сестрой обожали играть с ней. Купали её в тазу, сушили феном, прыскали духами. А самое любимое – забирались на шкаф, клали невероятное количество всевозможных одеял, подушек и всего, что находили мягким. А главным гостем в нашем мини-домике была та самая собачка. Сейчас мне непонятен смысл всех этих действий, но в детстве это было потрясающе, весело, необычно. Однажды утром, проснувшись как всегда с мамой и сестрой на полутора метровой кровати (нам было жутко неудобно, но мама заставляла нас спать с ней, не понимаю почему), я обнаружила отсутствие прибора для выравнивания зубов. Эта маленькая силиконовая штука всё время выпадала изо рта, и, утром, пока мама спит, я её доставала и вставляла в рот. Сейчас мне хочется сказать только одно «Фу». Но тогда мне было все равно на пыль, ведь что такое пыль, по сравнению со скандалом? Контролировать нахождение прибора на месте во сне я не могла. Как бы мама не кричала на меня, ведь я его роняла ночью, всё равно просыпалась без него. Тут или не спать совсем или заклеивать рот клеем. Так и произошло тем утром. Как всегда, спуская руку вниз под кровать, с намерением достать этот силиконовый агрегат, я запаниковала. Его не было на привычном месте. Прибор пропал. Я практически сразу поняла, чьих лап и зубов дело. Проснулась мама, начала кричать, почему я без прибора? А я молчу. Ведь я так и не нашла его. Заправив постель, я стала искать этот ненавистный силиконовый мучитель. Опустив голову, под заправленную кровать, я впала в ступор. Останки прибора валялись под самым центром кровати. Как его доставать? Тут мама орёт, хотя ещё не знает о поломке. Под кровать лезть страшно, ведь щелочка, разделяющая перекладину и пол ну очень маленькая. Да я просто не пролезу туда. Так маме и сказала, нужно поднять кровать, на что услышала кучу матов в свой адрес, мол, доставай, как хочешь, но мебель мне не порть. Хотя надо было то просто приподнять кровать. Дабы не раздувать ещё больший скандал я полезла под кровать, хотя уже тогда имела лишний вес и крупные папины кости. Достав прибор, мне стало жутко страшно. Во-первых, половина силикона сгрызла собачка. Во-вторых, я не могла вылезти обратно. Мама уже минут 10 сидела и смотрела на все эти действия. Сидела в кресле и говорила, какая я никчёмная и неблагодарная. Она отдавала последние деньги, а я выплёвываю этот чёртов прибор. Но когда я поняла, что реально не могу вылезти, то у меня началась паника. Это были первые предпосылки к моей клаустрофобии. У меня началась истерика, стало невероятно страшно, душно, пыльно, больно от давления перекладины. Я плакала и просила маму помочь мне, плакала и называла её мамочкой, хотя обычно я её так никогда не называла. На что услышала слова, произнесённые спокойным голосом, слегка с ухмылкой, которые вряд – ли смогу забыть «А ты знаешь, у тебя больше нет матери». Лежа под этой тяжеленной кроватью, слыша эти слова, мне хотелось только одного – уйти куда-нибудь и не слушать все эти её слова. Но выбралась я только спустя минут пять, наверное. А чтобы больше не слышать её я сильно-сильно напрягала какие-то мышцы на шее, от этого в ушах шумело и половину маминых ядовитых слов я не слыша. Даже сейчас я могу напрячь эти мышцы и снова шумит в ушах. Забавно. Но вот воспоминания не очень забавные. И я уже миллион раз себя спрашивала: «Почему я не могу просто всё это забыть и не вспоминать? Почему моя сестра вспоминает об этом только тогда, когда я напоминаю? Почему у меня нет такой же функции?» Но, видимо, так устроена моя нервная система. В общем выбралась я из-под кровати с поцарапанной спиной, локтями и с зарёванными и красными от пыли глазами. А мама невозмутимо и с отвращением смотрела на меня. А когда увидела испорченный прибор, то впала в ярость. Она по второму кругу, с новой злостью и даже бешенством стала кричать. И я её, на самом деле понимаю, дорогостоящая вещь была испорчена. И её неважно кем была испорчена и при каких обстоятельствах. Её эти нюансы не интересовали. Но я виновата не на 100 процентов. Я не могла приказать своей челюсти закрыться. Я это контролировала до тех пор, пока не усну. В итоге я была наказана. Уже забыла, как именно, но, по ощущениям – серьёзно. Со временем эта история забылась всеми. И сестрой, что в этот момент убиралась на кухне, и мамой, которая вообще не верит в то, что я в принципе застревала под кроватью. Для всех эта история была обыденностью. Но не для меня. Это был 1 раз, когда мама мне сказала: «У тебя нет больше матери, я тебе больше не мать». Тот щеночек прожил у нас недолго. Утонул в сливной яме. Соне решили не говорить. Но я сильно переживала и очень много плакала, но только тогда, когда Соня была в другой комнате. А в один момент, даже просила Господа забрать у меня 5 лет жизни и отдать их этому щенку. Это я его нашла. Мама отправила меня на улицу искать щенка, и я нашла. Это маленькое толстенькое тельце плавало среди биологических отходов человека. На улице было холодно и, когда я его увидела, то вдруг почувствовала тот же холод, при котором он умирал. Ещё одна ужасная история моего детства. Но самое сложное было – объяснить Соне. Мама поручила мне рассказать историю о том, как мы его отдали в хорошие руки. Ей было трудно говорить. Она же не умеет врать. Хотя на самом деле умеет. Ей просто было жалко щенка, как и мне. И трудно говорить о смерти щеночка. Как будто бы мне легко?! Мне было невероятно сложно, ведь мы с ним играли как с ребёночком, а потом я увидела это плавающее в септике тело, а потом нужно было врать сестре, как ему хорошо живётся. Это было чертовски сложно. После каждой беседы с Соней я уходила в туалет, включала воду и тихо плакала. Я так сильно его любила…

Со временем мы наши зубки привыкли, больно уже почти не было. Была весна. Мама покупала много овощей и фруктов. И поэтому в холодильнике всегда была зелень. Я любила салаты, клубнику и особенно зелёный горох. Но салат нужно было нарезать только так, как любит мама. Как-то раз я слишком мелко нарезала огурцы, и она сказала, «Сами жрите это поило». Мне стало так обидно. В итоге я просто сделала ей новый салат, перед этим конечно послушала какая я плохая хозяйка. Но к 11 годам я уже научилась морально защищаться от такой грубости и про себя мысленно её материла, стараясь не слушать всё что она вливает в меня. Так было и в этот раз. Я просто молчала, резала ей новый салат и виновато кивала головой и периодически виновато вздыхала. Но про себя уже понимала, что я буду хорошей хозяйкой. Мелко нарезанный салат мы съели с сестрой, а мама согласилась есть только новый. Хотя и тогда и сейчас не понимаю особой разницы.

Очень скоро мама, как всегда, в апреле начинала собираться на полугодовалою работу. Сборы длились примерно неделю или две. Она каждый день, по чуть-чуть складывала вещи, а мы так этому радовались. Это означала, что скоро она уедет и станет спокойно. Но когда приходило время расставаться почти на полгода, нам всё равно становилось грустно. Ведь у детей нет выбора любить или не любить своих родителей. Это инстинкты. И, провожая той весной маму, мы даже заплакали. А потом вернулись в дом, успокоились и забыли про слёзы на ближайшие 5 месяцев это точно. Летом мы жили у родственников, но все равно приходили в наш дом кормить животных, стирать пыль и конечно же следить за огородом. Мы росли невероятно самостоятельными, ведь лет с 8 на мне уже лежала немаленькая ответственность. А к 11 я уже выполняла все функции домохозяйки. И вообще имела в своей копилке очень много разнообразных житейских навыков. Все родственники говорили, что моему мужу очень повезёт. Но что-то сейчас я в этом не уверенна. И не столь важно, какой ценой и какими жертвами. Тем не менее, я получила навыки приготовления еды, причем в этом возрасте новогодний стол я уже готовила самостоятельно (мама не любила это дело), умела стирать вещи(знала какая ткань на каком режиме, какой порошок нужно засыпать и покупать), знала как выращивать разные овощи, как убираться дома (мама жуткая чистюля, точнее она любила чистоту, но не убираться), умела закатывать консервы на зиму, шить на швейной машинке, и многое другое. И я благодарна маме за это. Но в то же время и ненавижу её за это. Ведь у нас не было детства. Мы почти не гуляли. Хотя нам очень хотелось. Но всё равно в этой ситуации больше плюсов, чем минусов. Как минимум, мы теперь знаем, каким принципом будем воспитывать уже своих детей. Так что всё это опыт. И это то, что не покинет меня никогда.

Всё моё детство ассоциируется со слезами, руганью и скандалами. Однажды маме надоело это, и она отвела нас с Соней к психологу. Нам пришлой для этого поехать в город в детскую больницу. Первой в кабинет зашла мама, провела там минут 5 и позвала меня. Я вошла в малюсенький кабинет. За узеньким столом сидела девушка с тёмными волосами, в медицинском халате и странно на меня смотрела. Не спросив моего имени, она принялась расспрашивать про наши взаимоотношения с мамой. Спрашивала, почему я не слушаюсь маму, почему я разговариваю с ней грубо, почему я такая не благодарная, ведь мама подарила мне жизнь. Она явно была на стороне мамы и пыталась вызвать у меня слёзы, давила на жалость. Говорила, что маме тяжело нас растить. Когда я ехала к психологу, я думала он помогает детям. Научит не реагировать на мамину агрессию, научит не принимать всё близко к сердцу, а она только говорила какая у нас замечательная мама, как ей трудно и какие мы не благодарные. Она не поинтересовалась нашими взглядами на видение причин конфликтов. Ей было всё равно. Она полностью приняла сторону мамы. Но она же детский психолог!!! Это самый ужасный врач в моей жизни. Она сделала только хуже. Из её кабинета я вышла в слезах. Мама вообще не поняла, почему я плачу. В общем этот поход к психологу никак не решил наших проблем, а только сделал хуже. И я не знаю, что там наговорила ей мама в кабинете, пока я стояла в коридоре. Но, по нашему диалогу с психологом, я поняла, что мама пожаловалась на наше непослушание. Только вот ни один психолог не смог бы нам помочь, поверив только словам нашей мамы. Её «непослушание» это реальное «сопротивление дрессировке». Она всегда говорила, «вы у меня по струнке ходить будите», но у нас не всегда получалось слушать её приказы и случались скандалы. И чем взрослее мы становились, тем сложнее было подчиняться. Мы уставали от постоянного подавления и наказания за собственное мнение. Поэтому мама всегда была для нас врагом. Мы её ненавидели и любили одновременно и это невероятно сложно для детского сердца. Это уничтожало нервы. Разрушало. Убивало. Но мы терпели. Молчали и терпели, мечтая о её смерти. Так сильно мы её ненавидели. Но плакали от мысли о её смерти. Так мы её любили. И сказать «мама мы тебя любим» было невозможно. Мы не могли этого сделать. Я до сих пор не поняла, что же мешало это сделать. Хотя она этого и не заслуживала.

Как-то раз я пришла в гости к крёстной. Мы готовили кушать, разговаривали, убирались в её квартире. И тогда она поделилась со мной соей тайной. Я самый первый человек на свете, который узнал о её беременности. И мне безумно приятно, что именно я узнала эту её тайну. И сразу стала понятно, что всю любовь, которую она мне подарила, я передам её ребёнку. Тогда я не смогла бы сформулировать это чувство словами, но на эмоциональном уровне я уже чувствовала любовь к её ребёнку. Я, наверное, больше всех радовалась рождению маленького Серёжи. И с этого самого момента во мне начали просыпаться материнские чувства. Самые нежные, самые трепетные, самые тайные, личные, и конечно же самые чистые, хотя и не совсем осознанные чувства. Я очень хорошо помню этого маленького смуглого пупсика, который лежал на пеленальном столике. Я люблю его примерно также сильно, как и сестру. Только любовь эта другая. И даже сейчас словами очень трудно объяснить. Но, пожалуй, только это чувство способно спасти этот мир…

Крёстной мамой Серёжи стала моя мама. И не удивительно, что внимание, любовь братик так и не увидел от своей крёстной. Но зато у него была я. И это божественное чувство – любить. Я очень часто приходила к ним в гости, наводила у них порядок (это я делала с удовольствием только вне дома, потому что за это говорили спасибо, а дома только мама говорила, что плохо и что переделать), играла и просто проводила с ним время. И так как Лера подарила мне свою любовь, то мне очень хотелось помогать ей с воспитанием Серёжи.

Очередным летом, как только закончилась учёба, я переехала жить к крёстной. Она практически каждый день была на работе, а часто до утра. А я забирала братика из садика, кормила его, готовила ему кушать, гладила вещи в садик, собирала вместе с ним кубики, возила на детском велосипедике на детскую площадку, качала его на качелях, вечером купала его в тазике под душем, кормила, включала мультики, ложилась рядом, и он засыпал. Потом тихонько уходила, шла на кухню, убирала со стола, мыла посуду, потом гладила его маленькие и смешные джинсы, шла в душ и ложилась спать в соседней комнате. А утром будила его, собирала в садик, за ним приезжала его мама и отвозила в садик. А я тем временем проводила время с тётей. Мы с ней делали заготовки на зиму, смотрели телевизор и просто ничего не делали. С ней можно было просто лежать на кровати и смотреть телевизор пол дня, а с мамой так нельзя было. Она сразу говорила: «Вам что заняться нечем? Сейчас найду вам работу». И сейчас ничего не изменилось. Мы с сестрой постоянно должны быть чем-то заняты. Причём чем-то полезным. Полезным для неё, не для нас конечно. Так и проходило то моё волшебное лето. Лера ни разу на меня ни кричала. Серьёзно. В каком бы настроении она ни была. И это та черта, которую мне хотелось перенять у неё. Ведь, невольно, неосознанно, но мне тоже частенько хотелось наорать на кого-нибудь. И, как правило, в 10-12 лет это были животные. И это ужасная моя черта. Но к счастью, я так больше не делаю. И поэтому я всегда завидовала доброй завистью характеру крёстной. Она почти всегда была весела, добра, позитивна. Я тоже хотела стать как она. И даже некоторые повадки, слова, жесты, движения, ход мыслей – все это я старалась перенести на себя. Процентов 10 этих её черт живёт во мне и по сей день, за что я очень благодарна судьбе.

Соня же тем временем жила у бабушки. У меня с ней отношения не ладились. Мама говорила, как бабушка меня не любит, что называет меня пучеглазой и поэтому мне не особо хотелось ходить к ней в гости, а она сильно обижалась на это. И только сейчас я понимаю, что в этот период времени бабушка и мама просто поругались и, возможно, старшая ничего такого не говорила. Но этого сейчас я уже не узнаю, и не хочу знать. Нет смысла выяснять старые разборки, обсуждать ссоры. От этого всем будет только неприятно. Прошлое, хоть и очень родное и безопасное, всё же лучше не ворошить. Особенно, если дело касается твоих родных.

Самым главным развлечением, которое нам с Соней нравилось – это смотреть телевизор и есть одновременно. Не знаю почему, но именно от этого мы кайфовали всё детство. Как только мама уходила на работу, мы сразу же включали телевизор, делали себе тарелки (брали большую тарелку и складывали туда всё самое вкусное из холодильника) И на протяжении долгого времени, процентов 90, пока были дома одни именно так и проводили время. А когда оставалось 2 часа до прихода мамы с работы, мы подрывались и пулей бегали по дому, делая работу, написанную в списке заданий на день. Списки писались каждый день новые. И каждый день новые задания. Ежедневными была забота о всех животных, мытьё полов в кухне и коридоре, подметание полов в остальных комнатах, пылесошение ковров, приготовление первого и второго и некоторые дела во дворе, например, уборка мусора или огород. Это помимо школы. На уроки в мамином списке время не отводилось. «Успеете, то хорошо, а не успеете, так не мои проблемы, делайте дела быстрее» И так было до тех пор, пока не пришло время экзаменов, но до этого ещё далеко. Я никогда не забуду мамины выходные дни. Это было адское время. Мы целый день убирались дома, потом во дворе что-нибудь делали. А когда время было 10 часов вечера мама разрешала нам заниматься своими делами. И я садилась за ученический стол, от усталости и нежелания что-то писать или учить – выполнять домашнее задание, у меня начинались слёзы. Мне было так жать себя. Ведь я любила учиться, но не всегда были силы. Мама всё детство тянула нас одна, создавала условия для нашего благополучия, за что я ей искренне благодарна. Мы её тихонько ненавидели. Она всегда была груба с нами, сколько себя помню. И эта ненависть не прошла и по сей день. Однако, с годами, я научилась понимать её, но не оправдывать. Эта ненависть к ней и жалость к себе сжирала меня долгие годы. Однако со временем я научилась выпускать свои эмоции, и, к сожалению, далеко не самым «экологичным» способом. Но об этом ещё очень нескоро.