В лесу, на море, в небесах. Подлинная история избушки на курьих ножках

Мужчина и женщина получились забавные и длинными осенними вечерами развлекали и ягу, и избушку. Правда, говорить они не умели, только смотрели жалостно и руками старались изъясниться со своими создательницами. Впрочем, это нисколько не мешало бабе-яге, которая думала, что прекрасно их понимает. А еще куколки очень любили танцевать, и при свете лучины им вторили две длинные тонкие тени на стене. Ночью куколки спали, обнявшись, на лавке, покрытой полосатым ковром.

Есть куколки ничего не ели, и пить не пили, питаясь, как говорила ученая старуха, солнечным светом и воздухом, как питаются все деревья. Большое они развлечение доставляли избушке и ее обитательнице.

А однажды зимним утром не проснулись. Яга горевала, и долго деревянные тельца, постепенно рассыхаясь и покрываясь трещинами, валялись на лавке, пока бабка не бросила их в печку, где они превратились в золу и дым.

И тут избушка призадумалась. Кто они были, эти мужчина и женщина? Хорошо ли им жилось, безъязыким и непонятым? О чем пытались они рассказать своим танцем? Не тосковали ли, не мучились ли своей подневольной жизнью?

А, может, все было не так и грустно? Может, им было довольно того, что они сидят рядом, взявшись за руки, и танцуют при свете лучины, пока две тени на стене вторят им, переплетая тонкие тела?

Наливное яблочко

Зашел как-то вечером водяной к бабе-яге в гости, принес иноземную диковину похвастаться. А диковина такая: серебряное блюдо, а к нему яблоко, будто настоящее, да только вырезанное из молочно-зеленого нефрита. Яблочко катится по кромке блюда, а само блюдо показывает, что хошь.

– Прям-таки, что хошь? – сомневается баба-яга. – А, ну-кась, пусть покажет лешего.

И точно – показывает блюдо лешего, который из кустов за бабами, малину собирающими, подглядывает, выжидает момент громким угуканьем их напугать до полусмерти.

– Так, – говорит баба-яга, – а соседку мою с черного болота показать может?

И в блюде вмиг появляется крючконосая беззубая физиономия противной-препротивной ведьмы. Склонилась она над котлом и варит в нем корешки какие-то. Никак зелье новое? Ай, любопытно! Нет, не зелье. Похлебку себе на обед варит. Ничего полезного…

– А теперь пусть покажет твое диво самого Кощея, – командует баба-яга.

Зеркало на минутку замутилось и вот кажет дивную картину: потемневшую улицу каменного города, слугу, держащего фонарь, балкон, на балконе едва заметна женская фигура, закутанная в черное кружево. Под балконом – Кощей! Как есть Кощей, в длинном плаще (чтоб мослы свои спрятать – догадалась баба-яга), в шляпе с пером (чтоб лысина не видна была, смекает старуха), в руках гитара, поет что-то, жаль, не слышно, приятным голосом или козлетоном каким. Эта картинка самая завлекательная выходит.

С тех пор повадились водяной и яга вечерами встречаться и за Кощеем подсматривать. А картинки одна другой интересней. То Кощей в пудреном парике какой-то дамочке, затянутой так, что непонятно, как дышит, в заморский прибор-мелкоскоп что-то показывает, а сам под столом ей белую ручку пожимает. То Кощей в парчовом халате лежит на пышных подушках. В правой руке у него трубка, от которой провод к медному кувшину тянется, а в левой – пышнобедрая черноглазая красавица. То Кощей по горам скачет на вороном жеребце, а через седло у него что-то, в ковер закутанное, мотыляется. В общем, насыщенную жизнь ведет бессмертный старик, аж завидно.

И, уж не знаю, сколько бы вечеров провели водяной и яга, наслаждаясь похождениями неугомонного Кощея, да только однажды появилась в блюде особо завлекательная картина. Прелестный город под яркими голубыми небесами показала диковина, и весь город прочерчен зелеными каналами. А по каналам ходят диковинные длинные лодки с загнутыми носами. И вот сидит на скамеечке, обитой малиновым бархатом, прекрасная девица в лазоревом, шитом серебром, платье и черной полумаске, а Кощей, весь в белом, стоит перед ней на одном колене и ей на палец кольцо с рубином надевает.

У яги с водяным аж дыханье от любопытства сперло. Но тут Кощей повернулся к ним, вперился взглядом, будто увидел что-то и подмигнул. И с тех пор блюдо стало показывать только какие-то пейзажи неинтересные. В крайнем случае, дальние острова, населенные нецивилизованными дикарями. Поломалось, стало быть, заморское диво.

Пятница, тринадцатое

В лесу кто смотрит на календарь? В лесу календарь иметь и вовсе не зачем. И так понятно в лесу, когда зима, когда лето. Да и луну на небе никто не отменял – то растет месяц, то убывает, то полная луна, то новая, молодая. Все понятно в лесу без календаря.

Но вот эта история точно произошла в пятницу, тринадцатого.

Стояла себе избушка в июльский полдень, на солнышке грелась. Баба-яга к своей товарке с черного болота ушла поболтать, так избушка ничего не делала, просто себе мечтала. Как вдруг почувствовала избушка, что кто-то за ней наблюдает. Встрепенулась, всеми своими глазами вперилась в лес – никого нет. И пробрала избушку неожиданная дрожь: а вдруг это какой злоумышленник пришел с бабой-ягой счеты за неправильное зелье свести? А вдруг это ополоумевший леший с дубиной готовится все ее хозяйство в щепочки разметать? А вдруг это грозный Кощей обиделся на ягу, что та не в меру любопытна, и мстить явился?

У избушки уже зуб на зуб не попадает от страшных мыслей, все тарелки и чашки по полочкам трясутся. А хозяйка, как на зло, все не возвращается. И черные думы лезут в голову избушке. А ну как повстречала её яга по дороге бешеного медведя и тот заломал старуху? Или, того хуже, заплутала бабка на черном болоте, и теперь засасывает ее самая глубокая топь, а никто на помощь не приходит? Или ведьма соседская вздумала извести свою подружку-соперницу, да вместо чая и напоила ее отваром поганок?

Стоит избушка, холодным потом обливается, а ощущение, что кто-то на нее смотрит, не проходит.

– Да что ж такое! – думает изба, – что ж я так разнюнилась! Надо собраться и разобраться. – Напрягла все свои силы волшебные и еще раз поляну оглядела, особым взглядом, всепроникающим.

И видит: почти у самых ее курьих ног стоит среди травы муравей и сетчатые глаза на нее пялит. Фу ты, пропасть! Отлегло от сердца. А муравей, нисколько не смущаясь, еще минут десять глазел на избушку, потом как-то залихватски помахал ей усиками и пошел по своим делам.

Атрибут (псевдонаучное отступление)

В древние времена у каждого выдающегося персонажа был особый предмет, который он всегда зачем-то таскал с собой. Ну, там у Афины – шлем и копье, у Артемиды – лук со стрелами, у Аполлона – кифара, у Тора – молот и так далее. Может я чего и напутала, но вы же мне простите? Тем более, что мы живем не в те времена, когда образованному человеку полагалось за пять минут объяснить любую аллегорию и опознать любого античного персонажа. И слава богу. Но вот если взять не такие древние времена, и задуматься о бабе-яге… Какой предмет является атрибутом этой вредной, но порой очень даже полезной старухи? И тут недалекие люди вспомнят об избушке на курьих ножках. И будут не правы. Как избушка может быть атрибутом, если она сама по себе, без лесной ведьмы, вполне существовать может и жизни радоваться? Тогда недалекие люди вспомнят про ступу, пест и помело – вещи, без сомнения, в хозяйстве очень нужные, но уж больно тяжелые. Совсем несподручно такие вещи с собой всегда таскать. Тогда в дело вступят умные люди и скажут, что атрибутом яги является заячья кацавейка. И попадут впросак. Конечно, моя яга нигде без этого полезного предмета одежды не появляется. Но ведь это только она. Вон, товарка ее с черного болота предпочитает вязанную жилетку носить. Некоторые старухи овчинные безрукавки оченно уважают. Которые побогаче, в душегреях на куньем меху щеголяют. В общем, каждая яга наряжается по-своему, лишь бы потеплее было.

И тут в дело вступят люди не глупые, но и не шибко умные, зато знающие.

– Нос, – важно скажут они. – Нос – вот яговьин атрибут на все времена.

И попадут в точку. Сколько бы ни было ведьм лесных, где бы они на просторах России-матушки не обретали, объединяет их одно – чрезвычайно длинный нос, который с возрастом становится все длиннее и заворачивается от того крючком, угрожающе нависая над верхней губой.

И, как всякий уважающий себя атрибут, этот нос олицетворяет главную отличительную черту всякой бабы-яги – неуемное любопытство. Все-то старуха норовит вызнать, во всякую-то она щель заберется, все правдивые и не очень байки в лесу соберет, каждое тайное знание сложит в копилку. Вдруг пригодится? И ведь пригождается! А что нос оттого растет – так то не велика беда. Не хвост же!

Зеркало

Сейчас кривое зеркало можно встретить только в комнате смеха или  в примерочной кабинке магазина женской одежды. А в прежние времена все зеркала были кривыми. Не такими кривыми, конечно, как покрытая рябью поверхность ушата с водой или полированный медный щит, в который, бывало, созерцала свою божественную красоту Венера, но все-таки правдивой картинки от таких зеркал ждать не стоило. А так хотелось!

Поэтому-то баба-яга и растаяла, когда галантный водяной поднес ей в ночь на Васильев день дорогой подарок – настоящее прямое зеркало. Взглянула в него бабка и видит: отражается в нем без всякой фальши в меру лохматая в меру морщинистая и не в меру длинноносая физиономия. Настоящая ведьма. Вот только глаза у той ведьмы словно с другого лица украдены – молодые, блестящие, ярко-синие. В общем, всю правду кажет волшебное стекло.

И тут яга задумалась о коммерции. Это сколько же серебряных рублевиков можно будет набрать, если боярским да купеческим женкам давать в это зеркало посмотреться! Размечталась старуха. В мыслях уже и шаль себе индийскую купила, и ступку медную для перетирания трав, и даже настоящие аптекарские пузырьки под снадобья. Да только ничего из ее затеи не вышло.

А все дело в том, что каждая женщина в уме имеет представление о том, какая она из себя красавица. И прежние, кривые, зеркала ее в этом заблуждении поддерживали. А тут увидит боярышня или купчиха свое истинное изображение, и сразу ей обида и поношение. Потому что каждый прыщик, каждая морщинка, каждый седой волос как на ладони видны. Там оспина лилейную щеку портит, здесь нос на сторону смотрит, у которой барышни преуродливая родинка прямо посередь лба торчит. В общем, осерчали бабы на ягу. Слух пустили, что злобная старуха нарочно им чудовищ всяких в волшебном стекле показывает, чтобы надсмехаться над честными женщинами.

Пришлось бабе-яге запрятать зеркало подальше. Правда-то, она, оказывается, не нужна никому.

Детективная история

Как-то пошла баба-яга в торговое село на ярмарку – обновить запас пряников да ленту себе прикупить, красную, яркую. Хозяйство все на избушку оставила. Та не волнуется – дело привычное, нередко старуха уходит на целый день то за травами колдовскими, то к соседке на Черное болото в гости, то, как сегодня, по базару погулять, людей поглядеть, себя показать. Так что избушке не впервой сторожем оставаться.

А день такой хороший стоит, теплый, духмяный. Избушка и замечталась. А, замечтавшись, незаметно и задремала. Проснулась уже к полднику, встрепенулась и на всякий случай давай имущество пересчитывать. Кузовки, склянки, травки сушеные, зелья вареные, ступа, помело… Ахти! Помела-то и нету.

Пересчитала еще раз – нету, и все тут. Баба-яга – старуха аккуратная, у ней помело всегда рядом со ступой стояло, прислоненное к крылечку. Значит, пока избушка дремала, кто-то пришел и помело – вещь ценную, волшебную, необходимую – украл.

Избушка принюхалась – не пахнет ли человечьим духом, ибо человек – существо, более всего для воровства гожее. На удивление, не пахнет. Избушка прошлась кругом по полянке, следы изучая. И обнаружила массу следов. У сосны бок ободран свежими когтями – медведь проходил. Клевер на полянке сбоку общипан – зайцы проскакали. Свежей малины лукошко у крыльца стоит – влюбленный леший забегал. Лужица в кустах со стороны озера осталась – водяной наведывался. Зеленый волос в колючем шиповнике застрял – шишига заглядывала.

Зайцев избушка сразу отмела, как несерьезных подозреваемых. Медведя, подумав, тоже подозревать не стала. Медведь зверь солидный, уважительный – на что ему помело?

А вот шишига, особа востроносая и хитрая, подозрительна показалась избушке. И кинулась избушка по ее запаху. Нашла в осиновой рощице, где нечисть сидела на пне и полдничала: отправляла в рот один за другим сырые мухоморы.

– Ты что это, – сурово приступила к ней избушка, – по чужим дворам шастать стала да чужие вещи таскать?

– Ничего не знаю, – пищит шишига, – А что, пропало, что ли, что?

– Помело у бабы-яги кто-то утащил, – не таит избушка.

А шишига вдруг принялась хихикать. Отхихикала да и советует избушке:

– Ты сходи-ка, в озеро глянь!

На водяного, что ль, намекает?

Ну, сначала надо лешего проведать: он и живет поближе, и по влюбленной дурости мог помело на память прихватить. Леший нашелся у мелкого болотца, где он обучал лягушек приятную песню по вечерам для бабы-яги петь. И никакого помела при нем не было. А – известное дело – если б леший чего скрал, он бы по скудоумию своему не догадался вещь припрятать, а так бы и таскал с собой. Для порядку все ж таки спросила и его избушка, не видал ли он где помела. А леший заугукал, замотылялся от хохота и советует ей сходить в озеро посмотреть.

Ну, точно, водяной помело увел.

Кинулась избушка к озеру и грозным голосом принялась водяного царя выкликать. Тот появился не сразу, а для удовольствия сначала обдал избушку фонтаном мелких брызг, так что она расчихалась. Отчихавшись, избушка прямо приступила к делу:

– Отдавай помело, разбойник склизкий! На что оно тебе?

Водяной так и сел от смеха. А потом говорит:

– Избушка-избушка! Полдня ты по лесу помело ищешь, а уж все знают, где оно.

– Где?

– Глянь-ко в озеро.

Избушка ничего не поняла, но послушно заклянула в озеро. Ничего особенного там не увидела – вода как вода, и отражается в этой воде она, избушка, во всей красе. Ой! А что это за стреху над крыльцом засунуто? Что это торчит у ней из головы, такое знакомое и мохнатое?

И разом припомнила избушка, как утром яга воткнула ей в крышу помело, чтоб просушилось, как следует.

Вот стыд-то!

И как теперь она в глаза бабе-яге посмотрит? Хитрая старуха уже наверняка все знает от птиц пролетных… Опечалилась избушка. А зря! Яга не стала над ней смеяться. Так только, похлопала любовно по дверному косяку и сказала:

– Сыщица ты моя.

Мелкие неприятности

Как-то случился особо хлопотный день у бабы-яги. Шибко устала она и через эту громадную усталость спала беспокойно. Поэтому решила для успокоения сделать себе отвар мяты и душицы, да еще и сдобрила его донниковым медом. Решила – сделала, да и поставила у открытого окна остывать. А сама прикорнула. Проснулась от того, что избушка квохчет озабоченно. Кинулась яга на кухню, а там вокруг котла сидит стайка маленьких человечков и из наперстка по кругу пьет ее душистый отвар.

– Вы кто такие? – хотела было вскричать возмущенно старуха. Но от возмущения голос у нее сел, и она только просипела что-то неопределенное.

А маленькие человечки все хором галдят в ответ:

– Маскарфушки мы. Мы маскарфушки. Теперь у вас жить будем. Оченно нам у вас нравится.

И такими шумными и шаловливыми оказались эти маскарфушки, что в какой-то час перевернули все в избушке вверх дном: все склянки на полках переставили, все метки на пучках травы перевесили, а под конец собрались кучкой, подняли крышку сундука, вытащили любимый яговьин платок, расстелили по полу и принялись на нем танцевать. Танцуют и припевают:

– Весело живем! Мяту с медом пьем!

Избушка при мысли, что теперь всю жизнь с этими маскарфушками жить придется, пригорюнилась. Баба-яга принялась в голове перебирать зелья для борьбы с насекомыми и прочими паразитами. А человечки, натанцевавшись, упали на платок и захрапели.  Старуха же с избушкой всю ночь не сомкнули глаз.

На утро проснулись маскарфушки все разом, тихие и смиренные. Поклонились яге в пол и сказали хором:

– Ты прости нас бабушка, что мы у тебя такой раззор учинили. Это все мята проклятая, не дает нам жить спокойно. – Навели в избушке порядок, еще раз поклонились и ушли восвояси.

С тех пор баба-яга такой отвар готовить остерегалась. А если и заварит себе чайку с мятой, то выпивала его скорехонько-скорехонько.

Конец сказки

Как ни тяни рассказчик волшебную историю, как ни умоляй его заинтересованные слушатели, а все равно рано или поздно каждой сказке приходит конец.

– Вот в этом, – поучала яга избушку, неумеренно любившую сказки, – и заключается главная сказочная ложь. Потому что в настоящей жизни ничто не кончается. Все только постоянно превращается во что-то другое. От съеденного яблока остается семечко, оно падает в землю и выпускает росток, росток стремится к солнцу и становится деревом, которое приносит много-много новых яблок, потом стареет, его срубают и пускают на дрова. На недолгое время вспыхнет огонь, а потом появится зола, которую добрая хозяйка соберет и высыплет на огороде, чтобы репа с капустой хорошо уродились. А на оставшемся в лесу трухлявом пеньке вырастут грибы, которые соберут ловкие белки и накормят молодых, а от того еще глупых бельчат.

И так происходит ежечасно со всем-всем-всем в мире. А в сказках твоих расскажут одну коротенькую историю, и так закончат: "И стали они жить-поживать да добра наживать". Как будто больше в их жизни ничего интересного не случалось. В общем, врут всё.

Избушка умом понимала, что старуха говорит разумные вещи, но своей неуемной любви к сказкам укротить не хотела. Самая же любимая сказка у нее была – "Гуси-лебеди". Потому что в ней рассказывалось о доброй бабе-яге, у которой на крыльце хорошенький Ивашечка спелыми яблоками играл. Но избушке тоже не нравилось, что у сказок бывает конец. Ей хотелось бы, чтобы дивные истории длились долго-долго, повествуя о все новых волшебных событиях и занимательных героях. Но таких сказок избушка не знала. У всех у них обязательно был конец. А зря!

Летучий корабль

Весной это было. Весной, когда возвращаются с юга птичьи стаи. Стояла избушка, дверь раззявя, и смотрела, как пролетают высоко-высоко гуси-лебеди. А баба-яга на поляне выбивала пыль из половиков, развесив их на таком удобном чурбане. Потому что даже бабам-ёгам иногда надоедает, что в доме стоит пыль столбом, и приходит в голову заняться, наконец, генеральной уборкой.

У избушки крепко щемило сердце – так хотелось подняться над землей и улететь вслед за птицами. Всей душой тянулась она к тонкой ниточке в небе, и та словно ее услышала – от стаи отделилась точка и начала снижаться, вот уже видны очертания, вот уже белый лебедь кружит над самой крышей, призывно крича, вот взмывает он обратно в глубокое синее небо, и легкое перышко из крыла опускается на крышу избушки. Хочет избушка вздохнуть – а не может. Сперло дыханье у избушки, и рождается неодолимое желание немедленно бежать на реку смочить курьи лапки ледяной водой. Крепится избушка, понимает, что не к лицу ей такие выкрутасы, а мочи нет. Вот и рванула изба к берегу.

– Куда ты! Стой, скаженная! – Кричит баба-яга, но все напрасно: избушка улепетывает со всех курьих лап. Бросила старуха половики, подхватила юбку обеими руками и рванула вслед за избой. Смотрит: а та уже по самый порожек в воде бултыхается, и происходит с ней что-то странное – волшебное что-то происходит с избой. Бока ее выгибаются, вытягиваются и превращаются в продолговатый остов; курьи лапы сдвигаются по сторонам и обращаются в сизые, словно голубиные, перья; крыша встала дыбом, истончилась … не крыша это больше, а белые паруса. Миг – и нет избушки, а плывет по реке красавец корабль.

Баба-яга не долго думала – прыгнула на палубу, а корабль несется на всех парусах по водной глади, набирает скорость, скользит уже по самой поверхности, вот уже и над поверхностью скользит, вот уже летит, вот уже над самыми высокими деревьями поднялся – сбылась избушкина мечта, и все нутро у нее поет. И тут баба-яга заплакала. В первый раз заплакала с тех пор, как с избой повстречалась. Текут соленые обильные слезы по ее морщинистому лицу, а на лице сияет улыбка. Случаются еще на свете чудеса, которые не зелья колдовские да не заклинанья ведьминские сплетают. Случаются самые настоящие, взаправдашные чудеса, чистые, как весеннее небо!

Понимает это баба-яга, и словно пузырь раздувается у нее в душе, пузырь одновременно боли и радости. Закрыла старуха лицо руками и зарыдала в голос. Вдруг слышит – летучий корабль что-то напевает ей приветное. Отняла ладони от лица – а ей ушат воды под самый нос подставлен, и отражается в том ушате не крючконосая старая карга. Прежняя смуглолицая девушка отражается в нем. Нос, правда, длинноват. Но вполне себе можно жить с таким носом. Скинула Аленка душную кацавейку, подоткнула юбку, так что стали видны стройные колени, да и встала у штурвала.

Тут и кончается подлинная история избушки на курьих ножках и начинается… Что-то новое начинается, ребята. Неизведанное что-то.

Часть вторая

Первое путешествие

Прощальный взгляд на покинутый лес

Летучий корабль летел все дальше, Аленка стояла у штурвала и назад не оборачивалась. Корабль тоже вниз не глядел, всем своим новым стройным телом отдаваясь полету.

Не кажется ли это тебе несправедливым, любезный читатель? Все-таки не день, не два, да даже и не сто лет, а без малого двести лет провела бывшая баба-яга тут. Пользовала лесных жителей, собирала травы, ссорилась с соседкой с Черного болота, ягой, кстати сказать, куда более старой и правильной. А теперь вот улетает, не оглянувшись. Улетает и не видит, что вслед ей тянутся, словно тонкие нити, слишком тонкие, чтобы удержат, взгляды от сотоварищей.

Вот группа леших, опершись на дубины, грустно качает головами. Где еще найдешь такую медовую водицу с донником и липовым цветом, какой их яга от всяких болезней потчевала? – если внутрь ее принять, пропадает грусть-тоска, ноги сами в пляс идут; если намазать рану, враз затянется; если по весне полить ею макушку, зазеленеешь весь и словно омолодишься. Рядом с лешими сидит грустный медведь – хоть и животина бездушная, а тоже тоскует. Сколько заноз ему яга из лап повытаскивала, и не сосчитать.

Водяной в окружении водяниц и водянчат машет вслед Аленке полупрозрачной рукой. Хорошая была яга, бескорыстная. Не за рубли и жемчуг старалась, а по доброму соседству.

Шишиги да кикиморы, те просто навзрыд рыдают. Не к кому больше прийти вечером, чаю попить, пряником закусить, о новостях потолковать.

И даже древняя злая яга с Черного болота не радуется, что ей новая клиентура подвалит.

– Ишь ведь, – шепчет она узким ртом, в глубине которого сверкает железный зуб. – Баба-яга она была фальшивая, а колдунья оказалась настоящая. Ну, что ж, добрый путь!

И все, провожая взглядами летучий корабль, дружно повторяют: "В добрый путь!"

Навигация

Летит, стало быть, летучий корабль на всех парусах. Хотя почему корабль? Избушка крылья и паруса себе, конечно, отрастила, но пола не меняла. А пол у нее самый распрекрасный – женский пол. Что же делать? А, поняла…

Летит, стало быть, летучая ладья на всех парусах и думает себе, что она летать умеет. Но закавыка в том, что летать-то она пока умеет только прямо. Время же для полетов стоит самое опасное – весна, пора птичьих перелетов. А птицы – народ упрямый. У них как настроен навигатор на сторону нужную, так они и летят, каждый год одним маршрутом. И менять его не намерены. И в сторону сворачивать перед летучей ладьей – тоже.

Но Аленке и тут повезло. Наткнулась она сразу же не на каких-нибудь щипачих гусей или галдящих скворцов. Наткнулась она на аистов, птиц миролюбивых и солидных. Вожак облетел ладью, дивясь на такую невидаль, и ворчливо сказал:

– А стоп задний ход ты давать, что, не умеешь?

–Нет, – чистосердечно призналась ладья.

– А полрумба налево? – продолжал аист, который лето проводил на северных морях и был большой знаток корабельного дела.

– Что такое полрумба? – смутясь, прошептала ладья.

Аленка тоже ничего не понимала, кроме того, что нарвалась на знающую птицу, поэтому вежливо сказала:

– Уважаемый аист, может, научите нас, что такое "полрумба"?

– Вот еще, времени и так в обрез – зима подступает. А вот, что я тебе скажу, девка, нужна тебе навигацкая школа.

– Где ж я найду такую?

– А в городе Питере. Только деньгами запасись, потому что не зря говорят: "Хорош город Питер, да все бока вытер".

– Спасибо, уважаемый аист, за науку, – поклонилась в пояс Аленка, – может, заодно подскажете, куда лететь?